Текст книги "Воспоминания века"

Глава III. 1922—1929 гг. Семья, летние месяцы, внешкольные дела

Однако, если обращаться в прошлое, то кроме непосредственно школы, было еще и многое другое, о чем хочется рассказать.

Итак, папа, как уже я писал, служит управляющим или финансовым директором в частной фирме двух владельцев Моисея Этингера и Дунияха.

Когда мы все вернулись из Крыма, дядя Моисей нанял автомобиль и нас, детей, повезли куда-то на окраину Москвы, показали производство, где выпускались канцелярские товары из бумаги и картона. Несколько раз мы с Леной бывали в фирменном магазине в самом центре около ГУМа, что-то покупали там, что-то нам дарили. С большой гордостью дядя Моисей показал нам большущую вывеску-рекламу магазина, что была прикреплена к внешней стороне белокаменной стены Китай-города на углу Лубянской площади и Театрального проезда. Вход по ступенькам в само здание магазина, ставшего впоследствии продуктовым, сохранился до сих пор. Фамилия Дунияха запомнилась по одной только причине: как-то на террасе дачи в Покровско-Стрешнево родители с Этингером и Дунияхой играли до позднего вечера в карты, а Дунияха приехал к нам на своем велосипеде, оставил его около террасы, который, естественно, в темноте украли.

Продолжая «взрослую» тему, коротко расскажу о дальнейшей судьбе Этингеров. Когда примерно с 1927—1929 гг. НЭП стала сворачиваться, частники – нэпманы торговцы и производители подверглись гонениям и облагались огромными, разоряющими их налогами, семья Этингеров переезжает в Ленинград. В эти же годы папе финансовые органы предъявляют какие-то жуткие требования по уплате налогов за время работы в фирме. Это был первый удар по нашей семье, и, увы, далеко не последний. Около 11 ночи Лена, я, родители возвращаемся с какого-то представления из театра эстрады на Тверской около телеграфа (теперь там театр имени Ермоловой), пьем чай, приходят люди с ордером, описывают мебель и что-то еще за мифические долги, через несколько дней остаемся в пустой квартире. Как долго это продолжалось, не помню, но через суд папа сумел доказать абсурдность требований финансовых органов, т. к. он был не совладельцем фирмы, а наемным служащим. Деньги за конфискованное и уже проданное имущество нам вернули, а из Ленинграда, с помощью Этингера, он привез еще лучшую обстановку.

Дядя Моисей где-то и кем-то служит в госучреждении в Ленинграде, иногда бывает в Москве в командировках, всегда заходит ко мне навестить (я живу один, родители в Сегеже, Лена в лагере), во время блокады умирает его жена, после войны жениться вторично, дети уже взрослые и живут самостоятельно, получает первый инфаркт. Во время моих частых поездок в Ленинград 1949—1957 гг. в связи с работой в судостроительном КБ, всегда навещаю дядю Моисея и его супругу в маленькой квартирке на Невском. В один из приездов узнаю, что по делам дядя Моисей отправился в район Московского вокзала, переходя оживленную площадь, упал, случился второй инфаркт, и был сбит проходившим трамваем со смертельным исходом.

Возвращаюсь по времени назад.

Уроки французского закончились, мы с Леной занимаемся музыкой. Дома отличное пианино одной из лучших немецких фирм «Шредер». Занятия два раза в неделю ведет молодая женщина, окончившая консерваторию по классу знаменитого музыканта и педагога профессора Генриха Нейгауза (она так гордилась этим, что мне потому и запомнилось эти имя и фамилия). Она же дает одновременно уроки Ласе и Симе Этингеру. У нас у всех дома телефоны и мы узнаем таким образом, что если по какой-то причине Валентина Николаевна не приехала к Ласе (первый урок с ним), значит, ее не будет и у нас, что вызывает бурную радость, и это не смотря на то, что занимаемся совсем не из под палки, как говорится. Лена, как более взрослая, играет лучше меня и более сложные вещи, например, вальсы Шопена, мои вещи попроще. Конечно, задаются упражнения – гаммы, арпеджио, ганоны и пр.

В принципе, играть мне нравилось, дядя Давид говорил, что Лена играет лучше, но «души» в музыке больше у меня. Правда, ноты я всегда разбирал трудно, играть прямо с листа не мог, но наизусть запоминал хорошо, какие-то кусочки мог бы сыграть и сегодня. Тем не менее, в 5-м классе я так плохо учился в школе, что родители решают, что с музыкой надо заканчивать, потому что она отнимает слишком много времени.

Зимой мы с Ласей видимся не так уж часто, зато многое время проводим с соседом Осей. Когда были поменьше, играли до одури в солдатики, их было много самых разных и у него и у меня. Очень оба любили, став постарше, ходить или в музей Революции на Тверской, или в Исторический музей и, особенно, в Политехнический. Не могу сейчас объяснить наше с Осей увлечение посещением больших магазинов типа «Пассаж» и ЦУМ на Петровке, и Военторг на Воздвиженке. Мы ходили по всем этажам, смотрели товары в разных отделах, начиная от игрушек и кончая часами или посудой и спорттоварами, или останавливались у витрин магазинов, что выходили на улицы, и поочередно, показывая на понравившийся предмет говорили одну только фразу «чур мое». Почему мы находили удовольствие в таком дурацком занятие?

В погожие не зимние дни, до отъезда на дачу, страшно любили обходить вокруг Кремля, держась как можно ближе к кремлевским стенам. Особенно привлекал нас своей таинственностью грот, что находится и теперь недалеко от могилы Неизвестного солдата. Путь наш обычно начинался с входа в Александровский сад. Там стояли с тележками мороженщики, из цилиндрического бочка, поставленного в набитый льдом деревянный ящик, они ловко доставали металлической полукруглой ложкой порцию мороженого, и клали между двумя круглыми вафлями. В зависимости от цены порции были большая и маленькая. Помимо того, что само мороженое было необыкновенно вкусным, очень привлекательно было и то, что на вафлях были выдавлены всякие имена – Петя, Нина, Ваня и пр. Возвращаясь с такого похода через Красную площадь, мы с Осей обязательно осматривали Лобное место на предмет обнаружения тайного хода. Дело в том, что в одном из номеров приключенческого ежемесячного журнала «Всемирный следопыт», был опубликован рассказ о захоронении библиотеки Ивана Грозного и что поиски его надо вести в одном из подземелий Кремля, а путь туда ведет через Лобное место. В существование лаза и подземного хода мы тогда, конечно, верили.

Еще одно любимое занятие у нас с Осей было катание по тротуарам колеса. Для этого дела лучше всего подходил деревянный обруч от бочонка. Кусок подходящей проволоки выгибался так, что колесо было, как бы обнято проволочной петлей и не могло упасть на бок, но легко катилось вперед. С таким «снарядом» мы совершали большие походы по Тверскому бульвару или ближайшим переулкам, то бегом, то идя шагом.

В возрасте 12—15 лет мы заново открыли для себя лыжи. В Охотном ряду останавливался трамвай №6, который довозил нас с Осей до площади, где теперь станция метро «Сокольники». Рядом была расположена лыжная станция ЦСКА. В залог пальто мы подбирали себе лыжи со специальными ботинками, палки и отправлялись в путь в район теперешнего Богородского часа на три. Там протекала Яуза с невысокими берегами, мы катались с горочек. По возвращению на базу, пили в буфете горячий сладкий чай, который казался нам куда вкуснее домашнего.

По воскресеньям выдавали нам по 15—20 коп., и мы ходили в кино. Для нашего возраста было много картин, в основном заграничных, типа нескольких серий Тарзана, Знак Зорро со знаменитым Дугласом Фербенксом, комедии с участием любимых комиков того времени – высокого худющего длинноногого Пата и коротышки толстенького Паташона – звезд Америки. Смотрели Макса Линдера и Бестера Китона, Гарри Пиля и пр. и пр. Из наших советских фильмов вспоминаются комедии с Игорем Ильинским, какие-то фильмы о стачках, революционерах – нам все было интересно. Но действительно глубокое впечатление оставил фильм «Медвежья свадьба». Уже не так давно его в порядке ретроспективы показали по телевидению, мы с Валей смотрели, и я понял, что это действительно глубокое и захватывающее произведение.

Совсем анекдотичный случай, связанный с кино, был как-то у нас с Ласей. Мы отправились в кинотеатр около дома Роднянских на Сретенке, мне было тогда лет 11—12. Как сейчас помню, попадаем на картину под названием «Правда жизни», наш советский бытовой фильм о том, как надо беречься, чтобы не заболеть самому и не заразить семью … сифилисом! Конечно, поняли мы мало, и неинтересно все это было нам. Когда же мы поделились в Ласиными родителями своим разочарованием от увиденного, они, естественно, пришли в ужас и смеялись одновременно.

Не помню, кто нас научил первым ходам и правилам, но мы с Осей охотно играли сначала в шашки и поддавки, потом увлеклись шахматами. Обычно мы ложились или садились на ковер в спальне моих родителей и там играли долгие партии. Через какое-то время в книжном магазине на Тверской я увидел в витрине книгу Левенфиша «Первые уроки шахматной игры». Мама дала деньги, и эта книга позволила нам понять шахматы гораздо лучше. Из предисловия мы узнали, что автор – наш советский гроссмейстер, книга дала понятия о дебютах, основных пешечных и ладейных окончаниях, о ценности фигур, давала разбор ряда турнирных партий и т. д. и т. п. Будучи в 6-м и 7-м классах, мы стали ходить в Парк Культуры им. Горького, где по выходным дням проводились сеансы одновременной игры за 30—40 досках известными шахматистами. Как и большинство участников этих сеансов, мы проигрывали свои партии, но это нас нисколько не смущало. Даже теперь с некоторой гордостью могу сообщить, что однажды, именно с Левенфишем, мне удалось свести свою партию в ничью!

Еще нашим с Осей увлечением были книги, преимущественно это были книги о путешествиях, приключениях, фантастика, книги из детской «золотой серии», и уже упомянутые журналы «Мир приключений» и «Всемирный следопыт». Многие произведения помню и сейчас, спустя более 70 лет. Это «Маленький лорд Фаунтлерой», Габриэль Пери «Касталь-индеец» (одна из самых любимых книг, больше никогда ее не встречал), конечно, Робинзон Крузо, Том Сойер и Геккельбери Финн М. Твена, его же «Принц и нищий», Г. Сенкевич «Стасик и Нелли в дебрях Африки», довольно большая книга Карла Гальдони «Приключения деревянного человечка», Толстого «Золотой ключик», многие повести и романы советского фантаста Беляева «Остров погибших кораблей», «Человек амфибия» и др. Конечно, был Майн Рид, особенно его «Всадник без головы» и Жюль-Верн, не все, но отдельные романы Джека Лондона и многих-многих других авторов. Нас не отвлекали, как в более позднее время, радио, телевидение, компьютер – ничего это еще не было. Но, пожалуй, самым потрясающим, самым интересным и захватывающим для нас писателем был американец Эдгар Бэрроуз. Его произведения расходились огромными тиражами, и их можно было купить в любом газетном киоске, по мере их издания, это было, наверное, в 1926—1928 гг. У меня дома было все им написанное, что можно было купить в Москве, каждую новую вещь, мы готовы были читать и перечитывать до бесконечности. Сначала появилась серия про Тарзана, было издано 6 томов. Потом пошли не менее увлекательные приключения Джона Картера, но не на Земле, а на Марсе – «Марсиане», «Дочь тысячи джеддаков». Совершенно невероятные приключения и сражения Землянина с Марсианами. «Аэлита» Толстого, которая появилась позднее, была для меня уже совсем «не то», если можно так выразиться. Последнее произведение Бэрроуза, изданное у нас, был «Боксер Билли», о грубияне и хулигане боксере, ставшим матросом, и спасшим от гибели и поругания пиратами красавицу дочь миллионера, а потом ставшим ее мужем. Вот как много засело крепко в голову, можно было бы добавить к перечисленному еще и еще.

Не могу не упомянуть еще об одном большом увлечении. В последние 2—3 года, перед тем, как после школы, наши пути с Ласей разошлись, мы вместе стали собирать марки. Недалеко от школы, на Никитской улице, находился магазин «Филателия». У родителей мы выпрашивали немного денег и в магазине покупали марки, больше нравились нам марки английских и французских колоний, африканских государств типа Либерии, или с рисунками животных, птиц, змей, тропической растительности и т. п. Накопив денег, купили роскошный альбом и стали более систематически подбирать марки разных стран. За несколько лет мы собрали приличную коллекцию, не только покупая, но и меняя марки. Обмен между собой разрешался вести мальчишкам в том же магазине. Когда дом разбомбило, среди немногих уцелевших вещей из-под обломков вытащили и альбом, но потом он пропал, как и пианино и прочие вещи из комнаты, что дали нам в Газетном переулке (об этом позже).

Вернусь к семейным делам. В какое-то время дядя Давид уезжает от нас, получает комнату в большой коммунальной квартире в хорошем доме в одном из Колобовских переулков у Петровских ворот. Папа работает коммерческим директором в большой промышленно-кооперативной артели «Бумагоотделочное производство». В те годы в стране усиленно развивалась и поощрялась промкооперация, как переходное звено от частной деятельности при НЭПе к полностью государственным формам.

Маме в домашних делах помогает домработница. Приехавшая с нами из Суража Ганна, ушла работать на фабрику, у нас простая деревенская девушка Феня, все к ней привыкли. Через несколько лет к Фене приезжает погостить и посмотреть Москву маленькая племянница, и на прогулке с теткой теряется. Милиция так и не сумела найти малышку и Феня в отчаяние возвращается в деревню. Вторая домработница Мотя живет у нас до 1933 года. Я пишу о ней потому, что после 3,5 месяцев учебы на курсах, у нас на Брюсовском, встречали новый 1933 год. Родители и Лена ушли к знакомым, Мотя была у себя на кухне. Когда утром 1 января вернулись мама с папой, Мотя сказала маме – «А ведь ваш Изя ухаживает за одной из девочек. Ее зовут Валя».

Помню по воскресеньям, после завтрака папа всегда давал мне 1 рубль на покупку газет и журналов. В киоске на углу Брюсовского и Тверской я покупал «Правду», «Известия», «Экономическую газету», журналы «Красная Новь», «Смехач» (переродился затем в «Крокодил») и оставшиеся 20—25 копеек папа оставлял мне на кино.

В обед, изредка, мне и Лене наливали по крошечной стопочке сладкого и вкусного «Спотыкача». Вина и водки в доме не держали, за исключением праздников или прихода гостей.

На Пасху мама пекла несколько куличей, красила яйца. Так как нам с Леной куличи очень нравилась, то обычно их было столько, чтобы нам хватило более чем на месяц. Лена всегда была очень полной, а я, как считала мама, был слишком худой. Поэтому несколько лет зимой мне приходилось пить противный рыбий жир, запивая его огуречным рассолом. Может быть, с тех пор я, мягко говоря, равнодушен к соленым огурцам. После порции рыбьего жира всегда была премиальная конфета «Мишка косолапый», а серебряные обертки я собирал в плотный шар, который достигал 5—6 см в диаметре.

Довольно часто к нам заходил кто-либо из моих двоюродных братьев Луговских. Обычно они были такие голодные, мама тут же кормила их обедом, а если от обеда уже ничего не оставалось, то готовилась огромная яичница.

Как ни странно, но теперь отмечаю, что кофе дома никогда не употребляли, особых лакомств и деликатесов тоже не было.

Хотя родители не очень уж много читали, но заботами папы в доме была очень неплохая подборка книг, преимущественно классиков в виде полных собраний сочинений, хорошо, а иногда и роскошно изданных. Наверное, я не все помню, но то, что были полные Пушкин, Лермонтов, Шекспир, Байрон, Шиллер, Жуковский, Диккенс, Мольер, Стивенсон, Оскар Уайльд, Лесков, Гончаров, Станкевич, Толстой, Чехов, Тургенев, Достоевский, Некрасов, Горький (около 20 томов – полное издание на то время), Бунин, Гоголь, Ибсен, Островский, две трехтомные «Истории искусств» Гнедича и еще какого-то немецкого автора, Большая энциклопедия в 84 или в 86 томах, шести-томная детская энциклопедия, Талмуд – два или три тома, 12-ти томная «История еврейского народа», удивительно красочное и великолепно оформленное трехтомное издание «Трехсотлетие дома Романовых», «Жизнь животных» Брэма – три огромных тома с прекрасными картинками – все это помню точно, даже представляю себе размеры, переплеты многих книг. Так что, дома было что читать, и я действительно читал из перечисленного очень много, а что-то просто просматривал, как например, «Историю искусств» с ее огромным количеством репродукций картин лучших художников России, Европы, Америки. Странность – я мог кончить читать книгу и через короткое время с тем же удовольствием брался за нее опять. А в более раннем возрасте я обычно сначала смотрел конец одну-две страницы, а уж потом начинал ее читать сначала. И еще одно вспоминается – бывало, читаешь-читаешь и только к самому концу замечаешь, что имя некоторых действующих лиц я для себя воспроизводил неправильно, сам удивлялся с чего бы это так.

На летние месяцы мы выезжали из Москвы в ближайшие дачные места, иногда туда же выезжали Этингеры, чаще Роднянские.

После Крыма летом 1923 года, мы три последующих года снимали дачи в Покровско-Стрешнево, далее одно лето провели на Клязьме, лето 1926 года – в Удельной по нашей Казанской дороге. Это было такое хорошее время, время мальчишечьих игр, велосипедных прогулок, городков. Правда, первое лето в Покровско-Стрешнево, когда я переходил в 3-й класс, было не столь уж радостным (и совсем не радостным для родителей, я же как-то не понимал происходящее). От нашей домашней московской кошки я подхватил стригущий лишай. Тогда его лечили облучением головы рентгеном, чтобы выпали все волосы, а потом каждый день летом и часть осень мама мне втирала в голову какую-то мазь, и днем я ходил с забинтованной головой, как в белой чалме. В школу пошел с опозданием, когда начали отрастать новые волосы и можно было снять повязку.

Так вот, наша учительница музыки порекомендовала нам дачу своей хозяйки – передние комнаты с террасой. В задних комнатах осталась хозяйка, к которой на лето приехали из Москвы племянницы – девочка Галя, наверное, моя ровесница, и ее сестра Валя, года на два постарше. Мы очень подружились и почти все время проводили вместе. Они же, девочки, познакомили меня с игрой в городки. Мне кажется, что я был даже влюблен сразу в обеих. Забегая вперед, скажу, что, вернувшись в Москву, я два раза ходил к девочкам в гости, они жили можно сказать рядом в Леонтьевском переулке, но вся их привлекательность в Москве как-то сразу исчезла, и больше я никогда с ними не встречался. А вот фамилия Переверзевы и имена – это сохранилось на всю жизнь, возможно, пройди по их переулку сегодня, я узнал бы и дом.

Из более ярких впечатлений того лета вспоминаю, что Марья Михайловна (Ленина учительница французского), Лена и я часто ходили гулять в прекрасный парк бывшей Шереметьевской (?) усадьбы с системой больших прудов и лодочной станцией. Тогда я научился правильно грести и управлять лодкой.

И еще однажды, на несколько дней, приехали навестить нас Роднянские. Лася раскритиковал игру мою и девочек в городки, и научил меня биту кидать не «катышком», т. е. не катясь по земле, а с «налету», т. е., чтобы бита летела до городошного кона по воздуху и опускалась на землю там, где расположены городки.

Последующие два лета были еще лучше. Во-первых, не было никаких повязок и перевязок, во-вторых, на ближайших дачах жили Роднянские (мы тоже каждое лето снимали разные дачи). У нас всегда была своя компания из нескольких мальчишек, играли в городки, в футбол, очень много в «попа-гонялу» – игру с одним стоящим городком, который назывался «поп», несколько играющих битами его сбивают, а тот, кто водит, ставит его на то место, куда городок отлетит, все идет по определенным правилам, играющие уходят иногда на несколько сот метров от начальной точки. Очень было интересно. Никогда больше подобной игры я что-то не видел. В городки же играли потом много лет, даже в послевоенные годы в Кратово, где очень отличились Таня Шуранова, Московкины и другие соседи.

Именно в это время дядя Моисей Этингер сделал мне самый лучший подарок на день рождения – не детский (таких тогда и не было) и не взрослый, а именно подростковый велосипед с рамой, как у мужского. До этого я катался на велосипеде Лены, т. е. на женском и взрослом. Т. к. до седла я не доставал, то катался стоя на педалях. На подарочном велосипеде, сидя на седле, было куда приятнее ездить. У велосипеда был очень легкий ход, и что важно для мальчиков – можно было развить высокую скорость.

Иногда с дядей Давидом, он на женском, я на своем, выезжали на прогулку в Петровский парк (теперешняя аллея по середине Ленинградского шоссе в районе академии им. Жуковского), где еще с дореволюционных времен сохранилась специальная велосипедная дорожка.

Не забуду пару эпизодов, связанных опять-таки с велосипедом. На въезде в Покровско-Стрешнево, там, где шоссе проходило через мост над железной дорогой и сворачивало вправо, тропинка шла то вдоль леса, то ее часть пролегала на довольно крутой насыпи. Это позволяло здорово разогнать велосипед и промчаться вниз на тропку, что и делал я неоднократно. Однажды, а сверху не видно, что делается внизу, я так мчался, что еще немного и врезался бы в оказавшуюся внизу корову, стоявшую рогами ко мне. Хорошо успел вывернуть руль в сторону, полетел кубарем и здорово расшибся, да и испугался тоже. Велосипед, к счастью не сломался.

А другой случай произошел с одним из наших дачных мальчишек. Ему подарили новенький велосипед «Б. С. А.» лучшей на то время английской фирмы. И поехал он, чтобы обновить велик, аж на Ходынское поле (ныне аэродром на Ленинградском шоссе). Какой-то дяденька попросил его – «Мальчик, дай чуть-чуть прокатиться» и был таков. Вся наша компания так переживала случившееся.

А вот какие бывают удивительные встречи. В Покровско-Стрешнево принимал участие в наших играх мальчик, имя его забыл, но мы знали, что он сын видного партийного и государственного деятеля Мануильского, и жил недалеко на даче старых большевиков. Одно лето, случайное знакомство. В 1943 или 1944 году в Шумерлю нам на завод приезжает с инспекцией Военной приемки (так называемых «военпредов») майор (или подполковник) ВВС Мануильский, мне довелось с ним случайно увидеться, оказалось, тот самый мальчишка из Покровско-Стрешнева, и мы узнали друг друга!

По воскресеньям большое число москвичей выезжали целыми семьями «на природу». Как раз напротив нашей дачи был огромный участок, не застроенный дачами, покрытый кустами орешника и переходящий в сосновый лес. По понедельникам с Ласей ходили по орешнику и собирали фантики-обертки от разных конфет. Фантики мы использовали для игры, где бумажки складывались в плоские конвертики, а потом при ударе ладошки о край стола соскакивали с ладошки. Чей фантик накрывал чужой, тот забирал оба себе.

Еще после воскресных нашествий в орешнике можно было найти немало бутылок из-под вина или водки. Почему нам пришла в голову заняться заработком денег от сбора бутылок, не помню, ведь нам эти 40—50 коп. дали бы взрослые, но так или иначе, первый же сбор дал нам эти деньги, причем т. к. монетка в 5 коп. упала у нас в лужу (это не выдумка, это точно было), мы долго эту лужу осушали, пока не извлекли денежку. Купили что-то вроде полкило или больше орешков – фисташек и так налопались ими, что и несколько лет спустя, я их больше в рот не мог взять.

Но вероятно, именно такие бутылочные деньги пошли у нас с Ласей на покупку папирос. Кто был инициатором этого (мне уже 13 лет) не припомню, но сначала мы купили самую дешевую пачку, назывались папиросы, кажется,«Червонец» и стоили, вероятно, копеек 15—20 пачка, и коробку спичек. Курили, конечно, тайком и только в орешнике, а не на даче или в садике. Выкурили, также приобрели вторую пачку. Пока все хорошо, взрослые ничего не замечают. Тогда решили: хватит курить дешевку, покупаем коробку в твердой упаковке, уже дорогую, может быть 35—40 коп. Это были или «Казбек» или «Герцеговина флор». И однажды, попадаем под сильный дождь, побежали домой, а коробку со спичками спрятали под террасу, где был лаз под пол. Оказалось, что у хозяйки дачи куры неслись как раз под террасой, и когда она полезла туда за яйцами, нашла наши папиросы и, главное, спички, и была страшно напугана, что кто-то может спалить дом. Короче, мы с Ласей во всем сознались, нам здорово попало (но без ремня, такого не бывало). Я больше не курил всю жизнь, а вот Лася, став постарше, наоборот курил до самого конца своей жизни.

Следующее лето 1927 года мы провели на даче в Клязьме. С нами рядом жила многочисленная семья Этингеров. Никаких впечатлений у меня не осталось. Правда, была очень хорошая дружба с хозяйским сынишкой Вовой, осенью я несколько раз бывал у них, а Вова приезжал к нам в Москву, но, как и все дачные знакомства, и это окончилось достаточно быстро и навсегда.

Зато лето 1928 года (мне уже 14 лет) в Удельной было как-то намного интереснее и более запоминающимся. Родители сняли вместе с Роднянскими большую дачу недалеко от станции, на улице, идущей параллельно железной дороге, если ехать из Москвы по левую сторону по ходу поезда. Кстати, много лет спустя, я посадил маленькую Иру А. на раму велосипеда и за компанию с Сережей и Сашей Ш., вместо обычных прогулок по Кратовским улочкам, отправился в Удельную посмотреть, что же стало с дачей 1928 года, но узнать ее не смог, наверное, давно уже была перестроена.

Кроме Ласи, почти ежедневно, приходил к нам хороший мальчик Миша Гинзбург, товарищ Ласи по классу, живший так же на даче, но по другую сторону железной дороги. Рядом с нами, вернее на соседней даче, был еще один мальчик наших лет – Ося Кляйнер. Вчетвером мы прекрасно проводили время, ходили купаться на озеро, ездили на велосипедах, к тому времени у Ласи тоже был свой велосипед, играли в городки и т. п. Любимым местом был сохранившийся до сих пор высокий откос вдоль железнодорожных путей. Тогда на нем росли высокие сосны, они позднее были срезаны. В дождливые дни мы собирались на застекленной террасе второго этажа и играли в карты, в 66 или №501, значительно более, на мой взгляд, интересные и интеллектуальные игры, чем «дурак» или «пьяница».

Две маленькие велосипедные истории. Однажды, я решил предпринять большое велосипедное путешествие и отправился в путь по дорогам и тропинкам в сторону Раменского, хотя до этого ни на электричке, ни на другом виде транспорта в этом направление не ездил. В одном месте, по-моему, это теперь между «42 км» и «Фабричной», дорожка проходила через кусты и болотце рядом с железнодорожными путями, проходившими по высокой насыпи справа, а слева, сзади и спереди, не было ничего жилого. Запомнилось, что было мне так страшно, я боялся, что кто-то может отнять велосипед. Доехал до Раменского, вернулся благополучно обратно тем же путем и все, больше в ту сторону от Удельной не ездил.

Второй случай такой. Послали нас Ласей в Малаховку за хлебом. Переезжая по мостику неглубокий ручей, пересекавший железную дорогу, в низине между Удельной и Малаховкой, переднее колесо у Ласи застряло в щели между досками узкого, не огражденного мостика, и он рухнул в воду. Вернулись обратно без хлеба, но без особых ушибов, оба мокрые, т. к. вместе вытаскивали со дна велосипед.

Как-то летом, на день погостить, заехал на дачу суражский Фима Рашкес (сейчас пытались с Валей установить, на сколько же лет был он старше нас, решили, что, наверное, лет на восемь), посмотрел, чем мы с Ласей занимаемся, и здорово нас отругал, что мы абсолютно не знакомы с физкультурой, зарядкой и т. п. На нас это так подействовало, что до отъезда в город, каждое утро мы шли на задний двор к колодцу и после зарядки поочередно обливались из ведра холодной водой. Кроме того, раздобыли популярную тогда книжку с большим количеством фотографий и описанием каких успехов в силе, и здоровье достигли двое детей автора книги «Моя система для детей» Мюллера. По этой книге занимались летом и какое-то время и в дальнейшем.

Бывает, что случайные детские встречи имеют позднее свое продолжение. Так получилось и с Мишей Гинзбургом. Уже в начале 50-х годов, работая в судостроительном КБ, мне приходилось часто бывать по работе в гидродинамической лаборатории ЦАГИ на ул. Радио (Москва). Случайно услышал об инженере Михаиле Гинзбурге, я узнал, в каком отделе он работает, зашел туда, оказалось, что это тот самый Миша из нашего детства в Удельной. А когда, как «космополиту» ему пришлось уйти из ЦАГИ, мы в 60-е годы снова встретились и уже надолго. Он был начальником аэродинамической бригады в проектном комплексе у Мясищева, затем у Челомея на Филях. Так было нам обоим приятно встречаться и по рабочим делам и просто так, по-товарищески.

Наша Ира К. тоже хорошо его знает, он, как и я, давно на пенсии, но настолько нездоров (склероз), что когда раз в год его начальник поздравляет его с днем рождения и передает приветы от бывших сослуживцев, то общается только с женой Мишы.

Последнее беззаботное лето – лето 1929 года. Вместе с нашими мамами, мы с Ласей полтора месяца провели в Сураже, снимали часть дома на окраине города. К дому примыкал большущий фруктовый сад. Хозяин дома разрешал нам рвать любые яблоки и груши с одним условием – ветки не ломать. Самое сильное впечатление от этой поездки, как я уже писал, было удивительное ощущение, что все места, где мы жили когда-то, оказались в действительности совсем не такими громадными и масштабными, какими они казались нам в детстве.

В начале сентября 1929 года мне уже 15 лет и 3 месяца, я одел, кажется, в первый раз длинные брюки (в те годы очень редко дети и подростки носили длинные брюки, мы щеголяли в коротких штанишках, ботинки и чулки зимой, носки и сандалии летом) и пошел на работу в промкооперативную артель «Помощь печатнику». Лена, которая раньше окончила среднюю девятилетнюю школу, уже трудилась простой работницей в такого же типа артели по изготовлению переводных картинок. Основные семейные невзгоды были впереди.