Текст книги "Улей. Семья Паскуаля Дуарте"

– Как себя чувствуешь, сыночек?

– Отлично, мамуля.

– Ну так до завтра, если богу будет угодно. Укройся получше, чтоб не озяб. Отдыхай, золотце.

– Спасибо, мамуля, и ты отдыхай. Поцелуй меня.

– С удовольствием, сынок. Не забудь прочитать молитвы.

– Не забуду, мамочка. До завтра.

Сеньору Суаресу лет пятьдесят, его матушке года на двадцать два больше.

Сеньор Суарес поднялся на четвертый этаж, секция В, достал ключ и отпер дверь. Он намерен переменить галстук, причесаться, сбрызнуть себя одеколоном и под каким-нибудь благовидным предлогом поскорей смотаться из дому в том же такси.

– Мамуля!

По мере того как сеньор Суарес проходит по комнатам, его голос, призывающий мать, становится все более похожим на возгласы тирольских пастухов, которых показывают в кино.

– Мамуля!

В одной из ближайших ко входу комнат горит свет, но оттуда никто не ответил.

– Мамуля! Мамуля!

Сеньор Суарес начинает нервничать.

– Мамуля! Мамуля! Ах ты, боже мой! А вот сейчас я к тебе войду! Мамуля!

Подгоняемый какой-то непонятной силой, сеньор Суарес бросается вперед по коридору. Непонятная эта сила, вероятно, не что иное, как любопытство.

– Мамуля!

Уже взявшись за ручку, сеньор Суарес тут же пятится и бегом выбегает из квартиры. На ходу он повторяет:

– Мамуля! Мамуля!

Тут он чувствует, что сердце у него стучит часто-часто; перескакивая через ступеньки, он мчится вниз по лестнице.

– Везите меня на шоссе Сан-Херонимо, напротив здания конгресса.

Таксист отвез его на шоссе Сан-Херонимо, напротив здания конгресса.

Маурисио Сеговия, досыта насмотревшись и наслушавшись, как донья Роса оскорбляет своих официантов, встал и вышел из кафе.

– Уж не знаю, кто из них гнусней – эта жирная свинья в трауре или это сборище болванов. Ох, задали бы они ей все вместе когда-нибудь хорошую взбучку!

Как все рыжие, Маурисио Сеговия добродушен, но он не выносит несправедливости. И если он убежден, что официантам следовало бы сговориться и устроить донье Росе трепку, то лишь потому, что своими глазами видел, как она над ними измывается; пусть бы расквитались с ней – око за око, – тогда можно было бы начать новый счет.

– Все дело в том, какое кому сердчишко дадено – у одних оно пухлое и мягкое, как слизняк, но есть и такие, у кого оно небольшое и твердое, как кремень.

Дон Ибрагим де Остоласа-и-Бофарулл погляделся в зеркало, вскинул голову, погладил бороду и воскликнул:

– Господа академики! Я не хотел бы дольше отвлекать ваше внимание и т. д. и т. д. (Ну, это пойдет гладко… Голову держать повыше, горделиво… Следить за манжетами, иногда они слишком вылезают наружу, будто вот-вот вспорхнут в воздух.)

Дон Ибрагим зажег трубку и принялся ходить взад-вперед по комнате. Затем остановился и, положив одну руку на спинку стула, а другую, с трубкой, воздев кверху, как свиток, который обычно держат статуи ученых господ, продолжал:

– Как можем мы допустить – а именно этого желает сеньор Клементе де Диего, – чтобы владение по праву давности считалось законным путем присвоения известных прав вследствие пользования таковыми? Тут сразу бросается в глаза недостаточная обоснованность доводов, господа академики. Прошу простить за повторение, но разрешите мне еще раз, как я делал уже неоднократно, призвать на помощь логику; без нее в мире мысли и шагу не ступишь. (Тут наверняка раздастся ропот одобрения.) Разве не очевидно, о высокочтимые коллеги, что для того, чтобы чем-либо пользоваться, надо этим владеть? По глазам вашим вижу, что вы со мной согласны. (Скорее всего кто-нибудь из публики тихо подтвердит: «Очевидно, очевидно».) Затем, если для того, чтобы чем-либо пользоваться, надо этим владеть, то, изменив действительный залог этого предложения на страдательный, мы можем утверждать, что ничто не может быть используемо, пока оно не стало владением. Дон Ибрагим выдвинул ногу к воображаемой рампе и изящным жестом разгладил полу халата. Простите, фрака. Потом улыбнулся.

– Итак, господа академики, поскольку для того, чтобы чем-либо пользоваться, надо этим владеть, то для того, чтобы владеть, надо сперва приобрести. Не важно, под каким предлогом; я пока всего лишь сказал «надо приобрести», ибо ничто, абсолютно ничто не может стать владением без предварительного приобретения. (Тут меня, возможно, прервут аплодисментами. Надо к этому быть готовым.)

Голос дона Ибрагима звучал торжественно, как фагот. По другую сторону тонкой дощатой стенки возвратившийся с работы муж спрашивал у жены:

– Ну что, малышка уже покакала?

Дону Ибрагиму стало немного зябко, он поправил на шее шарф. В зеркале отразился черный галстук бабочкой, приличествующий вечернему костюму.

* * *

Дон Марио де ла Вега, издатель, куривший сигару, отправился ужинать с бакалавром, дипломированным по третьему циклу.

– Знаете, что я вам скажу? Незачем вам завтра приходить ко мне для разговора, придете прямо на работу. Я люблю решать дела вот так, на ходу.

Бакалавр сперва немного растерялся. Он хотел было заметить, что лучше бы ему приступить к работе через несколько дней, чтобы привести в порядок кое-какие дела, но подумал, что ему, чего доброго, могут вообще отказать.

– Да-да, очень благодарен, постараюсь работать как можно лучше.

– Это вам же пойдет на пользу. – Дон Марио де ла Вега улыбнулся – Итак, по рукам. А теперь, чтобы начало было добрым, приглашаю вас поужинать.

Глаза бакалавра затуманились.

– Ах, что вы…

Издатель предупредительно заметил:

– Ну, разумеется, если вы не заняты. Я вовсе не желаю быть назойливым.

– О нет, нет, не тревожьтесь, при чем тут назойливость, совсем напротив. Я сегодня свободен.

Набравшись смелости, бакалавр добавил:

– Сегодня вечером я совершенно свободен, я в вашем полном распоряжении.

В таверне дон Марио принялся нудно объяснять, что он, мол, со своими подчиненными всегда обращается хорошо, что ему приятно, когда его подчиненные довольны, когда его подчиненные преуспевают, когда его подчиненные смотрят на него как на отца и когда его подчиненные с любовью относятся к делам типографии.

– Если между директором и подчиненными нет сотрудничества, предприятие не может преуспевать. А когда предприятие преуспевает, это выгодно для всех: для хозяина и для подчиненных. Подождите минуточку, я должен позвонить, передать одно распоряжение.

Бакалавр, выслушав разглагольствования своего нового патрона, накрепко усвоил, что ему отведена роль подчиненного. Но на тот случай, если он вдруг ничего не понял, дон Марио во время ужина уточнил:

– Вначале будете получать шестнадцать песет, но о трудовом договоре чтоб и не заикаться. Понятно?

– Да, сеньор, понятно.

Сеньор Суарес вышел из такси напротив конгресса и направился по улице Прадо в кафе, где его ждали. Чтобы унять нетерпеливое волнение, от которого у него поджилки тряслись, сеньор Суарес предпочел остановить такси, не доезжая кафе.

– Ах, милый! Я прямо сам не свой. У меня дома, наверно, случилось что-то ужасное, мамуля не откликается.

Когда сеньор Суарес вошел в кафе, в его голосе появились еще более легкомысленные нотки, чем обычно, – ну точно голос потаскушки из дешевого бара.

– А, брось, не беспокойся! Наверно, она уснула.

– Да? Ты так думаешь?

Друг сеньора Суареса – щеголеватый бородач, на нем зеленый галстук, ярко-красные туфли и полосатые брюки. Зовут его Хосе Хименес Фигерас, и, хотя внешность у него прямо-таки потрясающая – только взглянуть на эту густую бороду и свирепый взгляд! – он известен под прозвищем Пепито Сучок.

Сеньор Суарес, ухмыляясь и краснея, говорит:

– Какой ты красавчик, Пепе!

– Молчи, скотина, еще услышат!

– Скотина! Нечего сказать, очень ты нежен!

Сеньор Суарес корчит капризную гримасу. Потом задумывается.

– Что могло случиться с мамулей?

– Да замолчишь ты наконец?!

И сеньор Хименес Фигерас, он же Сучок, корчит ответную гримасу сеньору Суаресу, он же Заднюшка.

– Слушай, золотце, мы сюда пришли для того, чтобы повеселиться или чтобы ты мне пел вечную свою песенку о дорогой твоей мамуле?

– Ах, Пепе, ты прав, не сердись на меня! Я, знаешь, так взволнован, что не помню, на каком я свете!

Дон Леонсио Маэстре сделал два капитальнейших вывода. Первый: совершенно ясно, что сеньорита Эльвира не какая-нибудь потаскушка, по лицу видно. Сеньорита Эльвира – девушка порядочная, из хорошей семьи, поссорилась, наверно, с родными, ушла из дому и хорошо сделала, черт возьми! Мы еще посмотрим, есть ли такое право – как полагают многие родители, – чтобы всю жизнь держать детей в кулаке! Сеньорита Эльвира, вероятно, ушла из дому, потому что ее семья уже много лет отравляла ей жизнь. Бедная девочка! Что говорить, жизнь каждого – это тайна, но все же лицо человека было и остается зеркалом души.

«Неужели кому-то могло бы прийти в голову, что Эльвира – гулящая девка? Боже упаси, вот глупость!»

Дону Леонсио Маэстре становится стыдно перед самим собой.

Второй вывод, к которому пришел дон Леонсио: надо после ужина зайти еще раз в кафе доньи Росы – может быть, сеньорита Эльвира опять будет там.

«А почему бы нет? Такие вот грустные бедные девушки, которым пришлось изведать всякие дрязги в семье, большие охотницы посидеть в кафе, где играет музыка».

Дон Леонсио Маэстре поужинал второпях, обмахнул щеткой костюм, снова надел пальто и шляпу и отправился в кафе доньи Росы. Нет, не совсем так, он просто решил прогуляться и по пути заглянуть в кафе доньи Росы.

Маурисио Сеговия пошел поужинать со своим братом Эрменехильдо, который приехал в Мадрид, надеясь получить назначение на должность секретаря профсоюзного центра в своем городке.

– Ну, как идут дела?

– Идут помаленьку… Кажется, неплохо идут.

– Есть какие-нибудь новости?

– Да, есть. Сегодня я повидался с доном Хосе-Мария, который служит в личном секретариате дона Росендо; так он мне сказал, что будет настойчиво поддерживать мою кандидатуру. Посмотрим, что им удастся сделать. Как ты думаешь, я получу назначение?

– Ну конечно, получишь. А ты сомневаешься?

– Эх, сам не знаю. Иногда мне кажется, оно уже у меня в руках, а иногда начинает казаться, что в конце концов я, чего доброго, получу коленкой под зад. Самое худшее – сидеть вот так, не зная, что тебя ждет.

– Не падай духом, всех нас господь слепил из одной глины. А кроме того, ты же знаешь – без труда не вытянешь и рыбки из пруда.

– Да, я с тобой согласен.

Дальше оба брата ужинают почти в полном молчании.

– Слушай, а у немцев-то дела серьезные.

– Да, мне тоже кажется, что запахло жареным.

Дон Ибрагим де Остоласа-и-Бофарулл, делая вид, будто не слышит вопроса соседа о том, как малышка покакала, снова поправляет шарф, снова кладет руку на спинку стула и продолжает:

– Да, господа академики, человек, который имеет честь говорить перед вами, полагает, что его аргументы не шиты белыми нитками. (Не прозвучит ли это «не шиты белыми нитками» вульгарно, слишком по-простецки?) Применив к интересующей нас юридической проблеме выводы из приведенного мною силлогизма («применив к интересующей нас юридической проблеме выводы из приведенного мною силлогизма» – не будет ли это длинно?), мы можем утверждать, что поскольку, чтобы чем-либо пользоваться, надо этим владеть, то, соответственно, чтобы пользоваться каким-либо, безразлично каким, правом, надо им также владеть. (Пауза.)

Сосед за стенкой осведомился о цвете. Жена ответила, что цвет нормальный.

– Но нельзя владеть каким-либо правом, многоуважаемое собрание, если оно предварительно не было приобретено. Полагаю, что доводы мои ясны, как вода кристально чистого ручья. (Голос: «Да, да».) Далее, если для того, чтобы пользоваться правом, надо его сперва приобрести, ибо невозможно пользоваться тем, чего не имеешь («Конечно, конечно!»), то как можно, рассуждая строго научно, предполагать, что возможен способ приобретения в силу давности пользования, как то утверждает профессор сеньор де Диего, известный многими блестящими идеями? Ведь это равносильно утверждению, что можно распоряжаться чем-то еще не приобретенным, каким-либо правом, которым еще не владеют! (Громкий гул одобрения.)

Сосед за стенкой спросил:

– Тебе пришлось поставить ей клизмочку?

– Нет. Я уже все приготовила, но она сделала сама. Представляешь, я купила банку сардин – твоя мать сказала, что в таких случаях лучше всего помогает масло из этих консервов.

– Ладно, не беспокойся, съедим их на ужин, и дело с концом. Мамаша моя помешана на этом масле из-под сардин.

Муж и жена с нежностью улыбнулись друг другу, обнялись и поцеловались. Бывают же такие удачные дни! Запоры у малютки стали уже всерьез их беспокоить.

Дон Ибрагим подумал, что, когда раздастся продолжительный гул одобрения, ему придется сделать небольшую паузу – надо будет опустить голову и как бы в рассеянности устремить взгляд на скатерть и стакан с водой.

– Полагаю излишним разъяснять, господа академики, сколь важно постоянно помнить о том, что пользование вещью – не пользование или распоряжение правом на пользование этой вещью, ибо права такого еще у нас нет, – которое в силу давности ведет к владению таковой в качестве собственности того, кто ее захватил, – это есть состояние, существующее de facto[17]17
  Фактически (лат.).


[Закрыть], но ни в коем случае не de jure[18]18
  Юридически, по закону (лат.).


[Закрыть]. (Превосходно!)

Дон Ибрагим победоносно улыбнулся и несколько секунд постоял, ровно ни о чем не думая. В душе – и по внешнему виду судя – дон Ибрагим был человеком вполне счастливым. Его не признают? Эка важность. А для чего существует История?

– В конце концов она всем воздаст по справедливости. И если в этом подлом мире гений не встречает признания, стоит ли беспокоиться – ведь через каких-нибудь сто лет от всех нас останутся одни скелеты!

Из этого сладостного забытья дона Ибрагима вывели отчаянные, пронзительные, беспорядочные звонки.

– Какая дикость, можно ли так безобразничать! А еще считаются воспитанными людьми! И наверно, даже не стыдятся!

Супруга дона Ибрагима, которая, сидя у жаровни, штопала чулок, пока муж ее ораторствовал, поднялась и пошла открыть дверь.

Дон Ибрагим прислушался. Звонил сосед с пятого этажа.

– Ваш супруг дома?

– Да, сеньор, он готовится к докладу.

– Могу я его видеть?

– Разумеется, о чем тут спрашивать.

Повысив голос, жена позвала;

– Ибрагим, это сосед сверху.

Дон Ибрагим ответил:

– Пусть войдет, почему ты его там держишь?

Дон Леонсио Маэстре был бледен.

– А, сосед! Что же привело вас к моему скромному очагу?

Дон Леонсио проговорил дрожащим голосом:

– Она умерла!

– Что?

– Умерла, говорю!

– Кто?

– Ну да, сеньор, умерла. Я потрогал ей лоб, он холодный как лед.

Глаза супруги дона Ибрагима округлились, как блюдца.

– Кто умер?

– Соседка рядом со мной.

– Соседка рядом с вами?

– Она самая.

– Донья Маргот?

– Да, она.

Дон Ибрагим вмешался:

– Мать этого потаскуна?

Дон Леонсио ответил утвердительно, а жена дона Ибрагима набросилась на мужа:

– Ради бога, Ибрагим, как можно так говорить!

– И она на самом деле мертва?

– Да, дон Ибрагим, мертва окончательно. Ее удушили полотенцем.

– Полотенцем?

– Да, махровым полотенцем.

– Какой ужас!

Дон Ибрагим, шагая туда-сюда по комнате, принялся отдавать распоряжения и призывать к спокойствию.

– Хеновева, сними трубку и вызови полицию.

– Какой там номер?

– Почем я знаю, милая, посмотри в книге! А вы, друг мой Маэстре, станьте на лестнице и никого не пропускайте ни вниз, ни вверх. Возьмите на вешалке трость. Я пойду за врачом.

Когда дону Ибрагиму открыли дверь в квартире врача, он с величайшим хладнокровием спросил:

– Доктор дома?

– Да, сеньор, подождите минуточку.

Дону Ибрагиму было известно, что доктор дома. Когда тот вышел узнать, зачем его спрашивают, дон Ибрагим, как бы не зная, с чего начать, спросил улыбаясь:

– Ну, как ваша малышка? Желудочек уже налаживается?

После ужина дон Марио де ла Вега предложил Элою Рубио Антофагасте, бакалавру по третьему циклу, выпить чашечку кофе. Было видно, что он расщедрился.

– Не хотите ли сигарку?

– О да, сеньор, весьма благодарен.

– Черт возьми, приятель, за что так благодарить!

Элой Рубио Антофагаста робко улыбнулся.

– Ну да, конечно. – И прибавил: – Вы знаете, я очень счастлив, что нашел работу. Верите?

– И тому, что поужинали?

– Да, сеньор, и тому, что поужинал.

Сеньор Суарес покуривает сигару, которой его угостил Пепе Сучок.

– Ах, какая вкусная сигара! Она пахнет тобой.

Сеньор Суарес смотрит в глаза своему другу.

– Пойдем выпьем по стаканчику? Ужинать мне не хочется, когда я с тобой, у меня пропадает аппетит.

– Ладно, пойдем.

– Можно я тебя угощу?

Заднюшка и Сучок, крепко взявшись под руку, пошли по улице Прадо вверх по левой стороне, где бильярдные залы. Встречные оборачивались им вслед.

– Зайдем на минутку поглядеть на игру?

– Нет, не хочу, мне там на днях чуть не съездили кием по физиономии.

– Вот скоты! И есть же такие некультурные люди, просто удивительно! Безобразие! Уж наверно, набрался ты страху, да, Сучочек?

Пепе Сучок нахмурился.

– Мамашу свою зови Сучочком, слышишь, ты!

Сеньор Суарес истерически взвизгивает:

– Ой, мамуля моя! Ой, что же это с ней случилось? Ой господи!

– Ты замолчишь?

– Прости, Пепе, я больше не буду говорить о моей мамочке. Ой бедняжечка! Слушай, Пепе, купи мне цветок! Я хочу, чтобы ты мне купил красную камелию, – раз я иду с тобой, надо, чтоб на мне был какой-нибудь знак запретного…

Пепе Сучок горделиво ухмыльнулся и купил сеньору Суаресу красную камелию.

– Засунь ее в петлицу.

– Куда прикажешь.

Доктор, удостоверившись, что старуха мертва, мертва бесповоротно, поспешил оказать помощь дону Леонсио Маэстре – у бедняги начался нервный припадок, он был почти без сознания и только отчаянно лягал ногами.

– Ах, доктор, как бы еще этот у нас не скончался!

Донья Хеновева Куадрадо де Остоласа была весьма встревожена.

– Не волнуйтесь, сеньора, тут нет ничего опасного, просто сильнейший испуг.

Дон Леонсио сидел в кресле, глаза у него закатились, изо рта текла пена. Дон Ибрагим между тем наставлял соседей:

– Спокойствие, прежде всего полное спокойствие. Пусть каждый глава семьи тщательно осмотрит свое жилище. Мы должны оказать помощь органам правосудия своей поддержкой и сотрудничеством, насколько это будет в наших силах.

– Отлично сказано, сеньор. В такие минуты правильней всего, чтобы один распоряжался, а мы все повиновались.

И жители дома, где произошло преступление, все как один испанцы, с большей или меньшей готовностью повторили эту знаменательную фразу.

– Приготовьте ему липового чаю.

– Сейчас, доктор.

Дон Марио и бакалавр Элой решили, что надо пораньше лечь спать.

– Ну что ж, друг мой, завтра за дело. Так?

– Да, сеньор. Вот увидите, вы будете довольны моей работой.

– Надеюсь. Завтра в девять утра у вас будет возможность показать свое усердие. Куда вы теперь направляетесь?

– Домой, куда же еще? Пойду спать. Вы тоже рано ложитесь?

– Да, постоянно. Я веду регулярный образ жизни.

Элой Рубио Антофагаста почувствовал позыв к подхалимажу – видимо, угодливость была для него естественным состоянием.

– Если не возражаете, сеньор Вега, я вас провожу.

– Как вам угодно, дружище Элой, весьма благодарен. Сразу видно, надеетесь, что авось вам перепадет еще сигара?

– Вовсе не потому, сеньор Вега, поверьте мне.

– Ладно уж, не прикидывайтесь святошей, все мы сперва были поварами, а уж потом монахами.

Хотя ночь была прохладная, дон Марио и его новый корректор, подняв воротники пальто, пошли еще прогуляться. Когда дону Марио выпадал случай поговорить на любимые темы, ни холод, ни голод, ни жара не были ему помехой.

Пройдя порядочный кусок, дон Марио и Элой Рубио Антофагаста наткнулись на кучку людей, стоявших на углу, тут же находились двое полицейских и никого не пропускали.

– Что случилось?

Какая-то женщина обернулась.

– Не знаю, говорят, преступление, зарезали двух пожилых женщин.

– Черт возьми!

В разговор вмешался мужчина.

– Не прибавляйте, сеньора, зарезали не двух, а только одну.

– Вам этого мало?

– О нет, сеньора, даже слишком много. Но все же я бы предпочел, чтобы их было две.

К группе присоединился юноша.

– Что происходит?

Ему ответила другая женщина:

– Говорят, совершено преступление, задушили махровым полотенцем девушку. Говорят, артисткой была.

Два брата, Маурисио и Эрменехильдо, надумали опрокинуть за галстук по стаканчику.

– Послушай-ка, что я тебе скажу. Сегодня самый подходящий вечер нам кутнуть. Если дело у тебя выгорит, отпразднуем заранее, а если нет – ну что ж, все-таки повеселимся, а то когда еще придется. Не пойдем сейчас выпить, будешь целую ночь думать да гадать. Ты сделал все, что должен был сделать, теперь остается ждать, что смогут сделать другие.

Эрменехильдо озабоченно сказал:

– Да, пожалуй, ты прав. Хожу весь день, все об одном думаю и только расстраиваюсь. Пойдем куда хочешь, ты ведь лучше моего знаешь Мадрид.

– Значит, не возражаешь, если пойдем выпить?

– Ладно, пойдем. Но как же так, без компании?

– Да уж кого-нибудь найдем. В такое время девок сколько хочешь.

Маурисио Сеговия и его брат Эрменехильдо отправились в обход по барам на улице Эчегарая. Маурисио вел, а Эрменехильдо послушно следовал за ним и платил.

– Будем считать, что нынче мы празднуем мое назначение. Я плачу.

– Хорошо. А если тебе не хватит на обратную дорогу, скажешь, я подкину.

В одной из пивнушек на улице Фернандес-и-Гонсалеса Эрменехильдо подтолкнул Маурисио локтем.

– Посмотри на этих двоих, вот безобразники.

Маурисио обернулся.

– М-да, здорово. У этой Маргариты Готье и впрямь чахоточный вид, а в петлице-то, видишь, красная камелия, все как положено. Эх, брат, здесь у нас кто без стыда, тот и герой.

С другого конца зала раздался громовой голос:

– Ты не очень-то похабничай, Заднюшка, прибереги что-нибудь на потом!

Пепе Сучок поднялся с места.

– А ну, кто тут такой храбрый? Пусть выйдет со мной на улицу!

Дон Ибрагим говорил сеньору судье:

– Видите ли, сеньор судья, нам не удалось ничего выяснить. Каждый из жильцов обыскал свою квартиру, но ничего подозрительного мы не нашли.

Жилец со второго этажа дон Фернандо Касуэла, судебный прокурор, потупил глаза – он-то кое-что нашел.

Судья обратился к дону Ибрагиму:

– Начнем по порядку. У погибшей есть родные?

– Да, сеньор, есть сын.

– Где он?

– Ах, да кто его знает, сеньор судья! Это тип, известный своим дурным поведением.

– Бабник?

– Да нет, сеньор судья, он не бабник.

– Может быть, игрок?

– Нет, насколько мне известно.

Судья посмотрел в упор на дона Ибрагима.

– Пьяница?

– Нет, и не пьяница.

На губах судьи появилась язвительная усмешечка.

– Но послушайте, что же вы называете дурным поведением? Коллекционирование марок?

Дон Ибрагим обиделся.

– Нет, сеньор судья, дурным поведением я называю многое, например быть «подружкой» педика.

– Ах вот как! Сын погибшей – «подружка»?

– Да, сеньор судья, это всем известно!

– Ну что ж. Очень благодарен вам всем, сеньоры. Возвращайтесь домой, пожалуйста, в случае надобности я вас вызову.

Жильцы послушно стали расходиться. Дон Фернандо Касуэла, войдя в свою квартиру в правом крыле второго этажа, застал жену плачущей в три ручья.

– Ах, Фернандо! Если хочешь, убей меня! Но только пусть наш мальчик ни о чем не знает.

– Ну милая, как же я тебя убью, когда у нас в доме судья! Иди ложись спать. Недостает только, чтобы твой возлюбленный оказался убийцей доньи Маргот!

Чтобы развлечь толпу на улице, где собралось уже несколько сот человек, шестилетний цыганенок пел фламенко, прихлопывая себе в такт ладошками. Симпатичный мальчишечка, шустрый, где его только не встретишь…

Как-то раз один портняжка из сукна штаны кроил, увидал то цыганенок, что креветки разносил.

Когда вынесли тело доньи Маргот, чтобы отвезти его в морг, малыш почтительно умолк.

Глава третья

После обеда дон Пабло направляется в тихое кафе на улице Сан-Бернардо сыграть, как обычно, партию в шахматы с доном Франсиско Роблес-и-Лопес Патоном, а попозже, часов в пять-полшестого идет за доньей Пурой, чтобы вместе совершить прогулку и затем стать на якорь в кафе доньи Росы – там они пьют по чашечке шоколада, который дону Пабло всегда кажется водянистым.

За одним из соседних столиков, у окна, играют в домино четверо: дон Роке, дон Эмилио Родригес Ронда, дон Тесифонте Овехеро и сеньор Рамон.

У дона Франсиско Роблес-и-Лопес Патона, врача-венеролога, есть дочь Ампаро, она замужем за доном Эмилио Родригесом Рондой, тоже врачом. Дон Роке – это муж доньи Виси, сестры доньи Росы; по мнению свояченицы, дон Роке Моисес Васкес – негодяй, каких мало. Дон Тесифонте Овехеро-и-Солана, ветеринар в чине капитана, добродушный провинциал, немного застенчивый, носит кольцо с изумрудом. Наконец, сеньор Рамон – булочник, хозяин довольно большой пекарни неподалеку от кафе.

Все шестеро друзей собираются здесь каждый вечер, это люди спокойные, серьезные, есть, конечно, у каждого какая-нибудь слабость, но ведут они себя чинно, никогда не спорят, только переговариваются, сидя за своими столиками, чаще всего насчет игры, а порой и о других делах.

Дон Франсиско потерял слона.

– Плохи мои дела!

– Еще бы! Я бы на вашем месте сдался.

– Ну нет, подожду.

Дон Франсиско глядит на зятя, который играет в паре с ветеринаром.

– Слушай, Эмилио, как там девочка?

Девочка – это Ампаро.

– Хорошо. Уже поправилась. Завтра подыму ее с постели.

– Вот как, очень рад. Сегодня вечерком к вам зайдет мать.

– Очень приятно. А вы придете?

– Не знаю, может быть, и я смогу.

Тещу дона Эмилио зовут донья Соледад, донья Соледад Кастро де Роблес.

Сеньор Рамон выставил дубль пять, который у него чуть было не засох. Дон Тесифонте отпускает обычную свою шуточку:

– Кому везет в игре…

– И наоборот, капитан. Вы меня поняли?

Дон Тесифонте корчит недовольную мину, друзья смеются. В действительности дону Тесифонте не везет ни с женщинами, ни с костяшками. Весь день он сидит в четырех стенах, выходит только сыграть в домино.

У дона Пабло выигрышная позиция, он рассеян, почти не смотрит на доску.

– Слышишь, Роке, вчера твоя свояченица здорово ругалась.

Дон Роке досадливо машет рукой – его-де ничем уже не удивишь.

– Она всегда ругается, с руганью, наверно, и родилась. Ох и хитрая бестия эта моя свояченица! Если бы не девочки, я бы уж давно показал ей, где раки зимуют! Но что поделаешь, терпение и выдержка! Такие толстухи, да еще до рюмочки охотницы, не заживаются.

Дон Роке полагает, что ему надо лишь сидеть и ждать – со временем кафе «Утеха» с целой кучей всяких вещей в придачу перейдет к его дочкам. Если рассудить, дон Роке поступает неглупо – ради такого наследства, несомненно, стоит потерпеть, подождать хоть бы и пятьдесят лет. Париж стоит мессы.

Донья Матильда и донья Асунсьон каждый вечер встречаются – не поесть, боже упаси! – в молочной на улице Фуэнкарраль, хозяйка которой, донья Рамона Брагадо, крашеная, но очень еще бойкая старуха, их приятельница. Во времена генерала Примо она была актрисой и сумела с грандиозным скандалом добиться доли в десять тысяч дуро в завещании маркиза де Каса Пенья Сураны – того самого, что был сенатором и дважды занимал пост заместителя министра финансов, – он по меньшей мере лет двадцать был ее любовником. У доньи Рамоны хватило здравого смысла не растратить эти деньги попусту, а приобрести молочную, которая давала приличный доход и имела надежную клиентуру. Но и, кроме того, донья Рамона не зевала, бралась за любые поручения и умела добывать деньги из воздуха; лучше всего удавались ей дела любовные – под прикрытием своей молочной она с успехом исполняла роль сводни и посредницы, нашептывая заманчивые, ловко состряпанные небылицы какой-нибудь девчонке, мечтавшей купить сумочку, а затем запуская руку в денежную шкатулку какого-нибудь ленивого барчука из тех, что не любят утруждать себя и ждут, пока им все поднесут на блюдечке. Особы вроде доньи Рамоны – пластырь на любую болячку.

В этот вечер общество в молочной от души веселилось.

– Принесите нам булочек, донья Рамона, я плачу.

– Вот как! В лотерею выиграли?

– Ах, донья Рамона, всякие бывают лотереи! Я получила письмо от Пакиты из Бильбао. Поглядите, что она пишет.

– А ну-ка, прочтите!

– Прочтите сами, у меня зрение совсем никуда становится. Вот, читайте здесь, внизу.

Донья Рамона надела очки и прочла:

– «Жена моего друга заболела злокачественным малокровием». Черт возьми, донья Асунсьон, значит, дело может пойти на лад?

– Читайте, читайте.

– «И он говорит, что нам уже не надо предохраняться, а если я буду в положении, он на мне женится». Послушайте, да вы прямо-таки счастливая женщина!

– Да, благодарение богу, с этой дочкой мне повезло.

– А ее друг – преподаватель?

– Да, дон Хосе-Мария де Самас, преподает психологию, логику и этику.

– Ну что ж, дорогая, поздравляю вас! Отлично пристроили дочку!

– А что, недурно!

У доньи Матильды тоже была приятная новость – не столь определенно приятная, какой могла стать новость, сообщенная Пакитой, но все же, бесспорно, приятная. Ее сыну, Флорентино де Маре Ноструму, удалось заключить очень выгодный контракт в Барселоне на выступления в «Паралело», в блестящем спектакле-ревю под названием «Национальные мелодии», и, так как спектакль этот проникнут патриотическим духом, можно было надеяться, что власти окажут ему поддержку.

– Я ужасно довольна, что он будет работать в большом городе – деревня наша такая некультурная, актеров иногда даже камнями забрасывают. Как будто они и не люди! Однажды в Хадраке дошло до того, что пришлось вмешаться полиции; не подоспей она вовремя, эти безжалостные дикари убили бы моего бедняжку до смерти – для них нет лучшего развлечения, чем драться да говорить гадости артистам. Ох, ангелочек мой, какого страху он там натерпелся!

Донья Рамона соглашается.

– Да-да, в таком большом городе, как Барселона, ему, конечно же, будет лучше – там больше будут ценить его искусство и уважать его.

– О да! Когда он мне пишет, что отправляется в турне по деревням, у меня просто сердце переворачивается. Бедненький мой Флорентино, он такой чувствительный, а ему приходится выступать перед такой отсталой и, как он выражается, полной предрассудков публикой! Это ужасно!

– Да, конечно. Но теперь-то все пойдет хорошо…

– Дай боже, чтобы и дальше так было!

Лаурита и Пабло обычно пьют кофе в шикарном баре неподалеку от Гран-Виа – таком шикарном, что, как поглядишь на него с улицы, так, пожалуй, не сразу решишься войти. Чтобы пройти к столикам – их всего с полдюжины, не больше, и на каждом скатерть и цветочница, – надо пересечь полупустой холл, где два-три франта потягивают коньяк да несколько пустоголовых мальчишек проигрывают в кости взятые дома деньги.

– Привет, Пабло, ты уже и разговаривать ни с кем не хочешь! Ну понятно, влюбился…

– Привет, Мари Тере. А где Альфонсо?

– Дома сидит, со своими, он в последнее время очень переменился.