Текст книги "Экспертиза. Роман"

– Я думал, он улетел, – с трудом проговорил я, и голос мой был похож на хрип.

– Вы исходили из ошибочных представлений? – спросил он без малейшего сочувствия. Как он может так говорить?! Я не ответил, а только покивал головой, потому что в горле тоже стоял комок. – Что вы сделали после?

– Начал действовать, – сказал я, сглотнув.

– У вас была какая-нибудь конкретная цель? Прогнать, напугать, наказать или сразу убить?

– Об этом я вообще не думал. У меня было единственное средство, и я его применил.

– Как они реагировали?

– Что?! – Вопрос показался мне диким. – Реагировали?! – воскликнул я. – Да они умирали! Корчились и умирали! Вот как они реагировали!

– Вас это удовлетворило?

– Полностью.

– По-вашему, вы бы могли остановиться раньше, дать им, например, уйти? Ведь они, если помните, пытались, но из-за дезориентации, вызванной инфразвуковой волной, не смогли этого сделать физически и даже столкнулись головами перед смертью. Вы не дали им ни малейшего шанса. При этом вы находились в слушанке, и очевидно, она разрывалась от потока страха и желания убраться с острова поскорее. – Может, я бы и поспорил, но обстоятельства смерти Парсека окончательно прибили меня. Ничего не хотелось: ни спорить, ни что-то доказывать. Конечно же, я бы не дал им уйти. Даже, если бы услышал сквозь упоение происходящим, о чем там в истерике трещала шапка. – Вы сообщили очередные тезисы, – продолжил он, – опять же позволю себе процитировать. – Я сжался, потому что примерно помнил, о чем орал. Меж тем он не останавливался: – «Какие еще будут пожелания?» спросили вы у погибших. – И в этот раз его голос не звучал нейтрально. – «Я самый главный человек на Земле!» крикнули вы, нагнувшись над телом. Затем добавили «Убирайтесь отсюда, все должно быть, как я сказал». Затем была красноречивая сцена с кулаками в небо. Затем у вас был припадок хохота. Не вполне человеческого. Показать вам?

– Нет, нет… – снова ответил я. – Я помню.

– После вы прокричали «я ваш судья» и после паузы «и палач!» Далее нечленораздельно. Я разобрал только «смерть иноверцам», потом вы сорвали голос. У меня сложилось ощущение, что вы высказали этим трупам все, что не высказали за всю свою жизнь. Невероятно, что это так долго сидело в вас. Как вы сами теперь можете все это объяснить? – Пожалуй, это была его первая оценка. Либо разговор приближался к концу, либо он действительно впечатлился увиденным.

– Что сказать… инспектор, – произнес я, опустив голову. – Конечно, это был театр. Не знаю, как объяснить. Может быть, у меня что-то с головой? Недаром, иногда она так сильно болит. И эти образы, с которыми я общаюсь… Я болен, да?

– Вы чувствовали эйфорию? – спросил он.

– Наверно, – сказал я.

– Хотели бы это повторить?

– Пожалуй, нет.

– Что вы имели в виду под «иноверцами»?

– Бывнють, – сказал я, прекрасно осознавая, что сейчас будет. Но я не мог иначе. И тут же получил удар. Не сильный. Я дернулся и свалился на песок. Очень неприятно. Теперь я знаю, как это. Действительно противно. Второй раз не захочется. Наверно он специально сразу бьет сильно, чтобы отбить любое желание повторять ошибки. – Больно! – подтвердил я, лежа. Вставать почему-то не хотелось.

– Да, – спокойно сказал инспектор, щурясь на солнце. – Некоторые привыкают так, что просят еще. – Шокеристы! Я слышал о них… – Как вы думаете, – добавил он, как ни в чем не бывало, – ваши жертвы тоже считали вас иноверцем?

– Мне кажется, они не знают таких слов, – ответил я медленно, стараясь не заикаться. – Что они могут знать о вере? Их вера – вещи, взаимопризнание и принадлежность к группе. Им не до меня. Не до свободы. Это волчата. Как не корми, все равно покусают.

– Но есть же что-то общее? Что могло бы вас объединить? Вы сосредоточились на различиях, но не сделали ни единой попытки увидеть общность. Почему, как вы думаете? Даже они, между делом, попросили у вас мяч. Кто научил вас видеть исключительно различия? Почему вы рассматриваете различия только с точки зрения превосходства одного над другим? Почему вы один? – Он задал столько вопросов, что, по-моему, ответил на них сам.

– Вы правы, – сказал я, поднимаясь и морщась оттого, что боялся получить еще раз. – Все это очень гуманно, но, допустим, я неоднократно поискал общность и получил в ответ пару плевков в физиономию. Хватит ли меня на всю жизнь, как считаете? Или в какой-то момент поиски общности прекратятся?

– Мы рассматриваем конкретное дело, – ответил он, и, кажется, это был его первый ответ! – Пусть вы повели себя так впервые, но это тем более не означает, что вы не будете поступать так и впредь. В этом вопросе меня интересует будущее, а не прошлое.

– А я вам расскажу про будущее, – сказал я, осмелев. – Я сторонник политики сегрегации. Бараны должны жить среди баранов. Они прекрасно фильтруются и группируются по потребительским критериям.

– Это утопия, – сказал он спокойно.

– Это моя работа! – взвизгнул я.

– Какой, говорите, у вас горизонт? – спросил он.

– Год… но это ничего не значит…

– Вот, вашего фильтра на год и хватит. Не больше. – Внезапно он быстро пошел к кабине, вынес оттуда части шкиза, положил на песок, потом достал бас, принес его к дереву и аккуратно прислонил. – Есть какие-нибудь вопросы по трафику? – спросил он.

– Нет, – покачал головой я.

– Он доступен, так что можете как-нибудь просмотреть на холодную голову. Проектор я конфискую. Мне еще нужно провести разговор с вашим доверителем. После вынесу решение.

– Инспектор! – крикнул я. Он обернулся. – Прошу вас… вы можете добавить что-нибудь лично от себя?

– Лично от себя, – повторил он, словно предваряя новую главу: – Как действующий эксперт, вы наверно знаете, насколько предсказуем в своих действиях человек? – Он заговорил так расслабленно, будто был уже где-то далеко, а обо мне напрочь забыл. – Сложность образуют обстоятельства, в которые мы попадаем. И это проблема. Тем не менее, крайне редко кому-то удается выйти за рамки собственной неизбежности. Вам это не удалось. Хотя, наверно, вы и старались. – Тут он даже усмехнулся. Видимо, мои старания не казались ему откровением. – Если отбросить средства и антураж, ваше поведение можно назвать абсолютно типовым, даже примитивным.

– Примитивным… – повторил я.

– Есть известная аналогия, – сказал он, отправляясь взглядом куда-то в закрома своего опыта. – Потухший вулкан с озером в кратере. Слышали? Каждый имеет в себе такой сосуд, а то и несколько, и до поры до времени копит там воду. Когда сосуд переполняется, вода, переливается через край и, размывая стенки, рушится вниз. Это модель эволюции неизбежности. В вашем случае подобным образом гордыня лавинно переросла в гнев. – Он помолчал, словно раздумывая, продолжать ли углубляться в тему. – Это стандарт. Сначала придумываются правила обособления, а затем на тех, кто им противоречит, обрушивается месть за то, что у вас ничего не получилось в их мире. На самом деле, людей бессмысленно убивать. Напрасная трата времени. Знаете, смерть – апофеоз неизбежности. Глупо использовать ее, чтобы пытаться изменить мир. Наоборот, он будет только крепнуть в том виде, от которого вы своими жертвами хотели его избавить. – Он снова умолк, разглядывая ботинки. – Мне кажется, будет совсем несложно заложить исходные данные по вашему делу в синтетику. Думаю, проблем с картой ущемления не возникнет. Так что бункер вам не грозит.

– Ущемления? – переспросил я.

– Конечно, – ответил он. Неизбежность материализована в мозгу. Вам будет доступна эта карта, сможете сами определить, что в ней наследственное, что наживное. Для меня это не так важно. В любом случае, механизм уничтожения легко локализуется ущемлением. Ваших данных точно хватит. Вам даже голову брить не придется. Ничего не почувствуете, просто, в схожей ситуации поведете себя иначе. Это в части предотвращения рецидивов. Ну, а в части наказания, получите, конечно, ограничение ареала и сколько-то лет каторги. Покрутите педали в аду на благо человечества. – Заходя в кабину, он добавил: – До решения вы блокированы. Я не стал ограничивать зону – все равно здесь остров. Только далеко не заплывайте! Плохо, когда шокер бьет в воду. – Он огляделся вокруг, словно ему было жаль покидать такое красивое место, вошел в кабину и тронулся дальше.

– Связь! – заорал я, вскакивая. – Скажите Олле, пусть включит связь! – и замахал руками. Не знаю, что он там услышал. Наверно, ничего. Второй раз зарубил меня по полной. А что будет в третий? Убьет?! – Потом я взял бас, присел на дерево, чуть подергал струны. Шокер висел в паре метров над головой. «Ты теперь мой новый друг? – спросил я. – Извини, не смогу для тебя сыграть. Так что, пожалуйста, не аплодируй раньше времени…»

Эксплозия

Я долго всматривался вдаль и не мог понять, что там такое. Опять что-то черное. Сколько уже их было, этих бесполезных черных точек на горизонте: инспектор в кабине, Супрем под парусом, Супрем пешком, Ева на песке, Олле на песке, кабина на воде – кто следующий? Кто еще желает поучить меня жизни? Кого несет попутным ветром? С этой штукой над головой испытываешь одно только раздражение. Даже не знаю, можно ли теперь ругаться. Инспектор-то уехал. Надо бы проверить, как без него, но, честно говоря, страшновато. Рекликнет ведь, не успеешь ахнуть. Интересно, если двинуть по ней палкой, долбанет в ответ? Будет весело. Вообще-то, сначала я здорово грустил. Все-таки, не убийца, а тут такое дело. Потом, понял: виноватых и без меня достаточно. Система виновата! Слядская система вынуждает подчищать за нею дерьмо. И Олле вместе с нею. Я – жертва системы! Я – жертва событий, а не эти трое. Им еще повезло. Не надо мыкаться остаток жизни где попало. Мне теперь хуже всех. Лучше бы я и себя угробил. Ведь я совсем никому не нужен… Пятнадцать лет каждодневной принзятины вокруг слядских летающих железок и вот тебе награда. Ущемление! Меня и так все пятнадцать лет щемили! Куда же еще? Что там ущемлять? Мало того, я еще и «заблокирован». Мог ли предположить такое в детстве, когда бродил по сен-хунгерскому лесу или счастливо выходил из леса на море? Неужели неизбежность нарисовалась еще тогда? Здесь ведь дело не в минутном помешательстве. Заживу теперь в усеченном мире. Какие-то дорожки в мозгу заблокируют. Может, так оно и лучше? Больше никого не убью. Тоже неизбежность? Не надо было никого убивать. Все то же самое, только путь короче. Неизбежность – всегда абсолютная потеря времени. И я его потерял. Потратил впустую. А ведь хотел совсем другого. Эти, еще, слова инспектора – они меня особо задели. О том, что людей бессмысленно убивать. Как будто раньше не знал. О том, что смерть – апофеоз неизбежности. Ужасно, что он высказал это не как откровение, а как давно известную истину. Он, повидавший кучу трупов и подонков, выносивший все возможные вердикты, включая смерть, бункер, ущемление… Я для него часть бесполезного мира, мусор, который приходится разгребать. Только недавно казалось, что надо разгрести мусор в своем мире, а сам оказался мусором в чужом. Наверно, я вел себя как человек без будущего. Если бы у меня было будущее, стал бы я его разбивать? Неизбежность состоит в неспособности его увидеть? Теперь, если следовать теории шариков, мой выбор расширится, но я не смогу реализовать его? Где, где этот выбор? Покажите мне. Я хочу убедиться в том, что он не подлежит реализации! Дайте мне выбор!! Откровенно говоря, все это – беспросветная чушь. Что толку от теорий, если результат предопределен? Бывнють все равно обрушит систему ровно также, как когда-то варвары прошлись по Римской империи. Корми ее, не корми – все бесполезно. Система разрушается изнутри. Чуть пни снаружи – и развалится. А Олле пожмет плечами, глядя на горы трупов. А Супрем напишет «Искажение системы». Что, все-таки, там такое на горизонте? Оно, вообще, движется? А еще я просмотрел трафик. Сначала не хотел – ясно, что ничего хорошего не увидишь. Потом решился. Снаружи все совсем не так выглядит. Мне казалось, я герой, мученник, да кто угодно, но только не урод. Ошибся. Полный урод! Видимо, инспектор видел еще больших уродов, поэтому был со мною вежлив. Я не видел. Я был бы с собою груб. Может быть, даже, жесток. Всему есть предел, знаете ли. Особенно, когда орешь, что ты – самый главный человек на Земле. Надеюсь, после ущемления таких мыслей больше не возникнет. Они, не скрою, иногда мешают. Но главное, со стороны я совсем не показался себе «самым главным человеком». Я не знал, как бы это могло выглядеть, но то что увидел – было точно не оно. Если бы там был не я, а кто посторонний, а я бы случайно увидел это безумие – честно не знаю, что бы почувствовал. Мне захотелось бы явиться к нему самолично и раскроить поленом башку. Не из чувства мести, а просто, чтобы посмотреть, что за дерьмо из нее вытечет. Ну и заодно, конечно, объяснить, что так вести себя не следует. Хотя бы потому, что есть на Земле человек поглавней, чем он. То есть, это я. Но там и был я! То есть, я бы явился сам к себе, чтобы наказать самого себя за то, что взял на себя слишком много, не спросив собственного же разрешения? Ну, что ты будешь делать! Вот ведь, парадокс современного мира: сначала довести до ручки, а потом еще и наказать за это. И все из лучших побуждений. Ради всеобщего благоденствия! Что ж там за штуковина? Не плывет ли кто раскроить мне голову? Вроде поближе стала. Не знаю, что будет дальше, что меня ждет. Я уже ничего не знаю. Мой горизонт – год? Теперь я не дал бы и дня. Кому нужен такой эксперт? Правда, Супрем, вроде говорил, на этом острове многие скопытились. Многие споткнулись об этот привлекательный с виду берег. Неужели, я всего лишь пополнил чей-то ущербный список? Какой печальный конец – оказаться отработанным материалом, который списали. Вот, интересно, если, положим, я нацеплю слушанку и схожу ночью под самый позиционер, получится ли увидеть хоть что-то? Увижу ли я того же безногого старика или вообще ничего не увижу? Теперь-то понятно, чего он без ног – каторга довела. Наверняка же еще кого-то оприходовал по пути, потом бежал, потом опять попался. Теперь хотя бы понятно, кто я. Этот вопрос больше меня не мучает. Я – мразь. Тварь, бездумно шарившаяся на свободе, выискивая жертву. И вот она нашлась. Как все печально. Иногда я думал совершенно иначе. Мне казалось, еще немного, и стану Прекрасным существом. Почему я умудрился предать всех, кто, возможно, возлагал на меня хоть какие-то надежды? И были ли вообще такие люди, и были ли эти надежды не лживы? И что, в конце концов, сказать мне о самом себе и о том, чего сам я ждал от себя? Не предал ли я вместе с собой того мальчика, у которого была детская мечта? Кто виноват в том, что где-то в моей еще пока не ущемленной голове нечто желаемое так и не сошлось своею дорожкой с чем-то достигнутым. Кому я отомстил за это? И, главное, зачем, и что это способно изменить? Кажется, инспектор дал полный ответ. Коротко, но емко. Почему у одних неизбежность – взлет, а у других – падение? Неужели мне не хватило веры? Но где ж ее взять?! Я же старался, но ничего не вышло почему-то. Это какой-то глупый мир. В нем слишком многое спрятано, чтобы чувствовать себя самим собой. Может быть, и его имеет смысл уничтожить?.. Эта штука шевелится! Что ж за дрянь такая?! Кто-то плывет. И не просто плывет, как бревно по течению, а орудует веслом. Каноэ! Кто-то стоит на колене и машет в обе стороны. Ну, что за дурак! Я даже засмеялся. Встал и захохотал. Что же это такое? Ко мне, как на прием, прибывают все новые персонажи. Не через них ли я должен проявить себя, как рекомендовал когда-то Супрем. Или это они проявляют себя через меня, потому что больше не через кого? Спасибо, конечно же, за доверие. Подплыви, поближе, хоть взгляну на твою физиономию. А он и вправду сидел там и махал веслом. И делал это так усердно, словно встреча со мною была самым главным делом его жизни. Мне разобьют голову веслом! Или это исполнитель ущемления? Инспектор сделал свою работу и красиво отчалил, а вслед за ним спешит новый служитель закона. Для него регулятор пожалел отдельной кабины? Это всего лишь палач? Но это был не палач, а какой-то сопляк. И греб он из последних сил. Во всяком случае, по его взмыленной роже было ясно, что еще немного, и свалится за борт. Какая уж тут месть… Помнится, одна дура уже валялась тут недалеко физиономией в песок. А он все греб и греб. И чем ближе становился, тем, казалось, медленнее приближался. Кто бы ты ни был, тебе не повезло. Я хочу преодолеть неизбежность и сделать это самым что ни на есть необратимым способом. Не знаю, правда, каким. Потом он, наконец, причалил. А я уже отхохотался и устроился на дереве поудобнее. А он как будто ждал что я встану и побегу навстречу, распахнув объятия, потому что затащил нос своей деревянной загогулины на песок, повернулся ко мне и встал как вкопанный с глупейшей улыбкой на потном лице. Он действительно был совсем сопляк. Вот, кто вполне подошел бы дряблинке, если б та не выбрала безопасность. Научила бы его уму-разуму, хоть какой-то б был толк.

– Чего надо?! – рявкнул я.

– Извините! – жалостливо промямлил этот прыщ, пытаясь стоять ровно. Совсем устал, пока греб. – Я так долго плыл к вам! – Он пошатнулся, но устоял. Потом развернулся и полез в каноэ. Я даже успел подумать, в своем ли он уме. – У меня вот что! – воскликнул он с гордостью и вытащил оттуда что бы вы думали? Бас! Но это был, конечно же не бас в полном понимании, а обычная перделка, если не хуже. Зловонная перделка. Так у нас говорили. Только что дерьмом еще обмазать. Но видели бы вы его рожу. Словно подвиг совершил. А сам-то – ну и обноски! Даже Супрем одевался лучше. Я как в зрительном зале восседал на своем дереве и хотел знать, что дальше. Даже слов не нашлось. Разве же в зале говорят? Сиди и смотри. – У меня еще это! – сказал он заметно тише, видно ждал от меня какой-то реакции, а я не в зуб ногой. Надо ему хоть рукой помахать. Но меня конкретно заткало. Почему все от меня чего-то ждут? Могу и я подождать? Но он снова повернулся жопой, а головой залез в свое судно. Был бы поближе, закатил бы ему пенделя точно. А потом этот придурок вытащил оттуда шкиз. Все как положено: мэн, до, тарэ, штаны – не помню, как называются, куртка – тоже не помню. Точь в точь, как у меня. Наверно, скоро среди нас будут жить производители шкизов. Уж больно популярны стали. Все это он бросил на песок так, будто, пожертвовал мне самое ценное. Перделку тоже бросил. Ей уже ничего не страшно. Надо еще сверху попрыгать. И тогда он произнес самые главные слова, потому что мне, например, было не ясно, в каком образе я должен предстать, чтобы не нарушить его трепетные соплячьи ожидания. Он сказал: – Басист Кэндо! Я приплыл, чтобы солидаризироваться с вами! Я тоже хочу быть борцом с бывнютью! Позвольте остаться и быть вашим верным другом! Вместе мы изменим этот поганый мир! – И знаете, я вдруг вспомнил, что эти слядские штаны, к которым уже целый день пытался привыкнуть, назывались хакамой. Он сказал «Басист Кэндо»? Может, это мой новый профиль? Профиль «борца с бывнютью»? То есть, у меня теперь есть даже своя философия?

– Ты кто? – спросил я с жалостью.

– Уку, – ответил он так, словно его имя был обязан знать каждый.

– Уку, – повторил я, вставая. – Сколько тебе лет?

– Двадцать. – Он взмахнул руками: – Я видел куски трафика… как вы расправились с этими… Я… как будто переродился заново! Это так мощно! Вы просто… впечатлили меня!

– Ладно, ладно… – остановил я. Не верю, когда несут такой бред. Чувствую себя идиотом. В обычной ситуации я бы, конечно, послал его подальше, однако, не я ли собирался преодолеть неизбежность? – Что значит «куски трафика»? – крикнул я грозно. – Где видел?

– Ну-у, – тут он замялся. – Это ж обычное дело, сами знаете. Все можно увидеть при желании. Особенно среди студентов. – Тут он оживился: – Вы не представляете, насколько популярны! Вас все смотрят!

– Студент? – спросил я, нахмурившись.

– Да, – ответил он не без гордости.

– А чего не учишься?

– Каникулы же! – От него веяло такой наивностью, что мне даже стало неловко. Будь на моем месте злодей, обязательно вовлек бы парня в какую-нибудь секту. Каникулы… значит и у Лизы… Вспомнив Лизу, я уже не мог быть строгим. Этот прыщ был совсем сопляк, но вместе с тем, он был какой-то трогательный сопляк. Не сомневаюсь, над ним часто шутили, но только такой дурак способен на сочувствие и помощь в трудную минуту.

– Так, что ты видел? – переспросил я.

– Вы – самый главный человек на Земле! – процитировал он. – Это мощно. – Кажется, ему хотелось что-то еще сказать, но то ли не хватило слов, то ли сил. Пошатываясь он помолчал, потом тихо добавил: – От вас исходит такая энергетика… – И чуть не повалился.

– Сядь, – сказал я, глядя на его мучения. Он опустился на песок. Я походил из стороны в сторону. Принесло же козла. Терпеть не могу эти разговоры про «энергетику». Чистейшая рекля! Мракобесие. – Значит так, – продолжил я. – Никакой энергетики нет, не было и не будет. Все это чушь собачья. Искренние эмоции, не более того. Ясно? Искренность – вот, что подкупает. А не высекание искр. Понял?

– Да, да! – с готовностью воскликнул он. – Можно я буду называть вас «Учитель»? – При этом он даже попытался встать, но я остановил его. Ну, что за идиот!

– Чему ты хочешь, чтобы я научил тебя? – воспросил я, пытаясь попутно освоиться в новом профиле.

– Я… не знаю, – ответил он. – Я просто хочу находиться рядом. Хочу быть похожим на вас! – ему было совсем неудобно говорить сидя. – Я хочу помочь вам справиться с бывнютью!

– А разве кто-то остался? – удивился я. Можно подумать, сраный остров просто кишит ею.

– Они придут, не сомневайтесь. Они этого так не оставят! Там уже начались беспорядки, – он махнул рукой в сторону материка. Это не приходило мне в голову. «Они» прозвучало зловеще.

– Хочешь быть борцом? – спросил я, борясь с очередным искушением немедленно отправить его восвояси вместе со всеми дурацкими предостережениями.

– Да, – искренне ответил он.

– Надо пройти обряд посвящения, – сказал я, рассматривая студенческие космы. – Каждый должен пройти через колбын очищения. – Его глаза загорелись восторгом. Дети также выглядят, когда втягиваются в игру. – И больше никакой рекли! – добавил я зачем-то, наверно, для солидности. Тут эта штука снова долбанула меня. Я заорал и свалился на песок. Не знаю, что там делал этот дурак. Когда очухался, он был рядом и держал меня за руку, словно умирающего отца. Я в ужасе отдернулся и попробовал сесть. – Видал, что делается?! – Но тут и без моих комментариев все было в порядке. Не передать… если захлебнется восторгом, кто его откачает? Он с упоением рассмотрел висящий над нами шокер, потом долго всматривался в мое лицо.

– Вам лучше?

– Ага, – сказал я, окончательно приходя в себя. Пожалуй, стоит последить за лексиконом. Это точно чья-то злая шутка. Значит, регуляторы тоже любят пошутить. Что еще мне нельзя делать? Чихать? – Лезь в колбын, – повторил я. И он полез. – С головой! – крикнул я вслед. Минут десять ушло на эти кудри. Потом он вылез, похожий на ощипанного цыпленка. Ну, просто, новорожденный акселерат. Лучше бы, конечно, он был женщиной. – Одевайся, – приказал я. Такие драные сандалии надо еще поискать. – Есть хочешь?

– Только пить.

– Идем. – Я провел его во времянку, напоил, потом мы вернулись к дереву и уселись рядом. Каких только задниц не перетерпел этот ствол. А ведь когда-то шумел листьями. – Как ты узнал обо мне?

– Случайно. Лазили по битым трафикам и вдруг такое… Целая подборка.

– Подборка? – переспросил я.

– Да! – мечтательно хохотнул он. – Сначала был просто Басист. Маленькие зарисовки: Басист грустит, Басист веселится, концерт Басиста, Басист побеждает шершня, Басист преодолевает шторм, Басист и жирная тетка, Басист и полоумный художник, Басист боится леса, Басист на горшке, – целая коллекция…

– Что? – поморщился я.

– Такой комикс… ничего интересного! – оправдался он. – Глиняный Басист.

– И… что?

– Приплыли уроды, – пояснил он. – Вы их урыли, да еще в доспехах – кто-то придумал «Басист Кэндо». Так и понеслось. Жесткий басийца. Как вы их впечатали! Поверить не могу.

– Девчонку-то не жаль?

– Так, она же дура.

– Ну, да, – согласился я.

– А самое месиво, где эти бошками столкнулись. Тут все просто визжат. Басист Кэндо вершит правосудие! Ну и то, что было потом – нереальная сцена.

– Что говорят? – ненавязчиво спросил я.

– А что говорят… – повторил он с пренебрежением. – Да, принзю всякую. Говорят, например, Басист Кэндо мстит за свой год.

– Год! – воскликнул я. – У меня здесь каждый месяц имеет цену!

– Не-е. Год горизонта, – пояснил он.

– Что?! – Я чуть с дерева не свалился, поперхнувшись. – Горизонта? Значит, я мщу за год горизонта?!

– Ну, да. – Он так ответил, словно, это было давно для всех очевидно. Кроме меня, естественно. – Басист Кэндо считает себя великим мыслителем, способным видеть десятилетия, а его щемят, вот он и бесится. Но это не главное. Больше всего его беспокоит экспансия бывнюти, он хочет закруглить ее протолкнув идею о геопринципе. Это очень мощно. Бывнють сопротивляется. Тогда он начинает свою войну. Его пример показывает, что даже один может что-то большее, чем просто рассуждать. Басист Кэндо меняет мир! – Он опять посмотрел на меня с примесью нелепого восторга. Я, конечно, чего угодно ожидал, только не этого.

– А на самом-то деле, Басист Кэндо мыслитель или… так?

– На самом деле? – повторил он. – Наверно… – и пожал плечами. – Не знаю… просто ему мешают. Поэтому он борется.

– Ясно, – сказал я. Дожили. Может я и впрямь борюсь? Никогда ни за что не боролся. Что за бредятина! Захотелось встать, схватить синай и лупить им по дереву, пока не разлетится в щепки.

– Еще с лебедем сильная сцена, – добавил этот Уку. – Басист Кэндо убивает лебедя!

– Никогда не говори об этом! – перебил я. Он закивал испуганно:

– Вам было грустно, да?

– Не то слово. – Я вспомнил, что Парсек так и лежит там, в тени, за времянкой. Странно, что до сих пор не пахнет. Надо что-то делать с этим. – Ну и чего ты приплыл? – спросил я, чтобы отвлечься от дурных мыслей. – Как мы прокормимся на мои паззлы? Связи-то нет, ты в курсе?

– Придумаем что-нибудь, – сказал он. – Главное, я с вами. – Вот дает! Правда, от его слов почему-то стало приятно. – На катерах поищем!

– За мародерство бункер дадут.

– Учитель, вы боитесь? Нам нечего терять, кроме своих цепей! – Сказав это, он победоносно уставился вдаль. Ну и идиот. Откуда такие берутся? Трогательный идиот.

– У тебя подружка-то есть?

– Нет, учитель, – тут он посерьезнел. – Почему мне никто не дает?

– Потому что ты зануда. Посмотри на себя. Кто ты такой, чтобы с тобой сближаться? Чем ты интересен, кроме своих соплей?

– Учитель, вы меня совсем не знаете, я все-таки мужчина.

– Ты сопляк. Пока можешь рассчитывать только на еще большую соплячку или старую извращенку. Жди. – Наконец-то с него слетела эта тупая восторженность. Наверно перестал чувствовать себя героем. Почему-то он мне понравился. Вы скажете, я увидел в нем себя и все такое прочее – чушь это все, бредятина. Никого я там не увидел. Так только пишут в романах. Нет между нами никакой связи. Я в его возрасте был совсем другим и уж точно не поперся бы в каноэ присягать какому-то спятившему мудаку. Я, как раз, в двадцать лет Шланга сдавал, чуть не свихнулся. А этот прыщ, что-то не похоже, что сильно напрягается. Все беды на Земле от безделья. – Отдохни, – сказал я, показывая на времянку и вокруг. – Потом делом займемся. Добро пожаловать. Располагайся. – С этими словами я встал и пошел в лес. Мне надо было побыть одному. И вообще это весьма символично: Учитель, скрывающийся за деревьями. Я ушел. Не знаю, что он там делал без меня. Где-то в закоулках сознания я надеялся, что когда вернусь – его уже не будет. Потом понял, что наоборот этого боюсь. Теперь хотелось обойтись безо всякого синая – взять и просто башкой об дерево треснуться. В последний раз. Но вместо того я просто шел, куда глаза глядят, цепляясь хакамой за ветки. Зачем я нацепил это? Хотел проверить, что чувствует бывнють, расхаживая в штанах? Скоро за мной придут. Сначала прилетит щемильная, мою голову упакуют, приведут в порядок, потом объявят вердикт. Щемильная сменится каторжной кабиной, и до свидания. Надо бежать! Не останавливаясь, я оглянулся на шокер. Играючи огибая ветки, он плыл поодаль. Я поднял руку и впервые посмотрел на портик каким-то новым взглядом. А если снять? Ведь, иногда я ненадолго делал это – и ничего! И так все плохо, так неужели без портика станет хуже? Еще не успев отстегнуть ремешок, я уже понял, что шокеру это не нравится. Мультистрелка закачалась в такт с предупреждающим звуком, довольно мерзким. «А пошел-ка ты!» – сказал я. Тут он меня треснул. Причем, не как в прошлые разы. Теперь было действительно больно, а не только неприятно. Я заорал и рухнул. Шокер снизился и завис прямо над портиком. «Понял, понял! – крикнул я, судорожно пристегивая его обратно. – Все понятно, нет вопросов! Успокойся!» Сердце защемило. Еще парочка ударов и каюк. Слезы покатились из глаз. Нет, я не плакал. Это нервное, они сами. «Я это запомню, – проговорил я. – Ты пожалеешь…» Но шокер полностью удовлетворился и уже висел на рабочей высоте. Я потихоньку поднялся и двинулся дальше. А что если дойти до скалы и сброситься с нее? Идея мне понравилась. Не потому, что надо было обязательно бросаться, а хотя бы выбрать цель, куда идти. Но на скалу я не попал. Предательский лес опять увел меня в сторону. Поскольку я шел, особо не задумываясь – ноги несли привычным путем. Скала осталась справа, а я оказался на берегу недалеко от места решающей битвы. Первое, что я увидел – это катера. «Ничего себе!» – громко воскликнул я. А где же хваленые буксиры и все такое прочее? А трупы? Трупы-то где?! Вообще-то, до них было еще прилично. Оглядевшись по сторонам, я направился туда. На песке точно никто не лежал. Троповозки сработали быстро. Но почему катера-то оставили? Недаром о регуляторах ходит столько историй. Они не в состоянии работать четко. Может, и обо мне забудут? И вдруг я увидел, что по катерам кто-то лазит. Какие-то люди. Мультикраска по борту недовольно морщилась. Они были как муравьи. Нет, скорее, как могильные черви, падальщики, слетевшиеся поживиться! Даже отсюда, я видел, насколько они увлечены – настолько, что даже меня не замечали. Лысого урода в штанах! Я просто обезумел. Да что же это, в конце концов! Что за проходной двор! «Эй, вы!!» – заорал я вне себя от бешенства и решительно направился в их сторону. Куда там. Никто даже головы не повернул. Их было человек десять, не меньше. Они приплыли на нескольких крошечных суденышках, поэтому я не сразу разглядел эти вшивые посудинки на фоне двух монстров. Судя по их муравьиным траекториям, мародерство было в самом разгаре. Работали они, надо сказать, весьма слаженно. «Эй вы!!» – снова заорал я, когда не услышать меня было уже невозможно. Наконец, муравейник приостановился, и те, кто были наверху, вяло повернулись в мою сторону. «Чего тут шаритесь?!» – с отвращением рявкнул я, приближаясь. Они переглянулись. Двое спрыгнули на берег, остальные продолжили делать, что делали. Глядя на них я испытал странное чувство, что совершенно не хочу что-то демонстрировать. Например, превосходство или какие-то там различия между нами, как это иногда случалось. По правде сказать, не хотелось вообще с ними связываться. Тем более, что их было так много. И вид у них был как с другой планеты. Их рожи вообще ничего не выражали: ни страха, ни интереса, ни чего бы там ни было. Они тупо стояли и смотрели на меня. И я вдруг понял, что они еще хуже бывнюти! Жалкие санитары леса. А то, что я называл бывнютью – на их фоне чудесная часть человечества. Особенно дряблинка. Да и дряблик, в общем-то, тоже. Только тот урод, который убил Парсека, выглядел не лучше. Ну, если только чуть-чуть. Я подошел. Один улыбнулся. С зубами у него точно было не все в порядке.