Текст книги "Экспертиза. Роман"

– Привет, – сказал Олле с долей присущей ему беззаботности. Мне показалось, он не планировал визит так скоро и оттого никак не мог совладать с терзающим его беспокойством.

– Привет, – сказал я.

– Как дела? – спросил он. Если бы не усталось, я бы засмеялся. Трудно придумать более идиотский вопрос.

– Как видишь, – ответил я. Он помолчал и присел рядом на корточки.

– Что собираешься делать?

– Я думаю, ты в курсе.

– Ну, да… – Он снова замолчал. Слова давались тяжело. Наверно, дело и впрямь серьезное. – Послушай, – продолжил он, наконец. – То, что нам удалось сделать за этот год с небольшим – невероятный шаг вперед. Все, по большей части, благодаря тебе и твоим способностям. Эксперимент зашел далеко и сейчас находится в решающей стадии. Позволь нам немного вмешаться, чтобы не нарушить его хрупкость и не обесценить все потраченное время.

– Что ты хочешь? – спросил я, глядя в одну точку.

– Понимаешь, – он встал и пошел куда-то в сторону, потом развернулся, словом, заходил в раздумьях, как правильнее все объяснить. Но мне-то было все равно, что он скажет. Если бы я мог встать, то тут же прибил бы урода, но, просто, не было сил. Пусть болтает. – Ты совершенно правильно понял, – сказал он, – что конус – это пространство неизбежности. А неизбежность не имеет времени, причин и следствий, следовательно может быть отменена. Весь вопрос – как это сделать правильно, чтобы получить максимальный эффект, и что получится в итоге? За чем мы гонимся?

– За чем? – повторил я, но он не слушал.

– Невероятные вещи! Мог ты представить, что доживешь до такого?! Ты имел контакты с предком, потомком и самим собой! Ты обосновал на практике теоретическое описание сервера Кляйна! Это невероятно. Но не только это! После установки позиционера ты превратился в фокус неизбежности под его конусом. Ты стал генератором неизбежных событий, развившихся в кризис на значительной территории!

– Значительной? – удивился я.

– Ты не знаешь, но на самом деле конфликт вышел далеко за пределы острова, и это безусловный феномен. С одной стороны он был неизбежен и без твоего участия, но тогда мы не смогли бы отследить начало. Благодаря тебе мы смоделировали назревающий мировой беспорядок и, самое главное, знаем его точку отсчета. Мы можем вернуть все назад! Ты – фокус этого конфликта. Кольцо превратилось в сложнейшую фигуру и разнесло неизбежность по материку! В эту фигуру втянулось столько паззлов, что последовали нарушения ликвидности. Нарушений такого масштаба еще никогда не было и вряд ли может быть в ближайшее время. Цепочки обмена деформированы. В настоящий момент зреет социальный взрыв. Все это мы можем прекратить, сбросив твой позиционер.

– Так в чем же дело? – спросил я. Столь длинное вступление предполагало подвох. Наверно, Олле переусердствовал в оценках масштаба кризиса, но «нарушения ликвидности» это и впрямь интересно. Вот бы посмотреть карту. Кому-то здорово повезло видеть все это со стороны.

– Дело в том, что никто никогда не сбрасывал позиционер с таким огромным конусом и таким значительным числом жертв под ним, – сказал Олле.

– Так вы считаете, все они оживут? – спросил я с легкой издевкой.

– Мы не знаем, – ответил он. – До сих пор мы не могли смоделировать даже более простую ситуацию, а здесь сразу такое! Уникальность случая в том, что ты – начальное условие неизбежности, ты находишься под позиционером сам, и сам же можешь его сбросить. Ты являешься источником событий, повлекших жертвы. У нас не было такой модели. Нельзя создать неизбежное событие извне, оно неконтролируемо распадется. У тебя получилась на редкость устойчивая фигура, но и она близка к распаду, поэтому нельзя терять времени. Как ты знаешь, если кольцо самопроизвольно рассеется, неизбежность вольется в реальность и уже никто не сможет ее отменить. А значит, жертвы станут окончательными.

– Я не понимаю, Олле, – сказал я. – Чего ты от меня хочешь? Я здесь, чтобы сбросить позиционер. Что не так? – Наконец, я посмотрел ему в глаза. Никогда не видел его таким волнующимся. Может, в мире действительно кризис?

– Дело в том… – начал он, явно не зная как продолжать. – Есть два способа отменить неизбежность.

– Ага, – сказал я. – Завалить и сбросить. Практический и теоретический.

– Нет! – Олле сморщился как от боли. Ему точно было не до шуток. – Позиционер можно не только сбросить, но и обнулить! Слышал об этом?

– Никогда, – сказал я, и это была чистейшая правда. Лучше бы он рассказал про обнуление Супрему. Может, тогда бы и я знал. – Как это?

– Конечно же, мы можем только представлять, как. Равно как и со сбросом. Но в данной ситуации, поскольку эксперимент невероятно удался, мы не имеем права поступать тривиально, мы должны использовать случай по максимуму и принять важнейшее решение и для тебя, и для нас. Но для этого потребуется огромная воля и вера.

– Что еще за решение?

– Обнуление позиционера в отличие от сброса позволяет не отменить события, а зачеркнуть неизбежность в каждом из участников. Получится не всеобщая отмена чего-то значимого, а персонифицированная отмена неизбежности этого в каждом! То есть, каждый после обнуления сможет выйти на новый уровень самосознания. Выдавливание неизбежности из личности – это эволюционный процесс, он может длиться тысячелетиями, а мы сможем сделать это за пару минут. То, что за этим последует, вообще не поддается анализу, но оно может в корне изменить мир. Фактически мы можем стать свидетелями появления новой парадигмы существования!

– Ну, здорово, – сказал я. – Давай обнулять!

– Да подожди ты!… – Его аж скорчило от желания заткнуть мне рот. Он взмахнул руками, словно бы не знал, как еще со мной можно разговаривать. А я, между прочим, научился быть уродом у них! – Обнуление предполагает прекращение действия фокуса. Причем без участия извне. Фокус должен устранить себя сам. – Он замер и уставился на меня с поднятой бровью. Его лицо было совсем близко, я мог бы дать ему в глаз.

– Что значит «устранить»?

– Ты должен умереть под позиционером, – наконец-то четко, без всяких отступлений сообщил он.

– Умереть?! – выдохнул я и начал трястись от смеха. Эта скотина еще имеет наглость предлагать мне умереть после того, как целый год по его милости я только и делал, что выживал!

– Мы можем только предполагать, что будет после, но, поверь, твоя роль в эволюции событий будет центральной. Как ты понимаешь, нечто подобное уже происходило однажды с тем парнем, и это в некотором смысле перевернуло мир. С тех пор имеются ожидания, что это может произойти повторно, и нам кажется, это как раз тот случай… Технически мы интерпретируем ситуацию, как весьма благоприятную для установления широкой трассы через сервер Кляйна…

– Нет, нет, подожди! – я не слушал, что он там излагал. – Ты предлагаешь мне покончить с собой?! Что я должен сделать? Распять себя на позиционере?! Повеситься на нем?!

– Это не требуется! Ты только должен находиться как можно ближе к нему в момент обнуления. И ты, конечно же, должен верить в то, что делаешь, поэтому я здесь. Не передать словами, как я хотел бы, чтобы ты верил мне сейчас, и моя вера передалась тебе!

– Ты точно, идиот, Олле, – сказал я без малейшей эмоции в голосе, потому что не было уже никаких во мне эмоций. – Ты продержал меня здесь больше года без связи с внешним миром, ты ни черта не сказал мне, что я должен делать, ты никак не помогал мне, не защищал, ты просто поиздевался над моей жизнью, довел до убийства, а теперь хочешь, чтобы я верил тебе?!

– Послушай, – Олле опять всплеснул руками, словно имел право обижаться на меня. – А как иначе? Как иначе ты представляешь себе эксперимент? Нельзя добиться результатов, объясняя главному участнику, что делать! В этом весь смысл – что источником всех событий был исключительно ты! Наша удача в тебе, а не в том, что мы как-то пытались помочь или наоборот осложнить твою жизнь! Ты и только ты являешься источником событий на этом острове, а теперь еще и за его пределами. Ты – главное звено эксперимента. Это и есть настоящая Большая Экспертиза, о которой ты всегда мечтал. И тебе она удалась, как никому другому! Так неужели в решающий миг ты все бросишь и отступишь перед великой альтернативой?! – Зря он это сказал. Меня тошнит от всего великого. Хотя, я и почти поверил в то, что он говорит. Обнулить себя ради науки? Где же гарантия, что это просто обнуление, а не полное окончание? Честно говоря, не хотелось бы умирать даже так красиво, как он предлагал. И нет никакой уверенности, что это пойдет кому-то на пользу. Олле потом скажет: «Отрицательный результат – тоже результат», как врач, у которого на столе только что умер пациент. – Это воображаемая смерть, – добавил он, неуклюже вклинившись в мои мысли.

– Воображаемая, – повторил я. – И кто главный воображатель? Ты? А для меня это будет также воображаемо или это неважно?

– Если б я знал! – завопил он. Как же ему не хотелось говорить, а хотелось действовать! Казалось, его руки сами тянутся к позиционеру, и только условия эксперимента мешали выдернуть его самостоятельно. Олле, конечно же, совсем отвык договариваться, а теперь бесился от соотношения в себе всемогущества и бессилия одновременно. – Все, что благодаря тебе происходит здесь, – запел он снова, – редчайший случай! А то, что мы можем теперь сделать – вообще уникально! Мы до конца не знаем, как это работает, есть только косвенные разрозненные факты. Сейчас, благодаря тебе, мы можем сделать огромный шаг вперед в понимании этих эффектов. Мы можем постичь глубинные взаимосвязи нашего бытия! Сколько раз мы пытались изолировать эксперта на этом острове и добиться от него такой необратимости, но они либо кончали с собой еще раньше, либо сходили с ума, либо просто сбегали. Никто не добился таких результатов, как ты. Нельзя бросать эту работу! Другого шанса не будет.

– Я понял, – сказал я. Он тут же закрыл рот и замер. – Твоя мысль в следующем. – Он замер еще сильнее, как если бы превратился в камень с ушами. – Ты очень хочешь посмотреть, что будет после обнуления, так?

– Да! – нетерпеливо выпалил он, скрипнув зубами. – Я мечтаю об этом! Может быть, это смысл всей моей жизни.

– Но ты не уверен, что я и кто-то там еще останутся живы после?

– Да, – теперь он опустил голову. – Я честен с тобой. Нельзя быть уверенным даже в том, что будет через пять минут, а здесь вообще непонятно, куда качнется время. Можно только догадываться.

– И ты хочешь, чтобы я поверил, что моя смерть будет ненапрасна даже, если гипотеза об обнулении полная чушь.

– Да, – сказал он гораздо спокойнее. И тут, как будто расслабился и начал ржать, как тот, нормальный Олле, которого я знал. Он ржал и тряс плечами, как в наши лучшие времена. – Зато, – выдавил он сквозь смех, – больше не найдется ни одного дурака, согласившегося на такое! – Признаться, я тоже засмеялся. Мне понравилась его внезапная искренность. Вместе с тем, показалось, он еще не сказал всего. Просто, не сработал первый план.

– Многовато народу ты бросил в топку, – сказал я, чтобы немного отвлечься. Неужели начал готовить себя к решению?

– Они сами, – ответил он. – Люди в неизбежности перестают быть людьми. Они сами себя гробят. Не о чем жалеть. Мне их не жалко. Кто толкает на столкновения? Пусть, это студенты вперемешку с каким-то сбродом, но все равно их выбор осознан. Мы только моделируем реальность. Я не имею возможности сострадать всем, кто вовлечен в неизбежность. Они – ее часть, и никого нельзя винить в этом. Как можно винить их в том, что они наивны? Мало ли причин у студентов оказаться в плохом месте в плохое время? Это между прочим твои приверженцы! Это люди, имеющие собственную веру, которые не смогли уберечь ее настолько, что оказались под внешним влиянием и явились сюда. Они даже не отдают себе отчета в том, что делают! Это классика неизбежности! Но ее можно отменить. В этом наша сила. Но сделать это надо правильно. Для нашего же будущего!

– Олле, это же бред! – воскликнул я. – По-твоему, они оживут? Нельзя оживить труп, особенно если от него остались одни куски! Нет и не может быть никакого оживления!

– Конечно, нет. Но и смерти в неизбежности нет. Никто не гибнет и не воскресает. Пересекая конус, ты живешь, как в воображении. Мы считаем, что сбросив позиционер, не сумеем сохранить информацию. Попросту, все забудется, будто ничего и не было, останутся только обрывки странных ассоциаций. А обнулив – сохраним память! Мы проживем это время дважды. И ты не погибнешь. Возможно, ты даже будешь помнить, что произошло. Ты войдешь в историю!

– Извини, Олле, – сказал я. Насчет «войти в историю» – он зря. Эти разговоры я тоже не перевариваю. – Может быть, в следующий раз, но сейчас у меня другие планы. Я не собираюсь умирать, пусть даже все так красиво, как ты описал.

– Послушай, математически жизнь тебя, как события, начинается задолго до факта рождения и заканчивается далеко за фактом смерти. Ты согласен? – Олле, вообще, терпеливый парень. Хотел бы я увидеть его в бессильной ярости, потерявшим терпение. Зачем? А зачем он явился сюда, как не для того, чтобы удовлетворить свою самую сокровенную амбицию?

– Ну, допустим.

– Представь, что на огромном листе бумаги вдруг возникает некий тонкий-тонкий пунктир, он тянется, исчезает, возникает снова… это возможность твоего появления на свет. Сколько этих пунктиров на бумаге? Большинство исчезает, так и не превратившись в сплошную линию, но некоторые превращаются! Эта линия становится все четче, жирнее и вдруг в некоторой точке раздваивается! Так рождается новый человек. Сначала существует лишь едва различимая возможность, карандашный штрих. Еще никто не знает и даже не верит в него, а штрих уже есть. Он может появиться за несколько поколений до самого факта рождения, но это лишь неизбежность, это еще не жизнь. Жизнь вкладывается в нее, когда в точке ветвления линия раздваивается. И вот теперь, образуется возможность необратимости! Материальный миг влияния на неизбежность. Линии расходятся, образуя на бумаге сечение плоского диска – жизнь набирает обороты, достигает максимума, затем линии начинают сходиться, диск утончается и в конечном итоге вновь превращается в линию во второй точке ветвления. Необратимость полностью перешла в неизбежность. В этой точке происходит физическая смерть, но событие на этом не заканчивается! Оно живет в тех, кого коснулось наибольшим образом. Неизбежность после смерти заключается в том, что поменять уже ничего не возможно, но остается след: этот мир был бы другим, если бы не внесенная в него необратимость прожитой жизни. Под миром необязательно подразумевать весь мир. Это может быть любая его часть, даже один человек или даже травинка, но все, что останется – сохранит в себе следы этой необратимости. Оно необратимо изменится. Значит событие жизни продолжается, пока различим след от него. Это длится гораздо дольше, чем сам миг необратимости. Некоторые умудряются прожить жизнь в неизбежности, так и не высунув оттуда голову. Их событие так и остается чертой. По-моему, эту неизбежность как не отменяй, она вообще не изменится. Большинство тех, кто остался там под скалой и есть эти черты. Одномерные люди. Но речь не о них. Если ты согласишься на обнуление, это станет торжеством твоей необратимости, не сомневайся, ты оставишь невероятный след после себя, но главное, ты еще и останешься жив! Твоя черта после смерти уйдет на тысячелетия вперед. Можешь называть это как угодно – нематериальным миром, душой, как хочешь! Но терминологически смерть это лишь потеря способности к необратимости, всего лишь переход в неизбежность. Сознание умирает, но событие остается, оно живет в тех, кого коснулось. Ты просто ничего уже не сможешь изменить. Но если ты сумел сделать это при жизни, разве это не прекрасная перспектива? Все это я говорю, как будто всерьез отправляю тебя на смерть, но на самом-то деле она не состоится. Я просто хочу, чтобы ты поверил мне и не боялся! – Олле замолчал. Его речь, что сказать, была проникновенна, она даже всколыхнула в моей голове какие-то цепочки ассоциаций. Если бы я обладал большим временем, то без сомнения задумался над тем, что он сказал, как следует.

– Здорово, – проговорил я, чтобы не молчать, как будто ничего не понял или наоборот понял и сильно впечатлился. Мне показалось, Олле излишне впадает в романтику. Возможно, недостаток какого-то образования чересчур переполняет его трепетом в тех разделах, где этот трепет стоило согнать парочкой интегралов. – Знаешь, – продолжил я, – это хорошая модель – линия, переходящая в диск и обратно. Но я бы заштриховал этот диск внутри и у меня получилась бы звучащая струна. Неизбежность – бесконечная струна, рождающаяся из пунктира и исчезающая в нем же. Но при этом некий ее отрезок, зажатый между двумя точками рождения и смерти, способен колебаться и даже звучать. Чтобы появилась необратимость, струну нужно дернуть, и чем сильнее, тем больше необратимости получится. Тут можно долго фантазировать и красиво рассуждать, млея над аналогиями. Но ты со своим идиотским диском просто неандерталец! Говорю тебе: струна. Запомни это.

– Струна, – повторил Олле. Конечно, это было получше, чем его узколобый бред. Ему точно понравилось. Наверно, жалел, что не придумал сам.

– Если так, то под позиционером мы все мертвы, – сказал я. – Все превращаемся в линию и не звучим. Здесь же нет необратимости? Это какое-то эхо, а сама струна осталась где-то там за конусом… так, что ли?

– Да, да! – закивал Олле, – все верно!

– Значит, если сбрасываем – эхо прекращается. Мы разрушим среду его распространения. Видимо, все вернется в момент начала. Никто ничего не вспомнит. Эхо неизбежности пожило своею жизнью и угасло, как протуберанец на солнце. А если я себя убью? Мы устраним источник эха. Но среда никуда не денется. Я накрываю ладонью струну. Она не зазвучит, если ладонь убрать. Олле, обнуление позволит тебе все запомнить, но не вернет в начало. Этого ты хочешь?

– Здесь где-то ошибка! – замотал головой он. – То, что ты описал, это ситуация с самопроизвольным распадом кольца, когда неизбежность вливается в реальность и становится ее неизменимой частью. Обнуление не может быть тем же самым. Устранив источник эха мы оставим людей без поддержки, они зададутся вопросом, что происходит и прозреют!

– Ага, – сказал я. – Даже мертвые.

– Не мертвые, – предостерегающе проговорил Олле. – А имеющие шансы погибнуть. Ты дашь им возможность сделать собственный выбор! Убив себя, ты позволишь им как бы еще раз решить, что сделать! Вот в чем смысл обнуления. Погибнут только те, кто все равно ничего не понял! – Он захохотал от счастья понимания. – Ты согласен?! – Наверно, он хорошо придумал.

– Согласен, – сказал я. – Это красиво. Но что будет со мной? Ведь, получается, я тоже делаю сознательный выбор ради их всех.

– Я не знаю, – честно сказал он и повторил: – Я не знаю.

– А я догадываюсь, – сказал я. Он не нашелся, чем возразить. Потом резко пошел в кабину и вернулся с пакетом в руках.

– Вот, посмотри… Ты считаешь, мы витаем в облаках, но есть вещь, которая тебя немало удивит. – С этими словами он извлек из пакета серую тетрадку. Как только я ее увидел, даже голова закружилась. Еще не успел понять, что это, а уже почувствал деформацию реальности. Это был мой детский дневник, который я выкинул в помойку. – Сначала планировал отдать его позже, – добавил Олле немного нервно, – как лучший подарок за сделанную работу, но… – Он протянул дневник мне. Дрожащими руками я взял его, перелистнул обложку и вцепился взглядом в пожелтевшие исписанные листки. Да, это был он.

– Как такое возможно? – спросил я. Он смог удивить меня.

– Сервер Кляйна, – ответил он. – Нашлась подходящая трасса и человек, который сохранил его.

– Тот человек возле мусорного бачка?

– Не знаю. Меня там не было. Он, просто, сохранил его для нас, вот и все. Не думай, дневник не летел сквозь время. Просто лежал и ждал нас в надежном месте. А теперь дождался и тебя. – Теперь и Олле смотрел на меня с неким подобием превосходства. Все-таки есть между нами какая-то мелкая неизбежная эмоция. Легкие биения амбиций. – Ты, кажется, мечтал о нем? – Он протянул пакет с тем, чтобы упаковать дневник обратно. – Еще почитаешь, не сомневайся. – Я послушно положил туда тетрадку. – Ты знаешь, регулятор в экстазе. Он следит за экспериментом не меньше нашего. Надо сказать, с дневником – их успех. Они сделали это для тебя, потому что получили надежду иметь контроль над очагами конфликтов. Не представляешь, как для них это важно! Да и для всех. Ты приоткрыл сервер Кляйна – вот тебе материальное подтверждение. Может, теперь ты оценишь глубину момента и серьезность своего выбора?

– Да, это здорово, – подтвердил я. – Но мне кажется, сброса вполне достаточно. – Олле вздрогнул. Наверно ему показалось, что он почти уговорил меня. Его лицо налилось краской от плохо скрываемого бешенства.

– Там в толпе, – сказал он, резко сменив тон, – возможно, была Лиза. Обнуление заставит ее выбирать, а сброс вернет к жизни, но ничего в ней не изменит.

– Что? – спросил я. – Лиза? Там внизу? Что она там делала?

– Известно что. Приехала поддержать Басиста Кэндо. Это же студенты. Никто им не указ.

– И ты, скотина, знал об этом и не предотвратил?

– Я здесь, чтобы это предотвратить, разве не понял?

– Но, Олле… – Голова опять закружилась. Честно говоря, я не поверил ему – все слишком дико звучало, хоть и достаточно реально отражало мир, в котором приходится жить.

– Поверь, – сказал он. – Прошу тебя. Я не могу объяснить тебе все, но действительно есть предпосылки к тому, что обнуление будет предпочтительнее сброса. Я говорю это именно с точки зрения заботы об этих в какой-то мере случайно пострадавших людях, чтобы сохранить максимум жизней. – Видимо это была другая пластинка.

– Ты врешь, – сказал я. – Хоть это и не важно. Дай связь, я позвоню Кристине! – Я не поверил про Лизу. А он, казалось, пытался понять, почему. А я знал почему. Потому что Лиза не часть моей неизбежности, а значит, ее не могло там быть.

– Я не могу, – сказал он. – Связь тут же развалит кольцо. Все останется как есть. Жертвы будут напрасными. Это, хотя бы, тебе понятно?

– А как же трафик? Разве это не связь с внешним миром?

– Это исходящее. Мы же не можем наблюдая, влиять. Эти внешние эффекты плохо контролируемы. Я, например, даже не знаю, что сейчас происходит со мной – я вливаюсь в неизбежность или наоборот травмирую ее?

– Но мой звонок тоже будет исходящим.

– Перестань, – оборвал он. – Ну что за детский лепет!

– Ты точно дурак, – сказал я.

– Прости меня! – Он закатил глаза, в очередной раз демонстрируя бесполезность разговора. Он просто хотел, чтобы я подчинился, потому что я – его игрушка, его лабораторная мышь, как и все остальные, вовлеченные в нашу неизбежность.

– Да не за что тебя прощать, – сказал я. – Это не противостояние взглядов – кто из нас гуманнее. Я подпишусь под всеми твоими словами о толпе, о регуляторе и всех прочих. Просто, я не собираюсь умирать.

– Но Лиза!

– Оставь ты. Причем тут Лиза? Ее там не было. Вот, во что я верю, и мне плевать…

– Пойдем, проверим? – вдруг предложил он.

– Куда? – спросил я.

– Туда, – сказал он, красноречиво кивнув в сторону скалы. Там Пабло как раз наводит порядок с твоим другом.

– Пабло? – спросил я.

– Пабло, – ответил он. – Старичок, который делал тебе ущемление.

– Ущемление? – Что-то я стал часто переспрашивать. Это старость. – Когда?

– Сам как думаешь?

– Ну хорошо, хорошо, – согласился я. – Сегодня ночью… То есть, я уже ущемлен?

– Да, теперь в тебе нет профиля «самого главного человека на Земле», а мы можем выяснить, что будет с ущемленным мозгом после обнуления.

– Или сброса?

– Как ты не понимаешь! – Олле просто плакал. – Не будет больше шанса изучить обнуление! Ты – мой друг, с кем еще я смогу договориться о смерти? Наверно, будет шанс понять сброс, но обнуление – нет! Никогда это больше не повторится!

– При твоей жизни, – поправил я.

– Да, – согласился он.

– Надеюсь, и при моей, – сказал я. Он опять опустил голову и вздохнул. – Как жаль, что я не обладаю даром убеждения, – произнес он обреченно. – А ведь мне казалось, все в моих руках.

– Не знаю, кто убедил бы меня, – сказал я. – Если только Кристина. Почему, кстати, ты ее не попросил? Или она тоже не верит тебе? – Внезапно сердце рухнуло вниз. Я понял – почему. Потому что он побоялся. А значит, Лиза действительно была там. Я вскочил и схватил его за горло, повалил на землю и начал душить, а он, как будто даже не сопротивлялся, потому что – вот, дурак! – боялся ко мне прикоснуться. Наверно он больше знал про неизбежность, чем я, или до сих пор дрожал над своим экспериментом. Я точно задушил бы его, а тело прислонил бы к кресту, в память обо всем им сказанном, но только, если бы он пытался противостоять мне, а так – все это было нелепо. Олле, как мешок лежал и хрипел, закатив глаза, и пальцы сами разжались, потому что нет у меня привычки убивать беззащитных. Я встал с колена и отошел в сторону, потом вытер пот со лба, посмотрел на заходящее солнце. Осталось совсем немного. Как там Уку с этим старым прохиндеем? Олле прокашлялся, но так и остался лежать.

– Обнуление… – сказал он каким-то диким, ни на что не похожим голосом, – может приблизить визит того парня. Они поймут, что мы готовы к этому. К его второму визиту.

– Кто поймет? – механически спросил я. Эмоции закончились. Вдруг я почувствал, что выжат полностью.

– Потомки, – сказал он. – Они должны прийти еще раз и поменять парадигму веры, иначе ничего не сдвинется с места, и между нами так и будут расти тысячелетия. То, что ты можешь сейчас сделать – это как символ нашей готовности отдавать себя ради жизни, а не ради смерти. Ты можешь преодолеть смерть и выйти на новый уровень сознания, но не хватает какой-то капли… Ты и так добился невозможного, поверь, осталось совсем немного, пожалуйста!

– Что за парадигма? – спросил я.

– Мы думаем, – с трудом продолжал он, кашляя и ощупывая шею, – тот парень придет снова и скажет, что нет больше объекта общей веры. Теперь надо верить в себя, потому что каждый человек должен быть своею же церковью. Теперь каждый сам ответственен за себя, никто не спасет и не поможет. Не будет больше общей неизбежности, а будет у каждого своя.

– А раньше как было?

– Хочешь ты этого или нет, но мы живем с мыслью, что все ходим под одним абсолютно информированным наблюдателем, а смерть – поход к нему с отчетом. Тот парень должен прийти и исправить это. Время прошлой веры прошло, она сделала свое дело и слилась с неизбежностью. Мы думаем, он покажет, что наблюдателя нет, миром правят взаимосвязи, а не высшие силы, а смерть – это конец, и он травматичен ровно настолько, насколько некачественна жизнь.

– А какие критерии качества?

– Больше он ничего не скажет. Их нужно будет искать в себе.

– Пабло тоже так думает?

– Пабло – мировой регулятор, он может думать что угодно. Мы считаем тот парень обнулит неизбежность старой веры. Все изменится! Люди, мир… И это может произойти при нас, представляешь? А если нет – при нас этого уже точно не произойдет. Может пройдет еще тысяча лет, прежде чем кто-то сумеет повторить все, чего мы достигли благодаря тебе. Это же большей частью случайность. Благоприятное стечение обстоятельств! Ты, я, Супрем, Второе Возрождение, второй визит того парня. Сама спираль истории подводит нас к этому событию. Неужели мы откажемся от такой возможности?

– Все это очень красиво, – повторил я. – Но если ты ошибаешься? Если все это абсолютный бред психа, возомнившего себя мировым пророком?

– Сейчас ты выбираешь между тем, чтобы поверить мне или поддаться своему страху, основанному на старой вере. Ты же знаешь – она глупа. Она превращает людей в скот. В добрый скот, в злой скот – нет разницы, потому что люди зависимы! Никто никогда не шагнет дальше, думая, что есть над ним высшая сила. Ведь каждый хочет видеть ее по-своему. У людей насильно отобрали верой их лучшие качества, чтобы люди размножились, но теперь настало время вернуть эти качества назад. Мы все равно вымираем, так надо сделать это красиво. Пусть мы станем Новой Атлантидой или назови как хочешь. Сейчас мы не великая цивилизация, а должны быть ею! Неужели где-то есть более грандиозный псих, которому ты готов поверить?!

– Есть, – сказал я.

– Кто?!

– Я! – сказал я спокойно, но уверенно. – Я верю себе больше, чем тебе.

– Конечно! – воскликнул он. – Тот парень так и скажет: верьте в себя! Все верно! Ты уже знаешь, что будет, ты со своим горизонтом уже чувствуешь, куда изменится реальность! Ты должен верить в себя. И ты не должен испытывать ни малейшего страха перед смертью. Тем более под конусом. Смерть, которая даже не наступит! Более того, спасет сотни жизней, влючая ту, которая тебе особенно дорога! Прости меня! Но я тоже всего лишь зритель, я создал начальные условия, остальное происходило само собой! Потом подключился регулятор, но он тоже ничего не подправлял. Мы только наблюдаем и волосы шевелятся на наших поседевших головах от перспектив и напряжения. Прошу, поверь мне! О, если бы я мог оказаться на твоем месте! За полтора года ты умудрился добиться того, чего мы не добились за десять лет! Поверь мне! Поверь в то, что мы делаем, ты же эксперт, в конце концов, а не посторонний, так поверь хотя бы в то, чем занимаешься! Или ты готов превратить эти полтора года в ничто?! Надо чем-то жертвовать ради науки, ради будущего! Я не ошибся в тебе, так почему же в решающий момент ты не в состоянии довести свою работу до конца?!

– Ладно, – сказал я. Он вздрогнул. Наверно его глаза загорелись, а сердце забилось быстрее, но я смотрел на заходящее солнце. Осталась минута, не больше. – Мне все это надоело, – добавил я. – Если бы ты знал как! Я ничего не чувствую, мне на все наплевать. И на человечество, о котором ты хлопочешь, тоже. Я пришел завалить позиционер, ты пришел «подправить неизбежность». Так, кто из нас прав? Я – как источник неизбежности, или ты – как посланник пространства абсолютной информированности. Я вложен в твое пространство. Ты призываешь человечество верить в само себя. Так, что же я должен сделать: поверить в то, что говорит абсолютно информированный относительно меня наблюдатель или поверить себе? Может ты и прав насчет веры, которая будет меняться, но ты не можешь знать, что выбрать – обнуление или сброс. Ты просто уперся в более красивый вариант – я должен умереть за человечество, и все изменится! Но если бы это было неизбежностью для человечества, неужели ли бы мне, как ее фокусу не пришла в голову эта идея? Или не явился бы гость, который направил мои мысли в эту сторону? Я бы не отправился к скале и не увидел там нечто, заставившее меня убить себя? В неизбежности не может быть выбора. Я пришел сюда завалить позиционер. Можешь называть меня как хочешь, считай, что я баран, думающий только о себе. Ты, кстати, консультировался с профессором Хассом? – Он покачал головой. – Мне кажется, ты выбрал не то решение! Ты помешан на абсолютах, ты не понял, что я – вложенная необратимость, а значит, только от меня зависит, что будет дальше на этом горизонте. Твое появление – ошибка. Ты разрушил собственный же эксперимент! Наверно, держался до последнего, но в результате именно тебе не хватило горизонта, чтобы дотерпеть. Никто не знает, что бы я решил делать, пока был один. Возможно, сам пришел бы к твоему решению. Но ты решил поучаствовать и все испортил! Ты балбес Олле! И хоть вы и ущемили меня, я чувствую себя прекрасно, потому что наконец-то чувствую над вами превосходство. Считайте это расплатой за то, что я ишачил на вас столько лет, за то, что не могу быть как вы, за то, что я вложен в вашу неизбежность, а не вы в мою. Я не могу изменить себя и этот мир. Возможно, не явись ты, это сильно расстроило бы меня и довело-таки до обнуления. Но теперь я могу лишь завалить позиционер. И я это сделаю! – Тут я схватил крест двумя руками и что было сил начал тащить его вверх. Не надо было ему приходить. Есть между нами какая-то своя неизбежность.