Текст книги "Аврора"

– Освободите помещение, – через силу вежливо попробовал произнести директор, но он-то действительно забыл, где живет: ведь все, тем более в Чечне, определяют спецслужбы.

Единственная надежда – на Президента. У него столько проблем, что только в ночное время может заняться делами науки.

– Знаешь, – выслушав Цанаева, устало говорит Президент, – со спецслужбами надо дружить – время такое. И если они советуют, да еще там, тем более, связь с боевиками…

– Нет у Таусовой никаких связей, она ученый…

– Погоди, – перебил Президент. – Ты опять о Таусовой, – он задумался, видимо, о чем-то вспоминая. – Ее братья по молодости лет заблудились, но были честные, смелые, как кремень! Один раз, когда я был муфтием, они меня спасли… Их сестру трогать не дам, раз и ты за нее просишь. И помочь надо ей, и всей науке. Если мы не возродим в республике науку, образование и культуру, то никогда не вылезем из этого болота. Так, Цанаев, подготовь программу развития, поедем в Москву выбивать на науку деньги.

* * *

Позже Цанаев считал, что в его дальнейшей судьбе эта поездка в Москву сыграла неблаговидную роль. Но в этом отчасти он сам виноват: не был пластичным, или как сейчас говорят, неэффективный менеджер, не модернизирован.

Впрочем, при чем тут Цанаев? Ведь был Президент, который в ту одну лишь поездку сделал для науки Чечни не только то, что возможно, но и то, о чем и мечтать было невозможно. Вот перед кем открывались все двери, и он убеждал, что только наука, образование и просвещение могут восстановить мир, наладить диалог, дать развитие и процветание всему региону.

Цанаев поначалу в это даже поверить не мог. В ближайшие годы в Грозном планировалось открытие научного центра – это три-четыре специализированных академических института, общий штат научных сотрудников до тысячи человек. Это два семидесятиквартирных жилых дома для привлечения ученых из иных регионов. Словом, это целый Академгородок. И раз рыночная экономика, все определяют деньги: весь проект на сотни миллионов рублей. А чтобы освоить все это, надо оформить столько документов, столько бумаг, а сколько получить виз и всяких разрешений!

Бывало и так, что какое-то министерство России, точнее, какой-либо чиновник не подписывал документ по каким-то причинам, и тогда все заклинивало. Но за Цанаевым, вернее, за наукой, стояла мощная фигура Президента Чечни – один звонок, и все продвигалось. И практически к майским праздникам 2004 года все было почти что завершено, и Цанаев с чувством исполненного долга отдыхал в Москве, как 9 мая из Грозного пришло ужасное известие: во время парада в честь Дня Победы на стадионе «Динамо» при взрыве погиб Президент Чеченской Республики.

Наверное, после гибели отца эта была самая большая трагедия в жизни Цанаева. Он понимал, что это страшный удар по чеченскому народу, по науке, в частности, и самое главное, он предчувствовал, что это скажется на его личной судьбе…

Наступило время так называемого безвластия, когда настоящего президента нет, а выборы нового еще не состоялись. Есть какая-то фигура исполняющего обязанности президента, а на самом деле – беспризорный регион, политический коллапс, хаос. И в это время, просто так по протоколу сложилось, – проект грозненского научного центра полностью завершен и утвержден, в ближайшие три года будут выделены колоссальные деньги: заказчик – директор НИИ, и тут его вызывает министр. А ведь Цанаев ученый – не политик, тем более не менеджер, и он забыл, что настоящего чеченского Президента уже нет, и он автоматически уже не советник Президента, хотя удостоверение советника никто у него не отбирал.

Министр же краток и деловит:

– Так, вы знаете требование времени? От вашей суммы – 30% откат Москве, 20% – пилим здесь, еще 5% – спецслужбам, чтобы жить не мешали, ну, а остальное в вашем распоряжении.

– Ха-ха, – невольно рассмеялся Цанаев и вмиг погрустнел. – Вы, небось, шутите?

– Тут не до шуток.

– Но, это ведь ни по каким законам невозможно, – изумлен Цанаев.

– Гал Аладович, – говорит министр, – я сам ученый, кандидат наук, кстати, педагогических. И знаю, как и вы, что законы природы, то есть естества, неизменны, как Бог устроил природу и Вселенную… А вот общественные законы, то есть гуманитарные, в том числе и экономические, нам спускает Москва.

– В том числе и войну?

У министра чуточку скривилось лицо в гримасе, он сделал вид, что последний вопрос не услышал, продолжив:

– Наше дело – исполнять.

– Как я построю академгородок за меньшую сумму, чем половина?

– Все строят и не жалуются. Даже мечтают.

– И что они строят? Потемкинские деревни?

– Мы строим города!

– Пока не видно.

– Короче, Гал Аладович, я с вами как с коллегой-интеллигентом, а вы… Я не пойму ваше упрямство. Или вы не понимаете? Заберите и лично себе процента три, даже пять. Это минимум два-три миллиона! В долларах!

– Нет! – повысил голос Цанаев. – Не смейте так со мной! Я ученый! В конце концов, я чеченец, я не позволю! Наша наука…

– Замолкни! – министр ударил по столу кулаком, вскочил. – Не я и не ты устанавливаем порядки… И никому здесь твоя наука не нужна.

– Нужна! Нужна! Народу нужна – будущее за наукой! – раскрасневшийся Цанаев тоже вскочил.

– Сядь! – чуть помягче, но приказал министр. Цанаев сел, тяжело дыша. – Гал Аладович, мы уважаем вас как ученого, но институту на данном этапе нужен эффективный менеджер, а вы занимайтесь любимым делом – наукой.

Цанаев понял, что его хотят убрать:

– У вас уже есть кандидатура?

– Рассматриваем.

– Ищете сговорчивого?! Это беззаконие. У вас ничего не получится. Слава Богу, институт подчиняется только Москве, Президиуму академии наук.

– Все подчиняется деньгам, – жестко выдал министр, встал, выпроваживая директора.

Всего полчаса назад Гал Аладович был если не самым счастливым человеком, то самым счастливым руководителем научного коллектива… а тут такой поворот событий! Он был в шоке. На улице выкурил подряд несколько сигарет, не понимая, что происходит. Помчался в институт. Здесь, в родном кабинете, ему стало значительно легче. Надо было соображать. А что соображать? По Уставу и по закону его никто не имеет права тронуть, по крайней мере, еще год – до очередных перевыборов, он избран сроком на пять лет. Противное возможно, если есть явные нарушения Устава и Положения. Как ему кажется, у него все нормально. Однако он знает, где живет, понимает, что все, абсолютно все в этой стране, тем более в Чечне, возможно, и ему хочется хоть с кем-то поделиться, и он первым делом позвонил жене в Москву: не прямым текстом, а как бы завуалировано объяснил ситуацию и порядок услышанных фактов и цифр.

Жена быстро все сообразила:

– Ты ненормальный! Дети растут, ремонт в квартире, деньги нужны. Возвращайся к министру и сообщи: согласен даже на процент, на полпроцента – это ж миллионы! А у тебя ж и гроша ломаного за душой нет. А вдруг кто помрет – на что похороним? Судьба дала нам шанс за твои труды… Ты всю войну в этой Чечне, сколько раз был на краю гибели! Возвращайся быстрей, умоляй, проси. Иди к министру!

Первая мысль Цанаева: жена права, время такое…

Но тон. Какой тон! Словно в сказке Пушкина старуха – старику: «Возвращайся к синему морю, зови золотую рыбку…». «Боже, во все времена так», – думает он. И еще терзался, как поступить – скорее всего, как жена советует, точнее, велит – как в кабинете появилась Аврора:

– Гал Аладович, на вас лица нет. Вы закурили в кабинете. Что случилось?

Цанаев рассказал все, как есть, и даже не забыл волевую инструкцию жены.

– И что вы решили? – Аврора вся напряглась.

– А ты что советуешь?

– Это харам! Даже слышать это грех! – Аврора вскочила. – Эти изверги, эти предатели и подонки продали Родину, всех и вся. Из-за них мои братья погибли! И вы можете встать в их ряд! – она выскочила из кабинета, грохнув, задрожала дверь.

Если бы не эти слова Авроры, то Цанаев почти что готов был звонить и бежать к министру. Однако Аврора пристыдила, и Цанаев впал в тягостное сомнение под влиянием двух женских мнений – жены и коллеги. Еще ночь он колебался, а потом заиграло тщеславие: какой-то кандидат наук, и то под сомнением, пусть даже и министр, на него повышает голос, даже кричит. Нет! Ни за какие деньги!

«Все решается в Москве», – правильно подумал Цанаев, вылетая в столицу.

В их квартире ремонт, и жена подозрительно приветлива:

– Ну что, был у министра? Что сказал?

– Не был.

– Что? Ты что, ненормальный?! Наконец-то судьба нам благоволит, а ты – к ней спиной.

– Что ты несешь? В чем ты нуждаешься? Ты не знаешь, как люди в Грозном живут.

– Я знаю, как люди живут, – закричала жена, стала перечислять фамилии знакомых москвичей.

– Я не банкир и не бизнесмен, – оправдывался Цанаев, и чуть погодя:

– Этот министр-чеченец – кандидат сомнительных наук, ничего не решает. Все решается здесь, в Москве. Я завтра пойду к вице-президенту РАН и все утрясу.

Вице-президент – негласный куратор Цанаева, человек высокообразованный, воспитанный, сразу же откликнулся на просьбу Цанаева.

Цанаев, как говорится, не стал выносить сор из избы: про «откаты» и «распилы» – ни слова, только то, что его хотят местные власти снять.

– Нет, нет, это невозможно, – говорит академик, – вы избраны по Уставу и закону. Лишь через год перевыборы, и все решается Ученым советом и Президиумом РАН. Так что не волнуйтесь.

Успокоенный Цанаев покинул здание Президиума, снял с «беззвучного» режима мобильный телефон – столько звонков из Грозного. Вновь звонок:

– Цанаев? Гал Аладович, вы в Москве? Срочно вылетайте. Вас вызывают на заседание правительства.

– Да-да, – доволен Цанаев; без науки, без его личного участия, как ученого, какое может быть правительство, тем более в такой тяжелый период, когда фактически президента нет и неизвестно, кто рулит.

Из-за задержки рейса на заседание он опоздал, сел, как указали, у самого края, и тут же ведущий объявил:

– Возвращаемся к первому вопросу, слово министру.

Недолюбливая этого министра, Цанаев даже не стал вникать в его слова, как услышал свою фамилию и следом – «назначить исполняющим обязанности директора НИИ доктора наук, профессора…».

– Это невозможно! – как ужаленный вскочил Цанаев. – Это беззаконие. Только Ученый совет и Президиум РАН имеют право снимать и назначать.

– Воюя, мы отстояли эту власть, – парировал министр, – и нам решать, кого снимать, кого назначать.

– Кто воевал, а кто нет, мы знаем, – закричал Цанаев, он еще как-то яростно возражал, видел, что напротив чиновник жестами умоляет – «замолчи». А сидевший рядом руководитель за карман пиджака тянул вниз – «сядь», – ткань порвалась, но Цанаев все не садился, отстаивая свою позицию и называя происходящее беззаконием, пока к нему не подошел здоровенный охранник:

– Ваш вопрос решен, – огласил ведущий. – Посторонние, покиньте помещение.

Все же Цанаев не до конца потерял голову – понял, что он здесь уже посторонний. Прибыв в свой кабинет, понял, что и здесь лишний: не на его месте, но уже сидел и.о. директора, перед ним – «распоряжение правительства».

– Гал Аладович, – извиняется и.о. директора, – я не виноват. Сам был в Москве, а тут такое… Надо ж руководству подчиняться.

– Я знаю, где руководство, – словно про себя, обиженно пробормотал Цанаев. – Мы еще посмотрим. Руководство-то в Москве, – с этими словами Цанаев покинул кабинет и, уже будучи во дворе, пытался набрать вице-президента, но руки дрожат, как тут ему сам вице-президент звонит:

– Гал Аладович, тут дело такое… Сами понимаете: политика есть политика. А Чечня – дело щепетильное. Словом, был звонок из Администрации Президента России… Мы обязаны поддержать кандидатуру правительства Чечни.

Цанаеву, наверное, следовало тут же отключить телефон, а он вместе этого:

– Спасибо… Я понимаю. Так даже лучше для меня. Что мне делать в этой дыре?! Науки никакой.

– Да-да, вы ведь, Гал Аладович, ученый с мировым именем. И любой московский институт почтет за честь вас в штате иметь… Тут у вас и семья, и квартира.

– Спасибо, спасибо, – последнее Цанаев говорил искренне, потому что ему напомнили о подаренной Президентом квартире в Грозном, на которую он так и не удосужился получить хоть какую-либо бумажку, не говоря уж об ордере.

С этой целью он направился в регистрационную палату, а там ему заявили – для оформления квартиры необходим документ-основание.

– Эту квартиру мне подарил Президент, – утверждал Цанаев. – Вручил ключи, это по телевизору даже показывали.

– Телевизор не документ, нужен ордер.

– Вот вы и выдайте мне ордер.

– На основании чего?

– Президент подарил.

– Президента нет.

– Ха-ха, уже забыли? Другому господину служите? Совести у вас нет, – и еще более нелицеприятное нес Цанаев, пока его почти силой не выставили, хорошо, что еще не побили – интеллигентный вид спас.

Боясь, как бы и квартиру не отобрали, Цанаев поспешил домой и по пути увидел винно-водочный магазин. В Грозном это случалось крайне редко, а вот в Москве Цанаев не то что запоем, но к бутылочке частенько прикладывался, и вот напиться-забыться решил. Взял сразу же пять бутылок водки, на следующий день столько же и про запас, а потом даже не помнит: оказывается, телефон потерял и дверь никому не открывал, а может, никто и не стучал, а если стучал, он не слышал, пока не появилась, действительно, как утренняя заря – Аврора, и, конечно же, как озарение иль отрезвление. Цанаев протер глаза:

– Ты что на балконе делаешь? – пришел он в себя. – Как ты сюда попала? – он тоже вышел на балкон: яркое, теплое, солнечное, летнее утро. – Ты залезла на второй этаж? – он посмотрел вниз.

А она в ответ жестко:

– Гал Аладович, как вам не стыдно? Перед Богом не стыдно?

– Брось, – махнул рукой Цанаев, – голова трещит.

– Мне вас не жалко, работу жалко. Вы бросили институт.

– Меня уволили. Бросили, как шавку.

Она, то ли с презрением, то ли с жалостью, осматривала его с ног до головы:

– Надо же бороться. Ученый совет впереди, – убежденно сказала Аврора. – Приведите себя в порядок и идите на работу, – как и залезла, она уверенно перемахнула через перила балкона.

– Ты что?! – протянул ей руку Цанаев. – Выход там.

– Не тронь, – грубо отрезала Аврора, – как пришла, так и уйду.

По газопроводной трубе она довольно ловко спустилась, правда, плюхнулась наземь неудачно, явно больно.

– Я вас жду на работе, – уже снизу крикнула она.

– Этот и. о. в моем кабинете? – стал соображать Цанаев.

– А вы до Ученого совета посидите в моем, – все спланировала она.

В тот же день, после обеда, чувствуя себя неловко, Цанаев появился на работе. Сел на место Авроры, она устроилась рядом.

– Ну и что? – растерянно промямлил Цанаев.

– Что? – как бы дразня, отрезала Аврора. – Надо действовать, бороться. Не уступать же просто так институт, ваше, можно сказать, детище, этим подонкам… Думайте, вы же умный и смелый человек. А пока дайте мне ключи от квартиры, я там приберу.

Было стыдно, неудобно, но Цанаев высидел в кабинете Авроры до конца рабочего дня, пришел домой – свежо, опрятно, даже уютно. А он мечтал опохмелиться, от водки и следа нет. Напротив, в комнате – молитвенный коврик, четки, тюбетейка, а на почетном месте – небольшой Коран.

Молиться Цанаев не стал – он даже не умеет. Но и в водочный магазин не пошел и стал думать: вариант борьбы лишь один – чтобы члены Ученого совета проголосовали за него.

Как положено по Уставу, было объявление «на должность директора НИИ», и хотя Цанаева еще раз предупредили, он подал заявление на участие в конкурсе. При поддержке Авроры он встретился со всеми членами Совета. И не раз. Почти все выражали ему сочувствие, называли случившееся беспределом и выражали солидарность в борьбе за справедливость. Сам Цанаев тоже не голословен: всем он обещает квартиры в академических домах, премии от грантов и доказывает очевидное – если его не изберут, то этого ничего не будет – пришлые приготовились академгородок в зародыше разворовать.

Члены Ученого совета – люди не глупые, все это понимают, Цанаева на словах поддерживают. Но главная ударная сила – Аврора Таусова, ее ведь не уволили с должности ученого секретаря, вся документация под ее началом, и она готовит выборы. Однако случилось неожиданное: за неделю до выборов умер отец Авроры. Для Цанаева почему-то это был знак – он не выиграет на выборах, его ударная сила вышла из строя. Лишь за два дня до Ученого совета Аврора вышла на работу, и то ради Цанаева: она в трауре, очень печальна и эта маска-улыбка на лице.

– Аврора, – вдруг выдал то, что думал Цанаев, – почему ты не плачешь? Ты ведь хочешь плакать… Поплачь, станет немного легче.

– Гал Аладович, – тихо молвила Аврора, – не могу, точнее, нельзя.

– Почему? – удивился Цанаев.

– В первую войну, когда один за другим подряд погибли мои братья, я сильно плакала и не могла успокоиться. Тогда однажды меня вызвал отец (тогда он был здоров) и твердо сказал: «Дочь моя, для меня это страшное горе. Но, как ты видишь, я не плачу. Потому, что я в праведных трудах вырастил своих детей, и никогда нечестивым куском хлеба вас не кормил, хотя этот кусок не всегда был с маслом, но хлеб у нас на столе всегда был. И мои сыновья выросли мужчинами. Они не поддались новым модным религиозным веяниям, когда дети не чтут отца, а остались в той вере, к которой я их приучил, и всегда почитали меня, как положено по чеченским адатам1111
  Адат – свод законов кавказских горцев.


[Закрыть]. А когда враг с оружием ступил на нашу землю, они не спрятались, не бежали, а испросив моего благословения, стали на защиту отчизны. Война сыновей не жалеет, да кто-то должен был грудью стать… Мои сыновья стали. Я горжусь ими, я сам за себя горд, что вырастил таких детей. Так что я сам не плачу, хотя душа болит, и ты не смей плакать… видать, так предписано судьбой. Да благословит Бог их Газават! Аминь… Поняла? Больше не плачь. Никогда не плачь, даже когда я умру, ибо я доволен своей жизнью, доволен своими детьми. А что еще надо человеку? Ведь ценность мужчины определяет потомство», – тут Аврора глубоко вздохнула. – Так что с тех пор, Гал Аладович, я не плачу, как бы тяжело мне ни было.

– А как племянники?

– Растут. Младший – крепыш. И другой поправляется. Слава Богу, мать у них есть. А вот жилья своего нет, – она вновь печально вздохнула. – Гал Аладович, я-то искренне за наше дело и институт борюсь. Но не скрою, у меня ведь тоже свой интерес: если бы вы построили в академгородке жилые дома, я могла бы иметь квартиру… А это жулье… – она махнула рукой.

– Неужели я племянников жильем не обеспечу? – она с потаенной надеждой глянула на Цанаева, тот опустил глаза, а она с вопросом: – Что нового?

– Ничего, – тихо выдал Цанаев, – вроде все по Уставу. Спокойно.

– А меня это их спокойствие пугает. Мне кажется, они что-то коварное замышляют.

– Не посмеют, – как-то уж очень неуверенно прошептал Цанаев, а Аврора в ответ:

– Посмеют, еще как посмеют. Эти подонки, ради денег, нашу Родину исковеркали, людей истребили… и что им институт, зачем им наука? Когда большими деньгами пахнет, они, как звери, человеческий облик теряют… Но я, – она глянула на Цанаева и исправилась, – но мы ведь будем бороться до конца за справедливость?

– Будем, – вяло кивнул он, – хотя шансов мало.

То, что шансов практически нет, стало ясно за день до выборов: объявили, что в целях безопасности и для торжественности заседание, и не простое, а «расширенное», состоится не в конференц-зале института, а в доме правительства. Там же в ресторане планируется роскошный банкет.

Итог голосования Цанаев почти предугадал – всем уже известно, загодя решенное, и если бы он сам не был внесен в бюллетень, то не пошел бы на это шоу, где станет посмешищем. Однако случилось совсем удивительное.

В зале больше чиновников и их охраны, чем членов Ученого совета. А сами чиновники – министры, депутаты и прочие руководители республики – в президиуме; среди них, сбоку, в сторонке, новый и.о. директора, и не он ведет совет, а министр, который, особо не затягивая, объявляет сходу, что в бюллетень для голосования внесена всего одна фамилия.

– А где Цанаев? – посмел кто-то спросить.

– По положению Цанаев не проходит, – отвечает министр. – Дело в том, что на днях вышло распоряжение правительства, согласно которому первые лица, то есть руководители, должны быть прописаны в Чечне. А Цанаев прописан в Москве, москвич.

– Это незаконно! – вдруг с задних рядов закричала Аврора. Все обернулись в ее сторону: она в траурной одежде, кулак вознесен над головой. – Это несправедливо! Во-первых, понятно, что это распоряжение вы сочинили конкретно под эти выборы и завтра забудете, потому что сами прописаны в Москве и ваши семьи там. А во-вторых, на момент объявления выборов директора этого распоряжения не было. Так что не занимайтесь самодеятельностью. Закон – это власть.

– И закон, и власть – это мы! – в микрофон прошипел министр. – Мы воевали за эту власть, и что хотим, как хотим – будем делать, – он еще что-то хотел сказать, но Аврора его перебила:

– Вы-то и ваша родня – точно не воевали, в Москве отсиживались. А кто воевал, мы знаем, многих уже нет…

Наступила неловкая пауза, некое замешательство в зале.

– Кто такая? – возмутился министр. – Слушай, у тебя дома что, мужчин нет, что ты так распоясалась?

– У меня и дома нет, и мужчин нет! Все погибли в боях, все уничтожено.

– Выведите ее из зала, – приказал министр.

Несколько охранников бросились к ней.

– Не подходите ко мне, не тронь! – крикнув не своим голосом, как хищный зверь она будто изготовилась к прыжку, и в этот момент в зале кто-то произнес:

– Сестра Таусовых.

Эта фамилия пронеслась по залу как искра. Атмосфера накалилась, словно встретились силы прошлого, настоящего и будущего. И почему-то голос подал уже немолодой, коренастый охранник, что стоял в углу у президиума:

– Оставьте ее, – негромко, но властно и жестко отрезал он.

Стало ясно, что в зале, как и в республике, есть одна власть, но сила явно не единая… Даже в начальствующем президиуме – некое замешательство, и тут поднялся один из старых членов Ученого совета:

– Товарищи! Давайте соблюдать демократический централизм. Итог за большинством, – как старый коммунист рассуждал он и тут же обратился к глубокой древности:

– Женщина по адату должна молчать. А с властью лучше жить мирно. Они ведь будут нам помогать. Нам нужно согласие, единение. Поддержим мнение министра, а он поддерживает нас.

– Да-да, – согласились многие члены Совета.

– Тогда одобрим решение министра. Тем более что все законно… Давайте проголосуем. Открытое голосование, нам нечего скрывать… Поднимите руки.

Даже Цанаев руку поднял.

– Нах яц шу1212
  Нах яц шу (чеченск.) – Вы не люди, не мужчины.


[Закрыть]! – крикнула Аврора, и смотрела она на Цанаева, когда покидала зал.