Текст книги "Расцвет русского могущества"

Неповинная и забытая именем черница для истории имеет свое значение. Если нравы Ярополка, по рассказу того же летописца, были достаточно проникнуты христианским чувством, то история может это объяснять не только влиянием Ольги, при которой Ярополк был еще малолетен, но еще более влиянием красавицы жены, которая, по всему вероятию, как черница, была старше его по крайней мере на столько, что могла с первого же времени руководить его мыслями по христианскому закону. Когда язычник Владимир сделался полным хозяином в Киеве, то первым его делом, по тогдашнему обычаю, было завладеть красавицей женой брата. Летописец обозначает этот захват прелюбодеянием, но он смотрит на это со стороны христианского закона, которого Владимир еще не понимал, не признавал и почитал законом языческое многоженство. Черница стала женой Владимира и, конечно, принесла с собой не только покорность жены, но и свой христианский нрав, христианские понятия и мысли, которые необходимо хотя бы в малой мере, но постоянно должны были действовать на сознание мужа, как должна была действовать на него и вся киевская среда, значительно уже колебавшаяся в вере отцов. Однако и он, и пришедшие с ним варяги не затем еще пришли в Киев, чтобы изменять вере отцов; напротив, они явились защитниками и восстановителями язычества.

Второе после Олега завоевание Киева, совершенное при помощи варягов, конечно, давало им передовое место в городе и в княжеской дружине. При Олеге они и стояли впереди русских. Теперь времена были другие. Очевидно, что усилилась русская дружина, способная повести с ними иной разговор.

«Это город наш, мы его взяли! – сказали варяги Владимиру. – Потому хочем брать окуп на людях, по две гривны с человека». – «Пождите, – отвечал им Владимир, – повремените с месяц, доколе соберут вам куны (деньги)». Ждали они месяц и ничего не дождались. «Обманул ты нас, покажи нам лучше путь к грекам». – «А идите!» – решил Владимир. Показать путь, вероятно, значило дать им пропускной лист к Царьграду, как Русь обязывалась по старым договорам. Однако варяги ни в каком случае не дали бы провести себя таким обманом, если б Владимир не переманил к себе лучшую их дружину, всех мужей добрых, смышленых и храбрых, которым роздал города в кормление и тем привязал их к Руси навсегда. Они, как при Олеге, сделались варягами-русью. Остальные поневоле должны были идти в Царьград отыскивать новой службы и новой добычи своему мечу. Сохраняя святость договоров с греками, Владимир послал к царю вперед послов с вестью: «Вот идут к тебе варяги; не держи их в городе, сотворят тебе зло, как и здесь; разведи их разно, а сюда в Русь не пускай ни единого». Что они натворили в Киеве, летописец не припомнил, но, верно, нрав сильного народа был очень тяжел. Не указывал ли Владимир этими словами на погибель Ярополка и на весь коварный ход дел при завладении Киевом?

Как бы ни было, но с Владимирова времени завелись варяги и в Греческой земле, и, что важнее всего, они там не отличаются от руси. Варяги и русь для греков составляют одну народность, которая служит в греческом войске особым корпусом[161]161
  Ваcильевский. Варяго-русская дружина в Константинополе XI и XII в. // Журнал Министерства народного просвещения. 1874, ноябрь; 1875, февраль, март.


[Закрыть].

Освободившись от храбрых, но опасных своей силой пришельцев, Владимир стал княжить в Киеве один. Он был сын Святослава и «новгородское дитя», поэтому дела Руси в его руках немедленно приняли то же направление, какое давал им так рано погибший его отец.

Святослав ходил по востоку и зарубал мечом русское знамение на Нижней Волге, на Нижнем Дону и даже у предгорий Кавказа. Теперь Владимир, как только устроился в Киеве, уже воюет у предгорий Карпат с ляхами и отнимает у них так называемые Червенские города, Червень и Перемышль. Это была земля хорватов, она же Червонная Русь (Галиция). Хорваты участвовали в походе Олега на Царьград, следовательно, или были им покорены, или были с ним в союзе, вместе со своими соседями – днестровскими тиверцами и дулебами-бужанами. Затем хорваты участвовали и в Игоревом походе. Нам кажется, что связь всей этой прикарпатской стороны с Киевской Русью, совсем не объясненная летописью, должна объясняться еще роксоланскими связями, так что и самое имя Червонной, или Галицкой, Руси, тоже, по всему вероятию, есть наследство роксоланское, идущее вместе с Киевской Русью из одного источника. Видим, что Владимир отвоевал у ляхов обратно же старую Русскую землю, которая ляхами могла быть приобретена в смутное время киевского междоусобия.

В тот же год, 981-й, Владимир победил вятичей, возложив на них дань не больше отцовской, как делал Игорь, а только отцовскую, по щлягу от плуга. Это показывает, что и вятичи, пользуясь смутой братьев, отложились от Киева и перестали платить дань. Подобно древлянам, они крепко отстаивали свою независимость от Киева. На другое же лето Владимир должен был снова идти к ним и победил их во второй раз.

На третье лето своего княжения он предпринял поход на ятвягов, живших в области Западного Буга и Нарева до Прусских озер, на северо-восток от теперешней Варшавы. Владимир победил ятвягов и овладел их землей.

Таким образом, Владимировы походы на запад от Киева служили как бы продолжением завоеваний Святослава на востоке и распространили границы Руси до самых ляхов, пруссов и литвы.

Ни преждевременная смерть победоносного Святослава, ни бедственная смута его сыновей не произвели в силах молодой Руси ни малейшего колебания. Видно, что ее могущество разрасталось не столько от предприимчивости и талантов ее вождей, сколько от возраста самой земли-народа, без особого труда, одним своим именем, как говорил Святослав, подчинявший себе окрестные страны и соседние племена.

Владимир хотя был и язычник, но душа теплая и живая, для которой дело веры не было делом чужим и сторонним. В вере он искал истины, и какая истина досталась ему в наследие от дедов и отцов, он хотел восстановить ее неколебимо в полной силе и красоте. Так с ним мыслили и все русские люди, которые почитали наследие дедов и отцов за самую истину. Ввиду наставших в Киеве размышлений и рассуждений, действительно ли это наследие есть лучшая истинная вера, язычество поднималось со всей горячностью и силой и хотело явить себя в полном блеске.

Владимир, завладевший киевским княжением, благодарный за успех своего предприятия, начал тем, что украсил священный холм возле дедовского теремного двора новыми кумирами русских богов. Поставил он на том холме Перуна, вырезанного из дерева, с головой из чистого серебра и с золотыми усами; поставил Хорса, Дажьбога, и Стрибога, и Сима, и Регла, и Мокошь, которые, вероятно, также были деревянные, украшенные серебром и золотом. И жертвовали им люди, называя их богами, приводя им на заклание своих сыновей и дочерей. И оскверняли землю требами своими, и осквернилась кровями земля русская и этот холм, отмечает с горем христианин-летописец.

Владимиров дядя Добрыня, которого он посадил посадником в Новгороде, поставил и там Перуна над Волховом, и жертвовали ему новгородские люди, как богу. Обрисовывая языческий нрав Владимира густыми красками, конечно, с той мыслью, чтобы сильнее осветить его личность светом Христовой веры, летописец говорит, что, подобно библейскому Соломону, Владимир был ненасытный женолюбец и имел не только многих жен, но еще больше наложниц: 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде и 200 в селе Берестове. Цифры, конечно, увеличены и с той именно целью, чтобы уравнять грех нашего князя с грехом Соломона, который имел 700 жен и 300 наложниц, и чтобы сказать вслед за тем: «А ведь Соломон-то был мудр и в конце концов погиб; этот же Владимир был невежда, но под конец обрел спасение».

Языческий закон Руси не воспрещал многоженства и даже не знал никаких границ в этом отношении. Не один Владимир, но и отцы и деды, без сомнения, имели тоже многих жен и многих наложниц, которых больше всего добывали пленом. Сам он родился от Ольгиной ключницы. Поэтому женолюбие Владимира принадлежало обычаю века, и летописец для своей мысли увеличил только его черты до библейских размеров[162]162
  У Владимира на самом деле до крещения было пять жен и десять сыновей: полоцкая Рогнеда с четырьмя сыновьями, Изяславом, Мстиславом, Ярославом, Всеволодом, и двумя дочерьми; грекиня с сыном Святополком; чехиня с сыном Вышеславом; другая чехиня с сыновьями Святославом и Мстиславом (по Ипатьевскому списку летописи – Станиславом); болгарыня с сыновями Борисом и Глебом. Описывая крещение Владимира, летопись говорит уже о двенадцати сыновьях, именуя еще Станислава, Позвизда и Судислава и не упоминая другого Мстислава.


[Закрыть].

Торжество язычества при Владимире было торжеством русской силы и могущества, и именно торжеством кровавых дел меча, распространившая свое владычество, как мы говорили, от Кавказа до Карпатских гор и дальше на запад до земли ляхов, утвердившего кровавым делом и самого князя в Киеве. Естественно, что во всем этом торжествовал собственно языческий нрав, торжествовала языческая мысль, которые необходимо должны были высказать свои впечатления и на Холме, у подножия своих богов. Во всем этом чувствовался высокий подъем именно языческой жизни, поэтому и на Перуновом холме она потребовала жертвы самой великой и самой возвышенной, до какой только могло подняться ее же языческое сознание. При Владимире язычество ознаменовало себя жертвой, которая хотя и удовлетворила толпу, но, по всему вероятию, имела очень важное и решительное влияние на общественные умы.

В 983 году Владимир ходил на ятвягов, победил их, овладел их землей. Возвратившись в Киев, по обычаю, в благодарность за победоносный поход он со всеми людьми стал творить потребу кумирам. Старцы и бояре кинули жребий на отрока и девицу, на кого падет, того и зарежут в жертву богам. Жребий упал на одного отрока-варяга, прекрасного лицом и душой, и притом христианина, каковая жертва, во мнении народа, казалась еще угоднее богам. Отрок варяг жил с отцом, который пришел в Киев из Греции и тайно держал христианскую веру. К нему во двор собрались люди, посланные с требища, и объявили, что жребий упал на его сына, что боги изволяют его сына себе на потребу. «То не боги, – провозгласил варяг, – но дерево; нынче стоят, а завтра сгниют. Не едят, не пьют, не говорят, а руками сделаны из дерева, секирой и ножом обрублены и оскоблены. Вышний Бог един есть, которому покланяются и слушают греки, который сотворил небо и землю, звезды и луну, и солнце, и человека; дал человеку жизнь на земле. А те боги что сотворили и что сделали? Самих их сделали люди! Не отдам сына своего бесам!»

Посланные воротились на требище и рассказали толпе речи варяга. Толпа в ярости прибежала к двору поругателя святыни и разнесла его ограду по бревнам. Варяг с сыном едва успели найти убежище на сенях, т. е. в верхней горнице своего дома. «Давай сына на жертву богам!» – кричала толпа. «Если это боги, – говорил варяг, – то пусть пошлют одного от себя бога и пусть возьмут моего сына, а вы для чего препятствуете им!» Толпа воскликнула великим криком, подсекла хоромы и в ярости изрубила варягов, так что никто и после не узнал, где подевались их останки. Церковь сохранила имя варяга-сына, он назывался Иоанном.

Г. Костомаров уверяет, что все событие есть вымысел позднейшего книжника и что кровавых человеческих жертв не существовало в русском язычестве. Но те доказательства, какие приводятся по этому случаю, так слабы и натянуты, что не могут поколебать истины события, которая заключается в одном голом показании, что некогда в Киеве два христианина погибли, воспротивившись пойти по требованию толпы на жертву языческим богам. Этот случай, более чем всякий другой, должен быль сохранить о себе память именно в церковных записях первых христиан Киева. Вот почему и летописец, как бы с сожалением, отмечает, что неизвестно куда девались останки мучеников. Самые обстоятельства события, рассказанные летописцем, не обнаруживают никакой задней мысли и по своей простоте тоже могут служить довольно верным отголоском народной памяти об этом кровавом деле. Остается вымыслом летописца одно только его размышление, которым он оканчивает свой рассказ. «Были тогда люди невежды и язычники, – говорит он, – и дьявол тому радовался, не ведая, что близко шла ему погибель. Такими делами он старался погубить род христианский, однако и в здешних, в наших Русских странах, тоже был прогнан честным крестом. “Здесь мое жилище, – думал он, – здесь апостолы не учили, пророки не пророчествовали!” Но если не были здесь апостолы, то их учение, как трубы, гласит по всей вселенной. Тем учением и здесь побеждаем врага, попираем его под ноги, как попрали его и эти отечники, отцы русского христианства, первые на Руси принявшие небесный венец со святыми мучениками и праведниками!» В этом размышлении летописец прямо свидетельствует, что мученичество варягов на самом деле послужило основным камнем для всенародного распространения Христовой веры.

Что касается кровавых жертв, свойственных вообще древнему язычеству, а следовательно, и русскому, то об этом весьма положительно свидетельствуют современники и самовидцы, писатели византийские и особенно арабы. О том же прямо говорит и первый митрополит русин, Иларион.

Вообще этот языческий случай должен был подействовать очень сильно на киевскую всенародную толпу. Отроки и девицы язычники, на которых упадал жребий кровавой жертвы, исполнены бывали языческого сознания не только в законности, но даже и в святости такой жертвы. Они шли к богам по требованию самих богов. Их насильная смерть оправдывалась всеми обычаями и порядками их же языческого быта. Но мученичество христиан, провозгласивших во всеуслышание неправду и бессмысленность такой жертвы, нигде и никогда не оставалось без особого впечатления. Христианская кровь неизменно вызывала и утверждала распространение святой Истины. Если не теми словами, какие перед толпой проповедовал варяг-отец, то теми самыми мыслями языческие боги были уже окончательно осуждены пред здравым смыслом всего народа. Сам Владимир очень памятовал это событие и когда принял христианство, то на месте разнесенного варяжского двора выстроил первую же и великую церковь в честь Богородицы, которая именовалась потом Десятинной, от десятины назначенных ей княжеских доходов[163]163
  Полное собрание русских летописей. Т. I. С. 35, 52.


[Закрыть].