Текст книги "Доминион"

Глава 16

Старый «уолсли» Сайма к десяти часам подъехал к дому Гюнтера. Они отправились в путь через час после отъезда Дэвида с компанией. Спокойные улицы предместья были почти пустыми, если не считать немногочисленных прихожан, загодя идущих на службу. День выдался холодный, пасмурный.

Встав, Гюнтер обнаружил просунутое под дверь письмо с адресом его берлинской квартиры и узнал почерк жены. Почтовый штемпель на марке поверх седой головы фюрера был крымским. Видимо, гестапо забрало почту из его ящика и передало в посольство, откуда письмо попало к нему. Определенно, его обслуживают по первому разряду.

В конверте была краткая, сухая записка недельной давности от бывшей жены. Она писала, что сын хорошо учится, выражала надежду на то, что на востоке будет достаточно безопасно и Михаэль сможет навестить отца в Берлине следующей весной. А также на то, что Гюнтер пребывает в добром здравии.

Гюнтер развернул письмо от сына и стал жадно читать.

Дорогой отец!

Надеюсь, с тобой все хорошо и твоя работа по выслеживанию плохих людей, которые вредят Германии, идет успешно. Тут становится холодно, но не так холодно, как в Берлине, и я хожу в новом пальто, которое мамочка купила мне для школы. По немецкому я успеваю, а вот по математике не очень. Я второй в классе по гимнастике. Новая семья колонистов из Бранденбурга поселилась с нами по соседству. У них маленький мальчик по имени Вильгельм, он ходит со мной в школу, и я помогаю ему найти дорогу. На прошлой неделе террористы устроили нападение на железную дорогу в Берлин, и товарный поезд сошел с рельсов. Это случилось возле Херсона. Я надеюсь, что в России выдастся суровая зима и все террористы перемрут.

Спасибо за известие, что ты послал мне к Рождеству набор с железной дорогой. Я так сильно его жду. На следующей неделе мы будем ставить елку, и я буду думать о тебе в день Рождества.

Мамочка говорит, что мне можно поехать в Берлин в следующем году. Мне бы очень хотелось.

Целую,

^{Михаэль}

Гюнтер свернул письмо и положил на кофейный столик, не отрывая от листка руку. Сын, единственный близкий родственник, который у него остался, оказался так далеко.

Сидевший за рулем Сайм говорил мало, но на лице его был намек на ухмылку, озадачивший Гюнтера. Еще инспектор нервничал и курил одну сигарету за другой. Когда машина подъезжала к дальним окраинам города, он сказал:

– Я думал, мы увидим кое-что по дороге, но, похоже, веселье еще не началось.

– Что вы имеете в виду? – спросил Гюнтер, стараясь, чтобы в его голосе не звучала досада.

– Я слышал об этом, когда брал машину. Сегодня утром всех евреев в стране будут перемещать, переселять в специальные лагеря. Задействованы все: особая служба, вспомогательные, регулярная полиция, даже армия. – (Гюнтер воззрился на Сайма, раздраженный его самодовольным тоном.) – Планы были составлены много лет назад, мы полагали, что рано или поздно правительство уступит давлению немцев. И это произошло чертовски вовремя, насколько я могу судить.

– Я об этом не знал.

Гюнтер нахмурился. Значит, вот что Гесслер имел в виду, говоря, что у полиции хватит других забот.

– И никто не знает. – Сайм улыбнулся, явно довольный тем, что он осведомлен, а немец – нет. – Очевидно, Бивербрук и Гиммлер согласовали последние детали в Берлине. Сегодня по телевидению выступит Мосли.

– И что это за лагеря, в которые будут переселять евреев?

– Поначалу свезут в казармы, на закрытые заводы и футбольные стадионы. А затем, судя по всему, переправят куда-то еще. – Он с усмешкой глянул на Гюнтера. – Может, мы передадим их вам.

Гюнтер медленно кивнул. Это был серьезный шаг в сторону сближения с Германией. По его предположениям, такую цену Британии пришлось заплатить за экономические привилегии и право набрать больше войск для империи. И естественно, с вхождением в кабинет приверженцев Мосли наверху появилось больше желающих избавиться от евреев.

– Как думаете, будут протесты? – спросил он.

Сайм топнул ногой по полу машины.

– Если будут, мы с ними разберемся. Но суть идеи в том, что все происходит неожиданно, в воскресенье утром, когда люди сидят по домам, кроме всяких там церковников. Если кто-нибудь пискнет, мы мигом заткнем им рот.

– Мои поздравления, – сказал Гюнтер. – Это беспокоило нас – присутствие чуждого элемента внутри Британии, нашего важнейшего союзника. Может, и французы теперь избавятся от своих евреев, – задумчиво добавил он, вспомнив об остановке Бивербрука в Париже по пути в Берлин.

– Порты всегда кишели евреями и иностранцами, – заметил Сайм. – Я всегда ненавидел их, почти всех. Отец тоже.

Глаза инспектора блестели. Он выглядел возбужденным, деятельным.

– И поэтому вы присоединились к фашистам?

– Да. Я вступил в партию в тридцать четвертом, когда был еще курсантом полицейской школы. Лишь очень немногие в ист-эндской полиции поддерживали Мосли. После Берлинского договора партийный билет стал подспорьем в продвижении по служебной лестнице. Сейчас, с Мосли в Министерстве внутренних дел, тем более.

– В Германии то же самое. Если ты Alter Kämpfer, старый боец, это способствует служебному росту.

Сайм посмотрел на него:

– Вы член нацистской партии?

– С тридцатого года. Я тоже был молод.

– Это помогло мне поступить в особую службу, затем стать инспектором. Теперь у меня за плечами уже пара расследований – вывожу сторонников Сопротивления на чистую воду.

– Уверен, что ваши способности тоже сыграли не последнюю роль.

– Беда в том, что в наши дни, с этой бесконечной депрессией, слишком много идиотов симпатизируют оппозиции. Вот бы нам добраться до Черчилля.

Гюнтер смотрел на почти пустую автостраду, на тихую, скованную холодом сельскую местность.

– Мне кажется, вы в Англии слишком запустили ситуацию, слишком часто прибегали к полумерам. Мы с самого начала согнули в дугу всех врагов, твердой рукой взяли власть. Если совершаешь революцию, нужно действовать решительно и быстро.

Сайм насупился и сделал очередную затяжку:

– Мы так не могли. Помните, вы ведь позволили нам сохранить так называемые демократические традиции, закрепив этот пункт в договоре.

– Да.

Гюнтер кивнул в знак согласия. Тогда это казалось самым простым способом закончить войну.

– Потребовалось двенадцать лет, чтобы разобраться со всем этим. До пятидесятого года мы мирились с существованием оппозиции. Но теперь взялись за дело всерьез, и враги дают сдачи. У нас тут, видите ли, нет немецкого пиетета перед властью, – добавил он с сарказмом. – Но мы их задавим. Это последняя кампания.

Гюнтер мысленно усомнился в том, что им это удастся. Британия так долго шла по пути ослабления и разложения.

– Я подумываю попросить о переводе на север, – продолжил Сайм. – Там сейчас служат много лондонских ребят. Сверхурочные хорошие, да и не заскучаешь. В Шотландию, быть может. Знаете, мы вооружили часть шотландских националистов и натравили их на забастовщиков в Глазго. У них всегда имелось профашистское крыло, сопротивлявшееся призыву шотландцев в тридцать девятом году, и нам удалось расколоть партию, избавившись от этих путаников-либералов и левых. – Он улыбнулся Гюнтеру. – Мы научились этому у вас: поднимать местных националистов на борьбу с красными. Сулим им взамен кое-какие выгоды. – Сайм расхохотался. – Бивербрук обещал вернуть в Шотландию Скунский камень, глыбу песчаника, которую шотландские короли подкладывали под свой трон. А еще поставить дорожные указатели на гэльском и со временем ввести что-то вроде гомруля.

– Да. Мы использовали фламандцев и бретонцев. Предложили им крохи в обмен на войну с красными. А хорватов напустили на сербов, они оказались очень ценным приобретением. Полезная тактика. Что до Скунского камня, то не стоит недооценивать значение древних символов для нации. У рейхсфюрера Гиммлера есть целая организация под названием «Аненербе», выясняющая происхождение арийской расы. – В голосе Гюнтера прорезался энтузиазм, эта тема интересовала его. – Недавно мы обнаружили очевидные изображения свастики в польских пещерах, а значит, арийцы жили там раньше всех. Это часть нашего древнего наследия.

– Правда? – Сайм не был впечатлен. – Драться с красными на севере – вот чего я хочу, вот что буду делать с восторгом. Ирландцы обещали нам помощь – ну, знаете, люди Де Валеры. Заслать шпионов к тамошним ирландцам, среди которых полно красных. Но взамен они хотели получить Северную Ирландию, поэтому мы отказались. Ольстерские юнионисты нам такого бы не простили.

– Да, – согласился Гюнтер. – Де Валера предлагал свои услуги Германии на тех же условиях. Но мы не хотели вмешиваться в национальный конфликт вроде ирландского.

«Буду делать с восторгом», – с неудовольствием повторил он про себя слова Сайма. В нацистской партии Германии тоже хватало людей, примерно так же говоривших о вещах, которыми им хотелось бы заняться. Такие люди всегда вызывали у него беспокойство – им не хватало дисциплины и сосредоточенности. Впрочем, Сайм выглядел вполне целеустремленным.

– Чем вы сейчас занимаетесь в Германии, раз никаких баламутов не осталось?

– О, такие всегда найдутся. Я занят, Уильям, розыском евреев и людей, которые их укрывают. Их осталось очень мало. Сколько-то есть в Польше.

– Выходит, есть еще возможность для действий?

– Действие – это не то, к чему я стремлюсь, – важно заявил Гюнтер. – Мы стараемся сделать Европу безопасной для следующих поколений, Уильям, избавить ее от еврейско-большевистской раковой опухоли. Нам следует проявлять серьезность, предельную серьезность.

Сайм не ответил, и Гюнтер сообразил, что его слова прозвучали очень высокопарно. С минуту висела тишина, потом немец спросил:

– У вас в Лондоне есть семья?

– Ничего, что стоило бы принимать в расчет. Я был помолвлен пару лет назад, но девушка отказалась. Сказала, что у меня есть время только на работу и чернорубашечников, а на нее не остается.

Гюнтер грустно улыбнулся:

– От меня ушла жена по той же причине. Увезла моего сына в Крым.

– Мне жаль. – Сайм с сочувствием посмотрел на него. – Это жестоко.

– Женщинам не понять, какой груз ответственности приходится нести мужчинам в наши дни.

– Тут вы правы. Героическое поколение, да?

– Поколение, которое обязано принести в жертву все.

Гюнтер смотрел в окно. Пошел мокрый, льдистый снег.

Доктор Уилсон сидел за столом, сплетя пальцы, и неодобрительно смотрел на двух полицейских. Когда они подъезжали по мокрому снегу к психиатрической лечебнице, Гюнтера впечатлили аккуратные садики и величественный фасад, но, оказавшись внутри, он пришел в ужас: переполненные отделения, ничего не выражавшие или безумные лица. И порадовался, что в Германии такого больше нет.

Их проводили в кабинет доктора Уилсона. Сайм представил себя как инспектора особой службы, а Гюнтера как своего сержанта. Пухлый маленький мозгоправ небрежно указал им на кресла, а сам уселся за стол с важным, но одновременно обеспокоенным видом.

– Мне кажется невероятным, чтобы доктор Манкастер мог быть вовлечен в политическую деятельность, – сказал он.

– К ней зачастую бывают причастны именно те, сэр, на кого меньше всего подумаешь, – ответил Сайм с кривой усмешкой.

– Вы не понимаете. – Уилсон еще сильнее насупил брови. – Он всего боится, ищет спасения в тишине и рутине. И я не хочу, чтобы эту рутину нарушили.

Уилсон сосредоточил внимание на Сайме, а на Гюнтера почти не глядел, явно считая его заурядным пожилым служакой, на что и рассчитывал немец.

– Я попросил бы вас обращаться с доктором Манкастером осторожно, – продолжил Уилсон. – Если вы спровоцируете новую вспышку, я снимаю с себя ответственность. В прошлый раз, как известно, серьезно пострадал один человек.

– Я буду обращаться с ним ласково, обещаю, – стал увещевать его Сайм. – Мне лишь хочется составить впечатление о нем. Скажу ему, что недавно назначен в округ, принял его дело и поэтому намерен поговорить с ним. Вполне вероятно, что вы правы: пациент не вовлечен в политику и нет нужды прямо спрашивать его об этом. Нам просто хочется распутать все узелки.

Уилсон покачал головой:

– Весьма необычно, когда такого человека, как доктор Манкастер, обладателя ученой степени, помещают в общее отделение. Мы бы переселили его в «частную виллу», если бы имелся доступ к его деньгам. Я отвечаю за него и хочу присутствовать при допросе.

Сайм дернул подбородком:

– Это невозможно, сэр. Обещаю, я постараюсь его не тревожить. Всего лишь несколько вопросов. А если вы недовольны, – добавил он, – то всегда можете позвонить в Лондон.

Уилсон поджал губы, но не ответил. Сайм показал себя молодцом, отметил Гюнтер. Подобно большинству людей, Уилсон боялся проблем с Министерством внутренних дел.

Послышался стук в дверь, вошел средних лет санитар. Он держал за руку щуплого мужчину с почти наголо остриженной головой, в мешковатой больничной пижаме. Если не считать оттопыренных ушей, лицо Манкастера, с большими глазами и крупным ртом, выглядело симпатичным, но оно было перекошено от страха, пока пациент глядел на Уилсона, Гюнтера и Сайма. Сайм встал и ободрительно улыбнулся.

– Фрэнк, – вкрадчиво произнес доктор Уилсон, – эти люди из полиции. Вот инспектор Сайм, которому передали дело вашего брата.

Манкастер отпрянул. Санитар крепче сжал его руку:

– Полегче, Манкастер, полегче.

Он проводил его к креслу и усадил.

– Мы оставим вас на несколько минут с этими полицейскими, Фрэнк, – продолжил Уилсон. – Все в порядке, они просто хотят задать несколько вопросов. – Врач посмотрел на санитара. – Подождите за дверью, Эдвардс.

Бросив последний строгий взгляд на Сайма, Уилсон вышел из кабинета. Санитар последовал за ним.

Манкастер сидел в кресле, вцепившись в деревянные подлокотники, грудь его быстро поднималась и опадала. Такое впечатление, подумалось Гюнтеру, будто он уже оказался в штаб-квартире гестапо. Он заметил, что правая рука у Манкастера покалечена. Гюнтер улыбнулся ему, тот улыбнулся в ответ, скорчив жуткую гримасу. Сайм достал из кармана блокнот, полистал его, затем произнес дружелюбным, обезоруживающим тоном:

– Как уже сказал доктор, меня только что перевели из Лондона, и я принял дело о падении из окна вашего брата. Как я понял, он не захотел выдвигать обвинение. Но понимаете, дело до сих пор не закрыто. Мне хотелось бы уточнить кое-какие подробности. Нападение получилось весьма опасным, не так ли, Фрэнк? Ничего, если я буду называть вас Фрэнком?

Манкастер кивнул:

– Я… я понимаю, что это было опасно, но на самом деле произошел несчастный случай.

Гюнтер обратил внимание, что его большие карие глаза смотрят настороженно, – в них читалось нечто большее, чем страх. Взгляд, который Манкастер беспрестанно переводил с него на Сайма, был расчетливым.

– Так или иначе, это считается нападением. Вы ведь вытолкнули его в окно. Если бы обвинение выдвинули, вас бы ждала тюрьма. Но мы этого не хотим, разумеется, – успокаивающе добавил Сайм, затем улыбнулся. – Вот если бы он вас спровоцировал, происшествие можно было трактовать как случай самообороны. Мы могли бы даже заключить, что его не стоит расследовать.

Сайм положил ногу на ногу и стал покачивать ступней. Гюнтер предпочел бы, чтобы он сидел спокойно.

– Ну же, давайте, – проговорил Сайм. – Расскажите нам, что произошло тем вечером. Как понимаю, раньше вы были не в состоянии спокойно все изложить, но теперь чувствуете себя лучше, да?

Манкастер уткнул взгляд в пол.

– Наша мать умерла, – сказал он тихо. – Эдгар приехал на похороны. Мы с ним никогда особо не ладили, к тому же Эдгар… как бы сказать, налег на бутылку. Между нами произошла ссора, он ее начал, и я его толкнул. Он зашатался и выпал через окно. Это был несчастный случай. Он сильно выпил и не держался на ногах, а рама была гнилая.

«Тарабанит как заклинание», – подумал Гюнтер.

Сайм наклонился вперед.

– Но что такого сделал ваш брат, из-за чего вы вышли из себя? – спросил он. – Видимо, что-то серьезное, ведь вы, кажется, неагрессивны и приводов в полицию у вас нет, насколько мне известно.

– Это было семейное дело, – быстро ответил Манкастер. – Личное.

На его лице снова появилась все та же странная ухмылка.

Сайм заглянул в блокнот:

– Ваш брат живет в Калифорнии, так? Вы навещали его когда-нибудь?

– Нет.

Манкастер бросил взгляд на больную руку.

– Что с ней случилось, с вашей рукой? – спросил Сайм.

– Несчастный случай в школе. Я упал на шипы моей спортивной туфли.

Говоря это, Манкастер смотрел в сторону, и Гюнтер решил, что он лжет.

– Как вы полагаете, ваш брат не хочет отвечать доктору Уилсону из-за этой размолвки? – сказал Сайм. – Я слышал, что доктор не может связаться с ним. Быть может, брат отдает себе отчет, что спровоцировал вас?

Манкастер сразу ухватился за идею:

– Да-да. Думаю, так и есть.

– Как я понимаю, ваш брат – ученый, как и вы.

Здоровая рука Манкастера сжалась в кулак.

– Нет. Он не такой, как я.

– Преподаватель физики, профессор. Звучит внушительно. Впрочем, я профан в таких вопросах.

– Мне неизвестно, чем занимается Эдгар, – быстро проговорил Манкастер. – До смерти мамы мы с ним не виделись много лет.

– Как мне представляется, вполне естественно, когда двое ученых говорят о своей работе, – надавил Сайм.

– Я всего лишь научный сотрудник. – Снова та же странная ухмылка. – По его мнению, я не достоин обсуждать такие темы.

Сайм поразмыслил над ответом Фрэнка, потом бросил взгляд на Гюнтера:

– Сдается мне, сержант, что тут непременно присутствует элемент провокации.

– Да, – согласился Гюнтер и увидел проблеск надежды в глазах Манкастера. Ему часто доводилось видеть подобные взгляды во время допросов: отчаявшиеся люди хватаются за любую протянутую тобой соломинку, стоит им посулить, что их не обвинят. Он чувствовал жалость к этому ничтожному человечку, как жалел берлинскую семью, укрывавшую евреев.

– Мистера Манкастера освободят, если он вылечится? – спросил немец у Сайма, стараясь говорить без акцента.

– Возможно. – Сайм посмотрел на Манкастера. – Что вы будете делать, Фрэнк, если вас выпустят?

Манкастер пожал плечами:

– Не знаю. Не знаю, возьмут ли меня обратно в университет.

– Есть ли семья, которая может позаботиться о вас?

– Нет. – Последовала короткая пауза, потом Манкастер сказал: – Я не знаю, можно ли что-нибудь для меня сделать.

– Ну, мы еще раз рассмотрим ваше дело. А вы пока останетесь здесь, – непринужденно бросил Сайм. – В мире неспокойно, вспыхивают забастовки и все такое – может, вам тут лучше, а?

– Я не знаю.

– Видимо, после происшествия с братом вы кричали что-то про конец света. Так говорится в полицейском рапорте.

– Я не помню, что говорил.

Большие глаза Манкастера сузились. Сайм поглядел на Гюнтера, тот кивнул, и оба встали.

– Что ж, как вижу, вам пришлось несладко, – сочувственно сказал Сайм. – Думаю, нам пора, сержант. Хватит доставлять волнения этому бедняге.

Гюнтер согласно кивнул, потом обратился к Манкастеру:

– Возможно, нам понадобится еще поговорить с вами, но не беспокойтесь, все выяснится.

Сайм подошел к двери, кликнул санитара и подождал, пока Манкастера не уведут. На пороге Фрэнк обернулся и на миг встретился взглядом с Гюнтером. Гюнтер еще раз отметил про себя, насколько внимательно он смотрит: как умный, рассудительный человек, который старается преодолеть парализующий страх. Санитар сказал, что доктор Уилсон скоро придет. Гюнтер задумчиво опустился в кресло.

– Достаточно увидели? – осведомился Сайм.

– Достаточно, чтобы понять: он что-то скрывает.

– Мне тоже так кажется. Но вряд ли он связан с Сопротивлением. Тут Уилсон прав: его пациент ведет себя так, словно боится собственной тени.

– Может, он сам и не политический, но покрывает кого-нибудь из них.

– Как насчет его брата? Фрэнк ведь рассказал нам не все, так?

Гюнтер ушел от прямого ответа.

– Его квартира в Бирмингеме. Кто-нибудь появлялся в ней с тех пор, как вызвали полицию?

– Нет, если верить досье. Домовладельца обязали поменять окно.

Гюнтер опустил подбородок на сцепленные пальцы.

– Пожалуй, теперь мне хотелось бы взглянуть на квартиру. Можем мы воспользоваться услугами обещанного слесаря?

– У бирмингемского отделения особой службы есть список слесарей, готовых отпереть дверь, не задавая лишних вопросов, – сказал Сайм и похлопал по папке. – Поедем навестим местного суперинтенданта, с которым мы на связи. Это хороший фашист. Хотя сейчас у него хватает хлопот с евреями.

– Спасибо. – Гюнтер кивнул. – Приступим. Давайте закинем нашу сеть в воду.

– Нашу что?

– Это из Библии. Меня воспитали в лютеранстве.

– У моего отца не было времени на религию.

Гюнтер пожал плечами:

– Библия – это как минимум великое литературное произведение.

Сайм пристально посмотрел на него:

– Что дальше? После того, как осмотрим квартиру?

– Думаю, придется выведать у Манкастера все, что он утаивает. Лучше не здесь. Я бы предпочел перевезти его в Сенат-хаус.

– Примените к нему все приемы гестапо?

Гюнтер склонил голову:

– Полагаю, достаточно просто доставить его туда.

– Этому доктору Уилсону не понравится, если вы решите играть на его поле. И закон на его стороне.

Гюнтер внимательно посмотрел на инспектора:

– Доктор Уилсон не должен знать об участии немцев. Если люди в моем посольстве согласятся со мной, то снова переговорят с Министерством внутренних дел, и там надавят на врача.

Сайм уперся в него тяжелым взглядом:

– Что тут происходит?

Гюнтер улыбнулся:

– Я могу только еще раз повторить, что мы очень благодарны вам за помощь. Вы показали себя настоящим другом. – Он со значением посмотрел на Сайма. – Наша благодарность способна облегчить перевод, которого вы жаждете. – Его тон сделался резким. – Доктор Уилсон скоро придет. Попросите передать пациенту, что мы полностью удовлетворены услышанным.

Гюнтер посмотрел в окно. Снег перестал падать, зато опустился серый туман, окутав землю.

– Только посмотрите, – сказал он. – Пора нам отправляться в Бирмингем.

Сайм рассмеялся:

– Вы бы видели наши лондонские туманы. А этот – пустяк.