Текст книги "Скитники (сборник)"

Встреча

После изматывающей дороги, с ночевками в тучах гнуса, вид Впадины, в зубчатой оправе Северного хребта, и смехотворно маленького отсюда скита растрогал молодого скитника до такой степени, что он был готов бежать, не щадя ног, к чуть различимому отсюда родительскому дому. Его волнение, по всей видимости, передалось не только товарищам, но и медвежонку. Тот, не дожидаясь команды, почти покатился вниз. Люди бросились следом.

Когда переходили Глухоманку, их заметил паривший в поднебесье Рыжик. Он сразу признал Корнея и крутыми виражами пошел на снижение. Черным вихрем пронесся перед путниками и, сложив огромные крылья, сел на галечный берег. Счастливый Корней подбежал к беркуту и прижал к груди так, как прижимают самое дорогое существо: нежно, с любовью. Отпустив, погладил по спине:

– Ну и глазастый же ты, Рыжик. Молодчина!

Не смея нарушить устав, Корней первым делом повел профессора к дому наставника. Маркел сидел на чурке под высохшим кедром, оставленным посреди скита еще в пору его строительства.

Выбеленный солнцем, ветрами, мощный скелет таежного патриарха с перекрученными кряжистыми сучьями возвышался над зелеными собратьями на пять-шесть саженей. Сколько помнил себя Корней, столько и стоял этот кедр здесь, седоствольный и летом и зимой. Вокруг многое изменилось, а он, растопырив корявые сучья, стоял как символ несгибаемого, мудрого старца, неподвластного времени.

Сложив возле крыльца котомки, путники подошли к наставнику. Отвесили земные поклоны. Узнав, что Григорий преподавал в государевом заведении, Маркел сразу насторожился. Однако вскоре у обоих глаза потеплели от симпатии друг к другу. Наставник был зачарован образованностью и глубиной познаний профессора в части старозаветного православия.

Душеполезная беседа грозила затянуться, но пришел Елисей и позвал путников очистить жаром да паром плоть свою. Спускаясь к курной бане, Корней издалека приметил Даренку, несшую с речки корзину стираного белья.

– До чего пригожа. А очи, как уголья, так и искрятся, – как бы невзначай обронил отец. – Женихов нынче полно. Как шестнадцать стукнет, так поди в очередь сватать начнут, – лукаво глянув на сына, добавил он.

Корней вмиг покраснел до кончиков ушей. Подошедшая Даренка, стрельнув взглядом, смутила еще сильней. Поклонившись всем, она горделиво проплыла мимо, кокетливо поправив на ходу косу.

Баня, натопленная березовыми дровами, успела прокалиться, выстояться, пропитаться духом свежезапаренных трав и дегтярного дыма. Пол в предбаннике с широкой лавкой устлан пахучим лапником. Пышущая жаром печь завалена горой раскаленных до красного свечения валунов. В лохани томились благоухающие травы: мята, чабер, донник. В углу, в самом низу, большая лиственная бочка с холодной зольной водой. Рядом с каменкой – другая – с горячей, нагретой калеными валунами.

Запарили березовый, вперемешку с багульником, веник. Отец Корнея черпанул ковшом и плеснул горячий духмяный настой на каменку. Пар словно огнем объял тела. Вскорости мужиков проняло так, что ручьи потекли на обжигающий полок.

Не спеша поддавая парку, разогрели баньку до того, что засмолились черные стены и потолок: здесь любимым на Руси осиновым баням предпочитали сосновые. Сучки прокопченных потолочных плах увлажнились навернувшимися слезинками тягучей смолы.

Хлестались изо всей силы жгучими, как огонь, душистыми вениками.

– О-о-ох! Хорошо-то как! Поддай, поддай еще! – в восторге просил тятю Корней.

Разогревшись до нутра, парень соскочил с полка и, стремглав вылетев из бани, прыгнул в ямину с ключевой проточной водой. Поостыв, вбежал назад и принялся хлестаться пуще прежнего.

Распарившись, помылись, стирая мочалом скопившуюся грязь.

Выйдя из парилки, все выпили брусничной настойки. Долго сидели на лавке в предбаннике, без конца вытирая обильно проступавший пот. Еще выпили бодрящий настой. И еще потели. И все легче дышалось телу. Оделись во все чистое.

– Нет пуще услады на белом свете, чем баня! Чувствуешь себя после нее словно ангел! – заключил профессор, выходя во двор.

После вечери в чисто выдраенную поташем горницу Маркела потянулась братия.

Корней в деталях рассказал собравшимся о том, что повидал. Всех опечалила весть о безлюдстве и запустении южных староверческих поселений. Григорий, дополняя, поведал, что династия Романовых иссякла, о новых порядках, насаждаемых в России, о небывалом даже при царе-антихристе притеснении и хуле церкви, вселенском разброде и крушении вековых устоев.

– Это все отголоски раскола. Если б не раскол, то и смуты нынешней не случилось! Ведь до раскола все мы были вместе, как един кулак, а Никоновы новины брожение да шатания в народе посеяли. Вот и разладилось все, – с болью заключил наставник.

– Скорбно и печально было мне зреть прежде повсеместное падение благочестия, а у вас тут благодать и согласие. Вижу великую к вере ревность и многие добродетели забытые. Народ опрятен, чист, и не только в одеждах, а и в мыслях. Но более всего меня в вашей общине восхитило уважительное отношение к старикам, – продолжал профессор. – В городе, к сожалению, это давно утеряно.

– Мы, конечно, не святые. Яко все человеки согрешаем, но в службах у нас все по первоисточным неправленым книгам. Без единого упущения, – ответил польщенный Маркел.

Горестные новости, конечно, огорчили братию, но несколько утешило то, что у них появились новые сотоварищи. А еще все были рады редкостным книгам, огневым припасам и новой партии соли.

Стариков приятно изумило, что Лешак жив и с благодарностью вспоминает о них.

– Батюшки, а я был уверен, что он давно сгинул!

– Эта бестия крепкого покроя. Он еще нас переживет!

Григорий, с дозволения Маркела, прочитал замечательную проповедь об огнепальном богатыре духа – протопопе Аввакуме. Чем еще паче расположил к себе старцев. От свежезаваренного земляничного чая ученый вежливо, но твердо отказался:

– Вареная вода только в бане хороша!

При виде столь строгого соблюдения уже забытых правил собравшиеся окончательно признали ученого мужа своим. Кто-то из стариков деликатно осведомился у него о происхождении.

Выяснилось, что род Григория возник во времена давние, в летописях теряющиеся. Но самым поразительным было то, что его мать приходилась двоюродной сестрой князю Константину. Повспоминали по этому случаю давно покинутый Ветлужский монастырь, своих единоверцев, оставшихся там. Здравствует ли кто из них еще, или тлен уж косточки выбелил?

Ночью Корнея разбудила неясная тревога. Поначалу смутная, словно невнятный шепот, но чем ближе к утру, тем все более явная и отчетливая.

– Неужто с дедом что случилось?!..

К его хижине Корней бежал что есть мочи. Следом трусил Потапушка. Ветер, будто торопя их, дул все время в спину.

Простак поднялся навстречу тяжело и неуклюже. Приличия ради, вяло махнул хвостом и тихонько проскулил.

Старец лежал на топчане со сложенными на груди руками. Костяшки суставов резко выделялись на худых кистях. Глаза, казалось, утонули в кустистых, до сих пор не тронутых сединой, бровях. Белые волосы и длинная борода ярко светились под лучами солнца, падавшими на них сквозь раскрытый дверной проем. Корней пощупал лоб – холодный.

– Опоздал!!! Что ж ты, деда, не дождался?! А я ведь привел в скит двоюродного племянника столь любимого и почитаемого тобой князя Константина.

В лачугу осторожно протиснулся пес. Потерся тусклой шерстью о ноги Корнея и, переводя грустный взгляд то на лежащего хозяина, то на гостя, вновь заскулил. «Плохо мне, ой как плохо», – говорили выразительные глаза собаки. Тут в хижину буквально вкатился лохматый медвежонок. Подскочив к лежащему старцу, он лизнул ему лицо. Веки у Никодима вздрогнули. Он приоткрыл глаза и узрел перед собой… клыкастую пасть:

– Господи, неужто я в аду?

Старец осторожно приподнял голову и, увидев стоявшего рядом Корнея, чуть слышно прошелестел:

– Здравствуй, радость моя!

Корней бросился к деду, обнял его, трижды поликовался с щеки на щеку и, захлебываясь от нахлынувшего теплой волной счастья, стал восхвалять Создателя за свершенное чудо. Потом они посидели, прижавшись друг к дружке, на топчане. Несколько оправившись, Никодим ласково погладил внука:

– Ну что, чадо любезное, рассказывай… Хотя погоди. Дай мне сказать, а то еще не успею, Господь призывает настоятельно… Прошу тебя, Корнюша, сохрани мои записки: летопись общины, полный травник и особливо лекарские наставления. Священные писания неправленые, первоисточные к Маркелу снеси. Простака не бросай. Стар он, да и служил верно… Жизнь впереди у тебя, даст Бог, долгая. Всяко может повернуть, но куда бы тебя ни бросало, будь великодушен и милосерден… Не укоряй людей даже при сильной обиде… Выпадет доля терпеть – терпи, как бы трудно ни было… Мой главный наказ тебе таков: в вере будь несломимым. В вере спасение… Коли иссякнет вера, жизнь померкнет… Как умру, сними с нательного креста ладанку, да осыпь меня сохраненною в ней землей с Ветлужского края…

Заметно было, что дед утомился. Он вытянулся на шкурах, прикрыл очи и долго лежал так, не шевелясь. Корнею даже показалось, что старец задремал.

– Деда, – тихонько позвал он.

Никодим приоткрыл глаза, вопрошающе поглядел на внука.

– Знаешь, кого я повстречал за Южным хребтом? Ни за что не угадаешь! Твоего давнего знакомца Лешака! Кланяться тебе с почтением велел.

– Боже мой! А я уж, грешным делом, думал, давно пропала его головушка. Уж больно отчаянный был. Прелюбопытнейший человече!

– Чудной он какой-то.

– Поживешь столько лет один – поневоле чудить начнешь.

– Так это не все новости. Я привел в скит, не поверишь – двоюродного племянника князя Константина!.. Вот тебе истинный крест. Дюже благочестивый и даровитый человек. Веру нашу знает и почитает необыкновенно.

– Вот обрадовал. Сие добрый знак!..Эх, Корнейка, так хочется встать и выйти на простор, под яркое солнце, свежий ветер. Пожить бы еще годка два. Да не суждено, похоже… И так, слава Богу, летами не обижен…

На щеку старца выкатилась крупная слеза…

– Корнюша, все припоминается в последнюю минуту… Тяжело умирать без покаяния… Душно мне, дружок… прости, ежели что не так…

Сказал и отошел в мир иной. И, странное дело, даже ветер стих, словно уловил, что произошло горе великое, и смирением своим следует выразить сострадание.

Скорбел Корней безмерно, ибо любил деда всем сердцем. Любил нежно и глубоко. Он потерял человека, близкого не только по крови, но и по духу. Потерял мудрого учителя, лучшего друга.

Оглушенный горем, парень долгое время никого не хотел видеть, ни с кем не желал разговаривать. Как вспомнит деда, так сердце в клочья рвется.

Пытаясь отвлечь сына, Елисей увещевал:

– Не кручинься, сынок. Плоть бренна, дух вечен. Настанет время, коли будешь жить по совести и чести, сдедом на небесах, даст Бог, опять свидишься. А сейчас надо побороть дух уныния и скорби, ибо в таком состоянии сердце человека слабеет и может попасть под власть диавола, внушающего, что ты оставлен Богом. От этих мыслей человек теряет силы… Недаром говорят «Железо ржа поедает, а сердце печаль». Сходил бы ты к водопадам. Сам знаешь – вода облегчение душе и живость телу дает.

Добравшись до ревущего каскада, Корней поднялся на скалистый мыс. Порывы ветра обдавали влажной пылью.

Сбегавший с гор прозрачный поток, достигнув отвесного уступа, срывался вниз жемчужной лентой, распадавшейся в воздухе сначала на крупные, а чем ниже, тем все более мелкие искристые гроздья. Исчезнув в клокочущем котле, они выныривали уже белопенными хлопьями и с панической торопливостью устремлялись к следующему сливу. Некоторые, по воле затейливого течения, заходили в заливчик, где, сбиваясь в большие и малые флотилии, важно кружились друг за другом. Иные «парусники» вновь выплывали на основную струю и неслись дальше. А сверху на смену беглецам спешило свежее подкрепление.

Размеренное круженье хлопьев пены притягивало, завораживало взор. Корнея вдруг осенило: ведь и в жизни во всем так. Одни уходят, на смену им приходят другие. Рушатся на землю старые деревья, а на сдобренной ими почве поднимается еще более сильная и густая поросль. Так устроен мир. И ничего в этой череде не изменить, у каждого своя судьба, свой час. От этой мысли ему как-то сразу полегчало.

Корней разделся. Но не поплыл, как обычно, а, пройдя под уступом, встал под слив. Низвергающаяся вода сотрясала тело, массировала каждую мышцу, наполняла силой. Хлесткие, упругие удары как бы выбивали, выдавливали из него горесть и печаль. Они, казалось, стекали вместе с эластичными струями на каменное дно, а взамен им со свежей водой вливалось острое желание жить.

После такого омовения Корней почувствовал себя заново рожденным. Он понял, что жизнь не остановилась, что нужно действовать и что лучшей памятью о деде будет продолжение начатых им дел.

По дороге в скит Корней решил просить отца засылать сватов к родителям Даренки.

Завещание Маркела

Шли годы. Спустился с гор и вскоре помер Лука-Горбун. Из первооснователей, выходцев Ветлужского монастыря, в живых оставался лишь высохший до невесомости самый молодой из них Тихон и согбенный бременем старости длиннобородый, с облысевшим черепом Маркел. Большую жизнь Царь Небесный ему даровал – хранил старца уже восемьдесят седьмой год. А из собранных в Сибири молодиц-супружниц кряхтела на этом свете одна Марфа – теперь уж древняя старуха.

Женился на Даренке и обзавелся ребятней Корней. Григорий с Ефимьей поселились в пристрое к дому наставника. Вскоре и профессор ввел в дом хозяйку – овдовевшую тетку Корнея, бойкую, юркую и всегда веселую Анастасию. Выросла и стала невестой проворная охотница Ефимья.

Маркел, совсем ослабевший глазами, частенько просил домочадцев почитать вслух книги, в том числе из монастыря принесенные и Никодимом писанные. Слушая последние, старец невольно изумлялся, сколь подробно и верно описал его друг историю общины, сколь глубоки и точны его умозаключения и наблюдения.

Предания и заветы старины в скиту хранились по-прежнему бережно. Послушание старшим не ослабевало и даже, наоборот, укреплялось. В душах молодых не было места сомнениям, колебаниям. Истины веры они впитывали с молоком матери, и никто и ничто не могло их пошатнуть. Жили, одним словом, по заветам истинного православия, оберегавшим их от соблазнов и недугов. Довольствовались, как и повелевал Создатель, малым.

– Воля старцев – святая воля, – считали в общине.

Но время неумолимо. Зимой, после Рождества Христова, слег-таки белобородый Маркел. Изрытое морщинами лицо старца еще более сморщилось, туман просочившейся смерти погасил взор. Иногда наставник приоткрывал глаза и начинал говорить слабым, но внятным голосом находившимся при нем неотлучно Григорию и Ефимье:

– Ухожу из этой жизни счастливым: с Божьей помощью все наказы святого великомученика Константина исполнил, не отступил ни на шаг. И людей через Сибирь провел, и скит основал, и реликвии заповедные сберег. И живем мы в мире, согласии. Рад также, что могу передать общину в руки надежные. Полагаю, тебя, Григорий, братия определит наставником.

Профессор от таких слов несколько сконфузился:

– Спасибо, отец Маркел, на добром слове, но верно ли то будет? Знаю, что люди не считают меня чужим, но в общине и кроме меня есть немало достойных.

– Спорить не будем. Братия сама решит. Но я так долго живу, что наперед все вижу. И люди не слепые… Хорошо, что вы дружны с Корнеем. Он, конечно, бывает, чудит, но более верного человека не сыскать…

Порой старец замолкал, и лицо его то расплывалось в улыбке, то вдруг становилось озабоченным, брови сдвигались так, что между ними пролегала глубокая морщина. Григорий понимал, что настоятель в такие минуты уносится в своих мыслях далеко. Подтверждая его догадку, Маркел, ни к кому не обращаясь, тихо с чувством произнес:

– Слава Создателю, дозволил пожить полный срок!.. Во всем ли я поступал верно?..

– Видит Бог, много испытаний ваша община претерпела, но не зря вы жили в строгости, – вклинился в размышления старца профессор. – Вам ведь неведомо, а я зрел, как красные богоненавистники кресты сбивали, богохульствовали, прах прародителей оскверняли. Дошли до разрушения храмов Божьих. Почтительную речь славянскую изгадили словами постыдными, охальными… Не может Господь бесконечно терпеть такого блуда в умах детей своих. Боюсь, дорогой будет расплата.

– Истину молвишь, – прошептал старец. – Верую, что первородное православие станет скоро близко и понятно сердцу каждого россиянина. Придет час, встанут на путь праведный заблудшие по неведению и возродится первоисточное православие на всей многострадальной земле российской… Помните, что покуда Чудотворная икона Святой Троицы в нашем скиту хранима, до той поры и мы будем хранимы Создателем. Берегите ее. Чую, глас Божий грядет, и от него утверждение старой веры праотцов наших последует…

Высказавшись, Маркел оправил разлохматившуюся бороду и расслабленно вытянулся на шкурах.

Ближе к вечеру старец послал за своим крестником Корнеем. Тот явился немедля и, отряхнувшись от снега, встал подле лежанки.

Маркел подслеповато улыбнулся:

– Это ты, Корнюша? Послушай мое отеческое слово. Сказать много хочу, но смогу ли?.. Пора настала и мне предстать перед Божьим судом… С дедом твоим достойно вели мы общину сквозь все испытания, во славу Господа. Теперь настает ваш черед… Прости, коли чем обидел вольно иль невольно… Строг был потому, что отвечаю за вас перед Богом…

Осенив Корнея с Григорием двумя перстами, старец, смиренно глядя на лик Христа, замер, готовясь к праведной кончине. Лоб увлажнился, и он подал голос напоследок, языком уж чуть ворочая:

– Обо мне не скорбите. Ежели окажет Создатель милость – примет в рай, буду пред Ним вашим ходатаем… Коль придет беда – не сдавайтесь. Боритесь до последнего вздоха… Праздность растлевает… Избегайте ссоры и вражды…

В этот миг по лицу наставника пробежала тень смутного беспокойства. Он силился вспомнить и сказать еще что-то очень важное, но мысль ускользала от него, как вода сквозь пальцы. Глубокие морщины расправились, и на лик праведника легла печать особой, свыше данной благодати…

Все имеет свой конец. Рождение – дело случая, а смерть – закон. Смерть же праведника – это еще и шаг в бессмертие.

* * *

Как и предвидел достопочтенный Маркел, братия единодушно определила Григория своим наставником. Преемник строго следовал заветам старца и ладно вел скитское хозяйство в нетронутом заповеднике старой веры. Нарушить установленный порядок было для него невозможным делом. Ни одна неприязненная мысль, ни одно ядовитое слово ни разу не коснулись старолюбцев. Старикам, детям первоскитников, разменявшим кто шестой, а кто и седьмой десяток, утешительно было видеть усердие нового праведника к делам общины и почтение к ее основателям.

Шел 1935 год…

Золото Алдана

Старообрядцам с почтением и любовью посвящаю

Часть первая

Отшумела, отцвела весна 1935 года. Минуло шестьдесят пять лет с той поры, как семнадцать молодых иноков, оставив Ветлужский монастырь и, одолев немереные, безлюдные пространства, устроили в глухомани Забайкалья староверческий скит. Но довольно скоро вынуждены были покинуть его и перебраться в глушь Алданского нагорья. Здесь, под защитой непроходимых дебрей, основав новое поселение, старолюбцы хранили отеческие устои православия и один из главных символов – образ Божьей Матери из покоев самого Владимира[54]54
  Владимир Святославович – великий князь Киевский, креститель Руси.


[Закрыть].

За эти годы упокоились с миром основатели общины, поседели их дети, возмужали внуки, народились правнуки. Почернели стены домов, порос понизу мхом бревенчатый заплот вокруг скита. Но все так же, словно породнившись со Временем, у которого нет ни начала ни конца, сияли беловерхие пики Северного хребта, все так же темнели на склоне Западных гор Впадины лазы в запретные пещеры, все так же несла мимо них свои воды Глухоманка, унося дни, недели, годы безмятежной жизни.

Благоденствию скита способствовали царившее в общине необыкновенное трудолюбие, неколебимость в вере, дух согласия и то, что почитание старших соблюдалось как наипервейшая заповедь.

«Та община сильна, где старость в почете», – любил повторять в проповедях наставник Григорий, отличавшийся крайней требовательностью по отношению к себе и безграничной любовью ко всем остальным скитожителям. Он следил за неукоснительным соблюдением всех правил Устава, писанного благочестивым праведником Варлаамом на основе Домостроя[55]55
  Домострой – свод житейских правил и наставлений. Составлен в XVI веке при Иване Грозном; отражает принципы патриархального быта; известен предписанием строгости домашнего уклада.


[Закрыть]. Не забывал регулярно вносить записи в скитскую книгу, начатую еще его предшественником, старцем Маркелом, в 1873 году.

Помимо сведений о брачевании, рождении и смерти в нее вписывались и иные значимые события. У него же хранились и труды пустынножителя Никодима. В совокупности все эти рукописи довольно полно отражали нестяжательную жизнь уединенной общины.

На исходе духовитого июльского дня, в канун Иоанна Предтечи, братия собралась у молельни на вечернее правило и поджидала наставника, наблюдая заодно, как в лучах закатного солнца тихо тлеют, чуть дымясь, облака. Казалось, ничто не может нарушить сопутствующий всякому летнему вечеру умиротворяющий, льющийся с небес покой, как вдруг земля под ногами дрогнула. Люди, кто удивленно, кто настороженно переглядываясь, спрашивали друг дружку: мол, было что, али поблазнилось? И тут последовали толчки, один сильнее другого. Под конец же тряхануло столь изрядно, что все вокруг пришло в движение: закачалось из стороны в сторону било, стукнула входная дверь, внутри молельни что-то с грохотом упало. Даже могучие кедры встрепенулись, взмахнули патлатыми ветвями. С крутояра обрушился, подняв волну, пласт земли. Скитники в разнобой забормотали крестясь: «Защити и спаси, святой угодник Николай Чудотворец, укрой и оборони подопечных своих…», «Отче наш! Иже еси на небесих…»

Подошел запыхавшийся наставник Григорий. Его голос на фоне всеобщего замешательства звучал на удивление спокойно и уверенно:

– Братья, не страшитесь – это землетрясение. Коли толчки не повторятся, бог даст, начнем службу. А пока, Демьян, возьми ребят и вынесите из избы, от греха подальше, болящую Марфу. Анастасия с Ефимьей уже побежали к ней.

В ожидании «тряхнет, не тряхнет?» мужики нервно трепали бороды, покусывали усы. Прошло с полчаса – толчков не последовало. Успокоившись, осторожно вошли в молельную. То, что они увидели, повергло в ужас – икона Божьей Матери в вызолоченном окладе лежала на полу ликом вниз.

– Господи, помилуй! Господи, помилуй! Беда-то какая! – запричитал седой как лунь Тихон.

– Худой знак, похоже, Божья Матерь серчает на нас, – осевшим голосом произнес тоже не на шутку встревожившийся наставник. – Кабы беда не грянула. Надобно большой умирительный молебен отслужить. Да поможет нам пречестный Животворящий Крест Господень! – добавил он, бережно поднимая образ Богородицы.

* * *

Ефимия, спустившись к реке за водой, первой заметила, что Глухоманка поднялась. Поначалу значения этому не придали. Обеспокоился народ, лишь когда затопило мостки, на которых бабы стирали белье.

– Похоже, от землетряски где-то реку запрудило, – продребезжал сквозь завесу усов дед Тихон. – Надо бы поискать да ослобонить проток.

Наставник одобрительно кивнул и велел мужикам обследовать русло.

Шагая по затянутой липкой паутиной береговой тропе, скитники отмечали, что уровень воды становился все выше и выше. Местами деревья стояли уже наполовину затопленные. Но лишь подойдя к скальным воротам, через которые Глухоманка убегала к Большой реке, обнаружили причину затопа: высокую плотину, образованную отколовшейся и рухнувшей поперек русла частью склона. Здесь вода уже залила почти всю пойму, и к завалу пришлось пробираться гривкой.

Процесс разрушения «ворот» все еще продолжался. По оголившемуся сколу, потрескивая, расходились змейки трещин, из которых то и дело сыпалась мелкая крошка. Пока обследовали завал, сверху сорвалось несколько обломков, не причинивших людям вреда по чистой случайности. Один из них упал в воду и обдал мужиков зернистыми брызгами.

– Кабы еще шибче не закупорило. Пришла беда – отворяй ворота, – опасливо поглядывая наверх, промолвил Матвей, отряхиваясь от воды.

– Да туточки, паря, все наоборот: ворота-то как раз закрыли, – пошутил стоявший рядом Демьян, но его шутку никто не поддержал – вода прибывала на глазах. Мужики заторопились обратно.

* * *

Выслушав Корнея, обеспокоенный наставник отложил лестовку[56]56
  Лестовка – древний вид четок в виде плетеной замкнутой кожаной ленты из 103 планок. Символизирует собой одновременно и лествицу (лестницу) духовного восхождения с Земли на небо, и замкнутый круг – образ вечной и непрестанной молитвы. Предназначена для счета молитв.


[Закрыть]:

– Эка напасть! – сокрушенно вздохнул он. – Что делать будем? Может, собор созвать?

– На собор времени нет. Да и сколь ни бей языком о кремень – огня не будет. Вода того и гляди в скит зайдет! Пока не поздно, надобно дома разбирать и на верхний уступ переносить, либо еще чего измыслить. Вон моя Дарья предложила выйти всем миром да попробовать раскопать тот завал.

– А что, дело говорит! Какой он высоты?

– Саженей пять-шесть с дальнего края. А ближе к склону, пожалуй, все восемь будет.

– Не шутейная работа, но как говорят: глаза боятся, руки делают. Сзывай народ, помолимся и, не мешкая, выйдем.

* * *

Вскоре все работоспособное население скита – сорок семь душ – шло к Воротам. Становище разбивали уже в сумерках неподалеку от плотины. Тщательно обследовав завал, установили, что основанием ему служит отколовшийся скальный монолит, легший точно поперек русла, не достигнув, к счастью, противоположной стенки. Там завал состоял из спрессованной мешанины осадочных пород. Было очевидно, что копать траншею возможно только на этом участке.

На следующий день, как только солнечный луч поцеловал вершины окружавших Впадину гор и те благодарно просияли, скитники дружно принялись грузить землю в корзины, сплетенные из тальника, выковыривать из грунта камни, переносить их на противоположный от водоема край плотины и сбрасывать вниз. Чтобы поменьше докучало комарье и слепни, разложили несколько дымокуров. Наплывавшие волны ветра подбирали сизые клубы и разносили по завалу. Люди кашляли, глаза слезились, но все терпели.

Поначалу дело шло медленно. Скучившись в беспорядочную толпу, больше мешали друг другу. Сметливая Дарья предложила выстроиться в две цепочки. Работа сразу заспорилась. Раскоп ширился и углублялся с каждым часом.

Чем ниже опускалось его дно, тем тяжелее дышалось землекопам – не хватало воздуха. Взопревшие мужики поснимали с себя рубахи-косоворотки и штаны – остались только тельные пояски[57]57
  С пояском, свитым из ниток, старообрядцы не расставались со дня крещения, посокльку считали, что человек без пояса все равно что без креста.


[Закрыть] и подштанники. Пытаясь поднять обкопанную глыбу, Демьян так напрягся, что они лопнули в самом неподходящем месте. Мужики застонали от хохота, а смущенные женщины густо покраснели и стыдливо отвернулись.

– Чего скалитесь, кони стоялые? Яйца не видели? Подсобили б лучше, – огрызнулся Демьян.

Этот конфуз махом приподнял настроение притомившимся людям. Работать стало легче и веселей.

За три дня удалось прокопать довольно глубокую канаву – не менее четырех саженей. Дальше не получалось: нижние камни вмяло в грунт столь плотно, что, как ни старались, не могли их даже пошевелить.

Вода все это время поднималась и уже наутро, после завершения работ, она, курчавясь мелкими воронками, хлынула в рукотворный канал.

Затопление прекратилось. К этому моменту западная оконечность Впадины почти вся оказалась под водой. Наставник, работавший наравне с братией, тут же на плотине, радостно целуя землю, воспел псалом благодарения Спасу и матери его Пресвятой Богородице. После этого все помылись в речке и отслужили молебен с земными метаниями. Люди ликовали. Еще бы – спасли скит!

Корней обнял Дарью:

– Какая ты у меня умница!

Женщина просияла и легонько прижалась к мужу. Уже тринадцать лет, как живут они вместе. Дарья с годами хоть слегка и пополнела, красоты не утратила. Спина прямая, шея лебединая, подбородок держит высоко. Всех восхищала ее царственная осанка, изящный поворот головы, а в особенности походка. Ходила Дарья не так, как другие. Она как бы несла себя ровно, неспешно. При этом никакой надменности или высокомерия. Со всеми была простой и приветливой, никогда не чуралась работы, даже самой грязной и тяжелой.

* * *

Уже в следующую весну на богатом кормами мелководье, усыпанном множеством островков, устроили гнездовья сотни гусей и уток. Воздух звенел от их надсадных криков до тех пор, пока птицы не сели высиживать потомство.

В середине лета, когда у гусей началась смена пера – линька, их брали голыми руками. Тут не зевай – коли успеет гусь выправить перо, он уже не твой. Двигаясь цепью и крича во всю мочь, скитники загоняли их в заранее расставленные сети. Таким способом удавалось заготовить столько гусаков, что их хватало на долгую зиму.

Не сразу, по прошествии трех лет, водоем закишел рыбой.

– Славны дела твои, Господи! – восхваляли люди Создателя за щедрость и корили себя за умственную скудость, не позволившую сразу оценить, какие достоинства таило в себе рождение «моря».

А еще через год уровень воды стал постепенно понижаться и за лето упал на полторы сажени. К счастью, это не повлияло на численность птицы и рыбы. Их развелось к тому времени столько, что хватило бы прокормить не один десяток таких скитов.

Причину нового каприза Глухоманки выяснила вездесущая ребятня, ходившая удить рыбу к Воротам. Оказывается, река, промыв в склоне хребта проток в пещеру, ушла в подземное русло, выходя, как много позже узнали скитники, мощным ключом прямо со дна Большой реки. Старое же русло Глухоманки ниже Ворот с десятками мощных порогов обнажилось и превратилось в сухую ленту, состоящую из череды громадных валунов и каменных уступов.