Текст книги "Доминион"

Гюнтер одобрительно кивнул:

– Спасибо. Вы очень распорядительны.

– Ага. Мы, англичане, тоже кое на что годимся, скажу я вам.

Остаток вечера они провели, обсуждая планы и вопросы, которые Гюнтер хотел задать Манкастеру. Немец несколько раз подчеркнул, как высоко ценит гестапо помощь Сайма. Закончили они около десяти.

– Пора домой.

Сайм встал и расправил длинные руки.

– Вас ждет жена?

Сайм замотал головой:

– Нет. Я живу в старом родительском доме. Унаследовал после смерти матери в прошлом году.

– Где это?

Сайм замялся, но потом сказал:

– Уоппинг. – Потом добавил с гордостью: – Мой отец сам купил его.

Гюнтер кивнул:

– Кем он был?

Сайм помолчал.

– Докером. Его раздавило. Ящик сорвался с крана и упал на него.

– Соболезную.

– Такое случается в порту. Ну, я-то избавлен от подобной участи.

В речи Сайма снова проявился выговор кокни. Он с вызовом посмотрел немцу в глаза.

– Мой отец был полицейским, – сказал Гюнтер. – Его тоже нет в живых, к сожалению.

Когда они подходили к двери, Сайм сказал:

– На прошлой неделе мы решили, что напали на след Черчилля, – он якобы гостил у дальнего родственника из семейства Мальборо в его йоркширском доме, это большой особняк. Но если он там и был, то ко времени нашего приезда успел скрыться. Все время переезжает с места на место.

– Ему, должно быть, под восемьдесят.

– Угу. Старый ублюдок едва ли протянет долго. А в прошлом году нам удалось выследить и подстрелить его сообщника Эрни Бевина.

Уже стоя на пороге, Сайм повернулся к Гюнтеру.

– Куча евреев мешается у нас под ногами, – сказал он. – Теперь они хотя бы знают свое место. А то привыкли повсюду совать нос.

– Да. Они – чуждый элемент.

На лице Сайма проступило выражение лукавого любопытства.

– Народ тут часто спрашивает: что вы с ними сделали? Их же были миллионы по всей Европе, правда? Копошились повсюду, как муравьи. Знаю, вы скажете, что всех переселили на восток, но до особой доходят слухи. О больших газовых камерах.

Гюнтер улыбнулся и покачал головой:

– Насколько мне известно, инспектор, все евреи живут в лагерях на территории Польши и России. Их зорко стерегут, содержат и заставляют много трудиться.

Сайм усмехнулся и подмигнул.

Когда он ушел, Гюнтер тяжело вздохнул. Сайм ему не понравился. Но инспектор оказался весьма деятельным и отлично все подготовил. Гюнтеру вспомнились его слова про евреев. Как и все в его отделе гестапо, он прекрасно знал, что произошло с депортированными на восток евреями: все умерли, отравленные газом и сожженные в огромных концентрационных лагерях в России и Польше. Некоторые лагеря, поменьше размером, уже закрылись, но другие действовали – туда отправляли евреев, отщепенцев, от которых до сих пор не избавились, а также русских военнопленных. Кое-кто из лагерного начальства вернулся на штабную работу в центральном управлении гестапо – то были проверенные, распорядительные люди, хотя многие стали пить. Но был ли иной выбор у Германии, с учетом незатихающей войны с Россией? Страна не могла отягощать себя миллионами враждебных, опасных евреев, размещенных в гетто на востоке. Однако по особому распоряжению самого Гиммлера поднимать эту тему вне кабинетов гестапо запрещалось.

Гюнтер снова поразмыслил над тем, почему он так враждебно отнесся к Сайму. Он достаточно хорошо знал себя и задался вопросом, не связана ли его антипатия со словами Гесслера, произнесенными в конце их разговора: «Если английский полицейский пронюхает что-либо о секретах, известных Манкастеру, от него следует избавиться. На месте и без промедления. С Министерством внутренних дел вопрос уладим позже». Эта фраза крутилась у него в голове всю ночь. Он был глубоко потрясен. Полицейские не должны убивать друг друга.

Глава 14

На следующее утро, в воскресенье, Дэвид вышел из дома незадолго до девяти. Предстояло добраться на метро до Уотфорда, встретиться там с Джеффом и Наталией, после чего поехать в Бирмингем. Он встал, когда Сара еще спала, надел неброский костюм, спустился, съел немного хлопьев и пару тостов. День обещал быть долгим. Ему вспомнилось, что Сара снова поедет в центр, на очередное собрание. Хоть бы с ней все было хорошо.

До поезда еще оставалось сколько-то времени, поэтому он спустился в сад и закурил сигарету. Было холодно, на траве – налет инея, небо молочно-белое. Глаза у Дэвида были воспаленными и сухими. Большую часть ночи он пролежал без сна. Дэвид признавался сам себе, что боится. Ему было известно, что он не трус, – это стало ясно во время боевых действий в Норвегии; и чтобы шпионить в офисе, тоже требовалась храбрость. Но как ни странно, хотя его поступки считались изменой, он все еще полагал, что статус государственного служащего оградит его от лишних вопросов и даже даст защиту. Теперь же предстояло нечто совсем иное, и он ощущал свою уязвимость. Дэвид посмотрел на часы. Пора идти.

Когда Дэвид приехал в Уотфорд, Наталия и Джефф уже ждали на стоянке перед большим черным «остином». Когда он подходил к машине, где-то поблизости зазвонили церковные колокола. На Наталии был белый макинтош с шарфом, из-под него выглядывал свитер. Впервые за время их знакомства на ее лице был аккуратный макияж – она выглядела как типичная представительница среднего класса, отправляющаяся с бойфрендом и его приятелем в воскресную благотворительную поездку.

– Все в порядке?

Ее манера обращения была еще более прямой и деловой, чем обычно. Дэвид буркнул в знак согласия.

– Сара поверила в историю о двоюродном деде. Когда я ушел, она еще спала.

– Не забыл захватить оба удостоверения личности? – осведомился Джефф с тяжеловесной иронией. Он тоже был одет неброско и официально.

– Да, поддельное – для клиники, настоящее – для всего остального. Хотя едва ли нас остановят, так?

– Кто может поручиться? – сказала Наталия.

Теперь Дэвид видел, что женщина тоже напряжена – быть может, даже боится.

– Днем в Мидленде ожидается туман, – заметил Джефф. – Если верить прогнозу погоды.

– Не забудьте, что, навестив вашего друга, мы поедем в Бирмингем и заглянем в его квартиру. Вдруг там найдется что-нибудь интересное для нас – например, бумаги, – сказала Наталия. – Наш человек в клинике добудет ключ.

Дэвид не ответил. Ему стало неуютно при мысли о необходимости вламываться в квартиру Фрэнка.

Они выехали на новую трассу М1: построенная по образцу немецких автобанов, она связывала Лондон с северными графствами. Наталия вела ровно, на одной скорости. Дорога была почти пустой – только немногочисленные семейные автомобили и фуры. Близ Уэлин-Гарден-Сити их обогнал военный грузовик. Задний брезентовый полог был откинут, сидевшие рядком солдаты в хаки выглядывали из кузова. Заметив женщину за рулем «остина», они стали делать неприличные жесты, потом грузовик прибавил ходу и оторвался от легковушки.

– Интересно, куда они направляются? – спросила Наталия.

– В один из армейских лагерей на севере, надо полагать, – ответил Дэвид. – Поговаривают о новой забастовке шахтеров.

Она глянула на него в зеркало:

– Вы сами были в армии в тридцать девятом – сороковом годах, как мне помнится?

– Да. В Норвегии.

– Каково это было?

Она улыбнулась, но ее взгляд оставался внимательным.

– В первые несколько месяцев ничего не происходило, и зиму я провел в лагере, в Кенте. – Он повернулся к Джеффу и заметил шутливо: – Тебе-то было хорошо, тепло и привольно в Африке.

– Окружным офицерам вроде меня не разрешали поступать в армию. А я хотел.

– Потом немцы как снег на голову обрушились на Данию и Норвегию, – продолжил Дэвид. – Наш полк послали в Намсус, это на севере Норвегии.

– Я слышала, во время той кампании был сплошной беспорядок, – заметила Наталия.

– Все кампании сорокового года были такими. – Дэвид вспомнил, как они наконец отплыли: транспорт качало на высоких крутых волнах, всех солдат укачало, потом палуба стала белой от метелей. И вот их взглядам открылась Норвегия: гигантские заснеженные пики, поднимающиеся из воды. – Прибыв и высадившись, мы тут же отправились навстречу немцам. Шли в плотных армейских шинелях, за день они промокали от пота, а ночью леденели на морозе. Стоило сойти с дороги, как сапоги целиком уходили в снег. Но мне доводилось слышать, что у солдат, которые высаживались в других местах, не было даже зимнего обмундирования.

– Немцам пришлось столкнуться с такими же трудностями, однако они попросту пробили себе дорогу, – сказал Джефф.

– Они-то готовились к нападению, а мы – нет. То же самое произошло во Франции.

Дэвиду вспоминался марш по норвежской дороге, горы, леса и снега – все такое громадное и бесконечное, что он и вообразить себе не мог. Перед мысленным взором снова возникли немецкие бомбардировщики и истребители, с ревом пикирующие на них. Истребители проносятся так низко, что можно разглядеть лица пилотов, пулеметные очереди косят колонну, люди валятся в снег, и тот окрашивается алым. Картина в квартире Наталии напомнила ему об этом.

– Немцы казались непобедимыми, – продолжил он тихо. – Я получил обморожение, и меня послали домой поправляться, а тем временем противник устроил нам такую же баню во Франции. Не представляю, как мы могли дальше сопротивляться после этого.

– Я тоже, – согласился Джефф. – Помнится, я тогда подумал: «Если мы не сдадимся, Лондон попросту сотрут бомбами с лица земли, как Роттердам или Варшаву».

Он нахмурился и виновато потупил взгляд.

– Немцев можно побеждать, – решительно заявила Наталия. – Россия это доказала. Во многих местах там даже нет линии фронта: немцы удерживают одну деревню, а партизаны – соседнюю, и от сезона к сезону все меняется. Фрицы совершенно увязли.

– Но и русские не могут побить немцев, – возразил Дэвид. – Патовая ситуация. Мне кажется, проиграет тот, у кого первым закончатся люди, – с горечью добавил он.

– К тому же есть невоенные потери, – подхватил Джефф. – Особенно если известия об эпидемиях холеры и тифа по обе стороны фронта правдивы.

Наталия мотнула головой:

– Русских больше, чем немцев. И на их стороне генерал Зима – русские лучше переносят тамошний климат. Они знают, как нужно одеваться, как выживать в лесах, какие семена и грибы можно есть.

Дэвид обдумал ее слова.

– Мне кажется, в тех местах, откуда вы приехали, тоже суровые зимы.

Наталия кивнула:

– Да, долгие зимы и много снега.

Они проехали мимо древней сельской церкви, где только что закончилась служба; тепло одетые прихожане, сбившись в кучки, переговаривались у крыльца. Краснолицый священник в белом стихаре пожимал мужчинам руки.

– Выглядят вполне довольными, – заметил Дэвид.

– Да, – согласился Джефф. – Должно быть, из паствы Хедлема.

Два года назад английская церковь раскололась – значительное меньшинство, не согласное с правительством, образовало собственную конгрегацию, подобно евангелической церкви в Германии. Однако эта община – судя по всему, вполне крепкая, – скорее всего, осталась под началом прогерманского архиепископа Хедлема.

– Вас воспитывали в англиканской вере, Джефф? – поинтересовалась Наталия.

– Мой дядя был священником. Я долго был верующим и выбрал службу, связанную с колониями, отчасти из желания помочь бедным отсталым туземцам. – Он издал свой короткий, злой смешок и провел пальцем по пшеничным усам: резкий, не терпящий возражений жест. – Мы с Дэвидом спорили по поводу религии в университете. В том, что касается меня, он оказался прав.

– Дэвид, а вас, как выходца из ирландской семьи, должны были растить в католической вере.

– С моих родителей хватило религии в Ирландии. – Он обратился к Наталии: – А как насчет вас?

– Меня воспитали лютеранкой, хотя в Словакии живут главным образом католики. Но я тоже разочаровалась в религии. Известно ли вам, что наш маленький диктатор Тисо – католический священник? Его словацкие националисты с радостью помогли Гитлеру расчленить Чехословакию, и у нас теперь есть свое католическое фашистское государство, вроде Хорватии и Испании. Наши Глинковы гвардейцы, это вроде ваших чернорубашечников, грузили евреев в вагоны, когда немцы решили депортировать их в сорок втором году.

В ее голосе звучала такая злость, какой Дэвид еще не слышал.

– Мне казалось, что Чехословакия полностью оккупирована Германией, – сказал Джефф.

– Нет. Мы – зависимое государство со своим правительством, как в Британии и во Франции.

Она отвела взгляд, сосредоточившись на дороге, пока их обгоняла маленькая спортивная машина: молодая пара выехала на воскресную прогулку.

– Вы изображаете на картинах свой родной город? – спросил Джефф.

– По большей части Братиславу, столицу Словакии, где я жила, прежде чем переехать сюда.

– А сцены боев? – задал вопрос Дэвид.

– Когда началось вторжение Гитлера в Россию, Словакия тоже отправила своих солдат. Мы стали единственной славянской страной, участвовавшей в нашествии. Правда, контингент был чисто символическим. – Женщина помедлила, потом добавила: – Мой брат воевал на Кавказском фронте. Был тяжело ранен. А позже умер.

– Мне жаль, – сказал Дэвид.

– Ирония судьбы: в тридцатые он был коммунистом. Уехал на время в Россию, полный надежд, но вернулся разочарованным. Россия стала кладбищем для его надежд, а затем и для него самого.

– А вы потом перебрались в Англию.

– Да, спустя несколько лет. И вот я здесь, – отрезала она, закрывая тему.

Проезжая по автостраде, они миновали одно из сельскохозяйственных поселений для безработных. Правительственная пропаганда трубила, что деревня является средоточием английского духа, что людям следует возвращаться к истокам. Дэвид смотрел на убогие каркасные домишки, стоявшие посреди грязи, в окружении загонов для птицы и покосившихся заборов. Похоже на городские огороды, только больше по размеру.

– Возрождаем славное средневековое прошлое, – прокомментировал Джефф со злой иронией.

Люди работали согнувшись – сажали тоненькие деревца. Измученного вида женщина в пальто и накинутом на голову шарфе шла по дорожке между лачугами и несла грязного малыша.

– И так по всей Европе, – сказала Наталия. – Поклонение селу. Суть мечты националистов. Полюбуйтесь ею.

Джефф предложил включить радио, и некоторое время они слушали «Любимое для семей в разлуке» – концерт, составленный по заявкам близких для солдат, несших службу в Индии и Адене, Малайе и Африке. После того как одна мать попросила передать привет сыну в Кении, Джефф попросил Наталию выключить приемник – программа вгоняла его в тоску.

На обед они остановились на старинном постоялом дворе, отремонтированном внутри: покрашенные черным потолочные балки, беленые стены, увешанные медными лошадиными бляхами, щит и скрещенные мечи над камином. В углу бара стоял телевизор, показывали танцоров, исполнявших моррис[12]12
   Моррис – английский народный танец, исполняемый с использованием разнообразного инвентаря (палки, мечи, жезлы, платки, гирлянды и др.). На ногах танцоры носят повязки с бубенцами.


[Закрыть]. В рабочие дни там не было отбоя от разъездных торговцев, но в то воскресенье за столиками сидели лишь несколько пожилых людей, а у стойки торчали какие-то типы, по виду – отставные военные. Дэвид пошел, чтобы принести напитки и заказать еду.

– Беда английского рабочего, – говорил один из пожилых мужчин у бара, – в том, что он, честно говоря, не любит работать. Он чертовски ленив. – Оратор ткнул пальцем в приятеля. – Решение состоит в том, чтобы связать их военной дисциплиной и устраивать сачкам отменную порку перед строем. А еще надо пристрелить нескольких митингующих тред-юнионистов, как летом сделали в Бредфорде.

– Не думаю, что дойдет до публичных порок, Ральф. Бивербрук все-таки слишком мягкотел.

– Для этого теперь есть Мосли. Он заставит бездельников работать как надо, и тогда мы по части промышленности сможем потягаться с немцами и чертовыми янки. – Он расхохотался. – Повторим?

Возвращаясь к своим, Дэвид подумал, что шутка про отстрел тред-юнионистов была расхожей среди адвокатов, приятелей отца. Теперь отстрел действительно происходил, и люди вроде этих старых завсегдатаев бара радовались этому. Они заняли столик у окна, с видом на бурые, прихваченные морозцем поля. Джефф закурил трубку.

– Я снова болтаю о жизни в Кении, – сказал он, виновато хохотнув. – Навожу скуку на бедную Наталию.

Женщина улыбнулась Джеффу, и Дэвид ощутил смутный укол ревности.

– Это не скучно, – возразила она. – Это звучит как другой мир: Африка. Прямо как райский сад.

– Там жарко и полно болезней.

– Могила Белого Человека.

– Это про Западную Африку. Но работа тяжелая. На землях племен нас было всего несколько человек, и мы управляли территорией размером с половину Уэльса. Вообще-то, управляли вожди, но с оглядкой на нас. Пока я был там, мы прокладывали дорогу. Мне казалось, что это полезная вещь, которая поможет развитию торговли, но на самом деле ее использовали только для того, чтобы переправлять черных работников в белые поселения.

Губы Джеффа плотно сжались.

– Должно быть, это очень одиноко – быть там единственным белым человеком, – проговорила Наталия.

– Да, образ жизни туземцев совсем не похож на наш. По правде говоря, они нам не доверяют. И не стоит их за это винить, как мне кажется, ведь мы просто пришли и все забрали. – Он невесело засмеялся. – Иногда я чувствовал себя среди них как человек, бредущий в темноте с тусклым фонарем.

– У нас в Министерстве доминионов часто бывают черные посетители, – сказал Дэвид. – Помнится, вскоре после прихода туда я встретился с одним южноафриканским студентом. Он застрял здесь без денег, но домой возвращаться не хотел. Я считал себя сторонником либеральных идей, но, когда этот парень пришел, я мог только сидеть и смотреть на него, настолько чужим он выглядел. А я ему, наверное, показался придурком. Он обращался ко мне на идеальном оксфордском английском. – Дэвид покачал головой. – Разумеется, сейчас африканцам и индусам запрещено учиться в Англии.

Джефф пыхнул трубкой:

– Признаться честно, я всегда радовался, встречая других белых поселенцев – ветеринаров и лесничих. И старался почаще выбираться в Найроби.

По лицу Джеффа пробежала тень, и он замолчал. До сих пор не может забыть женщину, с которой встречался там, подумал Дэвид. Хотя это было много лет назад. Странная форма привязанности, заслуживающая восхищения, но одновременно пугающая. Интересно, знает ли Наталия о прошлом Джеффа? Вполне возможно. Вероятно, ей известно о них все.

Она посмотрела ему в глаза, потом в окно.

– Зима в этом году пришла рано. Как на моей родине.

И Наталия улыбнулась своей скупой улыбкой.

Мужчины за барной стойкой, пьянея, разговаривали все громче.

– На Великой войне, если солдат отказывался вылезать из окопа и идти вперед, его тут же отдавали под трибунал, а потом ставили к стенке. Я сам видел. А почему с людьми, которые не хотят выполнять свою чертову работу, должно быть иначе?

Дэвид вспомнил слова, сказанные как-то Сарой: Великая война сделала массовую бойню обыденным делом, и это позволило Сталину и Гитлеру совершать убийства в невиданном до 1914 года масштабе. Вот почему эти старики рассуждают, как советские комиссары или офицеры СС.

Бармен прибавил звук в телевизоре. Все обернулись. Возникла заставка с вращающимся земным шаром и логотипом Би-би-си. Послышались слова диктора: «…Специальная трансляция из Министерства по делам Индии, выступление достопочтенного Эноха Пауэлла, члена парламента». Появилось аскетичное лицо Пауэлла с черными усами и пронзительными, жгучими глазами. Все воззрились на экран. Он заговорил своим звонким голосом с бирмингемским выговором, без улыбки – Пауэлл никогда не улыбался.

– Сегодня я хочу обратиться к вам по поводу важнейшего из владений империи – Индии. Все вы знаете, что там распространились мятежные настроения и терроризм. Все это затронуло даже туземные части в составе Индийской армии. Но я намерен сказать вам сегодня, что мы никогда, ни при каких обстоятельствах не сдадимся. Нам известно, что большинство индийского народа поддерживает нас, что простые люди, которым мы принесли железные дороги, ирригацию и определенное благополучие, и правители княжеств являются нашими преданными союзниками. Как и Мусульманская лига, которая страшится будущего преобладания индусов. В течение двухсот лет мы управляем Индией твердо и честно. Править ею – наше предназначение.

Министр наклонился ближе, горящие глаза на экране впивались, как казалось, в глаза каждого из зрителей.

– Вот почему, – продолжил он, – мы, по договоренности с нашими немецкими союзниками, производим набор ста тысяч солдат для усиления нашего присутствия. Скоро в Индию вернется сильная и спокойная власть. Мы не уйдем и не согласимся на компромиссы никогда. Нация, демонстрирующая такую слабость, сама восходит на свой погребальный костер. Так что будьте уверены: британское правление и британский порядок в Индии станут еще тверже.

Старики у барной стойки разразились одобрительными криками и захлопали в ладоши.

– Мы знали, что следует ожидать чего-то подобного, – пробормотал Джефф.

– Индия, – проговорила Наталия. – Черчилль перед войной тоже намеревался решительно удерживать ее, не так ли?

– Он знает, что эту битву он проиграл, – сказал Джефф.

Официантка принесла пастуший пирог, не до конца пропеченный, зато с обильной начинкой. Подкрепившись, Наталия сказала, что хотела бы размять ноги, хотя бы минут десять, – путь предстоит долгий. Джефф заявил, что для него слишком холодно и он посидит в машине. Идти было некуда, разве что прогуливаться по краю почти пустой парковки у постоялого двора, поэтому Дэвид и Наталия начали описывать круги, шагая неспешно, покуривая. Одну руку она держала в кармане. «Возможно, там у нее пушка, – подумал Дэвид. Джексон назвал ее отличным стрелком. – В кого она стреляла?» На противоположной стороне поля стояла деревня. Подобно другим, мимо которых им доводилось проезжать, дома в ней были из красного кирпича – они уже немало времени ехали по Мидлендсу.

– Скоро вы увидитесь со своим другом Фрэнком, – обратилась к нему Наталия. – Похоже, это человек с множеством проблем.

Ее тон был сочувственным.

– Иногда я удивляюсь, как Фрэнку удавалось их преодолевать.

– У моего брата тоже было много проблем, – сказала она. – Всю его жизнь. Но это не помешало правительству отправить его на войну в Россию.

– Мне жаль. Я не знал.

Она грустно улыбнулась и отвела взгляд, посмотрев на работавшего в поле фермера. Две крупные упряжные лошади тянули старинный плуг. Потом Наталия снова повернулась к нему:

– Похоже, есть люди, у которых не все в порядке, и им не всегда удается справиться с этим.

– Мне кажется, в начале жизни у Фрэнка многое пошло не так, как надо.

Женщина остановилась, глядя на лошадей:

– В моем брате было что-то странное с самого рождения. Но он имел право жить. – Она с неожиданной яростью посмотрела на Дэвида. – Право жить, как все другие.

Дэвид помолчал, потом сказал:

– Вы говорили, что ваши власти помогали грузить евреев в поезда.

– Да, это так.

Дэвид старался не упоминать о судьбе евреев. Но Наталия знала, хотя бы частично, что` произошло с ними в Европе.

– Вам известно, куда их отправляли? – спросил он.

– В точности никто не знает. Но мне кажется, в какое-то жуткое место.

– Нам тут ничего не известно. Говорят о трудовых лагерях с хорошими условиями.

Она пошла дальше.

– Перед войной у нас в Братиславе жило много евреев. У меня было несколько еврейских друзей. – (Дэвид кивнул и улыбнулся, призывая ее продолжать.) – Все происходило постепенно: ввели ограничение на профессии, затем стали отбирать у евреев предприятия. Закручивали гайки, оборот за оборотом.

– Как и здесь.

– В сорок первом году всех изгнали из Братиславы. – Голос Наталии снова стал ровным и бесстрастным, и до Дэвида начало доходить, что это стоит ей немалых усилий. – На нашей улице жила семья, отец был пекарем. Однажды утром я проснулась от звона бьющегося стекла. Выглянула в окно и увидела людей из Глинковой гвардии – это полувоенная фашистская организация. Они выгоняли обитателей дома на улицу, пинками и тычками. Потом погрузили в фургон и увезли. Некоторые из гвардейцев остались, и я слышала, как они возятся в доме: ломают вещи, охапками вытаскивают одежду и утварь. Позже мы узнали, что такое творилось по всему городу. Один из гвардейцев въехал в дом с семьей и возобновил работу пекарни, будто она всегда ему принадлежала. Фашисты в своем большинстве именно таковы – воры в поисках добычи.

Дэвид поежился:

– И никто не возмутился?

Наталия посмотрела на него с внезапной злостью:

– А как я должна была поступить в тот день? Пойти к гвардейцам и сказать, чтобы они перестали? Что бы со мной стало, как полагаете?

– Да, конечно, вы не могли ничего сделать.

– И все произошло так быстро. Кое-кто запротестовал, даже некоторые священники, что смутило Тисо. Депортации на время приостановили. Но как я слышала, потом продолжили. – Она вздохнула. – Мне так хотелось сделать что-нибудь.

– Вы не могли. Простите меня – я знаю, что вы не могли.

Наталия улыбнулась и вдруг показалась ему беззащитной.

– Не могла. Но людям надо об этом знать. Хорошо, что вам это интересно.

– Так евреев сажали на поезда?

– Это было годом позже. Нам сказали, что для них создаются трудовые лагеря в отдаленной сельской местности, но где именно – мы не знали. Люди стали забывать про них. Потом, одним прекрасным летним днем, мы с женихом совершили долгую прогулку. У него была машина, в Словакии это редкость. Мы заехали далеко. Очень далеко. – Она смотрела куда-то в пространство. – Устроили пикник на склоне горы. Помню, как из леса поблизости от нас вышли олени и стали пить из ручья. Мы наблюдали за ними. Затем устроили пеший поход. Шли по полям и лугам, любовались на горы где-то вдалеке.

Выходит, у нее был жених, подумал Дэвид. Что с ним случилось?

– Мы перевалили через высокий холм. С другой стороны от него проходила железнодорожная линия, она вела через горы в Польшу. Мы и не догадывались, что забрались так далеко. – Речь ее стала более медленной. – И там стоял поезд, посреди этого пустынного места. Наверное, где-то на путях произошла поломка. Огромный товарный поезд, вереница вагонов, стоял под солнцем. Мы ничего бы не подумали, если бы не звуки. – Наталия слегка тряхнула головой и закрыла глаза. – Во всех вагонах были крохотные вентиляционные окошки, закрытые колючей проволокой. Мы слышали, как нас окликают на идиш. Ни Густав, ни я не понимали слов, поэтому мы подошли поближе и уловили тот ужасный запах – не знаю, сколько времени ехали эти люди, но, видимо, очень долго, причем на жаре.

– Сколько их было в поезде?

– Не знаю. Сотни. Одна женщина все звала и звала нас, прося воды. Потом появились два человека в черных мундирах Глинковой гвардии, с винтовками. Вышли из-за хвоста поезда – надо думать, патрулировали с другой стороны, – замахали и закричали, приказывая убираться прочь. Мы ушли. Я боялась, что нам пошлют пулю в спину из-за того, что мы видели. Но они, вероятно, не стали причинять нам вреда из-за мундира Густава.

– Он был солдатом?

– Да, – ответила она с тихим вызовом в голосе. – Он был немцем.

Дэвид изумленно посмотрел на нее.

– Он служил в германской военной разведке, в абвере, – сказала она, неожиданно начав оправдываться. – Густав понятия не имел, что происходит, он был в невысоком чине, и увиденное потрясло его. Мы оба понимали, что если людей везут в таких условия, то многие не доедут до места назначения. – Наталия повернулась и в упор посмотрела на Дэвида. – Англичане, как и французы, очень гордятся тем, что защищают своих евреев и депортируют только иностранных. Но вот что происходит с теми, кого они депортировали.

– Господи, это ужасно.

– Знаю. – Она криво улыбнулась. – Я мало с кем делилась этой историей.

– Ее должно быть очень трудно рассказывать.

– Верно.

– Что сталось с вашим женихом?

– Я вышла за него замуж. А теперь он мертв. – Тон ее переменился, ей явно хотелось завершить беседу. Отвернувшись, она бросила окурок на асфальт и затоптала его. – А теперь пора ехать дальше. Сосредоточьтесь на своем друге Фрэнке.