Текст книги "Лекции по истории русского общества и русской культуры в ХХ веке"

Особенно активно новые идеи проявились в мощном движении «Театрального Октября», включавшем в себя множество коллективов разного уровня, в том числе возглавляемых великими режиссерами Серебряного века. С самого начала «Театральный Октябрь» развернулся под руководством возглавившего Театральный отдел Наркомпроса Всеволода Мейерхольда. Первыми манифестами новаторов стали поставленная Мейерхольдом «Мистерия-буфф» Маяковского в декорациях Малевича и оформление городов республики к первой и последующим годовщинам революции. Русское театральное искусство начала века благодаря деятельности Константина Станиславского и его соратников по Московскому Художественному театру выдвинулось на первое место в мире. Станиславский создал психологический театр. Эту манеру игры, получившую название «искусство переживания», довел до совершенства один из учеников Станиславского – Михаил Чехов, впоследствии оказавший огромное влияние на театральное искусство в США. Другие ученики Станиславского – Мейерхольд, Вахтангов и их последователи обращались к эпохе дель арте, к театру, где актер не перевоплощался в героя, а изображал его с помощью маски. Эта идущая от языческого обряда и сохраненная античностью традиция противостояла христианской традиции понимания человека в его асоциальной «человеческой» сущности. Отсюда отрицание психологизма и до известной степени содержания спектакля – «формализм» нового искусства. Человек маски теряет индивидуальность и становится человеком массы. В самом начале нэпа, в 1922 году, появляются спектакли, ставшие настоящим торжеством нового направления: «Великодушный рогоносец» в постановке Мейерхольда, «Принцесса Турандот» Вахтангова и «Федра» Таирова. Это было явление нового человека – актера, предававшегося извечному занятию человека-творца – игре. В то же время эти спектакли представляли собой точно разработанную партитуру движения и звука. Эмоция актера не имела значения. Эмоция владела зрительным залом.

Призывы партийных руководителей к освоению культуры прошлого имели следствием возросший интерес к тому, что происходило в лагере так называемых «попутчиков». Те, кто носил это имя, предложенное Львом Троцким, группировались вокруг Горького. Это были люди разного социального происхождения, с большим жизненным опытом, тяготевшие одновременно к революционному настоящему и к «культурному» прошлому. Сам Горький продолжал оставаться весьма сложной, но вместе с тем и ключевой фигурой эпохи. Близкий в предреволюционные годы к большевикам, автор романа «Мать», он был своего рода знаменосцем новой, являющейся из глубин народа культуры. Огромный жизненный опыт привел Горького к убеждению, что талантливость и дикость являются характерными чертами русского народного типа. Собственнические инстинкты крестьянства внушали писателю отвращение, смешанное со страхом. Во время своих странствий по Руси он видел больше жестокости, чем доброты, особенно со стороны мужчин. Характеризуя народную стихию, Горький писал: «В сущности своей всякий народ – стихия анархическая; народ хочет как можно больше есть и возможно меньше работать, хочет иметь все права и не иметь никаких обязанностей. Атмосфера бесправия, в которой издревле привык жить народ, убеждает его в законности бесправия, в зоологической естественности анархизма. Это особенно плотно приложимо к массе русского крестьянства, испытавшего более грубый и длительный гнет рабства, чем другие народы Европы».

Что касается интеллигенции, то тяга к ней, воспитанная чтением, обернулась для Горького разочарованием. В интеллигенции он не видел ни мужества, ни твердого сознания своих целей. Все это отразилось в его превосходных пьесах: «Дачники», «Варвары», «Дети солнца», а позже в романе «Жизнь Клима Самгина». Но революция толкнула Горького к некоторому изменению воззрений. Торжествующее варварство заставило его обратить свои взгляды на интеллигенцию как на единственный якорь спасения. Он отчетливо увидел, что без дореволюционной интеллигенции никакого строительства новой жизни не может быть. В своих «Несвоевременных мыслях» он с ужасом констатировал происходящие разрушения и стал делать все, чтобы спасти ученых и писателей от физического уничтожения, если не пулей, то холодом и голодом.

По инициативе Горького в Петрограде возникло и легендарное общежитие писателей «Дом искусств», где в бывшем дворце купца Елисеева находили себе совместный кров и теплоту общения многие заслуженные и начинающие мастера слова, многие из которых были или становились гордостью русской литературы. Это удивительное общежитие описано Ольгой Форш, Виктором Шкловским, Константином Фединым, Александром Грином. Здесь находили убежище и пропитание как старые писатели, такие как Федор Сологуб или Алексей Ремизов, так и много молодых авторов, приехавших с разных концов растерзанного Отечества. Перед всеми ними стояли два вопроса. Как отнестись к происходящему и как его описывать? Второй вопрос оказался для них спасительным. Страсть к литературе побеждала у них все остальное. Эта страсть, скрывавшая в себе и чувство принадлежности к великому сообществу русских писателей, начиная с протопопа Аввакума, была и страстной любовью к русскому языку. О спасительности этой любви писал в свое время Тургенев. Ныне этот язык раскрывался во множестве обличий, так звучал в устах заговорившего народа. Постепенно в этом пристанище пишущих образовалась литературная группа, получившая заимствованное у Гофмана название «Серапионовы братья». У них появились свои лидеры – Лев Лунц и близкие к этой группе более опытные Евгений Замятин и Виктор Шкловский. Сильно влиял на них Алексей Ремизов. В группу входили Всеволод Иванов, Константин Федин, Николай Тихонов и другие. Близки были к группе и молодые филологи из ОПОЯЗа, друзья Шкловского Юрий Тынянов и Борис Эйхенбаум. Первый писал большую работу о пушкинской эпохе «Архаисты и Пушкин», второй «Как сделана шинель Гоголя». Шли споры и о смысле происходящего. Замятин уже заканчивал свою антиутопию «Мы».

В Москве также культурная жизнь активизировалась в разных направлениях, вплоть до открытия новой киностудии – будущего Мосфильма. Наряду с сообществом футуристов, во главе которых был Маяковский, а ведущим теоретиком Осип Брик, здесь также появлялись «попутчики», старавшиеся внимательно разобраться в происходящем. Очень активной была группа «имажинистов» во главе с Анатолием Мариенгофом. К этой группе примкнул и Сергей Есенин, откликнувшийся на революцию поэмой о Пугачеве и другими произведениями. Имажинисты сочувствовали советской власти, но одновременно отличались скандальным поведением, что отразилось на известном цикле Есенина «Москва кабацкая». К есенинскому кругу принадлежал и молодой Леонид Леонов, успевший повоевать и на стороне белых, и на стороне красных. Вошла в этот круг и приехавшая в Советскую Россию, захваченная новыми идеями знаменитая танцовщица Айседора Дункан. Одновременно в Москве жило активной жизнью еще одно сообщество молодых поэтов и актеров. В него входили поэты Марина Цветаева и Павел Антокольский. Цветаева читала в этой среде посвященный Белому движению «Лебединый стан», а впоследствии ярко изобразила все происходившее в «Повести о Сонечке» и цикле стихов «Комедиант».

Иногда все эти люди выскальзывали за границу, по преимуществу в Берлин, где работало издательство Гржебина, издавался журнал «Русский современник», выходили книги, подобные «Хулио Хуренито» Эренбурга. Тут были эмигранты, готовые вернуться в Россию, и граждане СССР, не собиравшиеся туда возвращаться. В течение какого-то времени русская литература продолжала представляться почти единой. В Берлине встречались Марина Цветаева, Андрей Белый, Эренбург, Шкловский и многие другие. Оказавшиеся за границей Бунин, Ремизов, Шмелев, Зайцев создавали по воспоминаниям волнующе прекрасный образ Родины, совсем не похожий на тот страшный лик, какой они сами рисовали до революции. Еще была Прага, где Роман Якобсон и Николай Трубецкой создавали Пражский лингвистический кружок, где ширились движения сменовеховства и евразийства, искавшие новый синтез мира и свободы, цивилизации и варварства, нового и старого. Значительная часть эмиграции ожидала, что скоро в России начнутся перемены, которые позволят воссоединиться двум частям разорванного Отечества. Отдельное положение занимал в эмиграции уехавший в Италию Горький, с которым попутчики поддерживали постоянную связь, ездили к нему в гости и для которых он был главным наставником.

Так или иначе, в России, этой полууничтоженной стране, создавались и новое изобразительное искусство, и новый театр, и новая литература, и новая филология, уже начинавшие оказывать свое влияние на Запад. Тезис Маркса о необходимости изменения мира начинал осуществляться. И в этом меняющемся мире должна была быть найдена новая точка опоры, новая интерпретация старых ценностей, которые бы позволили удержать равновесие как всему человечеству, так и отдельным народам, его составляющим.

Как и литература пережившего войну Запада, молодая русская литература по-своему начинала выполнять эту задачу. Она пыталась зафиксировать в своем и читательском сознании грандиозный и страшный образ революции. Когда-то это делали Вальтер Скотт и Виктор Гюго, а в России Пушкин. Молодые писатели нового поколения сами видели лик революции, сами были и среди тех, кто расстреливал и кого расстреливали. В первые послереволюционные годы Борис Пильняк в романе «Голый год», Михаил Пришвин в опубликованной только в наше время повести «Мирская чаша», В.В. Вересаев в романе «В тупике» и Максимилиан Волошин в так же опубликованных много позже стихотворениях зафиксировали страшное и захватывающее пробуждение народного духа. Неожиданным дополнением к ним служит «Сестра моя жизнь» Бориса Пастернака. В этой книге есть живое ощущение протекающей жизни, которое завораживает. Жизнь не только продолжается, но каждое ее мгновение переживается с удесятеренной силой. Это ее главный тезис.

Герой, стоящий в центре большинства перечисленных произведений, не принадлежит ни к одному из станов. Это соответствует тому, что мы находим у Вальтера Скотта и Пушкина. Такой герой должен быть носителем неисчезающих ценностей. Раньше это было чувство чести. Теперь речь должна идти о чувстве человечности. Именно это чувство считал важнейшим для русского сознания американский лингвист Эдуард Сэпир, угадывая его в самих оборотах и лексике русского языка. Именно на этом чувстве, объединяющем всех людей, должно строиться будущее. Здесь не должно быть различий по сословиям, национальности и даже религиозно-политическим убеждениям. Но каково соотношение коллективного и личного? Как должно пониматься и то и другое? Эти вопросы остаются нерешенными и обращены в будущее.

Лекция 4
Советское общество в годы нэпа и коллективизации. 1923–1933 гг

Чем была революция для каждого человека? Ее февральский этап дал людям «свободу», но одним она казалась недостаточной, другим чрезмерной. Одни хотели дополнительного уничтожения «аристокрации богатств», о которой говорил еще Павел Пестель, другие были напуганы нарастающим хаосом. Октябрь дал совершенно другую интерпретацию «свободе». Октябрь утверждал, что надо сбросить власть собственности. А собственность со времени Солона и особенно Реформации была главной опорой Запада и казалась необходимым условием свободы. Приобретение и охрана приобретенного составляли содержание жизни свободного человека. Русская революция, возвращаясь к раннему христианству, провозгласила обратное: «Собственность порождает рабство». Без власти собственности над человеком не будет ни зла, ни вражды. Одновременно революция в Октябре отрицала и Бога, который через церковь оправдывал существующий порядок. Оставался вопрос: не утратит ли человек свободу без собственности и сохранится ли сама цивилизация? Ведь была еще одна сила – государство. Крестьянин, поддержанный многими вождями интеллигенции, утверждал, что необходимо уничтожить именно государство. А власть собственности можно только ограничить. Коммунисты отвечали: государство как средство принуждения тоже со временем отомрет, но пока необходимо для борьбы с врагами революции.

Таким образом, если речь и шла об изменении материальных условий жизни, то лишь во вторую очередь. Важнее было обретение смысла жизни для миллионов не в обладании имуществом, а в свободном творческом труде. Именно поэтому многие выдающиеся люди видели в революции великое событие.

Придя к власти, коммунисты-большевики хотели сразу покончить с собственностью и прошлым. Но, одержав победу над своими прямыми врагами, они обнаружили, что значительная часть крестьянства совсем не готова принять новый порядок. Кроме того, страна находилась в состоянии разрухи и голода. А в основе концепции Маркса все-таки лежало признание ведущей роли «производительных сил». Тогда лидер большевиков Ленин предложил компромисс – переход к нэпу, где собственник и коммунист как бы уживались между собой. Для регулирования их отношений сохранялось государство в форме «диктатуры пролетариата», а точнее, диктатуры партии.

К началу 1923 года последние вспышки Гражданской войны постепенно гасли на окраинах. Победа над большинством прямых противников была одержана, и новое государство почти восстановило границы рухнувшей империи. Тогда же входящий в силу нэп начинал стабилизировать экономику. Возрождению жизни способствовало возобновление отношений и заключение торговых договоров со странами буржуазного мира, которые сами переживали послевоенный кризис. Но было также совершенно ясно, что величественный проект, который рисовался Ленину и другим коммунистам летом 1917 года, оказался не воплощенным в жизнь. Вместо отмирающего государства возникло государство диктатуры, вместо диктатуры пролетариата была диктатура партии во главе с небольшой группой лидеров, вместо торжества социалистических начал – все больше набиравший силу рынок с его резкими контрастами между бедностью и богатством.

Такое изменение политики не далось большевикам легко. Среди них уже со времени обсуждения Брестского мира наметились «правое» и «левое» течения. «Правые», к которым после Октября относился Ленин, считали основной целью сохранение Советского государства как зародыша мирового социализма. Политика правительства направлялась Лениным, но ему приходилось считаться с настроением «левых», чей энтузиазм был основной движущей силой возникающего общества. Особую обеспокоенность уступки «мелкобуржуазному» укладу вызывали у тех, кто жил ожиданием мировой революции. Многим энтузиастам казалось, что новый этап советской истории порождает враждебную социализму силу, способную опрокинуть сложившийся во времена «военного коммунизма» порядок вещей. С резкой критикой развертывания нэпа и всей партийной политики выступила так называемая «рабочая оппозиция». Входившие в нее Шляпников, Коллонтай и их товарищи считали, что, укрепляя диктатуру по отношению к буржуазии и состоятельному крестьянству, для рабочих коллективов необходимо сохранить широкую демократию, избегая их противопоставления кадрам партийных функционеров. Подобные взгляды были раскритикованы Лениным, все более стремившимся к концентрации усилий вокруг задачи модернизации России. Как отмечал начавший сотрудничать с большевиками меньшевик Валентинов, Ленину с огромным трудом удалось убедить своих оппонентов подчиниться необходимости выживать, пока не будет достигнута общая цель – мировая революция.

Тяжелым ударом для партии и государства стала болезнь Ленина. Вождю большевиков предстояло прожить еще год, но после нескольких, как тогда говорили, «ударов» он уже был недееспособен. Это привело к тому, что на XII съезде партии царила атмосфера растерянности. Последовавшая в январе 1924 года смерть вождя вызвала невиданный по масштабам отклик во всем мире. Даже открытые противники и враги Ленина признавали политический гений этого человека, открывшего новую главу мировой истории. Как о великом человеке о нем писали такие разные люди, как писатель-гуманист Михаил Пришвин и вождь обновленной Индии Дж. Неру.

В последних статьях уже больного Ленина путь дальнейшего развития советской республики казался далеко не определенным. Для решения задачи экономического развития Ленин, как и раньше, выдвигал два трудно согласующихся между собой требования – создание сильного государства и максимальное развитие инициативы масс. Как и весной 1918 года, он предлагал использовать формы государственного капитализма, который для России был бы серьезным шагом вперед. Вместе с тем Ленин отчетливо видел опасность бюрократизации государства и партии как следствия централизованного управления страной.

По всем этим как принципиальным, так и по организационным вопросам на съездах и конференциях партии, съездах Коминтерна и в печати разгорелись дискуссии, длившиеся по 1928 год. Положение усугублялось вследствие возникшего в 1923 году так называемого кризиса «ножниц», когда рынок стал преподносить сюрпризы. Цены на промышленные товары возрастали, а на сельскохозяйственные падали. В городах росла безработица. На XII съезде партии и позже, осенью 1923 года, со своей программой разрешения накопившихся проблем выступил Троцкий, которого поддержал целый ряд выдающихся партийных деятелей. Хотя Троцкий вначале и высказывался за нэп, но теперь он и его сторонники вслед за «левыми» стали говорить о перерождении советского общества в духе заключительной фазы Французской революции – Термидора. Троцкий настаивал на необходимости государственного планирования и преимущественного развития тяжелой индустрии. Это должно было привести в том числе к увеличению пролетарской части населения. Вслед за «рабочей оппозицией» он также требовал расширения внутрипартийной демократии и борьбы с бюрократизмом и чрезмерной централизацией. Троцкий соглашался с Лениным в вопросе использования буржуазных специалистов, но призывал к более жесткой политике по отношению к крестьянству. Последнее с наибольшей ясностью было выражено в «законе первоначального социалистического накопления», сформулированного сторонником Троцкого Преображенским. Согласно этому закону средства для модернизации страны могли быть получены только за счет крестьянства.

Разногласия относительного дальнейшего государственного курса обострялись после смерти Ленина ввиду личного соперничества между его наследниками – Троцким, Зиновьевым, Каменевым, Сталиным, Бухариным. Критический момент возник на XIII съезде партии, делегаты которого ознакомились с так называемым «Завещанием Ленина», где прозвучала глубокая обеспокоенность уходящего лидера относительно сложившейся ситуации. Одной из ее причин было начинающееся возвышение Сталина, вносившего в ситуацию дух не только идейной, но и личной борьбы за власть. Троцкий занимал особое место в партии, но безграничное честолюбие, сочетавшееся с презрением к менее одаренным людям, сослужили ему плохую службу. Постепенно возникла коалиция, стремившаяся не допустить его к власти. Вместе со старейшими большевиками Каменевым и Зиновьевым в эту коалицию вошел Иосиф Сталин, поддержанный более молодыми – Бухариным и Рыковым. В дискуссии конца 1924 года Троцкий оказался в меньшинстве, после чего лишился основных постов. У власти оказался «триумвират» (Зиновьев, Каменев, Сталин), но постепенно становилась ясной ведущая роль Сталина. Партия привыкла, что последнее слово принадлежит одному человеку, общепризнанному лидеру.

Ближайший в середине 1920-х годов союзник Сталина Николай Бухарин, теоретик и энтузиаст, был сначала левым коммунистом, но затем уверовал в энергию, заложенную в нэпе. Сначала Бухарин, а потом Сталин, опираясь на единственную фразу Ленина, выдвинули теорию «построения социализма в одной стране». Как, однако, его следовало строить? Бухарин полагал, что это будет происходить медленными темпами через постепенное вытеснение капиталистических отношений социалистическими. Как и Преображенский, он считал, что источником средств для индустриализации России должно быть крестьянское хозяйство, но только благодаря развитию товарообмена между городом и деревней. В противоположность этим взглядам Троцкий продолжал отстаивать курс на мировую революцию.

На протяжении 1924–1925 годов достаточно успешно продолжалось развертывание нэпа в первую очередь через товарно-денежные отношения. Этому способствовала проведенная под руководством наркома финансов Сокольникова денежная реформа, после которой в СССР резко сократилась инфляция и появилась твердая валюта. Как денежную, так и другие экономические реформы во многом проводили бывшие меньшевики, начавшие работу в советских наркоматах. У сторонних наблюдателей развитие нэпа создавало иллюзию постепенного движения России к капитализму германско-бисмарковского образца. Такая тенденция наряду с укреплением государства и воссозданием границ империи вызывала сочувствие у многих патриотически настроенных деятелей русского зарубежья, например таких, как Устрялов. Подобное настроение породило движение «сменовеховства». Его сторонники видели постепенное возрождение России и готовы были примириться с некоторыми элементами марксистской идеологии. Принимая коммунистический идеал «свободного труда», они давали ему иную интерпретацию. «Свободу» они понимали как свободу от большинства ограничений и запретов, в том числе и в области предпринимательства. Им виделся путь, отчасти подобный пути современного Китая, когда промышленность должна была вырастать из многочисленных индивидуальных крестьянских хозяйств. Хотя эта идеология и встречала жестокий отпор в советской печати, но на самом деле в некоторых своих чертах оказала значительное влияние на дальнейший ход событий.

К 1925 году промышленность и сельское хозяйство достигли довоенного уровня и показывали очевидную тенденцию к дальнейшему росту. Этот год также стал годом максимальной свободы, как экономической, так и идеологический. Это было время, когда нэп достиг своего зенита и проявил свою сущность во всем многоцветии, в разных ипостасях, равно влекущих внимание и волнующих воображение. Прежде всего это было невиданное высвобождение творческих сил, бурлящее студенческое желание все испробовать, все открыть и всего достигнуть. Организация коммун, строительство соцгородков, бросок по пути к всеобщей грамотности сочетались с невероятным интересом ко всем сторонам технического прогресса, будоражившего современный мир. Уже в 1920-м году на съезде комсомола, новой массовой молодежной организации, Ленин выдвинул формулу «Учиться, учиться и учиться». Страну охватывало всеобщее увлечение такими творческими областями деятельности, как авиация, радио, фотография, шахматы, кино. Развернувшееся преобразование еще полу азиатской России, ее европеизация привлекли многих беспартийных и даже в прошлом буржуазных специалистов и даже рождали у них своего рода энтузиазм.

Успешно работавший в эти годы в ВСНХ под руководством Феликса Дзержинского Н. Валентинов приводит высказывание крупнейшего в прошлом железнодорожного магната, ставшего сотрудником Наркомата железнодорожного транспорта: «Многое в советском строе мне было и неприемлемо, и непонятно, и даже дико. Но вот однажды… я как-то сразу понял, что новое, никогда не существовавшее создается у нас в России».

Такая работа «спецов» оказалась возможной благодаря особенному вниманию к ним В.И. Ленина, который (высылая из страны философов) высоко ценил конкретные научные и технические знания людей, способных вывести Россию из того культурного тупика, в котором она находилась. На позицию Ленина сильно повлияло обращение профессора Воронежского сельхозинститута Дукельского, написавшего вождю, что для специалистов самое важное не заработная плата, а уважительное к ним отношение. Позднее эту позицию Ленина активно проводил в жизнь ставший председателем ВСНХ Дзержинский.

Блестящие умы предреволюционной России А.Ф. Иоффе, Л.М. Мандельштам, А.Е. Ферсман, В.Р. Вильямс, О.Ю. Шмидт, Н.Я. Марр оказались во главе невиданного прогресса науки и образования. Даже более чем сдержанно относившиеся к советской власти великие ученые В.И. Вернадский и И.П. Павлов не остались в стороне от общего движения. В 1921 году по поручению В.И. Ленина ряд ученых во главе с А.Ф. Иоффе, Д.С. Рождественским и А.Н. Крыловым поехали за границу для восстановления научных связей и сразу получили значительную помощь в сборе вышедших за годы Гражданской войны книг и журналов. В дальнейшем эти связи все расширялись. Великий биолог – Лина Штерн бросила свою клинику в Швейцарии и перебралась в Москву, где вся атмосфера была полна бескорыстного стремления к творчеству.

Начинали свою деятельность замечательные ученые нового поколения – Лев Ландау, Игорь Курчатов, Игорь Тамм. Уже к 1925 году появились советские самолеты, не уступавшие европейским. Союз двух выдающихся людей – конструктора Андрея Туполева и летчика Громова, двух последователей Н. Жуковского и С. Чаплыгина, стал залогом впечатляющих успехов авиации. К 1929 году Туполев создал по тем временам лучший по аэродинамике самолет АНТ-9. На этом самолете Громов совершил облет всех главных европейских столиц – Берлина, Парижа, Рима, Лондона, осваивая одновременно полеты по компасу. Начинали реализовываться планы К. Циолковского по развитию ракетостроения.

Другая бросавшаяся в глаза сторона нэпа показывала экспансию разбогатевших нуворишей, цветение «Москвы кабацкой», рестораны, переполненные проститутками и проворовавшимися ответственными работниками. Это было царство набирающего силу фокстрота, чада и угара возрождающегося в самых уродливых формах буржуазного мира. Разбогатевшие нэпманы старались как можно скорее вырвать у жизни как можно больше минутных наслаждений. Стоявшее над этим государство все больше погрязало в формах бумажной бюрократии, скрывавшей за бесконечными согласованиями стремление новоявленного чиновничества получить свою долю «бешеных денег». За всем этим стояло стремление мелкого собственника направить жизнь по удобному для него пути.

На стыке этих противоположных течений лучшая часть большевиков продолжала мучительно искать правильный путь, который должен был соответствовать правильному толкованию указаний Ленина. План дальнейшего развития народного хозяйства начал формироваться сразу после XIV съезда партии. Но это не снимало противоречий. При обсуждении плана продолжалась напряженная борьба между сторонниками реалистического и «волевого» планирования. Острое столкновение между ними произошло летом 1926 года на Пленуме ЦК, где глава Высшего совета народного хозяйства Ф. Дзержинский выступил с горячей защитой осторожного движения вперед, не грозящего нарушением союза с крестьянством. Для руководителя ВСНХ это обсуждение закончилось сердечным припадком и смертью. После смерти Дзержинского главой ВСНХ стал В. Куйбышев, сторонник ускоренной индустриализации.

Вступив в конфликт со Сталиным, Зиновьев и Каменев попытались примириться с Троцким. Возникла «объединенная оппозиция», куда входили многие видные большевики. Речь снова шла о Термидоре и перерождении партии и государства. Однако и эта оппозиция потерпела поражение в дискуссии 1927 года, ставшей последним проявлением партийной демократии. Попытка выступить с открытой манифестацией в 10-ю годовщину революции также окончилась провалом. Разгром оппозиции был завершен на XV съезде партии в декабре 1927 года, где подводились итоги послереволюционного десятилетия. XV съезд партии принял решение об осуществлении первого пятилетнего плана развития народного хозяйства, уточняющего принятый при Ленине план ГОЭЛРО.

Итоги казались обнадеживающими. К этому времени страна, казалось, добивалась все новых и новых успехов. В производственной сфере был превзойден довоенный уровень, а темпы роста производства были впечатляющими. Весь культурный пейзаж России продолжал меняться. В стране шла культурная революция, ликвидировалась безграмотность, развивалась сеть школ, рабфаков и вузов.

Церковь фактически была отодвинута на периферию жизни. Возникала новая мораль, где главенствовала идея верности коллективу (классу). Высшей ценностью становилась идея совместного труда и коллективного творчества. Совершенно изменилось положение женщины. Все эти идеи воспринимала увлеченная строительством новой жизни молодежь, еще лишенная настоящей культуры и настоящих знаний, но жадно впитывающая в себя все, что только возможно.

Но предсказания оппозиционеров звучали зловеще. Они указывали на неизбежность выбора между подчинением собственнику и рынку и новым этапом классовой борьбы. Концепция «социализма в одной стране», тем более отсталой в техническом и культурном отношении России, казалась совершенно нереалистичной и полностью отклоняющейся от марксизма. Неразрешимые противоречия возникали на разных уровнях: классовом, внутрипартийном и личном. Разгром оппозиции был явным предвестием грядущих событий. Как будто отметая эти предупреждения и проповедуя классовый мир с крестьянством и мелкой буржуазией, Сталин на самом деле также намекал, что столкновение неизбежно.

После порождавших надежды 1920-х годов, устремленных к миру и соединявших прорывы в будущее с желанием обогащения, наступали 1930-е, отмеченные нарастающими противостояниями и тревожными предчувствиями. В западном мире событием, открывшим тридцатые, был грандиозный крах на Нью-Йоркской бирже осенью 1929 года. В СССР переход к новому драматическому десятилетию был заметен уже с начала 1928 года, когда были устранены с политической арены Троцкий и 50 его сторонников – «троцкистов». Начавшаяся на XV съезде травля инакомыслящих членов партии уже производила удручающее впечатление. Но дело не ограничилось идеологическим разгромом. Первым сигналом была насильственная высылка Троцкого в Алма-Ату. Скоро сторонники падшего вождя были сосланы в отдаленные районы Сибири и Дальнего Востока, а выразившие раскаяние лишились своих постов. Через год Троцкого выслали уже за границу. Высылка, однако, не только не решила окончательно проблемы соперничества двух лидеров, но и породила одно из жестоких противостояний наступавшего десятилетия.

Избавившись от Троцкого, партийное руководство, казалось, определило курс дальнейшего движения по пути к социализму. Это был фактически предложенный Лениным относительно медленный путь преодоления технической и общекультурной отсталости и, наряду с этим, собственнических инстинктов крестьян и городского мещанства и вовлечения их в социалистическое строительство. Такой процесс одновременно должен был быть процессом выработки человека новой культуры с коллективистским сознанием и одержимого духом созидания и творчества. Но подобное движение осложнялась двумя угрожающими противоречиями. Диалог между массой мелких собственников и теми, кто хотел ее уничтожить, мог привести не к согласию, а открытой борьбе за первенство. С другой стороны, эволюция государства вела не к расширению, а к ограничению гражданской свободы и концентрации власти в немногих или даже одних руках. Коллективистское сознание предусматривало и некое единство, которое легко могло стать принудительным. Подобное единство уже возникало в партии. Оно было продемонстрировано на XV съезде и закреплено в серии легко запоминающихся сталинских формулировок, до сих пор живущих в общем сознании.