Текст книги "Раневская в домашних тапочках. Самый близкий человек вспоминает"

21.04.1961

По случаю дня рождения Ленина завтра по всей стране проводится субботник. Все работают – что-то производят или занимаются благоустройством территории.

– Субботник – квинтэссенция коммунизма! – говорит сестра. – Работаешь бесплатно и с песнями.

Сестре предстоит выступление на каком-то заводе. Это днем, а вечером у нее спектакль.

– Прочту им с выражением «Каштанку» и хватит, – смеется сестра.

Я так люблю, когда она в хорошем настроении.

– Почему именно «Каштанку»? – спрашиваю.

Сестра делает серьезное лицо.

– Понимаешь, – доверительно говорит она, – тут такое дело. Завод, пролетариат, субботник… Нужно что-то жизнеутверждающее и в то же время несложное. «Муму» – слишком мрачно, монолог Сатина – слишком сложно, а про Левшу я читала на прошлогоднем субботнике. Вот и остается «Каштанка». Ума не приложу, что стану читать на следующем субботнике. А читать надо, иначе придется ползать на карачках по сцене с тряпкой в руках…

Мы смеемся. Сегодня нам хорошо вместе. Всесоюзный ленинский коммунистический субботник – здесь умеют придумывать пафосные названия.

23.04.1961

Была Норочка. В ее театре тоже все непросто и весьма. Интриги повсюду. В отличие от сестры, Норочка более ранима и тяжелее переживает обиды. Рассказывала, как познакомилась с Маяковским. Это было весной, в мае, на ипподроме. Я очень удивилась, узнав, что новая власть оставила ипподромы и разрешает делать там ставки. Странно, ведь коммунисты противники азартных игр. Казино здесь нет, а ипподромы есть. Сестра сказала:

– Ипподром – жизнь в миниатюре. Одни бегают по кругу, другие надеются на удачу, а заканчивается все для всех одинаково неинтересно.

Сразу же захотелось записать, пока не забылось. Память в последнее время начала меня подводить. Nicolas успокаивает меня, говорит, что это от избытка впечатлений. Милый добрый верный Nicolas!

Сестра тоже была знакома с Маяковским, правда, шапочно.

24.04.1961

Уметь довольствоваться тем, что у тебя есть – это ли не счастье? У меня есть сестра, есть друг, есть дом, есть рента (от слова «пенсия» меня коробит), есть возможность радоваться всему, чем я обладаю. Что толку сокрушаться о том, что нам с Nicolas до конца наших дней не суждено соединиться? Да и надо ли? Лучший вид отношений – это те, что существуют сейчас между нами. Легкость, романтичность, постоянное ощущение некоей новизны, грусть расставаний, предвкушение следующей встречи… Да, мы никогда не будем жить вместе, но от этого прелесть наших отношений не становится меньше. Чрезмерная близость пресыщает, притупляет остроту чувств, открывает в человеке то, чего лучше бы и не замечать вовсе. Разве с началом семейной жизни образы любимых не тускнеют? Нет, я не уговариваю себя, а в самом деле считаю, что теперешняя моя жизнь сложилась наилучшим образом, наиболее уместным в моем положении. Я могла бы жить одинокой среди совершенно чужих мне людей, и пусть климат там был бы мягче, а общий уклад жизни, несмотря на всю его восточную приторность, понятнее, но там бы я никогда не смогла бы почувствовать себя счастливой.

Осторожно прощупала почву касательно здешних мест отдыха. Увы, сразу три причины мешают мне устроить себе небольшой праздник, романтические каникулы. Сестра сказала, что никуда меня одну не отпустит, разве что потом, когда я окончательно освоюсь.

– Но ведь ты же оставляла меня на несколько дней дома, и ничего не случилось, – напомнила я.

– Дома – другое дело, здесь есть кому за тобой присмотреть! – тоном, который исключал любые возражения, ответила мне сестра.

Кроме того, она объяснила мне, что обычные здешние пансионаты и санатории сильно отличаются от тех, в которые ездит она. Верю, потому что уже хорошо поняла, что всеобщее равенство здесь только на словах. «Как заводская столовка от хорошего ресторана», – сказала сестра. В заводских «столовках» я не была, но в обычное здешнее bistrot, где столы и пол вытираются одной и той же тряпкой (в присутствии клиентов!!!), из любопытства однажды заглянула. Меня, как родную сестру народной актрисы Раневской, могут пустить в хороший санаторий, но вот Nicolas никто туда не пустит. И сам отдых в подобном месте может оказаться ему не по карману.

– За хорошее обслуживание надо платить! – сказала сестра. – Я, та самая Муля, и то всякий раз везу с собой чемодан с конфетами, духами и прочими презентами. И денежку для раздачи тоже не забываю взять. Я же не Фурцева, чтобы мне забесплатно жопу лизали! Тебе, Белла, пора бы уже понимать, что к чему. Изменились только названия, а люди и отношения между ними остались прежними. Не подмажешь, как говорится, не поедешь.

Жаль. А я уже строила такие планы, выбирала между Крымом и Юрмалой.

02.05.1961

Здешние демонстрации поражают обилием людей. Празднества по случаю трехсотлетия дома Романовых не идут ни в какое сравнение с ними. Уговаривала сестру на прогулку, но она отказалась. Сестра сильно переживает болезнь Полины Леонтьевны. Когда я слышу от сестры «она мне заменила мать», то думаю о том, что сестра сделала свой выбор самостоятельно, никто не принуждал ее расстаться с семьей, напротив, родители настойчиво звали ее с собой. Если же послушать сестру, то выходит, что осталась она одна не по своей воле, а по воле рока. Таким трагическим тоном произносит свое вечное «она спасла меня от панели»… не могу понять, а на что вообще рассчитывала сестра, оставаясь одна среди всего этого безумства? На своего Максимилиана? На то, что ее пригласят в Малый театр? На что тогда вообще можно было рассчитывать? Не знаю, но зато знаю другое: если человеку приходится выбирать, то он выбирает то, что ему больше по душе. Родители для сестры были худшим злом, нежели революция. Она настолько ценила свободу, возможность всегда поступать по своему усмотрению, что предпочла этой свободе все – дом, благополучие, спокойную жизнь. Увы, от состояния отца остались жалкие крохи, но эти крохи позволяли жить, а не нищенствовать. Сестра сама оборвала нити, связывавшие ее со всеми нами. Зачем говорить о том, что Полина Леонтьевна заменила ей мать, если она в матери совершенно не нуждалась. В подруге – нуждалась, в наставнице – нуждалась, но не в матери. Чтобы я так нуждалась в болячках, как сестра нуждалась в матери!

05.05.1961

Ходят слухи (принесла их всезнайка Ниночка), что готовится постановка «Войны и мира». Снимать будет один из наших знакомых режиссеров (незнакомых режиссеров у меня уже, кажется, и не осталось, если кого-то не знаю лично, то знакома с ним по рассказам сестры). Сергей Федорович, который, по выражению сестры, «покушается» на Толстого, провел свою юность в Таганроге и там же начал актерскую карьеру. Мы с ним обменялись впечатлениями, я рассказывала о том, что было, а он мне о том, что стало. С.Ф. производит впечатление человека не просто умного, но глубокого. Такому под силу ставить лучшее произведение русской классической литературы. Сестра уже трижды заговаривала о том, что ей близок образ Жюли Курагиной.

– Светская пустышка – это мое амплуа, – говорила она мне и соседке с третьего этажа Светлане.

Светлане явно было сказано с тем расчетом, чтобы эти слова поскорее дошли до С.Ф. Сомневаюсь, что сестре достанется эта роль. На мой взгляд, с Жюли у нее нет ничего общего. Разве что лицо пудрой обильно обсыпать. Ей скорее бы подошла роль Анны Павловны Шерер. Я осторожно поделилась с сестрой своим мнением. Она ответила: «Могу и ее» – и тут же позвонила Светлане.

– Захотелось перечитать роман, – так начала разговор сестра. – Весь, от первой до последней страницы. Раскрыла первый том, прочла несколько строк и задумалась об Анне Шерер. Ее принято считать коварной, насквозь искусственной интриганкой, но это не совсем верно. Она же эн-ту-зи-а-стка! Вы со мной согласны?..

Мне нет дела до того, что говорит сестра другим людям. Но почему бы не сказать просто, как оно было? «Белла считает, что я могла бы сыграть Шерер». Зачем устраивать театр даже по мелочам? Зачем постоянно врать, даже если это не приносит никакой пользы? Я не обижаюсь, я удивляюсь. Неужели актерство так въедается в душу, что вся жизнь превращается в спектакль без антрактов?

12.05.1961

Михаил Неюрьевич приходил на домашнюю репетицию. Они с сестрой готовятся к записи на радио. Рассказывал про какого-то молодого и очень талантливого режиссера (у доброго Михаила Неюрьевича все талантливые), которого сам Ромм (это любимый режиссер сестры, тот самый, что снял ее в «Мечте») благословил на комедийную стезю. Насколько я поняла, молодому режиссеру очень хочется снимать в своих фильмах актрису Раневскую. Одно ее имя уже обеспечит картине внимание зрителей. Но и для сестры, вечно жалующейся на отсутствие ролей (их у нее и в самом деле немного), подобное предложение могло бы показаться привлекательным. Но так считаю я, а сестра думает иначе.

– Не искушайте, демон вы мой, – сказала сестра Михаилу Неюрьевичу. – Я недавно уступила домогательствам Нади и снялась у нее в бесподобном, прямо-таки блистательном говне! Худшей из моих картин был только «Инженер Кочин», где я сыграла еврейку, от одного воспоминания о которой мне хочется вступить в Союз Михаила-Архангела. Что с того, что его благословил сам Ромм? Эйзенштейна благословил сам Чаплин, а кто был Эйзенштейн? Порнограф-импрессионист!

Когда Михаил Неюрьевич ушел, я спросила, о том ли Эйзенштейне, который снял «Броненосец «Потемкин», шла речь или о его однофамильце. Я видела эту картину, превосходно передающую весь ужас революции, и мы с моим покойным мужем, помнится, очень удивлялись тому, что создателей фильма не арестовали. Эта картина только на первый взгляд кажется революционной, а на самом деле она выступает против революции. Так, во всяком случае, нам тогда показалось.

– О том самом, – ответила сестра, – не хватало нам еще одного Эйзенштейна!

Она его не любит. Да и какая актриса станет любить режиссера, сначала предлагающего роль, а затем отказывающегося от своего предложения. Это же все равно что сделать девушке предложение и передумать накануне свадьбы. После такого принято отказывать от дома. Но «порнограф-импрессионист» – это слишком сильно даже для нелюбимого режиссера, тем более для покойного. Правило «de mortuis aut bene aut nihil»[37]37
  О мертвых или хорошо, или ничего (лат.).


[Закрыть] заслуживает того, чтобы его соблюдали, хотя бы потому, что покойник не способен ответить, оправдаться.

– Несмотря на все обиды, я к Сергею Михайловичу отношусь хорошо, – ответила мне сестра. – Гораздо лучше того, чем он на самом деле заслуживает. А про порнографа я сказала не ради красного словца. Это истинная правда. Он обожал рисовать похабные картинки. Меня тоже рисовал.

– Не может быть! – усомнилась я. – И ты так спокойно говоришь об этом?

– Но ведь он же делал это талантливо, – как ни в чем не бывало ответила сестра и показала мне несколько сохранившихся у нее рисунков.

Ничего талантливого я в них не нашла, непристойность не может быть талантливой. Другое дело чувственная откровенность, как, например, у Pauline Réage. Но то, что показала мне сестра (без тени смущения, а, скорее, с какой-то гордостью!!!), не имело ничего общего с чувственностью и чувствами вообще. То были рисунки, подобные тем, которые рисуют углем на заборах.

– Зачем ты хранишь эту мерзость?! – ужаснулась я, отшвыривая от себя рисунки.

– Мне нравится ощущать себя Венерой Милосской! – со снисходительной усмешкой ответила сестра. – А ты, как я вижу, осталась такой же ханжой, что и была.

Ханжой? Считайте меня ханжой, но мне такое, с позволения сказать, творчество не нравится. Более того, оно мне отвратительно.

Сестру потянуло на воспоминания. В частности, она рассказала, как подшутил Эйзенштейн над одним из первых руководителей советского кинематографа, человеком ограниченным и невежественным.

– Пришел к нему и сказал, что хочет поставить фильм по книге, которая была запрещена царской цензурой. Для того это была наилучшая рекомендация. Все же перевернулось с ног на голову, что раньше было плохо, теперь стало хорошо. Конечно, говорит, ставьте, Сергей Михайлович, а что за произведение? А Эйзенштейн ему, не моргнув глазом, отвечает, поэма Баркова «Лука». Фамилию Луки он благоразумно не сказал. Получил согласие и ушел. А этот болван собрал совещание и объявил, что режиссер Эйзенштейн приступает к съемкам революционной драмы «Лука» по одноименной поэме Баркова. Там было несколько образованных людей, так они сначала сильно удивились, а потом сообщили товарищу начальнику полное название поэмы и объяснили, почему ее запрещала царская цензура. За этот розыгрыш Эйзенштейн поплатился своей новой картиной, которую признали идеологически неверной и уничтожили.

Обожаю сидеть наедине с сестрой и слушать ее рассказы. Она превосходная рассказчица, хотя порой и бывает чересчур язвительной. Но зато ее рассказы не пресны, как рассказы кое-кого из наших знакомых.

14.05.1961

Один доктор в Антарктиде якобы вырезал сам себе аппендикс, потому что больше некому было его вырезать, и выжил. Видела в газете его фотографию. Верится в подобное с трудом. Сестра рассказала, что во время войны в Ташкенте познакомилась с фельдшером, который сам себе ампутировал ногу. Ей тоже не верю. Я сегодня вообще никому не верю, потому что вчера у меня украли кошелек. Денег там было немного, всего-то двадцать рублей и немного мелочи, но жаль кошелька и разрезанной вором сумочки. Очень жаль, потому что здесь я ничего подобного купить не смогу, здесь таких сумочек нет и кошельков тоже. Я, конечно, сама виновата – упросила Nicolas сводить меня на Тишинский рынок. Хотелось посмотреть на местный marché aux puces[38]38
  Блошиный рынок, барахолка (фр.).


[Закрыть]. Посмотрела, совершенно не понравилось – очень убого, совершенно не ощущается приятная атмосфэра, сопутствующая подобным местам во Франции или где-то еще, атмосфэра, располагающая к покупкам, даже к самым ненужным. Покупатели угрюмы, продавцы еще более угрюмы, покрикивают: «Купи, потом трогай». Но больше всего не понравилось то, что все толкаются и даже не думают извиняться. Если бы не Nicolas, то меня бы там совсем задавили бы. Когда же я обнаружила пропажу кошелька, настроение испортилось окончательно. Nicolas благородно пытался компенсировать мне мою потерю, предлагал четвертную, но я отказалась. Сестре ничего рассказывать не хотела, но она, едва войдя в прихожую, обнаружила отсутствие сумочки (убедившись, что починка невозможна, я ее выбросила) и спросила, где она. Пришлось все рассказать. Сестра сначала смеялась (это меня обидело), затем назвала меня дурой (я обиделась еще сильнее), а затем посоветовала мне «не соваться в злачные места» (я и без нее решила, что больше не буду). Обидно. Я предвкушала наслаждение от общения с продавцами, представляла, как найду какую-нибудь прелестную безделицу, похожую на одну из безделиц моей молодости, я рассчитывала на приятную прогулку в обществе моего Nicolas, а что я получила в итоге? Ох, уж эта моя проклятая наивность! Вечно она впутывает меня в неприятности. Наивность и упрямство. Nicolas пытался отговорить меня от этой затеи, предлагал прогуляться по нашему обычному маршруту, но я отказалась. Мне же непременно хочется увидеть все своими глазами, и я все время забываю о том, что есть многое, чего лучше не видеть и не замечать.

17.05.1961

Чаепитие у верхних соседей. Сестра с Сергеем Арсеньевичем вспоминали Баку, вспоминали рабочий театр, в котором их свела судьба. Этот театр стал для обоих вехой – Сергей Арсеньевич, вырвавшись из-под крыла (точнее – тиранства) Мейерхольда, начал работать самостоятельно, а сестра проявила там свой талант во всей его красе.

– В роли Музы я выходила на сцену в таком платье, – несколько взмахов обеими руками призваны обозначать нечто невероятно роскошное, – и еще у меня был веер, которым я томно обмахивалась. Короче говоря, я была неотразима. И в меня влюбился один видный энкавэдэшник по имени Жозеф. А может, это был псевдоним, выдуманный специально для меня. У него были такие роскошные усы, которым позавидовал бы и сам Буденный. Он приходил ко мне за кулисы, вручал огромные охапки цветов, дико вращал глазами и настойчиво звал замуж. А я его страшно боялась… Потом он вдруг перестал приходить. Тогда еще не начались массовые аресты, и я думала, что его срочно отправили куда-нибудь с секретным поручением.

Светлана расспрашивала меня о Париже. Мечтает там побывать, но вряд ли эта мечта может сбыться в ближайшем будущем. Дела ее мужа обстоят сейчас не самым лучшим образом. Из хорошего театра из-за чьих-то происков ему пришлось уйти в театр более низкого разряда, работа в котором не приносит ему должного удовлетворения. Сочувствую и надеюсь, что на этом его карьера не закончится. Спрашивала у сестры, в чем там было дело. Сестра ответила: «Чтобы с волками жить, надо по-волчьи выть, а Сережа этого не умеет, он слишком человечный. Вот его и сожрали».

19.05.1961

Доктора не питают никаких надежд относительно Полины Леонтьевны. Это было ясно и раньше, но вчера об этом было сказано прямо. «Готовьтесь к худшему», – сказал заведующий, и его слова подтвердили профессора. На сестру не просто больно, а прямо-таки страшно смотреть. Хожу на цыпочках, стараюсь угождать ей во всем, понимаю, как ей тяжело. Ирочке тоже тяжело. Как последнего дара прошу себе легкой и быстрой смерти.

22.05.1961

Nicolas подарил мне сумочку, кошелек и перчатки. Все очень милое, заграничное. Где он смог купить все это, осталось для меня тайной. Пыталась узнать у сестры. Сестра сказала, что при большом желании можно достать все, что угодно. «Достать» – это здешний синоним «купить». Мой добрый Nicolas! Благодарность моя не имеет границ! Дело не в сумочке и не в перчатках, а в том, что кому-то дорого мое хорошее настроение, в том, что кому-то очень хотелось меня порадовать. Это так чудесно! Я так дорожу этим.

25.05.1961

Я решительно заинтригована. Сегодня мне (именно мне, а не сестре) звонил режиссер Московского драматического театра. Приятный голос, правильная речь, сразу чувствуется, что говоришь с интеллигентным человеком. Никогда не забуду одного известного актера, который разговаривал со мной так: «Фаина?.. Передайте ей трубку!» Ни «здравствуйте», ни «извините», ни «пожалуйста». Сестра сказала, что трезвый он всегда такой грубиян и добреет только после того, как выпьет. А режиссер был изысканно вежлив. Кто-то рассказал ему обо мне, и он хочет со мной познакомиться. Причем втайне от сестры, сказал, что разговор деликатный, совсем не телефонный и что он объяснит мне все при встрече. Встреча назначена на субботу. В четыре часа, в ресторане «Прага». Один из лучших ресторанов Москвы! Он определенно хочет произвести впечатление! У меня так давно не было таинственных встреч! Как это романтично! Немного опасаюсь, что вся эта затея может оказаться розыгрышем, на которые так горазда актерская братия, но я, кажется, ни с кем из мужчин, кроме Nicolas, не знакома настолько близко, чтобы меня можно было разыгрывать. Но это точно не Nicolas, не его стиль.

26.05.1961

Очередной театральный скандал! Прима застала главного режиссера в гримерной у одной «юной, да ушлой», как выражается сестра, актрисы.

– Подкараулила и ворвалась в самый интересный момент, – смеется сестра. – Разве так можно? Эта шикса еще не успела доиграть на их общей флейте. Она же могла с перепугу укусить или подавилась бы! Произошел безобразный скандал! И где? За кулисами! В святая святых искусства! И что же они кричали друг другу? Ты думаешь что-то вроде: «прости, любимая!» или «будьте вы все прокляты, пойду и наложу на себя руки!». Нет. Они кричали: «я напишу в цэка!» – «я напишу Фурцевой!», «я вас на всю Москву ославлю!». Ты можешь представить, чтобы Пушкин вместо дуэли писал бы кляузу на Дантеса Бенкендорфу? У тебя есть соперница?! Ты ревнуешь?! Так отравись сама или отрави ее, но изволь быть выше всей этой площадности! Ты же Ак-три-са! Служительница муз! Или хотя бы так ублажай своего старого козла, чтобы у него не оставалось бы ни сил, ни желания на других баб! O tempora! O mores![39]39
  О времена! О нравы! (лат.)


[Закрыть]

28.05.1961

Могла бы догадаться сразу и не питать никаких надежд! Уже на первой минуте разговора оказалось, что моему собеседнику нужна не я, а моя сестра. Он хочет заполучить ее в свой театр, сестра уже дважды отказывалась, теперь он хочет пойти обходным путем. Я в его представлении являюсь человеком, имеющим влияние на сестру. «Как же, вы же родные сестры!» Плохо же он знает мою сестру! Повлиять на нее? Склонить к переходу? Уговорить? Их дарф дос ви а лох ин коп![40]40
  Это мне не нужно (дословно: нужно, как дырка в голове) (идиш).


[Закрыть] Ведь это я потом окажусь виноватой. В новом театре будет то же самое, что и в старом (уж кому-кому, а мне положено разбираться в характере моей сестры), и на мою голову будут постоянно сыпаться упреки и обвинения. Вдобавок у меня сложилось впечатление, что меня сочли дурочкой, расположение которой можно купить за порцию комплиментов и невкусный обед. «Прага» мне не понравилась совершенно. Кормят плохо, обслуживают еще хуже, а сам зал, в котором мы сидели, навевал мысли о Gare de L'Est[41]41
  Восточный вокзал (Париж).


[Закрыть] – так же помпезно, суетливо и неуютно. В знак компенсации за впустую потраченное время я позволила ему расплатиться по счету. Сестре все рассказала. Несмотря на ее подавленное состояние, мой рассказ ее позабавил. Она напомнила мне одну из любимых фраз нашего отца: «Люди улыбаются не вам, а моему капиталу». Немного обидно сознавать, что люди улыбаются не мне, но в то же время радостно, что у меня есть знаменитая сестра. Разве это не повод для гордости и за нее и за всех Фельдманов.

29.05.1961

В этот день, только число тогда было другое – 19 мая, мы с Nicolas познакомились. В честь этого радостного для нас обоих события Nicolas подарил мне чудесную резную шкатулочку в стиле barocco. Нашел ее где-то и собственноручно отреставрировал. И как угадал! Орех – мое любимое дерево! Шкатулка настолько хороша, что ее не хочется выпускать из рук. Стану хранить там самые ценные украшения. Милый, милый Nicolas! Он каждую неделю балует меня дорогими подарками. Я стесняюсь, мне в самом деле неловко. Подарю ему портсигар, оставшийся от моего покойного мужа, утаив его историю. Да и разве в истории дело? Портсигар старинный, ему почти сто лет, ясно же, что у него уже были владельцы. Nicolas должен остаться доволен.

04.06.1961

Nicolas понравился мой подарок, но он сказал, что носить с собой такую дорогую вещь не станет. Этот портсигар будет у него «домашним». Так даже лучше. Было бы очень неприятно узнать, что мой подарок вытащили у него из кармана.

06.06.1961

Сестра в больнице у Полины Леонтьевны. Попросила меня поздравить с днем рождения Норочку и какую-то Татьяну Ивановну, которую я, по ее мнению, знаю, но сама не припоминаю. Сестра крайне внимательна во всем, что касается поздравлений и соболезнований. Она хорошо понимает, насколько важны все эти знаки внимания. Поздравила обеих. Татьяну Ивановну так и не вспомнила, хотя мы действительно знакомы. Она сказала мне: «Ах, Белла Георгиевна, помню, помню». Норочка, судя по ее тону, была чем-то сильно расстроена, голос ее дрожал, и дрожал совсем не от радости. Приставать с расспросами я постеснялась.

09.06.1961

Полина Леонтьевна скончалась. Я подавлена ее смертью, а сестра буквально раздавлена ею. Когда мы остаемся одни, то сидим, обнявшись, и плачем. «Лиля моя, Лиля…» – причитает сестра. И те, кто приходит выразить соболезнование, тоже плачут.

18.06.1961

Nicolas – мой спаситель. Если бы не он, то не знаю, что бы со мной было. Его общество, встречи, прогулки помогают прийти в себя. Дома очень грустно. На людях сестра держится молодцом, а наедине со мной сразу же сникает и дает волю чувствам, то есть – слезам. Дважды из-за сердечных приступов пришлось вызывать «Скорую помощь». Ехать в больницу сестра категорически отказывается. Ниночка достала какое-то новейшее снотворное, но оно не помогает.

20.06.1961

– Хорошо, что сейчас лето и в театре затишье, – сказала сестра. – Не могу играть, не то чтобы выходить на сцену, даже смотреть на нее не могу! Как только вспомню, благодаря кому… Да разве ж я хоть на мгновение забываю? Разве можно забыть Лилю…

Сестра очень часто утешается рюмочкой. Переживаю за нее. Бывало так, что люди спивались и в нашем с ней возрасте.

22.06.1961

Приятно, когда люди входят в положение, привозят на дом зарплату и пытаются развлечь рассказами о каких-то событиях. Но нельзя же забывать о такте! Надо отдавать себе отчет в том, кому и что ты говоришь! Глупенькая восторженная девочка рассказала сестре о том, что главный режиссер (он у них сторонник новизны, как здесь говорят – «новатор») мечтает поставить «Ромео и Джульетту» на новый лад, и поставить оригинально. Пьес о двух влюбленных друг в друга комсомольцах, которые гибнут, предотвращая какую-нибудь катастрофу, здесь хватает, и они уже приелись публике. Однако совсем отказываться от политики нельзя, потому что пьеса без политического подтекста («без идеи», как здесь говорят) не будет иметь шумного успеха и не принесет наград. А режиссер честолюбив, он недавно пришел в театр и хочет показать себя, выделиться. Идут активные поиски подходящей пьесы, подходящей идеи. Сестра, узнав об этом, расстроилась:

– Я все понимаю, – утирая слезы, говорила она. – Ромео, Джульетта, молодежь… Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет. Ох, недаром эти слова впервые прозвучали в Гришином цирке. Это все цирк, иллюзия, обман… Нет никакого почета. Зачем мне звание народной актрисы, если у меня не будет ролей? Народная актриса без ролей, это все равно что жопа без дырки! Одна видимость и никакой пользы. Главный режиссер в первую очередь должен думать о том, чтобы все амплуа в его труппе были задействованы, иначе он не режиссер… Если он останется с одними девчонками, то это уже будет не труппа, а что-то другое. Что он тогда сможет ставить? «Ромео и Джульетту» да «Студента третьего курса», где сам сыграет и профессора, и председателя колхоза? Ноги моей больше не будет в этом театре, даже после смерти! Белла, слушай мою последнюю волю – после моей смерти никаких панихид в театре!

Я поспешила выпроводить гостью, которая так расстроила сестру. Мне показалось, что, уходя, она улыбнулась, едва заметно, но улыбнулась. Впрочем, состояние мое было таково, что я могла и ошибиться. Страшусь предположить, что то была не оплошность, а намеренное стремление досадить сестре, человеку заслуженному, уважаемому да вдобавок переживающему в настоящее время огромное личное горе. «Вос эс тут ништ а йид цулиб парносе!»[42]42
  Чего только не сделает еврей ради заработка! (идиш).


[Закрыть] – говорил отец, оправдывая кого-то из знакомых. Перефразируя его слова, скажу так: чего только не сделает человек, чтобы досадить ближнему своему. И никого оправдывать не стану, потому что подлости нет оправдания! Чтобы к нему на эту «Джульетту» ходили только по контрамаркам!

25.06.1961

Гуляли с сестрой по бульварам. Сколько же всего она знает! Рассказывала мне едва ли не про каждый дом, мимо которого мы проходили – кто его построил, что здесь было раньше, кто здесь живет сейчас. Все время выходило, что те, прежние люди, лучше нынешних. Это не старческое брюзжание, а горькая правда. «Раньше все было лучше – и люди, и масло, – сказала сестра. – Эх, почему мы с тобой не родились лет на пятьдесят раньше? Тогда бы к семнадцатому году мы впали в глубокий маразм и нам все было бы нипочем. Мы могли бы даже поучаствовать в революции». Я выразила сомнение в том, что смогла бы участвовать в революции.

– Ты не забудь, что мы были бы тогда «ку-ку»! – сестра повертела пальцем у виска. – Революционеры все такие, нормальный человек делает жизнь, а не революцию. Мне довелось видеть в Крыму эту суку Землячку. Глаза у нее были такие бешеные, что я цепенела. Не женщина, а Медуза Горгона! Когда я прохожу по улице, названной ее именем, я всегда плюю на асфальт. Хорошо, что я хожу там очень редко, а то все бы говорили: «Какая невоспитанная баба, эта артистка Раневская!», не станешь же объяснять кому попало, что я плюю по идейным соображениям! Ты помнишь галантерейный магазин Залкинда в Киеве на Институтской? Так этот Залкинд и был отцом Землячки! Она, как и я, взяла себе псевдоним! Я еще понимаю, когда голодранцы делают революцию, им все равно, кроме своих оков терять нечего. Но когда революцию делают дети купцов первой гильдии – я сильно удивляюсь!

Самые откровенные разговоры здесь принято вести на улице, вдали от толпы. Считается, что квартиры, особенно те, в которых живут знаменитости, прослушиваются.

29.06.1961

После сороковин П.Л. мы уедем в санаторий. Мы нуждаемся в отдыхе и смене обстановки. Я сразу же стала составлять список книг, которые хотела бы взять с собой, но сестра сказала, что в здешних санаториях (во всяком случае, в тех, где бывает она) шикарные библиотеки. Кроме того, там ежевечерне показывают кино, проводятся творческие вечера и пр. «Хоть бы там не было никого знакомых», – вслух мечтает сестра. Сомневаюсь, что такое возможно. Вся московская bohème и весь beau monde – в знакомых у сестры и, частично, уже и у меня. Чтобы не встретить знакомых, нам надо ехать в какой-нибудь санаторий для шахтеров. Удивительно, но шахтеры и нефтяники считаются здесь элитой рабочего класса и очень хорошо зарабатывают. А раньше эти работы считались наихудшими из-за тяжести и низкой оплаты. Что же касается зарплат, то парадоксом всех парадоксов является то, что дипломированный инженер получает гораздо меньше рабочего. Сестра говорит, что таким образом государство наглядно демонстрирует «гегемонство» пролетариата. Только в армии сохраняется логика, там чем выше звание, тем выше жалование.

05.07.1961

Много говорят о воздушном параде, который должен состояться 9-го. Ходят слухи, что один или два самолета разбились в ходе репетиций. Ниночка советует уехать на выходные «подальше от Москвы». Сестра ответила на это, что с ее счастьем от беды уехать не получится. Долго вспоминали, есть ли в русском языке выражение, похожее на «Эр зол гандлен мит тахрихим, волт мен ойфгегерт штарбн»[43]43
  Если бы он затеял торговать саванами, то люди перестали бы умирать (идиш). Говорится о неудачнике.


[Закрыть], но кроме «у него все из рук валится» ничего не вспомнили. Ниночкины опасения кажутся мне преувеличенными. Парад будет далеко от нас, где-то на северо-западе, да и к тому же самолеты в наше время летают повсюду. Наш век – век железных птиц. Nicolas ворчит, что лучше бы «они» вместо самолетов научились бы делать хорошие швейные машинки и радиолы. Nicolas любит классическую музыку, у него неплохая коллекция пластинок.

07.07.1961

Глядя на фотографии Хрущева или видя его на экране (что за манера предварять показ любого фильма скучнейшей хроникой?!), неизменно поражаюсь тому, насколько его образ не соответствует общераспространенному представлению о руководителе государства. Невзрачность его идет изнутри и очень гармонично накладывается на внешний облик. Отношение в народе к нему соответствующее. Сравнивать генерала де Голля и Хрущева – это все равно что сравнивать сокола с курицей.