Текст книги "Мертвая земля"

– Миледи! – Голос миссис Бланш звучал тревожно и требовательно, но Елизавета даже не удостоила ее взглядом.

– Сначала любовь, потом замужество, затем предательство и, наконец, смерть. Вот что случилось с Екатериной Парр, – изрекла она и добавила едва слышно: – Равно как и с ее предшественницей.

Поняв, что она говорит о своей матери, я опустил глаза. Леди Елизавете не следовало вести со мной подобные беседы. Словно бы прочтя мои мысли, она сказала с печальной улыбкой:

– Я знаю, что могу всецело доверять вам, сержант Шардлейк. С нашей первой встречи я поняла, что вы человек надежный, а мне пришлось убедиться на собственном горьком опыте, как редко встречается в людях это качество. Я не сомневаюсь, что вы и на этот раз не обманете моего доверия и вновь сделаете все, чтобы справедливость восторжествовала. Убийца этой несчастной женщины, которая напрасно надеялась на мою помощь, должен получить по заслугам. Кем бы он ни оказался.

Глава 4

Пока Николас занимался снятием копий, мне разрешили прогуляться по дворцовому саду. Небо сегодня было безоблачно-голубым, и, шагая по тропинке между деревьями, я поверил, что лето наконец-то вступило в свои права. В небольшой рощице я увидел лань, щипавшую листву с ветвей. Рядом стояли двое ее крошечных детенышей, неуверенно переступавшие на шатких ножках. Я замер и не двигался до тех пор, пока семейство не скрылось в зарослях. Вспомнив о предстоящем мне утомительном путешествии в Лондон, я невольно вздохнул.

Мы двинулись в путь вскоре после полудня; ночевать нам предстояло на постоялом дворе в Ветстоуне, где для нас были заказаны комнаты. Фоуберри, которому мастер Пэрри поручил проводить нас, вывел из конюшни лошадей. Выехав на дорогу, я обернулся и бросил взгляд на залитые солнцем окна дворца. Возможно, у одного из этих окон стоит и смотрит нам вслед леди Елизавета, пронеслось в голове.

Проехав несколько миль, я ощутил, что спина и ноги у меня начали ныть. То ли еще будет во время поездки в Норфолк, подумал я; в течение последних лет мне не доводилось совершать столь длительного путешествия. Можно не сомневаться, чувствовать я себя буду отнюдь не лучшим образом. Оставалось пожалеть, что в последнее время я пренебрегал физическими упражнениями, которым меня научил Гай. Как бы мне хотелось, вернувшись в Лондон, узнать, что моему другу стало лучше. Хотя мне предстояло множество хлопот, я пообещал себе непременно найти время, чтобы навестить его.

Дорога на Лондон ныне была еще менее оживленной, чем когда мы ехали в сторону Хатфилда. Нам не попалось ни одного всадника, да и вообще не встретилось ни единого человека до тех пор, пока Николас, подъехав ко мне вплотную, не произнес тихонько:

– Посмотрите-ка, кто это там?

И действительно, впереди на дороге расположилась небольшая группа, человек десять, одетых в лохмотья. Среди них я разглядел всего одну женщину с двумя детьми, в большинстве же своем то были мужчины; один, в потрепанном солдатском мундире с белым крестом на спине, привлек мое особое внимание. Некоторые путники опирались на палки; никакого другого оружия у них не имелось, за исключением ножей, висевших на поясе.

– Может, это они прошлой ночью зажгли костер в полях и констебль прогнал их прочь? – предположил Николас.

– Не исключено, – кивнул я. – Сейчас на дорогах полно бродяг. Так или иначе, эти люди вряд ли представляют для нас опасность.

– Все равно давайте-ка побыстрее их объедем. И вообще, почему они расселись посреди дороги? Так не положено.

– Наверное, они хотят немного отдохнуть, а по обеим сторонам тут изгороди, – объяснил я, но Николас, не дослушав, пришпорил лошадь и устремился вперед.

– Прочь с дороги! – крикнул он.

Мне оставалось лишь следовать за ним. Проезжая мимо бродяг, я успел разглядеть угрюмые лица, покрасневшие и огрубевшие от жизни на открытом воздухе, всклокоченные бороды, нечесаные волосы. Вскоре маленькая группа осталась позади.

Постоялый двор в Ветстоуне, подобно тому, где мы ночевали в Хатфилде, давал приют путникам, путешествующим по Большой Северной дороге. Нас разместили со всеми возможными удобствами. Поужинали мы в общем зале, вместе с другими постояльцами. В отличие от Хатфилда, здесь никто не знал ни наших имен, ни рода занятий. Мы устроились за столом у окна, длинные июньские вечера позволяли обходиться без свечей. Прежде чем отправиться ужинать, я провел около часа за чтением документов, которые Николас переписал своим четким секретарским почерком. За едой мы, приглушив голоса, обсуждали содержавшиеся там сведения, и при этом оба тщательно следили за тем, чтобы не упоминать о визите Эдит Болейн в Хатфилд.

Бумаг, оказавшихся в нашем распоряжении, было не так много. Вынесенный коронером вердикт об убийстве, случившемся пятнадцатого мая. Предъявленное Джону Болейну обвинение в убийстве его супруги Эдит. Протокол допроса, во время которого Джон заявил о своей невиновности. Отчет коронера и, наконец, самый ужасный для Джона документ – отчет о проведенном в его усадьбе обыске, в ходе которого в конюшне были обнаружены облепленные грязью ботинки и перепачканный кровью молоток с прилипшими к нему волосами. Имелись также показания пастуха, нашедшего тело, и показания новой жены Болейна, заявившей, что в тот вечер супруг ее находился дома. Однако женщина не могла поклясться в том, что он никуда не отлучался, ибо практически не видела его. Более двух часов Болейн провел в своем кабинете, сообщив предварительно, что хочет просмотреть земельные акты и прочие официальные документы и просит его не беспокоить. Тяжба с соседом Вайтерингтоном чрезвычайно тревожила его.

– Любопытное совпадение, – заметил я. – Предметом спора являются границы земельных владений. А труп был обнаружен в ручье, представляющем собой естественную границу между поместьями. Возможно, тот, кто принес туда убитую, хотел привлечь внимание не только к Болейну, но и к тяжбе. Но кому это могло понадобиться? – Я задумчиво покачал головой. – Разгадка дела кроется именно в этом обстоятельстве: тело было оставлено в ручье, причем в весьма непристойной позе. Отчасти это снимает подозрения с Болейна – будь он убийцей, наверняка дал бы себе труд закопать жену. По всей вероятности, тот, кто поступил с трупом подобным образом, хотел максимально унизить убитую женщину. Другого объяснения я не нахожу.

– У новой супруги Болейна имелись веские причины ненавидеть прежнюю, – вставил Николас.

– Кстати, она более не считается его женой. Поскольку выяснилось, что все это время Эдит была жива, то и постановление о признании ее умершей недействительно. Следовательно, недействителен и новый брак Болейна. Позволю себе предположить: если бы убийство было делом рук этой дамы, она тоже постаралась бы спрятать тело как можно надежнее.

– Почему-то здесь отсутствуют показания сыновей Болейна и Эдит, – заметил Николас после минутного раздумья. – Насколько я помню, это близнецы лет восемнадцати?

– Да. Возможно, их не было дома. Вряд ли они могли сообщить нечто достойное внимания. Мать бросила их – по причинам, которые пока остаются неясными, – когда они были совсем маленькими. Много лет спустя ее тело было найдено в неподобающем виде. Любопытно, в каких отношениях эти юнцы находятся со своей мачехой? – Я откинулся на спинку стула. – Надеюсь, завтра, встретившись с адвокатом Копулдейком, мы узнаем значительно больше.

– Когда вы намерены отправиться в Норфолк?

– Думаю, в понедельник. Не волнуйся, наша договоренность насчет обеда в субботу по-прежнему в силе, и ты сможешь увидеться с несравненной мисс Кензи, – добавил я с улыбкой. – Но затем тебя ожидает приблизительно двухнедельная разлука с этой очаровательной особой. Все наши прочие дела остаются в ведении Скелли. Честно говоря, предстоящая поездка не внушает мне особого энтузиазма, – вздохнул я. – Длительные переезды верхом стали для меня утомительны. К тому же придется нанять другую лошадь. Бедняга Бытие стал слишком стар. Как, впрочем, и его хозяин. Для такого путешествия нужен молодой выносливый конь. Твой-то мерин вполне сгодится.

– Да, Ланцелот – настоящий зверь, – с довольным видом кивнул Николас.

Два месяца назад он приобрел крепкого молодого мерина, потратив, как я подозревал, на эту покупку все свои сбережения. Мгновение поколебавшись, Николас пристально посмотрел на меня и спросил:

– Сэр, вас тревожит только необходимость совершить долгий переезд верхом?

– Не вижу других причин для беспокойства. Более того, я рад возможности сменить обстановку. Мне необходимо время от времени давать своим мозгам серьезную работу, иначе они начинают ржаветь. – Пальцы мои непроизвольно сжались в кулак. – Так что, несмотря на жуткие подробности преступления, я уже предвкушаю расследование.

– Возможно, нам предстоит иметь дело с убийцей.

– Ну да, для начала побеседуем с Джоном Болейном, – кивнул я.

– А если убийца не он?

– Тогда мы постараемся открыть правду, и тебе надлежит внимательно следить, чтобы какой-нибудь злоумышленник не огрел меня молотком по голове, – усмехнулся я. Взглянув на Овертона, я добавил более серьезным тоном: – Если, конечно, ты не боишься впутываться в подобную передрягу.

– Вы же знаете, я не робкого десятка. К тому же большая политика тут ни при чем. Значит, нам не придется сталкиваться с государственными мужами, способными прихлопнуть человека как муху.

– Поверь, я искренне сожалею, что по моей милости тебе довелось познакомиться с подобными людьми слишком близко. Однако на сей раз влезать в политические игры у нас нет необходимости, хотя мы и действуем в интересах леди Елизаветы. Надо сказать, в настоящий момент она не играет особенно важной роли на политической сцене.

– Не следует забывать, что земельные тяжбы порой тоже приводят к самым жестоким последствиям, – заметил Николас.

– Это точно. Нам, законникам, земельные тяжбы дают возможность заработать на хлеб с маслом. Но далеко не все землевладельцы стремятся разрешить свои споры законным путем. По словам Пэрри, Болейн и его сосед отнюдь не стремились договориться мирно.

Николас взял с тарелки кусок хлеба и принялся вертеть его в своих длинных пальцах. На лице юноши застыло задумчивое и печальное выражение.

– Мой отец… – начал он и тут же осекся.

– Так что же?

– Пять лет назад у него тоже возник спор с соседом. Как и отец, тот обладал правом пасти овец на общинных землях. Так вот, мой батюшка – а надо сказать, что зачинщиком был именно он, – начал его теснить. Овец-то много, лугов на всех не хватает. Тогда сосед обратился в суд. Но мой папаша дал судье на лапу, и тот подтвердил, что пастбище огорожено на законных основаниях.

– Сосед мог обратиться в высшие инстанции и оспорить это решение…

– Сами знаете, на это ушло бы пропасть времени. А овцы не могут ждать, им надо пастись каждый день. Тогда сосед вместе с бедными арендаторами, которых отец тоже потеснил, прогнали наше стадо прочь. Сказали, если мы вновь сунемся туда со своими овцами, они переколотят их дубинками. Папаша хотел было нанять нескольких головорезов, чтобы разобраться с ними, но тут вмешался местный мировой судья. Он возбудил дело против отца и заявил, что не допустит подобных стычек в своем округе. – Меж бровей Николаса залегли глубокие складки. – Отец сразу сбавил обороты. Он бывает очень жесток, но ссориться с мировым судьей в его планы никак не входило. – Ник невесело усмехнулся и стряхнул с пальцев прилипшие хлебные крошки.

Мне впервые пришло в голову, что моему молодому другу выпала нелегкая участь – быть единственным сыном жестокосердного человека, думающего только о своей выгоде.

– Папаша, как вы понимаете, был в ярости, – продолжал Овертон. – Без конца твердил, что его вынудили уступить жалкому деревенскому сброду, а это унизительно для его чести.

– Ну, положим, честь тут ни при чем, – вставил я.

– Вот именно. Честь – это благородное поведение, достойные отношения между джентльменами и признание разумных порядков, существующих в обществе. Но в одном отец прав: нашему соседу не следовало опускаться до того, чтобы якшаться с простолюдинами и привлекать их на свою сторону.

– Из твоего рассказа я понял, что бедные арендаторы защищали не столько соседа-помещика, сколько свои собственные интересы, которые тоже были ущемлены, – заметил я.

– Да, у этих людей есть определенные права, но они должны знать свое место, – опустив голову, проронил Николас. – Впрочем, все эти стычки уже в прошлом.

– Полагаю, в Норфолке нам вновь придется с головой окунуться в земельные споры.

– Но по крайней мере, я буду смотреть на них исключительно с точки зрения закона. – И Николас разразился смехом, слишком горьким для столь молодого человека. Сполоснув руки в чаше с водой, стоявшей на столе, он вытер их салфеткой и заключил: – Думаю, мне лучше отправиться спать. Завтра нас ожидает трудный день.

Когда я вышел из трактира на воздух, показавшийся мне удивительно прозрачным и свежим, было еще светло. Деревня Ветстоун состояла всего из нескольких домов, разбросанных вдоль дороги, да еще старой церкви. Двери церкви были открыты, и я отправился туда, отворил калитку, ведущую на церковное кладбище, и прошел между могилами.

Войдя в церковь, я увидел какого-то человека, белившего одну из стен; фигуры ангелов в ярких одеяниях исчезали под слоем извести. Все прочие стены были уже побелены. Согласно предписанию архиепископа Кранмера, витражи, прежде украшавшие окна, были заменены простыми стеклами. Иконостас исчез, алтарь стоял открытым. На одной из стен готическим шрифтом были выведены Десять заповедей; статуи и картины уступили место Слову Божию, хотя прихожане в большинстве своем наверняка были неграмотными.

Усевшись в одно из кресел, предназначенных для пожилых прихожан, я принялся наблюдать за работой маляра. Мне вспомнилось, с каким пылом я в молодые годы выступал против мертвящей обрядности и чрезмерной пышности католической церкви. Но я помнил также, как в детстве, проведенном в деревне, в серые и унылые зимние месяцы я по воскресеньям входил в церковь и сердце мое замирало от радости при виде окружавшей меня красоты. Яркие, красочные настенные росписи, запах ладана, благозвучное пение – настоящее пиршество для всех органов чувств. Даже непонятные латинские тексты внушали мне благоговейный трепет. Что ж, став взрослым, я сам утверждал, что вся эта мишура лишь отдаляет от истинной веры. Я получил, что хотел, и ныне церковь кажется мне холодной, безрадостной и унылой.

Маляр закончил свою работу и принялся мыть кисти в ведре с водой. Увидев меня, он подпрыгнул от неожиданности, сдернул с головы шапку и низко поклонился. Как видно, моя черная мантия внушила ему уважение.

– Простите, сэр, я вас не заметил, – пробормотал он, приближаясь.

На вид ему было лет пятьдесят, лицо изборождено морщинами и запачкано краской.

– Вы работаете допоздна, приятель, – заметил я с улыбкой.

– Да, – кивнул он. – И завтра придется начинать ни свет ни заря. Наш новый викарий хочет, чтобы к воскресенью все было готово. В воскресенье он первый раз будет служить по новой книге.

– Вы проделали большую работу.

– Надо признать, мне за нее неплохо платят, хотя… – Маляр осекся и устремил на меня взгляд светло-голубых глаз. Первое смущение прошло, и теперь он не испытывал ни малейшей неловкости, разговаривая с джентльменом. – В некотором смысле мне платят моими собственными деньгами. Точнее, деньгами моих предков.

– Это как же?

– Видите ли, за эту работу платят из церковного фонда. Ну то есть из тех денег, которые мы получили, продав старинное серебро – после того, как нам строго-настрого приказали убрать его из церкви прочь. Был здесь один серебряный подсвечник, резной, ужас до чего красивый. Когда-то его подарил церкви мой прадед, с тем условием, чтобы в подсвечнике вечно горела свеча за упокой его души. – Работник окинул взглядом пустые ниши, а потом, словно спохватившись, понурил голову и пробормотал: – Я знаю, мы должны выполнять приказы короля Эдуарда столь же неукоснительно, как и приказы покойного короля Генриха. Простите, если мои слова показались вам дерзкими.

– Перемены зачастую даются нам нелегко, – вполголоса произнес я.

– У вас какое-то дело к нашему викарию, сэр?

Мой собеседник явно был обеспокоен тем, что пустился в излишнюю откровенность.

– Нет, я всего лишь путешественник, которому захотелось осмотреть церковь.

Во взгляде маляра вспыхнуло откровенное облегчение.

– Простите, сэр, но я должен запереть ее на ночь.

Я послушно вышел наружу. Шум, произведенный закрываемой дверью, отдался внутри гулким эхом.

Возвращаться на постоялый двор у меня не было ни малейшего желания; увидев на церковном дворе деревянную скамью, я опустился на нее, чтобы полюбоваться закатом. Наверняка старый король Генрих не одобрил бы того, что творится сейчас, размышлял я. Но вся власть в государстве ныне принадлежит герцогу Сомерсету и архиепископу Кранмеру, а они увлекают Англию по пути континентальных религиозных радикалов, подобных Цвингли и Кальвину. Хотя, разумеется, у нынешних реформ было немало сторонников, особенно в Лондоне, где в некоторых церквях алтарь был заменен простым столом. К тому же в течение последних шестнадцати лет все религиозные реформы проводились по решению властей, и одобрение народа никого не волновало. Мне вспомнилась тревога, вспыхнувшая в глазах маляра после того, как он рассказал мне про подсвечник. Мой бывший помощник Джек Барак, неисправимый циник, с равным пренебрежением относился и к церковным консерваторам, и к радикалам. «Катились бы они все к дьяволу», – заявил он, когда пару недель назад мы встретились, чтобы пропустить по стаканчику; для этого мы выбрали таверну поблизости от Тауэра, где нам вряд ли встретились бы знакомые его жены Тамазин.

Вспомнив о ней, я сокрушенно покачал головой. Я был свидетелем того, как Тамми познакомилась со своим будущим мужем, а потом в течение нескольких лет мы оставались добрыми друзьями. Когда молодые супруги потеряли первенца, я скорбел вместе с ними; когда у них родился второй ребенок, разделял их радость. Но вот уже три года, как Тамазин стала моим непримиримым врагом. На память мне пришла та жуткая ночь, когда она узнала, что ее муж получил тяжкое увечье и жизнь его висит на волоске; разумеется, она обвиняла во всем меня, ведь это я за спиной жены вовлек Барака в чрезвычайно опасную авантюру. Вспомнив, как Тамми, потрясая кулаками, с искаженным от ярости лицом, кричала: «Убирайтесь прочь и больше никогда к нам не приходите!» – я невольно затряс головой, отгоняя кошмарную картину. Конечно, отчасти я признавал свою вину, хотя Барак решительно утверждал, что, будучи взрослым мужчиной, сам несет ответственность за собственные поступки.

После того как Джек, лишившийся правой руки выше локтя, полностью поправился, Гай смастерил ему протез, крепившийся к предплечью на ремешках. Протез заканчивался металлической пластинкой, к которой был приделан короткий нож. Благодаря этому протезу Барак смог переносить кое-какие вещи под мышкой; приспособившись, он стал даже ездить верхом. Нож он использовал за столом, а также для того, чтобы управляться с ящиками и задвижками; разумеется, на опасных лондонских улицах нож этот тоже отнюдь не был лишним. Выглядела искусственная рука до крайности неуклюже, но Барак, орудуя ею, проявлял редкостную сноровку. Более того, к моему великому удивлению, он выучился писать левой рукой. Почерк у него был не слишком красивый, но чрезвычайно разборчивый.

Так как Тамазин запретила мужу иметь дело со мной, Бараку пришлось общаться с солиситорами – как уважаемыми, так и не очень, – которые подыскивали дела для барристеров, состоявших в юридической корпорации. С работой у него проблем не было, ибо, будучи моим помощником, он завоевал себе прекрасную репутацию. Ныне он сотрудничал с несколькими солиситорами, собирал улики, находил свидетелей и снимал показания, действуя, вне всякого сомнения, безотказным методом угроз и подкупов. Кроме того, Бараку удалось получить место младшего помощника судьи, и ныне он дважды в год участвовал в выездных сессиях, во время которых рассматривались гражданские и уголовные дела; в задачу подобных сессий входило также удостовериться, что магистраты неукоснительно выполняют распоряжения лорда-протектора. Обязанности Барака, помимо возни с бумагами, заключались в том, чтобы должным образом настроить присяжных и вытянуть показания из несговорчивых свидетелей. Нередко ему приходилось шататься по тавернам и прислушиваться к разговорам местных завсегдатаев, дабы узнать, какие настроения царят в том или ином городе. Барак участвовал в двух последних сессиях, которые проходили в Лондоне и в ближайших к нему графствах, а также в Норфолкской выездной сессии, проделав путь от Бакингемшира до Восточной Англии. Каждая сессия продолжалась около месяца; несмотря на то что подобная работа хорошо оплачивалась, Джек отказался участвовать в сессиях, проходящих в удаленных частях страны, так как Тамазин было отнюдь не по душе, когда супруг ее разлучался с семьей на долгое время. Предполагаю также, что вследствие увечья длительные путешествия верхом были для него слишком утомительны. Мой друг никогда не жаловался, однако, встречаясь с ним, я замечал, как он порой морщится от боли.

Помню, во время одной из наших недавних встреч Барак сказал, что работа на выездных судебных сессиях перестала ему нравиться. По его словам, местные жители испытывают страх перед облаченными в кроваво-красные мантии судьями, которые прибывают в город со всей возможной торжественностью и помпезностью.

– Уголовные процессы проходят самым неподобающим образом, – сетовал он. – Судьи ведут дело так, что у присяжных нет возможности усомниться в виновности подсудимого. С каждым разом мы отправляем на виселицу все больше и больше людей. Причина – распоряжение, что получено сверху.

– От кого? – уточнил я. – От канцлера Рича?

– Полагаю, от лорда-протектора и окружающих его оголтелых кальвинистов, желающих вырвать ростки греха с корнем.

– Когда лорд-протектор упразднил прежний Закон о государственной измене, он обещал, что впредь будет действовать более мягко и теперь настанут иные времена.

Барак сплюнул на стружки, покрывающие пол таверны.

– Как говорится, мягко стелет, да жестко спать! – усмехнулся он. – Епископ Гардинер в тюрьме, каждый, кто осмелился проповедовать, не имея на то особого распоряжения правительства, объявляется преступником. Странные у протектора представления о мягкости.

– А кто из судей будет участвовать в Норфолкской сессии этим летом?

– Рейнберд и Катчет.

– Остерегайся Рейнберда, – посоветовал я. – Он производит впечатление добродушного апатичного старикана, но на самом деле хитер и зорок, как кошка.

– Мне уже доводилось работать вместе с Катчетом, – сообщил Барак. – Он умен, но холоден и непроницаем, как камень. К тому же горячий сторонник Кальвина. Полагаю, городским палачам скучать не придется.

Солнце почти скрылось за линией горизонта; я встал со скамьи, морщась от боли в затекшей спине и ногах. Сумерки быстро сгущались, так что я едва различал тропинку.

«Если в Норфолке я увижусь с Бараком и об этом станет известно Тамазин, она, чего доброго, сочтет себя оскорбленной. Но если мы, старые друзья, в кои-то веки действительно встретимся в зале суда, то не можем же мы сделать вид, что незнакомы, – размышлял я, ощущая, как душу мою наполняет горечь. – И почему, собирая необходимые сведения, я не могу обратиться за помощью к Бараку? Никто не обладает лучшим нюхом на улики и факты, чем он».

Я невольно чертыхнулся, запнувшись о выступающий корень дуба. Внимательно глядя под ноги, я вышел из церковного двора на улицу и побрел назад, ориентируясь на освещенные окна трактира.