Текст книги "Записки провинциальных сыщиков"

Пропажа денег из почтовой сумки

В 1882 году осенью[17]17
  В. П. Селезнев служил тогда полицейским исправником в Славяносербском уезде.


[Закрыть], около 5 часов вечера, приходит ко мне почтмейстер местной почтовой конторы и заявляет, что из сумки, адресованной в город Бахмут, уворован пакет с 10 000 рублей, что сумка цела, а денег нет, что он теперь пропал и не знает, что делать и кого в том подозревать. Пакет с деньгами им самим положен в сумку, и она при нем заделана, запломбирована и запечатана; все цело: сумка, пломба и печати. Я посоветовал ему телеграфировать в Бахмут о немедленной высылке сюда сумки и сам отправился на почту. Первым делом моим было изучить, как, чем и когда заделывается почта, когда и с кем отправляется. Я просил почтмейстера быть откровенным и не скрывать ничего, хотя бы было и с его стороны какое-нибудь упущение. В результате расспросов я узнал, что состав конторы – почтмейстер и два почтальона, что почта отправляется на железнодорожную станцию Белую ежедневно в 5 часов утра, а заделывается окончательно между 11 и 12 часами ночи, и что почтальон, который едет с почтой, ночует в конторе; сундук с разными казенными бумагами, пломбой и печатью стоит в конторе.

Осмотрев сундук, я нашел его запертым небольшим висячим замком и узнал, что, заделав корреспонденцию, почтальон отправляется спать; а в это время, когда он уезжал с корреспонденцией, приходил другой почтальон и оставался в конторе все остальное время. Эти почтальоны дежурили в конторе через день. На другой день привезли и сумку, которая при осмотре оказалась совершенно цела, а из уведомления Бахмутской конторы видно было, что пломба и печать при получении тоже были целы. Почтальонами служили мещане: ростовский – Каракозов, лет 25, и славяносербский – Иванов, лет 19. Расспросив об образе жизни каждого из них, я узнал, что Иванов – нравственный и тихий юноша, жил у своих родителей, отец его занимался сапожным мастерством, был прекрасного поведения и хорошей нравственности. Каракозов нанимал квартиру со столом недалеко от конторы, у одного из славяносербских мещан; это был человек нехорошего поведения и на стороне имел любовницу. В день пропажи пакета с почтой должен был ехать Иванов, но в тот день Каракозов просил Иванова позволить поехать ему, так как по разным обстоятельствам на другой день ему нельзя было ехать.

Сообразив все и зная, что сам почтмейстер – честнейший человек и устроить этого сам не мог, я пришел к убеждению, что кражу денег совершил один из почтальонов конторы, посредством подобранного ключа к сундуку, т. е. вскрыл сумку после ухода почтмейстера, вынул пакет с деньгами и затем, отперев сундук, достал пломбу и печать и заделал сумку так, как до того она и была.

Вследствие сего я обоих почтальонов, каждого отдельно, посадил под арест и сделал обыск, как в квартире Каракозова, так и у любовницы его, но нигде ничего не нашел. Потом я сделал обыск в доме Иванова, где нашел во дворе в сложенном в сажень булыжнике оболочку с денежного пакета в 10 тысяч рублей, но самих денег и конверта с адресом не нашел.

Несомненно, нужно было полагать, что пакет уворовал Иванов; поэтому к допросу Иванова я приступил прежде всего. Но он на все мои вопросы отвечал ясно, клялся в своей невинности и все время так страшно плакал, что действительно нельзя было не поверить ему, что он невиновен. Каракозов же был угрюм, как-то подозрительно смотрел и неохотно отвечал на мои вопросы.

После допроса Иванова и Каракозова я поместил их на ночь в одну комнату.

На почте от станционного приказчика я узнал, что утром приходил сторож из конторы на станции и требовал лошадей, как ему показалось, далеко раньше, чем обыкновенно бывало. Ямщик показал, что из конторы он поехал прямо на станцию железной дороги и почтальон, забравши почту, отправился в свое помещение, и что они приехали на станцию раньше, чем всегда приезжали. Сторож конторы отвечал, что он ничего не знает, так как по уходе почтмейстера он ушел в свое помещение и лег спать, а затем перед рассветом его разбудил Каракозов и послал за лошадью, тогда как прежде ни он, ни другой почтальон за лошадьми не посылали на станцию – лошадей всегда подавали к известному часу.

Опрошенные мной на станции сторожа и дежурные телеграфисты ничего не сказали. Один же из жандармов и сторож из казармы, стоявшей за станцией, заявили, что они рано утром видели, как почтальон Каракозов шел по полотну дороги со стороны, противоположной станции; но откуда он шел – не знают; что при нем было – не видели.

Возвратившись со станции, я опять потребовал Каракозова к допросу, на основании новых обстоятельств, но он был еще угрюмее прежнего и отозвался, что так как времени было много до прихода поезда, то он гулял по полотну дороги.

Ничего не добившись от Каракозова, я обратился к почтмейстеру и от него узнал, что замочек к сундуку, где хранились пломба и печать, он два года тому назад купил в Славяносербске в одной из железных лавок. Я попросил его пойти со мной в эту лавку, где узнал, что такой точно, как принесенный нами замок, купил здесь один почтальон, которого фамилии торговец не знает, но лично его узнать может. В других железных лавках около того времени почтальон Каракозов, как прямо [его] называли купцы, приходил и спрашивал замочек по этому образцу, но у них таких замков не нашлось. Когда привели Каракозова в лавку, где он купил замок, то хозяин лавки признал в нем того именно покупателя.

Теперь несомненно было, что пакет с деньгами выкрал Каракозов. Но он упорно от признания отказывался; сознавался, что действительно замок купил, какой лавочник ему дал, а сам не подбирал. Этот замок, по его словам, испортился, и он забросил его. Вечером того дня, т. е. через два дня после происшествия, приехал из Екатеринослава губернский почтмейстер Несвятский; еще через день-два ожидался на ревизии губернатор. Поэтому нужно было во чтобы то ни стало привести Каракозова к сознанию. В противном случае, если денег не найти, то, хотя улики были очень серьезные, результат получился бы совсем неэффектный.

Поэтому я придумывал все средства к тому, чтобы заставить его сознаться и открыть, где спрятаны им деньги. Спрятал же он их, вероятнее всего, в лесу возле вокзала, где гулял.

Несвятский по приезде немедленно посетил меня, много говорил по делу о пропаже денег и был совершенно согласен со мной, что деньги уворовал Каракозов. Но где же деньги и где их отыскать? Я ответил, что нужно еще немного подождать, авось сознается, и это непременно случится, только нужно время.

Несвятский пожелал видеть арестованных. Хотя это уже было поздно вечером, но мы отправились в кордегардию, и там Несвятский много говорил с ними, желая привести к сознанию, но результатов никаких не получилось. Когда же мы уходили, то Каракозов обратился ко мне и стал просить посадить его на ночь отдельно от Иванова, так как Иванов своими просьбами сознаться в преступлении решительно не дает ему покоя. Видя, что присутствие Иванова имеет все-таки некоторое влияние на его черствую душу, я решил оставить их вместе и на эту ночь.

Затем я вызвал Иванова и сказал ему, чтобы он усилил свои просьбы: затем я допустил мать Иванова повидаться с сыном там же, в присутствии Каракозова, и мы ушли.

На другой день утром, в 6 часов, разбудили меня и сказали, что пришел старший десятский из полиции, что я ему очень нужен. Десятский передал, что Каракозов требует меня немедленно, хочет сказать что-то важное. Разумеется, я, предвидя его сознание, быстро оделся, зашел за губернским почтмейстером, и [мы] вместе отправились в полицию.

Там я вызвал Каракозова в Присутствие. Он явился расстроенный, с красными воспаленными глазами и говорит, что содержаться с Ивановым он далее не может; тот не дает ему ни минуты покоя и уже две ночи не спит. Если так будет продолжаться, то он сойдет с ума. Тогда я предложил Каракозову сознаться; этим он разом успокоит и себя, и несчастного Иванова, который через него невинно сидит. Я прибавил, что мы с губернским почтмейстером облегчим его участь, если он сознается.

– А деньги, – прибавил я, – все равно отыщу, и вы ими не воспользуетесь. Кроме того, через ваше запирательство деньги в лесу может кто-нибудь найти и воспользоваться ими. Вы же по тем сильным уликам, которые открыты против вас, навсегда пропадете в каторжных работах. Наконец, я вас не разъединю до тех пор с Ивановым, пока не отыщу денег.

Каракозов, немного подумав, сказал:

– Это ужасно. Я вам сознаюсь: уворовал пакет с деньгами я, обложку положил в камни во дворе Иванова, чтобы отстранить от себя подозрение, а деньги в том же пакете, в котором они находились, я действительно спрятал в лесу. Поедем, я укажу.

Тотчас на место отправились я с губернским почтмейстером, понятые и Каракозов в сопровождении десятских. По указанию Каракозова в лесу найдены были действительно все деньги. По возвращении нашем в город деньги были немедленно вручены местному почтмейстеру. Иванов выпущен на свободу, а Каракозов передан суду, ввиду сознания понес более легкое наказание. Я же от губернского почтового начальства получил благодарность.

Николай Федорович Воюцкий

Об авторе

Происходил из обер-офицерских[18]18
  Обер-офицеры – чины от прапорщика до капитана.


[Закрыть] детей. Родился в 1854 или 1855 году (на 1 июля 1895 года ему сорок лет). После окончания валуйского уездного училища 23 января 1878 года он поступил на службу чиновником с правами писца 2-го разряда в канцелярию воронежского губернатора.3 марта 1880 года был определен помощником пристава города Воронежа. 28 ноября 1881 года был перемещен полицейским надзирателем в город Нижнедевицк, а 12 мая 1882 года на ту же должность в Новохоперск. Указом Сената № 73 от 21 июля 1883 года получил первый классный чин коллежского регистратора со старшинством от 23 января 1883 года. В том же году был награжден орденом Св. Станислава 3-й степени за труды по истреблению в Новохоперском уезде саранчи и назначен приставом 1-го стана Коротоятского уезда.

«20 апреля 1888 г. перемещен приставом 1-го стана Новохоперского уезда. 26 июня 1888 г. за отличную усердную службу пожалован кавалером ордена Св. Анны 3-й степени.23 января 1889 г. указом Сената произведен за выслугу лет в коллежские секретари. 1 января 1890 г. за усердную службу пожалован кавалером ордена Св. Станислава 2-й степени. 17 января 1892 г. назначен помощником Богучарского уездного исправника. 23 января 1891 г. указом Сената произведен за выслугу лет в титулярные советники. 30 января 1892 г. за своевременное предупреждение покушения на ограбление и убийство землевладелицы Новохоперского уезда дворянки Тревковской (?) ему была объявлена благодарность губернатора. 23 января 1894 г. указом Сената произведен за выслугу лет в коллежские асессоры.

С 5 февраля 1894 г. он начал карьеру по тюремному ведомству, когда был назначен помощником коротоякского уездного исправника с откомандированием к временному исполнению должности начальника Воронежскойгубернской тюрьмы.11 августа 1894 г. Н. Ф. Воюцкий назначен начальником Воронежской губернской тюрьмы.

Сохранились некоторые подробности его службы в этой должности. В июле 1896 г. в докладной записке губернатору Н. Ф. Воюцкий писал о том, что состоял на службе помощником богучарского уездного исправника и, согласно своему желанию, был командирован для временного исполнения обязанностей начальника губернской тюрьмы. Временный переход его в г. Воронеж вызывался как желанием бывшего господина начальника губернии его превоходительства Евгения Александровича Куровского, так и его семейными условиями, требовавшими устройства детей в губернские учебные заведения. Детей у него [Воюцкого]было четверо. После утверждения его в должности начальника тюрьмы «возвращение к прежней службе явилось затруднительным». А между тем в службе «по полиции» он пробыл непрерывно около 18 лет, проходя последовательно все должности до помощника исправника включительно. Он писал, что «освоился с этою службою более, чем с ныне занимаемою», переходя на которую он в силу изложенных условий «льстил себя надеждой», что этот переход будет временным. Он просил в случае открытия вакансии в полиции перевести его обратно хотя бы на должность помощника исправника. В итоге он 18 января 1897 г. попросил о переводе его в приставы 4-го стана Воронежского уезда».

Но вскоре освободилась его прежняя должность – пристава 1-го стана Новохоперского уезда – он занял эту вакансию и служил там до отставки.

В связи с невысокой должностью с 1894 года в чинах он не рос, так и закончив службу коллежским асессором.

Квартира пристава 1-го стана размещалась в слободе Красной (или Красненькой), известной тем, что три года подряд с 1899 по 1901 год в летние месяцы там отдыхал композитор Сергей Рахманинов. Именно здесь он написал свой знаменитый 2-й концерт для фортепиано с оркестром.

В декабре 1907 года после более 30 лет службы в полиции Николай Федорович Воюцкий вышел в отставку «по совершенно расстроенному здоровью».

Убийство с целью грабежа[19]19
  Печатается по: Убийство с целью грабежа // Вестн. полиции. 1909. № 52. С. 1251–1253. Подпись: Н. Воюцкий.


[Закрыть]

В 7 верстах от города Новохоперска Воронежской губернии на левом берегу реки Хопер расположено большое имение «Ильмень», принадлежащее великим князьям Кириллу, Борису и Андрею Владимировичам. Здесь имеются вальцовая паровая мельница, винокуренный завод, в имении в больших размерах ведутся коневодство и скотоводство. Усадьба занимает громадную площадь, на которой живописно разбросаны различные службы и домики для служащих. Царящие здесь чистота и опрятность носят немецкий характер. С начала осени и до весны, когда работают паровая мельница и винокуренный завод, число рабочих в их имении доходит до 500 человек, они главным образом набираются из селений Новохоперского и соседнего Борисоглебского уездов, за исключением людей для таких обязанностей, которые требуют специальных знаний, как то: винокура, механиков, помощников их, машинистов и т. п.

Рис. 6. Новохоперск. Астраханская улица. Дореволюционная открытка.

В 1903 году при паровой мельнице состоял помощником механика некто Чернышев, уроженец Саратовской губернии. Это был молодой человек лет двадцати пяти, недавно женившийся на красивой 16-летней девушке. Молодые занимали небольшой домик в три комнаты особняком на самой окраине усадьбы – саженях в трехстах от мельницы, вели замкнутый образ жизни и слыли за людей богатых.

В феврале месяце 1903 года я, находясь по делам службы в одной из отдаленных волостей, ночью получил с нарочным донесение от урядника о совершенном в «Ильмене» зверском убийстве с целью грабежа жены помощника механика Чернышева. Оставив тотчас же все дела, я быстро собрался и выехал в «Ильмень». Надо было проехать на лошадях около семидесяти верст, и как я ни торопился, но прибыть на место смог только к вечеру, то есть, к вечеру другого дня после обнаружения преступления.

Путь лежал через город Новохоперск, а потому я, сгорая нетерпением узнать подробности преступления, пока перепрягали лошадей, заехал к исправнику Королеву. Предупредительный исправник, получив сообщение от управляющего имением о совершенном преступлении, рано утром командировал в Ильмень до моего прибытия полицейского надзирателя и одновременно уведомил [о случившемся] судебного следователя. Исправник мне с грустью сообщил, что ни дознанием, ни следствием виновные этого дерзкого и возмутительного преступления не обнаружены, между тем городское население взволновано и ждет от нас успокоения.

Губернатор по телеграфу требует принятия энергичных мер к раскрытию преступления. Всю надежду исправник возлагает на меня.

Рис. 7. Форма обмундирования уездного исправника. Образцовый рисунок, 1884 г.[20]20
  ПСЗ. Собр. 3. Т. 4. Док. 2097.


[Закрыть]

Не теряя времени, я приступил к чтению полицейского дознания и протоколов судебного следствия и из прочитанного узнал следующее: муж покойной дежурил в паровом отделении мельницы ежедневно от 12 часов дня до 12 часов ночи. По окончании дежурства он обыкновенно отправлялся домой. Двери сеней его квартиры имели прочный запор и отворялись женой лишь после того, как она убеждалась по голосу, что пришел именно муж.

В роковую ночь Чернышев, окончив свое дежурство и подходя к квартире, нашел двери открытыми. Пройдя несколько шагов по направлению к комнате, он почувствовал под ногами какую-то жидкость и, когда зажег спичку, глазам его представилась ужасная картина: труп его жены лежал в луже крови, голова была отделена от туловища. С диким криком выбежал он из сеней и, рыдая, стал звать людей.

Крик его вскоре был услышан сторожами и рабочими, и к квартире обезумевшего мужа собралась толпа. В комнатах, в сундуках и в комоде все имущество было выброшено на пол и в беспорядке разбросано по комнатам. Ограблено из комода около 5 рублей серебряных денег, никелированные карманные часы, несколько золотых колец и некоторые малоценные серебряные вещи – всего на сумму около двадцати рублей.

Из протокола осмотра трупа было видно, что на измятом и частью завернутом подоле платья имеются следы мельничной муки, на лице и руках порезы, видимо, от ножа, голова отрезана, надо полагать, ножом, и в несколько приемов, в закоченелых руках покойной остались несколько светло-русых волосков. У крыльца в сугробах выпавшего в ночь преступления снега имелись кровавые следы – это убийца, очевидно, обмывал руки. У самой квартиры и кругом ее под окнами было много человеческих следов, но разобраться в них и выделить следы [обуви] преступников не представлялось возможным.

При частном разговоре судебный следователь высказал предположение, что выяснение преступников, – это вопрос времени и, пожелав мне успеха, он вместе с полицейским надзирателем уехал домой.

Приступая при таких условиях к розыску преступников, я, прежде всего, потребовал список всех людей, работающих на мельнице, их там оказалось около 250 человек.

Поместившись затем в одном из свободных помещений мельницы, я начал наружный осмотр всех рабочих, имея в виду найти свежие следы крови, порезов на руках и лице, надрывов платья и тому подобных признаков, указывающих прямо или косвенно на участии в преступлении. Вскоре у одного из первых подвергнутых осмотру рабочих оказались на передней части пиджака ясные следы крови.

Присутствовавший при осмотре главный мельник, однако, разочаровал меня, разъяснив, что кровотечение из носа у рабочих на мельнице явление обычное. Объясняется это тем, что мучная пыль, попадая в нос, раздражает кровеносные сосуды. Задача моя вследствие этого сделалась труднее, но будучи уверенным, что среди этих 250 человек есть и убийца, я терпеливо продолжал осмотр.

У молодого 19-летнего рабочего я нашел, кроме кровяных пятен на рукавах и груди, свежий надрыв борта пиджака. При расспросах о причине того и другого он растерялся и отвечал сбивчиво и невпопад. Второй обративший на себя мое внимание был 17-летний крестьянский мальчик с большими черными глазами, с которыми он не знал, что делать. При осмотре его сапог на них оказались свежие следы крови.

[Оба] они оказались крестьянами слободы Алферовки Новохоперскаго уезда Герасимом Тарасовым и Иваном Майским, и были мной арестованы каждый отдельно.

Не выходя из мельницы, я и урядник путем расспросов рабочих администрации мельницы выяснили, что оба арестованные состоят в тесной между собою дружбе, работают на одном этаже и, в числе других, им приходилось иногда ночью по приказанию помощника механика ходить к нему на квартиру за табаком или бумагой. Желая установить, где именно они находились и кто их видел с вечера и до обнаружения преступления, я стал в этом направлении расспрашивать рабочих. Ответы получались неудовлетворительные. Одни говорили: «Кажется, они никуда не отлучались», другие же, что «выходили и сейчас же возвратились обратно». Причем почти все подтвердили, что, когда уходил помощник механика, они были в мельнице и работали на своих местах. При этих расспросах мое внимание обратил на себя один рабочий: он особенно усердно собирал в ящиках муку, которой в действительности там не было, и все время как бы прятался от меня за выступом.

Он работал в таком расстоянии от двух арестованных, что видеть их не мог. Между тем он утверждал, что из мельницы они никуда отлучались, что он это хорошо помнит и что он вообще все время их видел. Это неправдоподобное показание в связи со странным поведением и близкое знакомство с первыми двумя послужили поводом для его ареста. Он оказался крестьянином той же слободы Алферовки, Гапоновым, восемнадцати лет.

Произведенный мной в ту же ночь, несмотря на поздний час, обыск в помещениях и хранилищах арестованных ничего не дал.

Было три часа утра, когда я возвратился в свою квартиру, по соседству с которой были размещены арестованные в трех отдельных комнатах.

Спать я не мог, а, попросив себе самовар, думал о деле и пришел к заключению, что имеющихся у меня данных очень недостаточно для привлечения арестованных юношей за такое тяжкое преступление, как убийство с грабежом. В то же время я лично был убежден, что преступление совершено ими. Зная по опыту, что только в первые минуты задержания преступника, пока он не обдумал еще своего положения и не составил для себя, так сказать, плана своей защиты, от него можно услышать слова правды, я решил поговорить с каждым отдельно и по мере возможности воздействовать на их молодые сердца.

Пригласив первым Тарасова, я напомнил ему, что он еще молод, что жизнь у него впереди и что чистосердечное его сознание в значительной степени ослабит содеянное им преступление, но получил упорный отрицательный ответ.

Затем приблизительно то же я сказал и остальным двум.

Результат был один – все трое упорно молчали, заявляя лаконически: «Ничего не знаю».

Было 6 часов утра, сквозь зимние двойные рамы пробивался свет, кругом царила тишина.

Вдруг в дверь, за которой сидел Тарасов, послышался стук. Я вскочил и быстро отворил ее. Тарасов, стоя на коленях, плакал:

– Наше дело! Мы зарезали и обокрали женщину, – проговорил он сквозь слезы.

Он волновался, рыдал и дрожал как в лихорадке.

Дав ему успокоиться, я попросил рассказать о совершенном, и он объяснил следующее: на хуторе среди рабочих ходили слухи, что Чернышев, женившись, взял деньги в приданое за женой. Деньги он будто бы в банк еще не положил, хранит дома.

Мысль воспользоваться этими деньгами не давала ему покоя, и он решил обокрасть Чернышева. Для участия в этом деле он пригласил своих товарищей Майского и Гапонова, которые охотно согласились [на его предложение]. Несколько раз они пытались совершить кражу, но это им не удавалось, так как жена Чернышева безотлучно находилась дома. Раздраженные неудачами, они решили убить Чернышеву и ограбить деньги. В назначенный день около 11 часов ночи они незаметно по одному ушли к квартире Чернышева. Шел крупный снег, и было темно. На стук Тарасова Чернышева приоткрыла дверь и, узнав, что муж прислал за табаком, вошла в комнату. Тарасов последовал за ней. Ему сделалось страшно и, опустив поднятые руки, он взял табак и вышел в сени. Чернышева пошла за ним, чтобы затворить двери сеней. В этот момент Гапонов из-за двери сеней обхватил ее сзади руками и повалил на пол. Ободренный насилием товарища, Тарасов сел верхом на Чернышеву. Она страшно кричала, металась и звала на помощь мужа. Стоящий на карауле Майский притворил дверь сеней, чтобы приглушить крик. Чернышева, видимо, предполагала, что ее хотят изнасиловать, и старалась зажимать ноги и столкнуть с себя Тарасова.

Гапонов держал ее руки. Веревки не оказалось, и Тарасов взял у Гапопова нож. В это время бившаяся женщина освободила одну руку и схватила этот нож, Тарасов, вырывая нож, порезал ей руки и уколол лицо. Он несколько раз принимался резать шею, так как нож скользил. Наконец, он сделал глубокий надрез, хлынула кровь и жертва перестала биться. Тем не менее он продолжал резать, пока совсем не отделил голову от туловища.

Покончив с Чернышевой, они вошли в освещенную комнату, нашли на комоде ключи, отворили сундуки и комод и искали деньги, но, кроме пяти или шести рублей серебряной монетой, ничего не нашли, а захватив часы и попавшиеся под руку серебряные и золотые вещи, быстро явились на свои места. Ограбленные вещи спрятали на мельнице Майский и Гапонов, которые и могут указать [место, где они находятся]. Нож взял Майский.

Не теряя времени, я, выслушав чистосердечное, подсказанное, видимо, искренними порывами сердца, признание Тарасова, пригласил Майского и Гапонова. Несколько минут я не предлагал им никаких вопросов, выжидая, чтобы они, видя плачущего и раскаявшегося товарища, сами принесли повинную. И действительно, мне недолго пришлось ждать. Обменявшись несколькими фразами с Тарасовым, Майский и Гапонов также откровенно сознались в преступлении.

Затем, взяв с собой всех троих, я отправился на мельницу за ограбленными вещами. Это для дела было весьма существенно, так как через полчаса они могли от всего отказаться, а у меня осталось бы только их сознание, которое впоследствии ими же могло быть опровергнуто. Ограбленные деньги и вещи оказались спрятанными на шестом и седьмом этажах мельницы под карнизами деревянных обшивок. Нож – орудие преступления – был найден под крыльцом дома, где жили рабочие.

При возвращении на квартиру для составления протокола я застал там, несмотря на ранее утро, почти всю администрацию имения. Весть об открытии преступления с быстротой молнии разнеслась не только по хутору Ильмень, но дошла и до города.

От исправника прискакал гонец с письмом. Не имея времени отвечать, я приказал доложить на словах, что часа через два прибуду и лично доставлю обвиняемых. При въезде в город на двух, сопровождаемых урядниками, тройках, нас встретила толпа любопытных. Чувствовалась признательность населения за открытие зверского преступления.