Текст книги "Лола в свадебном путешествии"

4. Вдвоем с Алексом и слова с крыльями

– Помочь тебе могла и вот эта, – заявила я, ткнув пальцем в фотографию девочки, у которой был нос картошкой и такие сальные волосы, как будто в них жарили рыбу.

Мы с Алексом сидели на кровати и рассматривали его школьный альбом. Мой друг уже окончательно проснулся. Настолько, что ткнул меня в бок.

– Брось, Лола! Только представь: а если бы ты сама так выглядела?

Я стиснула зубы. Я знала, что пора остановиться, но ничего не могла с собой поделать.

– Мари-Лу обязательно было к тебе приходить? – буркнула я. – С какой стати она сюда явилась, если у тебя температура?

– Но она же не знала, – защищался Алекс. – Нам обязательно сейчас ссориться?

Я хмыкнула.

– Ты все каникулы будешь с ней заниматься?

– Маман на этом настаивала, – пробормотал Алекс, – но я заболел…

Будем надеяться, что на том дело и кончится, подумала я, и мне сразу же стало стыдно за собственные мысли.

– Значит, вы ничего не планируете на каникулы? – спросила я. – Никаких поездок?

Алекс пожал плечами.

На него было жалко смотреть. Когда я температурю, мама называет меня бедным маленьким жареным цыпленочком. Теперь понятно, почему. Алекс выглядел самым настоящим петушком-гриль.

– Папа приедет в Париж только послезавтра, – сказал он. – Ему нужно обойти несколько ресторанов, а на выходных он собирался свозить меня и Паскаля на море. Если, конечно, маман позволит.

– Что значит – позволит? – возмутилась я. – Джефф твой отец! Разве он сам не может решить, везти своих сыновей к морю или нет?

Алекс провел пальцем по луне, изображенной на одеяле.

– Маман получила по суду право опеки над нами. Поэтому отец обязан всякий раз спрашивать у нее разрешения. И если она захочет отомстить, то не разрешит ему с нами видеться.

– Отомстить? – я была в полном недоумении. – За что?

– За то, что он нас бросил, – Алекс выглядел окончательно удрученным. – Когда родители расстались, я как раз пошел в первый класс. Маман с папой так поругались, что он просто собрал свои вещи и ушел. Все это было очень тяжело.

Я прикусила губу. Я знаю Алекса почти год, почему же он раньше об этом не говорил? Наверное, потому что я не спрашивала. Мы ведь так редко видимся!

– Они и раньше часто ссорились?

Алекс пожал плечами.

– Папа постоянно кричал, – неохотно проговорил он. – Маман молчала, но это еще хуже. – Алекс взял стакан со столика рядом с кроватью и отпил глоток. – Она и сейчас молчит, если сердится на папу, – продолжил он со страдальческим выражением лица. – А папа начинает говорить всякие гадости…

Я попыталась представить, как все это происходит. Как его родители ссорятся. В нашей семье кричит, в основном, мама. Если она много работает и недосыпает, то может из всякой мухи сделать целого слона. Например, если папай забудет носки на журнальном столике или не опустит крышку на унитазе, она просто взрывается и может наговорить такого, что папай только со стоном закатывает глаза. Правда, уже на следующий день все снова налаживается. Я слышу, как они смеются в спальне, или вижу, как папай обнимает маму и называет ее своей кошечкой.

Алекс, вообще-то говоря, тоже мог бы меня так называть, подумала я. Но тут я кое-что вспомнила.

– А твоя маман в курсе, что Джефф влюблен в Пенелопу? – с тревогой спросила я.

Алекс улыбнулся.

– Ты с ума сошла! Она бы Пенелопе в волосы вцепилась. Моя маман – двойной Скорпион, и по знаку Зодиака, и по асценденту. Хуже не придумаешь. Ты по сравнению с ней – ягненок.

– Да ладно тебе! – запротестовала я и потрогала кулончик в виде льва, который подарил мне Алекс.

Лев – мой асцендент, он отвечает за мой характер. Алекс вычислил это, когда мы только познакомились. Он столько знает об астрологии, что я иногда даже хвастаюсь этим в Гамбурге.

– Ты же сам Скорпион! – заметила я.

– Но у меня асцендент – Весы, – возразил он. – Они создают равновесие.

– Вот как? Ну, тогда ладно. А ты знаешь что-нибудь про Водолея и Деву?

– Хм, – Алекс наморщил лоб. – Сложная комбинация, скажу я тебе.

– Что это значит? – испугалась я.

– Водолей очень импульсивный, а Дева всегда планирует все до мелочей. Таким людям сложно ужиться. А почему ты спросила?

– Мой папай – Водолей, а мама – Дева.

– О! – воскликнул Алекс. – Но это совсем ничего не значит. Все зависит от массы других вещей. Кроме того, твои родители уже сто лет вместе, и до сих пор все было хорошо, правда?

Я кивнула. Именно так все и было!

– Вот видишь, – Алекс положил голову мне на плечо. – Спорим, это будет идеальная свадьба.

– Не совсем, – ответила я и погладила его по руке. – Была бы идеальной, если бы ты смог поехать.

Алекс вздохнул. Тут снова позвонили в дверь. На этот раз действительно вернулись наши.

Моя тетя с головы до пят перемазалась шоколадом, поэтому пришлось дать ей футболку Паскаля. Через несколько минут она появилась из детской в черной сетчатой маечке, страшно довольная собой.

Фло принесла мне брелок в виде Эйфелевой башни.

– Мы с Пенелопой видели настоящую. Крутизна, скажу я тебе! И еще посмотри, – она вытащила из кармана компакт-диск. – Песни китов. Я нашла это в магазине старых вещей. Супер, правда? Подарю Эрику, когда вернемся. Как думаешь, он обрадуется?

Я энергично кивнула.

Я-то была рада уже и тому, что у Фло такое счастливое лицо. Ее родители живут раздельно, и до недавнего времени моя подруга даже слышать не желала об отце. Но мне удалось их помирить, и теперь она гордится своим папой. Мне иногда даже хотелось бы оказаться на ее месте! Эрик пишет книги о китах и целые месяцы проводит в море, наблюдая за ними.

Пенелопа и мама тоже были довольны. Пенелопа купила себе красное платье на тоненьких бретельках, а мама достала из пакета большую картонную коробку – и там оказались белые замшевые туфельки на шпильках.

– Это Люсиль посоветовала, – сказала она, радуясь как ребенок. – Я купила их у нее в бутике. Она сама придумала эту модель, правда, здорово? И к тому же сделала скидку в двадцать процентов, когда я сказала, что хочу надеть их на собственную свадьбу.

– Класс! – я погладила мягкую замшу. – Только ты папаю не показывай, ладно?

– О господи, – папай закатил глаза. – Я их уже видел. И еще девяносто пять пар.

– Эх, ты! – мама отвесила ему шутливый подзатыльник. – Ты должен был зажмуриться, когда вошел с невестой в магазин обуви… А ты, Лола, не волнуйся. Я никогда не слышала такой приметы, что жених не должен видеть туфли невесты.

Я только скептически хмыкнула.

Мама спрятала туфли в коробку и вздохнула:

– Ах, Париж – самый прекрасный город в мире. Мы должны еще раз приехать сюда!

– Ну, а теперь мы все-таки полетим в Бразилию! – проговорил папай, и в его голосе прозвучала такая страсть, что я чуть не поперхнулась.

Мне-то повезло, что наш рейс задержали. Но я совсем забыла о том, что это значит для папая.

Вечером Люсиль пригласила нас поужинать. К себе, потому что Алекс не мог пойти в ресторан. Она приготовила французское овощное блюдо, которое называется рататуй. Это название даже тетя Лизбет знала, потому что смотрела мультик, в котором крыса готовила точно такое же блюдо.

Джефф бы точно поставил Люсиль пять звездочек. На столе были праздничные подсвечники, серебряные столовые приборы и живые цветы. Даже тетя Лизбет это прочувствовала, потому что даже и не пыталась бросаться едой. На десерт были блинчики. Тонюсенькие, с домашним яблочным вареньем. Паскаль съел семь, мы с Фло по пять, а моя тетя побила рекорд и слопала целых двенадцать.

Потом они втроем исчезли в комнате Паскаля.

Алекс лежал на кожаном диванчике и пил мятный чай. Я сидела рядом с ним и слушала, о чем говорят взрослые.

Люсиль рассказывала маме о туфлях, которые сама придумывала, и о том, что у каждой пары обуви есть своя история.

– Это точно, – рассмеялась мама. – В больнице, где я работаю, лежала одна старушка. Когда пришел срок для ее операции, она потребовала, чтобы ее оперировали в обуви. Это были серебристые балетные туфли, стоптанные и поношенные, но пожилая женщина твердила, что они всегда приносят ей удачу. Началась сущая паника, потому что наш главный хирург не потерпел бы в операционной никаких туфель. Но старая дама заявила, что без туфель под нож ни за что не ляжет. В конце концов мне удалось уговорить хирурга, пообещав, что мы обернем эти балетки полиэтиленовой пленкой. Старушке вживили два новых тазобедренных сустава, и вскоре она уже прыгала, как девочка. И только потом мы узнали, что когда-то она была знаменитой балериной. Не помню, как ее звали, но мы по сей день называем ее «мадам в балетках».

Алекс отхлебнул мятного чаю и спросил.

– Как ты думаешь, в самом деле все так и было?

Я улыбнулась:

– Понятия не имею. Мама часто рассказывает всякие невероятные истории.

Люсиль расхохоталась:

– Мадам в балетках! Это как строчка из старой песенки!

Да, мне тоже так показалось. И еще мне показалось, что мама у Алекса очень милая. Сейчас она была похожа не на ту надменную модницу, которая встречала нас в аэропорту, а на настоящую маман.

Пенелопа тоже смеялась. Только папай хмурился. За весь вечер он не проронил ни слова. Сидел и пощипывал левую бровь. Он всегда так делает, когда у него неважное настроение.

Когда Люсиль начала рассказывать о коллекции свадебной обуви, которую она разработала для знаменитой парижской фотомодели в прошлом году, папай прервал ее с вежливой улыбкой:

– Я знаю одну невесту, которую завтра ждет долгая дорога. Мне кажется, нам пора прощаться.

– А если Лола у нас переночует? – спросила Люсиль. – Я бы завтра привезла ее к отелю.

Я была готова ее расцеловать!

– Маман сегодня просто прелесть, – шепнул Алекс. – По-моему, она влюбилась в твою маму.

Мне постелили на надувном матрасе рядом с кроватью Алекса, и Люсиль одолжила мне свою ночную сорочку. Она была мягкая, как шелк, и пахла духами.

Глаза у Алекса уже закрывались, но прежде чем заснуть, он взял меня за руку и прошептал:

– Же т'айме, Лола-львица!

Это переводится: «Я тебя люблю», но мне кажется, что по-французски это звучит в тысячу раз лучше.

Я закрыла глаза и забрала Алекса в свои сны. Там у нас появились крылья, и мы полетели над бесконечным морем прямо в Бразилию.

5. Вонючка, всхлипывающий папай и маленькая катастрофа

Путь до Бразилии, а вернее, до Сан-Паулу, оказался долгим. И Париж был на нем не единственной остановкой. Мы еще должны были остановиться в городе Сальвадор и переночевать там, потому что корабль отходит только на следующий день.

В воздухе мы должны были провести десять с половиной часов. Париж остался далеко позади, но я кое-что увозила с собой. Рядом с моим кулончиком-львом теперь висел еще и скорпион.

– Чтобы ты не забыла меня, Лола-львица, – сказал Алекс, подвешивая на цепочку серебряную фигурку.

Вот уж этого точно не случится!

Когда самолет взлетел, я держалась за асцендент Алекса и думала, как мне повезло. Я навестила своего друга в Париже, а теперь мы летели на родину папая. Сегодня настроение у него было куда лучше, а улыбка становилась шире с каждым часом. И не удивительно, ведь Бразилия, а вместе с ней и Сальвадор приближались с каждой минутой.

Мы пересекли Атлантический океан и как раз пролетали над огромным бразильским городом Рио-де-Жанейро, в котором живут три мои тетушки. Я видела его название на экранчике перед нашими сиденьями. И тут моя немецкая тетя, которая сидела у окна, заявила:

– Ибсель кака. Быстро!

Ну и дела!

– Боюсь, быстро не получится, – я взглянула на красные сигнальные лампочки возле туалетов. – Все занято!

– Нет, быстро! – тетя сделала такое лицо, словно собралась сделать свои дела прямо в кресле.

Родители спали, Пенелопа вполголоса беседовала с соседкой, а Фло слушала музыку в наушниках.

– Ну, пойдем, Лизбет, – вздохнула я. – Попробуем в первом классе. Может, хоть там туалеты свободны.

Первый класс в самолете – это дорогие места. Они находятся в передней части, и когда мы с тетей отодвинули занавеску, стюардесса удивленно подняла бровь.

– Мне очень жаль, – сказала она, – но вам тут нечего делать.

– Мне тоже очень жаль, – ответила я, – но, кажется, моя тетя сейчас наложит в штаны.

– Твоя тетя? – удивилась стюардесса. – Тогда нужно поторопиться.

Мы бы так и сделали, но тут какой-то пассажир оттолкнул нас и прошел в туалет. Такой высокий мужчина со светлыми волосами в белой кожаной куртке. Кожа у него была темной, но не равномерно загорелой, а в каких-то пятнах, будто он специально измазал лицо гримом. От него пахло туалетной водой, потом и пивом, и честно скажу – смесь получилась ужасная. Еще ужаснее стало, когда он вышел из туалета, где, кстати, проторчал целую вечность. Нас окутало плотное облако дыма. Этот вонючка там еще и курил! А стюардессы не было видно поблизости.

– Ну, маленькие леди, – мужчина мерзко усмехнулся. – Как-то не похожи вы на пассажиров первого класса. Может, вы заблудились? Или вам интересно, как путешествует лучшая половина человечества?

Это и есть лучшая половина? Я бы с удовольствием позвала стюардессу и сказала, что всяким вонючкам нечего делать на этом самолете, но тетя в отчаянии задергала меня за рукав.

– Фу! – пожаловалась она, как только сделала свои дела.

Да, пахло здесь и вправду ужасно!

– Ничего, сейчас будет лучше, – выдавила я, и мы побежали в нашу часть салона.

Там пахло спагетти с томатным соусом. Как раз подавали ужин.

А через два с половиной часа вокруг уже пахло моющими средствами и мылом. Мы приземлились, и в руках у меня был паспорт. Мой бразильский паспорт, который папай оформил сразу после моего рождения.

– Моя родина – это и твоя родина, – любил повторять он и гордился этим, как маленький ребенок.

Теперь и я чуть не лопалась от гордости. Я, Лола Фелозо, дочь бразильца. И я не считалась здесь иностранкой, как мама, Пенелопа, Фло и тетя Лизбет. Я была самой настоящей «бразильеро».

Так называют себя жители Бразилии на своем бразильском языке, который сейчас звучал повсюду вокруг нас. В самолете бразильцев было немного, а теперь они были везде: мужчины, женщины и дети разного роста и возраста. Но почти у всех был одинаковый цвет кожи. Смуглый. Все они смеялись и говорили, перебивая друг друга. Но еще лучше было то, что я их отлично понимала.

– Папай! – я чуть не кричала от радости. – Мы в Бразилии! Даже поверить не могу. А ты?

Папай схватил меня за руку и крепко сжал ее. Очень-очень крепко. В глазах у него блестели слезы. И он-таки заплакал. Надо сказать, мой папай часто плачет. Но только тогда, когда происходит что-нибудь чудесное. Но так как сегодня, он еще не плакал никогда. Он так всхлипывал, что к нам бросилась взволнованная чернокожая девушка. Она положила руку ему на плечо.

– Тудо бем? – сочувственно спросила она по-бразильски. Это значит: «Все в порядке?»

Папай кивнул.

– Тудо, – всхлипнул он. – Тудо, тудо, тудо!

Девушка улыбнулась и кивнула:

– Я вас понимаю!

Это был очень, очень трогательный момент.

А потом потянулся очень, очень нудный момент.

И тянулся он почти два часа, пока не проверили паспорта у всех, потому что очередь иностранцев была чуть не в десять раз длиннее, чем очередь «бразильерос», и, наверное, им пришлось отвечать на кучу разных вопросов. Мы с папаем сидели в зале выдачи багажа на жутко неудобных стульях. В Германии сейчас было два часа ночи, а в Бразилии – на четыре часа раньше. Я устала, из-за этого у меня во рту был какой-то противный привкус. Я сосчитала на пальцах, сколько часов прошло с тех пор, как мы покинули Рю де Бак. Пятнадцать, нет – целых семнадцать часов!

Восемнадцатый час мы провели перед лентой конвейера на выдаче багажа. Сначала появился чемоданчик с игрушками тети Лизбет, потом черный Пенелопин чемодан, потом дорожная сумка Фло, потом мой желтый, потом вещи Лизбет и синий чемодан папая.

Не хватало одного чемодана. Маминого.

Родители пошли писать заявление о пропаже багажа, и я слышала, как сотрудник аэропорта говорит маме:

– Калма. Релакса.

Это значит: «Спокойно. Расслабьтесь».

Но у мамы от волнения на шее выступили красные пятна, и она каждые две минуты спрашивала папая:

– Что говорит этот человек? Почему так долго? Я хочу знать, куда девался мой чемодан!

– Мы все выясним, – успокаивал ее папай. – Если повезет, завтра его разыщут. Если не завтра, то позже.

– Когда позже? – вопрошала мама. – Я знаю историю про одну женщину, которой пришлось получать свой чемодан в декабре в Токио, хотя она вышла из самолета в июле в Австралии. Где мой чемодан? Там мое свадебное платье! А завтра мы будем уже в Морро! Это ведь два с половиной часа на корабле от Сальвадора, если я правильно тебя поняла.

Вид у мамы был очень усталый. Она нервно мигала, и у меня к горлу подкатил ком. Свадебное платье! Его сшили специально для мамы. Прекрасное голубое платье. И папай его еще не видел. И оно было даже не совсем готово. Я специально попросила портниху оставить его чуть-чуть не законченным.

Не хватало крошечной пуговки на спине. Она лежала в моем рюкзаке в серебряной шкатулочке, на которую я приклеила красное сердечко. Но кому нужна пуговица без платья? И что может случиться, если невеста потеряла платье? Даже думать об этом не хочется!

– Мы не потеряем твой чемодан, Вики, – утешила ее Пенелопа. – Если до завтра его не отыщут, я вернусь на корабле и заберу его. А теперь постарайся взять себя в руки.

Мама вцепилась в свою сумочку и храбро кивнула. Я смотрела на пакет, где лежала коробка с ее туфлями и вспоминала сияющее мамино лицо, когда она вернулась из магазина в Париже. Ее лучезарное настроение исчезло, словно спряталось за целой тучей проблем.

Мы вышли из здания аэропорта и оказались под мелким моросящим дождичком. Было совершенно темно, воздух казался тяжелым и влажным. Папай заказал два такси, которые должны были довезти нас до квартиры в Сальвадоре. Снаружи здание аэропорта показалось мне каким-то мрачным, а моя вторая родина – не очень приветливой.

Мы проехали мимо огромной территории, обнесенной оградой из колючей проволоки, на дороге было полно ям и рытвин, и такси, в котором мы сидели, то и дело подпрыгивало. Но мне, если честно, было не до красот. Я очень беспокоилась за маму. Мы с ней сидели на заднем сиденье, и она даже не глядела в окошко, а папай болтал по-бразильски с таксистом и смеялся почти так, как мама в Париже.

Когда мы вошли в маленькую квартирку в Сальвадоре, которую сняла для нас тетя Мема, стояла глубокая ночь. Нам с Фло постелили на раскладном диване в гостиной. За окном виднелись пальмы и высокие дома. Воздух пах дождем, морской солью и немножко дохлой рыбой. Над головой гудел потолочный вентилятор. Тетя Лизбет уснула еще в такси, и папай сразу перенес ее в кровать. Пенелопа отправилась в душ, а мама молча ушла в спальню. Папай взял банку пива и вышел на балкон, вполголоса пожелав нам спокойной ночи.

А я? Мне опять не спалось.

– Не волнуйся, Лола, – пробормотала Фло, касаясь моей руки. – Завтра все наладится.

Вскоре моя лучшая подруга уже спала.

Я слушала, как капает дождь и где-то далеко звучит барабан, и пыталась представить себя организатором свадеб Лолой Лавкисс.

– Калма, – утешала я расстроенную невесту, которая плакала, стоя на коленях перед багажным конвейером в аэропорту, потому что украли ее свадебное платье из тончайшего парижского шелка. Рядом со мной стоял специальный агент Алекс, которому всегда доверяют особо важные задания. Он свистнул, и тут же примчались семнадцать собак-ищеек. Через четверть часа платье было возвращено счастливой невесте. Его обнаружили у туриста в белой кожаной куртке. Он признался, что рассчитывал продать украденное платье, потому что ему не хватало денег на билет в первом классе. Я передала туриста бразильской полиции и посоветовала отправить его в немецкую тюрьму в туалете самолета.

Молодоженам подали белый лимузин с джакузи, шампанским и музыкой, чтобы они с комфортом добрались до самого шикарного отеля в Сан-Паулу.

На этом месте я и сама заснула.

6. Пестрые дома, пестрые ленты и два с половиной желания

Утром мамин чемодан не нашелся. Но зато на небе сияло солнце. Мама одолжила у Пенелопы футболку, а хорошее настроение папая было таким же заразным, как грипп.

– Ну, что, готовы? – спрашивал он каждые две секунды. – Живее! Я хочу на улицу, хочу показать вам мой город.

Папин город! Сколько себя помню, папай рассказывал про Сальвадор. Здесь его родина. Маленький дом, в котором он жил со своей большой семьей, находится в Пелурино, в самом центре города. Правда, теперь моя бразильская бабушка переехала оттуда в мотель тети Мемы. Но дом-то на месте, и мы на него обязательно посмотрим. Да и на весь город тоже. Теперь я точно знаю – лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать!

Пока мы шли к набережной, у меня просто глаза разбегались. На зеленом холме над морем возвышался маяк, выкрашенные белыми и красными полосами, огромные волны с шумом накатывались на песчаный пляж, а по набережной прогуливалось несметное количество людей.

– На этом пляже мы всегда играли в футбол, – говорил папай. – А вон там я поймал свою первую рыбу, – он махнул на скалу, где стояли несколько мужчин и мальчишек с удочками в руках.

– Рыба была большая? – поинтересовалась я.

Папай рассмеялся.

– Ужасно большая. В два раза больше твоей мамы. Только пахла не так хорошо, – папай уткнулся носом в мамины волосы, и она рассмеялась.

Она все-таки заразилась хорошим настроением, несмотря на потерянный чемодан. Мы с Фло держали тетю Лизбет за обе руки и неторопливо шли следом за Пенелопой. Пенелопа надела новое красное платье, и в нем она была похожа на старшую сестру Фло.

Высоко на пальме сидел бразилец и срывал кокосовые орехи, а на лотке у ее подножия темнокожая женщина предлагала закуски. На ней было белое платье с оборками, а на шее – жемчужные бусы.

– Сейчас я вас угощу! – объявил папай и потащил нас к лотку.

Он заказал шесть порций свежего кокосового сока и четыре порции акараже. Это похоже на пончики, обжаренные в пальмовом масле, а внутри – мясо цыпленка, бобы, лук и креветки.

Креветок и крабов я не ем, поэтому я отказалась сразу. Мама решила, что пальмовое масло для нее жирновато, но Фло и Пенелопа только облизывались от удовольствия.

– Даже вкуснее, чем в «Жемчужине юга», – мечтательно сказала Фло.

– Естественно, – ответил папай. – Здесь в акараже добавляют волшебство и солнце.

Лицо папая и само напоминало солнце – оно сияло ярче, чем его желтая футболка. Он крепко поцеловал маму, обхватил ее за талию и потащил танцевать.

– Фу, ты весь в пальмовом масле! – возмущалась она, но не особенно сопротивлялась.

– Тамм-тамм-та-та-а-а! – напевал папай.

Мама взвизгнула. Два молодых бразильца зааплодировали, а тетя Лизбет расплакалась, потому что тоже начала аплодировать, но ее акараже упало прямо в песок. Пенелопа пообещала ей мороженое, и тетя тут же вытерла жирные руки о платье.

После этого мы направились в сторону Пелурино.

Чем ближе мы подходили к этому району, тем больше волновался папай.

– Почему Пелурино так называется? – спросила Фло, когда мы оказались на просторной площади, от которой расходились узенькие улочки. Площадь была очень пестрая. Мостовая была неровная, повсюду стояли старые церкви и дома, а народу здесь было видимо-невидимо. Из одной улочки появилась группа детей. На животах у них болтались барабаны, а руки отбивали такой ритм, от которого мое сердце забилось быстрее.

– «Пелурино» – так называли позорный столб, – объяснил папай, указывая на мрачную колонну перед большой голубой церковью. – Двести лет подряд здесь наказывали рабов. А на балконах домов стояли белые люди и смотрели на них.

Рабами были люди с темной кожей, и белые покупали их на невольничьем рынке, как животных. Обращались с ними еще хуже. Белые рабовладельцы заставляли их работать до упаду, а вместо платы награждали побоями. Я и не думала, что в этом прекрасном месте могли происходить такие жуткие вещи, но папай добавил, что Сальвадор очень долго был самым крупным портом в Бразилии, куда приходили корабли с чернокожими рабами из Африки. Сегодня, к счастью, рабов больше нет, но кожа почти у всех в городе темная. Папай тоже был темнокожим, и я вдруг увидела его совсем другими глазами. Рабы, о которых он рассказывал, были его предками. Вот уж о чем я даже не подозревала!

– Мы тут, в Сальвадоре, все потомки африканцев и гордимся этим, – закончил папай свою маленькую лекцию. – Еще и поэтому наш город называют «черной жемчужиной Бразилии».

Здорово! Но если присмотреться к домам, которые выстроились вдоль тесных улочек, этот город можно назвать пестрыми бусами. Каждый дом здесь выкрашен в свой собственный цвет. Красный, синий, зеленый, желтый, розовый – всех не перечесть. Товары, выставленные перед маленькими магазинчиками, тоже были пестрыми: парео, бикини, барабаны, фигурки из раскрашенного дерева, сотни картин. Даже телефонные будки были пестрыми. А крыши – те и вовсе похожи на раскрашенные половинки кокосовых орехов.

Белыми тут были только мы.

И, похоже, бразильцам это бросалось в глаза.

Не успели мы сделать и пару шагов, как нас окружило пять или шесть местных жителей, предлагавших украшения. Бразилец с седыми кудрями и дырами во рту вместо зубов развесил на руке пестрые ленты. Не успела я ничего сказать, как он набросил на мое запястье желтую ленточку.

– Загадай желание, – сказал он по-бразильски и засмеялся.

Я поняла, что он сказал, но не поняла, что он имеет в виду.

– Я должна что-то захотеть?

– Конечно, – ответил он. – Или у тебя нет никаких желаний?

Ну, желания-то у меня были. Что за вопрос! Огромное-преогромное желание появилось у меня прямо в аэропорту в Париже. Я схватилась за скорпиончика на цепочке. Какое-то время я раздумывала, не загадать ли мне, чтобы Алекс оказался рядом со мной. Я даже хихикнула, когда представила, как кто-то произнесет «Хоп!» и появится Алекс. Вот было бы чудо! Но тут я вспомнила, что Алекс собирался на море с отцом.

– Хочу, чтобы у тебя все получилось, – тихонько сказала я. – Хочу, чтобы маман разрешила вам с Джеффом и Паскалем поехать на море.

Бразилец кивнул и завязал узелок.

– Второе желание, – сказал он.

Я подумала про мамин чемодан.

– Хочу, чтобы мама получила обратно свое свадебное платье, – пробормотала я.

Бразилец завязал второй узелок.

– Теперь последнее желание, – сказал он, и я подумала про свадьбу мамы и папая.

– Хочу, чтобы у моих родителей… – закончить я не успела, потому что бразилец уже завязал третий узелок.

– Готово, – заявил он, хотя я так и не договорила. – Если ленточка спадет, все твои желания исполнятся.

Он внимательно посмотрел мне в глаза и сказал:

– Ты дочь Ошумы.

– Что? – удивилась я, но тут до меня донесся мамин голос.

– Кто-нибудь, помогите мне, пожалуйста! – кричала она в отчаянии. Какой-то бразилец вешал ей на шею бусы, что-то приговаривая при этом.

Тетю Лизбет и Фло тоже взяли в оборот. Обе стали похожи на рождественские елки, и папаю с Пенелопой пришлось приложить немало усилий, чтобы отделаться от торговцев.

– О небо, – вздохнул папай, когда мы наконец-то продолжили путь. – Как-то они сегодня рано.

– Что это они нам привязали? – спросила мама, показывая запястье. Там была ленточка. Белая. Только теперь я заметила, что ленточки достались всем, кроме папая. У Фло была темно-синяя, у Пенелопы – красная, а у тети Лизбет – зеленая.

– Это «фитас», – объяснил папай. – Ленточки желаний. Их берут в церкви и завязывают на счастье. Раньше «фитас» продавали на каждом углу. Правда, торговцы не были такими назойливыми. – Папай сунул бумажник в карман и поморщился: – Это обошлось нам в десять реалов. Почти четыре евро. Дороговато.

Я погладила желтую ленточку и подумала про свое последнее желание. Я хотела пожелать родителям хорошей свадьбы. «А что, если наполовину загаданное желание принесет только половину счастья», – с тревогой подумала я. И что там седой бразилец говорил насчет дочери Ошумы?

– Кто такая Ошума? – спросила я папая, когда мы подошли к синей церкви, фасад которой украшала целая стая ангелов.

Папай улыбнулся.

– Ошума – африканская богиня, – ответил он. – Откуда ты знаешь ее имя?

– От торговца с лентами, – сказала я. – Он сказал, что я ее дочка.

Папай улыбнулся:

– Тогда он сделал тебе комплимент. Ошума – это…

– Фабио, на помощь! – На маму опять напали. На этот раз – две старушки в пестрых платьях и платках. Они хватали маму за руки и что-то выкрикивали.

У мамы не только светлая кожа, но и белокурые волосы, как и у меня. В Германии это в порядке вещей, но здесь вдруг оказалось не слишком уместным.

– Что они от меня хотят? – спросила мама, когда папай отогнал старушек.

– Они хотели тебе погадать, – объяснил папай. – Это цыганки. От них надо бежать со всех ног, а то налетят, как мухи. Давайте свернем в какую-нибудь улицу, там мы будем в большей безопасности.

Папай оказался прав. В толкотне узких улиц мы тоже были довольно приметными, но, по крайней мере, на нас не так набрасывались. Папай шел все быстрее и быстрее, пока вдруг не остановился как вкопанный перед светло-зеленым домом.

– Здесь, – тихо сказал он. – Здесь я родился. Там наверху была моя комната.

Он указал на открытое окно с черной решеткой. За ней стоял малыш в распашонке и стучал по прутьям решетки пластиковой куклой. Это было забавно, но на душе у меня почему-то стало торжественно. Папай зачарованно смотрел на окно. Мама обняла его за плечи.

– Ты помнишь эту решетку на ощупь, правда? – нежно спросила она.

Папай глубоко вздохнул. И я вслед за ним. Малыш в распашонке с интересом нас разглядывал, и я попыталась представить, что когда-то на его месте стоял мой отец. Когда был еще совсем маленьким и носил распашонки.

– Сколько же комнат у вас было? – нарушила молчание Фло.

– Три, – ответил папай.

– Три? – удивилась я. – Но ведь ты говорил, что у вас в семье было восемь детей! Как же вы помещались в трех комнатах?

– Две старшие сестры спали в одной комнате с родителями, – сказал папай. – Во второй комнате – я с пятью сестрами, и еще были маленькая столовая и кухня.

Я широко раскрыла глаза от удивления:

– Шестеро в одной комнате? Значит, у вас не было места для игр!

Папай усмехнулся.

– Места нам хватало, – ответил он. – Чаще всего мы играли на пляже и здесь, на улицах. Дома только ночевали и ели. И делали домашние задания за обеденным столом.

Я вспомнила свой письменный стол и суперкосмический экспресс для путешествий по Вселенной, и комнату Фло с высокой кроватью и шкафчиком с сотней отделений, и невольно сглотнула.

– Значит, вы были бедными, – прошептала я.

Папай погладил меня по голове.

– Нет, Кокада, – ласково сказал он. – Бедные живут совсем по-другому.

Только позже я поняла, что он имел в виду. Когда мы покупали мороженое для тети Лизбет и кокосовый сок для нас с Фло, в тени домов я заметила крохотную церквушку. На ее каменных ступенях лежала мать с тремя малышами. Они спали. Их голые ножки были невероятно грязными и очень тонкими.