Текст книги "Дом проблем"

В такой ситуации почему-то жильцы «Образцового дома» считают, что все эти невзгоды из-за председателя избиркома Мастаева: не помог он соседям в нужный час. Да кто такой Мастаев?! В порошок бы стёрли. Да время иное: за ним, как символ, новое веяние, новый Верховный Совет. Жить по-старому не дадут, о грешках напомнят. А не легче ли на новом месте с «чистого» листа начать? И, наверное, поэтому в «Образцовом доме» за все время его существования, а это ни много, ни мало – около полувека, началась некая паника, которая выразилась в том, что многие жильцы, и не только русские, армяне и евреи, а даже коренные чеченцы и ингуши, спешно свои квартиры, а значит и посты, стали сдавать и выезжать за пределы республики.

«Образцовый дом» всегда образец. И по его примеру в Чечено-Ингушетии начался какой-то массовый психоз: всё русскоязычное население стало из республики буквально бежать. В воздухе витали всякие слухи, нагнетался какой-то необоснованный страх, и это было не в одной Чечено-Ингушетии, а по всей стране, и это подавалось в прессе, по телевизору. Об этом пели ведущие музыкальные группы. Все призывали к переменам, к протесту, к бунту…

Все эти политические катаклизмы Мастаева Ваху не интересовали. Он от всех скрывал, но после того как Мария вышла замуж, жизнь ему казалась серой, однообразной, бессмысленной. Теперь же, после свободных, демократических выборов, он просто ожил, вдохновился. Вновь по выходным, и как дополнительный праздник, иногда посреди недели, он с удовольствием играет в футбол. Вернулся в свою предпринимательскую стезю, опять поставляет в Грозный из Макажоя и окрестностных сёл продовольствие. Его прибыль понемногу возрастает. И тут проблема, которую он понять не может… Чечено-Ингушетия – нефтедобывающая и нефтеперерабатывающая республика. Всё это – монополия государства, а нефтепродуктов почему-то резко не стало. И если бы это случилось только в Чечено-Ингушетии, то можно было бы сказать – местный саботаж. Но эта ситуация по всей стране, словно кто-то в центре краник перекрыл, да ходит слух, что некие силы, пользуясь неразберихой, то есть гласностью, перестройкой и демократией, всю нфеть продают за валюту на запад.

…Предпринимательство Мастаева зиждется на скоропортящейся продукции, и если хоть немного бензин в республике есть, то он должен его приобретать, не то его товар сгниёт. Однако бензин – дефицит, значит, согласно новой рыночной экономике, на него большой спрос, цена топлива резко подскочила. На такой же уровень поднять цены на питание невозможно – покупательская способность большинства населения очень низкая. В экономике это называется диспаритет цен, и ни в какой, ни в плановой, ни тем более в рыночной экономике это невозможно. Однако это сложившийся факт. И Верховный Совет заявляет, что этот кризис сознательно спровоцирован некими могущественными силами в Москве и на местах.

Вахе не до политики. Надеясь, что вот-вот ситуация выправится, на что есть власть, тем более свободная власть, – он все ещё продолжает заниматься своим предпринимательством, а цена на топливо просто скачет. И он получил первый убыток, второй, потом влез в долги, крах, стал все распродавать, все, что покупал, лишь одно оставил: пластинки классической музыки и проигрыватель. Это и футбол – единственное утешение на фоне предпринимательского банкротства Мастаева.

Теперь у него масса времени для футбола… Вечерело, была осень, прохладно. Ваха шёл со стадиона Динамо мимо типографских зданий, как кто-то его окликнул: в окне улыбающийся бывший секретарь парткома Самохвалов, видать, навеселе. Кивком он пригласил Мастаева. Вывивку, тем более пиво, Ваха никогда не любил, а тут жажда мучила, да и поговорить хотелось. Так и устроился Мастаев работать в издательско-типографский комплекс «Грозненский рабочий», где Самохвалов был уже около года директором.

* * *

В результате свободных выборов впервые избран руководителем республики чеченец. И, конечно же, везде твердят, что отныне главное не преданность коммунистической партии, а личный профессионализм. Однако ленинский принцип, точнее лозунг, ещё над Грозным висит, и посему на бюро обкома решили дружбу не отменять и поэтому первое и второе лицо чеченцами быть не могут. Бааев, к тому же он и Верховный Совет не избран, должен свой пост покинуть, да у него за плечами опыт и рвение трудиться, так что понизили – инструктор. Чтобы это как-то компенсировать, для его сына Альберта нашлась должность в аппарате Правительства, понятно, не министром, зато начальником вновь созданного отдела «Поддержки предпринимательской деятельности и новых форм собственности».

Бааев-старший – честный, уважаемый человек, про которого тогда говорили – настоящий коммунист. С годами он, конечно же, попал под влияние своей жены. Однако это было только влияние, которое не могло поколебать его жизненной позиции – всё трудом и всё по труду. Другое дело сын, вот про кого говорят «маменькин сынок». И Альберт всё время слышит от матери:

– Твой отец – трудяга, столько для народа сделал. И что? Этот народ его даже не избрал. Вот их «спасибо». Так что ты, сынок, в первую очередь только о своём, точнее о нашем благополучии думай, и тогда всё будут тебя уважать и ценить.

Только так Альберт Бааев и думал, да что за отдел ему достался? Ни кабинета, ни одного работника в подчинении, и он не знает, что должен делать? Правда, последнего никто не знает, ибо отдел только что создали по разнарядке из Москвы, определили штат, фонд зарплаты и никакой инструкции или положения. Так что Альберт приходит с утра на работу (потеснили другого начальника отдела, для Бааева поставили стол) и сидит до обеда, кроссворды разгадывает, газетки читает. После обеда он на собственной машине едет к друзьям, там и спиртное, и подружки, так что можно до полуночи, а можно и ещё день погулять, на работе о нём не вспомнят, и он особо о ней не тоскует, даже зарплату идет получать, когда позовут: в ней нет нужды и его оклад – 250 рублей, всего на пару дней, а далее мама поддерживает… Нет, такая работа, прежде всего маму Альберта не устраивает, уже ведёт разговор, что их обманули, мерзавцы, и прочее. И уже подыскивают иную работу, как из Москвы поступило распоряжение – начальнику отдела Бааеву срочно вылетать – совещание.

У Баева-младшего опыта работы нет, как и нет нужды, а от этой суммы – выделено более сотни миллионов рублей на развитие крестьянско-фермерского хозяйства горной и степной зоны Чечено-Ингушетии, – ему стало несколько не по себе – теперь он должен мотаться по горам и степям в поисках этих фермеров и крестьян. Сколько работы! Однако руководство его успокоило – никого искать не надо, всё рядом, а вот работы много, поэтому Бааеву срочно выделили кабинет, приемная с секретарём, отдел из шести человек, персональная машина с шофёром, и тут же прилагается список этих самых фермеров и крестьян – фамилии уж больно знакомые, каждому по 100 тыс. руб., оставили десять пунктов пустых: пусть будут не только Баевы, а кто ещё – начальник отдела решает. Задача Альберта – обеспечить выдачу беспроцентных ссуд с неофициальным удержанием 30%, и последнюю сумму наличными, лучше в валюте, в Москву отвезти.

Понятно, что Бааев-младший в Москве не впервой, да одно дело на мамины подачки и жалкие командировочные в столице жить, а другое на свои, так сказать, кровно заработанные кутить. И пусть эти москвичи, эти русские знают, как умеют кавказцы-чеченцы гулять, какие они щедрые и широкие, а если надо и в морду дадут. Словом, после этой крестьянско-фермерской операции поиздержался Бааев Альберт, Москва – не Грозный: собразнов много и всё очень дорого. Да что ему о каких-то деньгах горевать, ведь он ещё молодой, всего полгода в Совмине, а уже какие деньги, точнее деньжищи, сумел сделать; такие его «бедный» отец за всю трудовую жизнь даже не видел. А вот он такой, и недаром мать им гордится, говорит, что только смелым покоряются вершины. Так оно и есть, потому что вслед за крестьянско-фермерским хозяйством руководство страны решило подтянуть малый бизнес – то есть зародить предпринимательство, и на это ещё больше денег направить в Чечено-Ингушетию. Всё это научно обосновано: на совещании так и отмечали, что из-за депортации 1944—1957 годов в Чечено-Ингушетии самый низкий в СССР и РСФСР уровень образования населения, самая большая безработица, самая высокая смертность, в том числе детская; республике надо помочь. Список предпринимателей на беспроцентную ссуду без срока погашения уже готов, к тому же обитатели «Образцового дома» заранее скинулись, забашляли мзду в столицу. Как таким образцовым предпринимателям, кооператорам и фермерам не помочь!

Казалось бы, бюджет страны не резиновый, да и сколько надо денег иметь? Да вот аппетит, как говорится, во время еды приходит, да и Бог любит троицу, да и сама природа мать благоволит – в Чечено-Ингушетии из-за сильных дождей в горах оползни, в степях —наводнение, ну они ведь и в депортацию пострадали, как не помочь, тем более волокиты со «списком» не будет, поэтому ещё один транш… За что-то щедро проплатили. А иначе…

Часть II

Орденов Ленина, «Великой Октябрьской Революции» и «Трудового Красного Знамени» коллектив коммунистического труда типография «Грозненский рабочий» располагалась в двух шагах от «Образцового дома», а за ней главпочта и стадион «Динамо», где Мастаев Ваха любит играть в футбол, так что о такой работе «под носом» можно только мечтать. Однако оказалось, что типография – не стройка, и здесь, прямо у входа, красный транспарант: «… мы не намерены сделать наш орган складом разнообразных воззрений. Мы будем вести его, наоборот, в духе строго определённого направления! (Ленин)»3232
  В. И. Ленина. Заявление редакции «Искры». ПСС. М., 1971, т.4, с. 358.


[Закрыть]; наверное, поэтому даже резолюция директора Самохвалова ничего не решала, для приёма на работу в отделе кадров потребовали справку – направление из КГБ3333
  КГБ – Комитет государственной безопасности СССР.


[Закрыть].

В центральное здание КГБ, что на проспекте имени Орджоникидзе3434
  Орджоникидзе Г. К. (Серго) (1886—1937) – член партии с 1903 г. В 1922—1926 гг. – первый секретарь Кавказского крайкома партии. С 1930 г. – член Политбюро ЦК ВКП (б). В обстановке массовых репрессий покончил жизнь самоубийством.


[Закрыть], Мастаева даже на порог не пустили. Тогда, по подсказке начальницы отдела кадров, он позвонил в это заведение, да словно разговаривал с Марией, даже свою фамилию еле произнёс, и на другом конце посоветовали более не беспокоить. Так бы и не устроился Ваха в типографию, уже подыскивал другую работу, как позвонил сам Самохвалов и сказал пойти снова в КГБ – его ждут. Без проволочек провели в какой-то кабинет, где сидел мужчина в штатском, курил, чем-то напоминал Кныша.

Мастаев думал, что его будут о чём-то расспрашивать. Нет, ни единого вопроса. При нём хозяин кабинета не спеша просматривал какие-то бумаги в папке, и Ваха невольно заметил от руки написанный листок – точно почерк Кныша.

– Вы согласны заполнить и подписать эту анкету? – неожиданный вопрос.

Мастаев считал себя человеком независимым и, ожидая вербовки, либо какого ещё подвоха, он дрожащей рукой взял листок, даже вспотел от волнения. Пытаясь сосредоточиться, не раз перечитал небольшую анкету, и если бы хоть что-то, по его мнению, плохого, а тут, «не разглашать государственную тайну», «соблюдать трудовую дисциплину» и «подчиняться законам СССР». Ничего зазорного, так он и старается жить, поэтому подписал и устроился на работу в типографию.

В его кабинете плакат – «болтун – находка для шпиона!», так что он особо не болтает, вместе с тем, некоторые выводы делает. В типографии почти нет чеченцев: он да ещё одна пожилая женщина, и та по-чеченски почти не говорит, зато национальный отдел редактирует.

Вообще-то эта национальная тема попахивает политикой, а политика его не интересует, только спорт, поэтому второй вывод: он – инженер отдела автоматизации производства, – получает меньше, чем рабочий-крановщик. Правда, это, как и на стройке, компенсируется очередью на жильё – в год пять-шесть квартир выделяют, и, учитывая, что коллектив не большой, и у всех квартиры есть, а стоят в очереди, в основном, на улучшение, то у него через год-два есть вероятность получения собственной квартиры. К тому же в отделе кадров ему рекомендуют жениться, ибо женатым больше льгот и жильё поболее, так что вывод —жениться следует.

Следующий и последний вывод, в редакции, а тем более в типографии никто особо не занят процессом творчества, то есть писательством. Как он вскоре понял, все материалы откуда-то поступают, а здесь без особой суеты всё идёт в набор, так чтобы в два часа дня курьер доставил сигнальный экземпляр куда следует. До трёх в типографии некое волнение, вдруг что «срочно», тогда сверхурочные, за которые не платят. Однако такого со времён смерти престарелых генеральных секретарей ЦК КПСС не случалось, в три – звонок: «номер принят». До пяти делать нечего, но выходить из здания запрещено, зато ровно в пять вечера, как и остальные, Ваха вылетает из типографии, наскоро дома перекусывает, а потом на стадион – футбол!

Ну, чем не жизнь! И если бы Мария была рядом – счастье! Однако её рядом нет и не будет. И он уже не просто про неё забыл, а смирился с этой разлукой и уже не мучается, отгоняя мысли о ней, он теперь любит только футбол. А тут что-то случилось, прекрасный, тёплый вечер, а на стадионе – ни души.

– Да ты что, ничего не знаешь? Газет не читаешь? – удивлён сторож стадиона. – Партийный указ, денежная реформа. Ликвидируют 100 и 50-рублёвые купюры… У меня-то их нет, я и не мучаюсь… Да, видать, у тебя тоже с деньжатами не густо.

Вернулся Ваха засветло в свой чуланчик и сразу понял, что в «Образцовом доме» переполох. В Советском Союзе много денег в банках хранить боялись: вдруг спросят – откуда? конфискуют, посадят, так что хранили дома. А тут чуть не мешками выносят, уже багажники битком. Говорят, в Госбанке всего два дня будет обмен на новые купюры, и сумма обмена ограничена. Вот почему появился в чуланчике Якубов Асад, заискивающе:

– Ваха, брат, выручай. У тебя ведь всё равно денег нет. Пропадут, а обменяешь, как свои, – долю получишь.

Мастаев ещё думал, точнее – не совсем соображал, но мать высказалась:

– Нечего к грязным деньгам прикасаться.

– Вы-то что теряете? – изумился Якубов.

– Своё доброе имя, – говорит мать.

– Какое у вас имя? – он ещё что-то хотел сказать, но Баппа его опередила:

– Вон!

– Нищенка! Уборщица! Так и загнётесь в нищете!

– На всё Божья воля.

Эти мешки денег потрясли Ваху. Его зарплата – всего две бумажки, кои никогда не отягощают его карман, а у соседей такие деньжищи! Есть над чем задуматься, чему подивиться. Да он особо не завидует, уже давно свыкся с мыслью, что он полусирота, дворовый мальчуган и ему много не надо. Как говорит мать: что предписано – хвала Богу, а его предназначение – честно трудиться, спокойно, как прежде, жить. Однако как он ни старался не менять своё мироощущение, а эти пресловутые «мешки» не выходили из головы. И вот, когда поступило очередное письмо «явиться в «Дом Политпросвещения», мол, какой-то всесоюзный референдум, он тайком от матери письмо разорвал, выкинул. В нём закипал бунт. Но это умело погасили: следом поступило другое письмо: «Тов. Мастаев В. Г. не исполняет взятых на себя обязательств… в соответствии с Конституцией СССР, просим в течение суток освободить служебное помещение, используемое Вами под жильё».

– Сынок, делай, как они велят, – взмолилась мать.

– Кто «они»? – вскипел Ваха.

– Не знаю. Но они – власть. Миром правят.

– Да скажи прямо. Кого ты боишься – Кныша?

– Боже! Сынок, да о чём ты говоришь?! Кныш – солдафон, двух слов связать не может.

– А что «они» ко мне пристали?

– Ну, всем нужны честные, порядочные люди.

– Ой-ой-ой! – в дверь неожиданно просунулась голова Кныша. – Какова оценка родного дитя! – От испуга Баппа повалилась на старый диван, пружины заскрипели. Ваха и без этого плохо говорит, вовсе застыл, а Кныш улыбается, то ли делает вид. – Только я не солдафон, я матрос, прошу не путать – разница большая, – дверь захлопнулась, и Мастаевы ещё какое-то время пребывали в молчаливом недоумении, как стук в дверь вновь их встревожил – почтальон; телеграмма, красным выверено: «Правительственная», затем «Повторно» и не как прежде – «просим», а строго – «явиться!».

– Иди, сынок, иди, – взмолилась Баппа.

Казалось бы, в Грозном всё рядом и на виду, а вот у «Дома Политического Просвещения» Ваха давно не был и тут явное изменение. Вместо алого флага СССР какой-то новый стяг, а внутри вместо строго интерьера – показная роскошь: ковры, люстры и новый лозунг: «Замечательно рельефно выразил истину Карл Маркс, писавший, что вооружённое «восстание, как и война, – есть искусство» (Ленин)3535
  В. И. Ленин. Советы постороннего. ПСС, т. 34, с. 383.


[Закрыть].

Там, где ранее была секция «Пропаганды и агитации», – новая секция «Независимая Россия». Мастаев двинулся было туда, да в это время открылась дверь «Общества «Знание»; Кныш, не то что серьёзный, а очень злой, махнул рукой.

Не очень речистый Мастаев в этом здании совсем немел, а тут не сдержался:

– А-а-а, что за флаг?

– В том-то и дело – РСФСР… Хотят развалить державу – СССР! Поэтому и референдум, как решит народ.

– А-а-а протоколы готовы?

– Молодец, Мастаев, взрослеешь, – он прикрыл рот, мол, молчи, поманил за собой. Они спустились в какой-то светлый, сыроватый подвал, где было чисто, рабочая обстановка, даже телевизор и телефон, и тут Кныш сел, закурил, и не как прежде по-командирски чеканя, а полушёпотом с хрипотцой:

– В том-то и дело, что протокол готов… Но мы должны, мы обязаны противостоять им; они нас хотят за гроши купить, подчинить себе.

– А-а-а кто «они»?

– Гм, – будто зубы заболели, скривилось лицо Кныша. – Твоя мать дала ответ. А более и я не знаю… К сожалению, я действительно «солдафон» – исполняю приказ. Но мы обязаны за свою родину бороться… На референдум выставлен некорректный вопрос: вы за сохранение Союза ССР – «да» или «нет». Пусть народ выскажется, нам нужен честный ответ. Так сказать, полная демократия… У матросов есть вопросы?

– Есть. А что записано в «итоговом» протоколе?

– Чеченцы – за развал страны, – Кныш в упор глянул на Мастаева, вновь закурил и после долгой паузы: – Я думаю, что, по логике, после депортации об ином и гадать не надо. Но в то же время вас, чеченцев, понять нелегко, в Афгане я вашего брата повидал – молодцы!.. Хе-хе, но и «логике» – вы не поддаётесь, так что давай вольный эксперимент, посмотрим как есть, по правде. Рискнём демократией.

– Ещё вопрос, – осмелел Мастаев. – Почему именно я?

– Ну, твоя мать сказала «честный», «порядочный»… Ха-ха-ха, ну, не обижайся. Просто тебе, как истинному пролетарию, нечего терять, кроме своих цепей.

– Так я уже не рабочий – инженер.

– А это пожизненный диагноз.

Мастаев от этого приговора огорчился, уже уходил, как в дверях замялся:

– Ещё вопрос… З-з-значит, я по жизни буду бедным? Всегда?

– Из искры возгорится пламя! – выдал Кныш ленинский лозунг.

Через месяц в «Общество «Знание» Мастаев Ваха принёс «итоговый протокол» голосования на референдуме; жители Чечено-Ингушетии почти единогласно проголосовали «за сохранение СССР».

– Вот это да! Вот это чеченцы! Я ведь говорил, что вы вне логики, и Афган это подтвердил – ни одного предательства, даже намёка на трусость и измену… Публикуй, срочно в газету. Мы победили, мы отстояли страну! А ты, Мастаев, получишь коммунистическое поощрение.

Это поощрение выразилось в том, что Ваху наградили Почётной грамотой и повысили на работе. Начальник его отдела, который по старинке не только противостоял всякой автоматизации производства, но и просто видеть не мог компьютеры, вышел на пенсию, и теперь Мастаеву предстояло компьютеризировать всё производство. Однако из Москвы прибыла часть оборудования, а комплектующие так и не поступают; вместо этого какие-то непонятные телеграммы: «пока не определится статус республики, финансирование и поддержка из центра приостановлены». О каком «статусе» твердят из столицы Мастаев понять не может, он даже не обратил внимание, что республиканская газета опубликовала «Декларацию о государственном суверенитете Чечено-Ингушской республики».

Вахе не до «суверенитета», зарплата его и матери – сущие копейки, а цены на все, прежде всего на продовольствие, с каждым днём растут. Он уже подумывал всё бросить и вновь уехать к деду, в родной Макажой, там хоть подсобное хозяйство выручит. И уже, вопреки просьбе Самохвалова, написал заявление на увольнение (ведь он должен на что-то жить), как в типографию поступило распоряжение: «журналиста республиканской газеты „Гродзенский рабочий“ Мастаева В. Г. командировать в г. Москву на курсы повышения квалификации. Все расходы под гарантией государства».

– Я-я-я не журналист, – удивился Мастаев.

– Значит станешь, – доволен Самохвалов.

– У меня и денег на билет нет.

– О, гарантия государства… Правда, какого государства – непонятно, какая-то идет буза. Но ты не расстраивайся, твоё дело под контролем.

Так оно и было. Дома ждало извещение явиться в «Дом Политпросвещения». В «Обществе «Знание», где ещё красовалась советско-ленинская символика, угрюмый, весьма не похожий на себя молчаливый Кныш вручил ему проездной билет в плацкартный вагон и немного командировочных.

– Теперь пошли туда, – они перешли через просторное фойе в новую секцию «Независимая Россия», здесь новая мебель, кондиционер, доселе незнакомый флаг – триколор.

– О, символ французской революции! – решил показать свои знания Мастаев.

– Все перевернуто – флаг царской России. На, – Кныш протянул ещё какие-то бумаги.

– А это что? – удивился Мастаев.

– Тоже твое обучение проплачивают другие, так сказать пророссийские спонсоры… Хм, богатенькие дяди: авиабилет – бизнескласс, ну и куча денег.

– А-а это куда? – в другой руке Мастаева працкарта с верхним боковым местом.

– Выбирай! – сух голос Кныша. – А я солдат, присягал СССР и чту Устав СССР. И не понимаю, что значит «Независимая Россия»? От кого она зависит?! Моё место определено навсегда! – он стал спускаться по ковровой дорожке лестницы.

С документами в обеих руках Мастаев плёлся вслед и, попав в «Общество «Знание», он лишь теперь ощутил, какой здесь спёртый, «бумажный» воздух, поблёкшие, запыленные портреты вождей коммунизма, обшарпанный паркет и затхлая атмосфера.

– А-а как мне быть? – Мастаев с недоумением смотрит то на одну, то на другую руку.

– По совести, как рабочий; тогда – поездом, двое суток парься. По уму, как журналист, – два часа комфорта. Выбирай, – Кныш закурил, и очень печально: – Кстати, я тоже туда же вызван.

– А вы на чём?

– Срочно вызывают, – Кныш тяжело вздохнул. – Полечу.

* * *

С первой же минуты, как Мастаев приземлился в Москве, он понял, что сделал правильный выбор. Во-первых, совесть чиста, и ум есть, потому что над аэропортом по-прежнему портреты классиков марксизма-ленинизма и лозунг «Слава КПСС». А во-вторых, от аэропорта Внуково до Академии общественных наук при ЦК КПСС всего десять минут езды и прямо в холле видно, что это за заведение – огромный плакат: «В немногих словах заслуги Маркса и Энгельса перед рабочим классом можно выразить так: они научили рабочий класс самопознанию и самопознанию и на место мечтаний поставили науку» (Ленин)3636
  В. И. Ленин. Фридрих Энгельс. ПСС. М., 1971. Т. 2, с. 6.


[Закрыть].

С первого дня Мастаеву, впрочем, как и всем остальным, а их более сотни слушателей со всех концов страны, предоставлены великолепные условия в общежитии и не очень напряжённый график занятий.

С первого занятия Мастаев приятно удивлён: от Чечено-Ингушетии больше всего слушателей. Кроме него, сам руководитель республики, ещё какой-то генерал, и даже сам Кныш. Правда, познакомиться, тем более поговорить с уважаемыми земляками, Вахе никак не удаётся: эти важные люди появляются лишь на некоторых занятиях и их места где-то на галёрке в самом конце, и появляются они позже всех, раньше всех занятия покидают, и после их даже в коридоре не видно, словно по потайным путям они приходят и уходят.

Места слушателей строго определены. У Мастаева – первый ряд, и он считает, что ему повезло: рядом с ним всегда жизнерадостная комсомолка Галина Деревяко из Липецкой области.

Деревяко на вид обыкновенная провинциальная девушка с веснушчатым лицом, вздёрнутым носиком и крупными губами. Как за партой рядом, так и в общежитии они живут по соседству с Мастаевым, и по вечерам Галина заходит к Вахе, рассказывает, что всю жизнь (а она у неё не долгая, даже короче, чем у Вахи) мечтала из своей глухой деревни перебраться в райцентр, потом в областной, а теперь сверхмечта – в столице! – ЦК КПСС! Как ей повезло, простой секретарше: заболел шеф и она напросилась, всё, что надо было, исполнила, и обратно в «эту дыру» – ни за что! Это её шанс, мечта всей жизни!

Ваха думал, что с его ПТУ и незаконченным заочным образованием он будет самым отстающим: ведь курсы при ЦК КПСС. А, оказывается, приехавшие из Средней Азии и по-русски плохо говорят, а Деревяко заливается, как соловей, – просто оратор. И не зря она была секретарём комсомольской организации колхоза, следом рост – секретарь у председателя профкома металлургического комбината. И как сама Галина рассказывает, этот профсоюзный работник, её односельчанин, приехал к старикам в деревню порыбачить, ягодки и грибочки пособирать. Да откуда ему помнить грибные поляны да рыбные заводи – это Галина с комсомольским задором всё ему показала, помогла и такой она оказалась полезной, что односельчанин её в город забрал. И у неё кроме средней сельской школы никакого образования нет, а вот сразу на курсы в Москву, да ещё при ЦК КПСС. И все, даже взрослые дяди, даже кандидаты наук здесь тушуются, комплексуют, а Деревяко хоть бы хны: на любой вопрос она тянет вверх руку и несёт такую ахинею, что вначале все от неё были в шоке, а потом поняли – компанейская дивчина, никогда не унывает, в танцах первая, частушки знает, если надо выпьет, тем более на брудершафт, и поэтому опытные педагоги, чтобы изредка дать разрядку во время лекции, спросят что-либо у Деревяко, и она такой комсомольско-колхозный откровенный ответ даст, что порой от хохота стёкла в зале звенят.

Однако это – редкие моменты, а в основном обучение очень интенсивное, ведь здесь преподают по-ленински архиважные предметы, такие как «История КПСС», «Марксистско-ленинская философия», «Политическая экономия» и далее по специальностям. Мастаев дополнительно изучает «Советскую журналистику» и по этой дисциплине нужно конспектировать труды вождя и заучивать наизусть его великие слова: «Буржуазия понимала под свободой печати свободу издания газет богатыми, захват прессы капиталистами, на деле приводивший повсюду во всех странах, не исключая и наиболее свободных, к продажности прессы»3737
  В. И. Ленин. Проект резолюции о свободе печати. ПСС. М., 1971. Т. 35, с. 51.


[Закрыть].

– Деревяко, – почему-то именно к ней игриво обращается импозантный преподаватель, – ответьте нам, что значит буржуазная журналистика.

– Судя по Ленину, вторая из древнейших профессий, – в аудитории смешки.

– А какая первая? – донимает преподаватель.

– «Первая», по-видимому, выгоднее.

– Что значит «выгода»? Слушатель Деревяко, мы это проходили на лекции по политэкономии.

– Это значит «всеобщее повышение благосостояния трудящихся».

– Правильно, слушатель Деревяко, а то вот товарищ Мастаев на контрольной ответил: выгода – это прибыль…. Двоечку получил Мастаев.

А вот фрагмент лекции по научному атеизму. Преподаватель говорит:

– Я, как коммунист, поражаюсь догматической пещерности некоторых советских граждан в эпоху развитого социализма в конце ХХ века… К примеру, слушатель Мастаев в своей самостоятельной работе пишет: «Жена – оплот семьи. Её предназначение – верность родному очагу, мужу, семье и традициям гор…». Дальше ещё хуже. А вот вы, товарищ Деревяко, что скажете по этому поводу?

– Жена в советском обществе – самая свободная и независимая женщина в мире!

– Правильно, слушатель Деревяко. По этому поводу ещё классики сказали: «Коммунистам нет надобности вводить общность жён, она существовала почти всегда»…3838
  К. Маркс и Ф. Энгельс. Манифест коммунистической партии. М.: Изд-во «Политическая литература», 1974. С. 44.


[Закрыть] Я думаю, что вам, товарищ Мастаев, архиважно позаниматься с гражданкой Деревяко. Так сказать, дабы повысить свой идейно-политический уровень. Деревяко, вы не возражаете? Тогда возьмите на кафедре необходимые материалы, наглядное пособие и на досуге позанимайтесь с Мастаевым. Вы ведь в общежитии рядом живёте?

Мастаев понимает, что он, как говорится, теоретически не подкован, но он не на столько туп, чтобы его обучала какая-то девчонка. А трудолюбия и настойчивости ему не занимать, посему после занятий он до упору, пока не закрыли библиотеку, работал над заданием. Только после этого понял, как проголодался, а столовая закрыта, в продуктовых вечером – шаром покати. Поздно, очень голодный он пришёл в свою комнату, и тут задорный стук в дверь; с огромным пакетом Деревяко игриво вошла, выложила на стол шампанское, водку, хлеб, кильку и шоколад:

– Вот наглядная агитация! – позируя, она стала перед Мастаевым, в каком-то полупрозрачном облегающем её по-девичьи стройное тело платье. – А я – ненаглядная пропаганда! Будешь изучать? Наливай, ха-ха-ха!

Наутро сквозь больную голову Ваха отчего-то с угрызением совести вспомнил Марию.

В тот день он впервые опоздал на занятия. Хотел сесть в сторонке, а его попросили на своё место, в первый ряд, и тут же Деревяко. Ваха думал, что вся аудитория и всё общежитие знает о ночном приключении и теперь смотрят только на них. Ему стыдно, он готов голову сунуть под парту. А каково ей? Он не раз подолгу глядел на Деревяко. Она даже не взглянула: невозмутимая, свежая, с присущим только ей задором, она живо участвует в диспуте. И почему-то Ваха вспомнил, как она всю ночь твердила: «Как ты прекрасен! Я с первого взгляда в тебя влюбилась! Ты такой…».

Оказывается, он не такой, он больной, слабый, хочет спать и не может записывать лекцию, да его отрезвил голос преподавателя.

– Товарищ Деревяко, – спрашивает лектор, – скажите, пожалуйста, что является наивысшим благом для советского трудящегося.

– Высшим благом, – уверенно отвечает она, – является свободный от эксплуатации труд на благо общества, страны и партии!

– Браво, Деревяко! Отлично!.. А вот слушатель Мастаев в контрольной написал: «Благо для советского трудящегося – зарплата, премия и собственное жильё», – смешок в зале. – Вот посмотрите, что за мещанское, даже мелкобуржуазное мнение. Подтянитесь, Мастаев, подтянитесь. А пока опять двоечка.

Из-за дефекта речи Ваха всегда старался мало говорить, а тут вытерпеть не мог, руку поднял, но в это время звонок, большая перемена. Он пошёл на улицу курить и на свою больную голову подумал, что это им лектор читает всякие утопии, навязывает мистику и брехню. «Надо ему хотя бы один на один правду сказать, что он сам дурак или лжец». С этим твёрдо-правдивым мнением Ваха пошёл в преподавательскую. В первой комнате никого нет, какой-то шум во второй. Он слегка приоткрыл дверь, просто обмер – преподаватель и Деревяко…