Текст книги "Где скрывается правда"

Я просматриваю статью, но о новой улике в ней ничего не говорится. Про дату нового слушания тоже нет информации. Возможно, пройдут годы – у приговоренных к смертной казни нет ничего, кроме времени. И даже этого у них не очень много.

Внутри все сжимается, сильно и яростно.

Наверху хлопает дверь.

Черт. Я лезу в историю браузера, чтобы стереть статью. К тому моменту, как шаги доходят до подножия лестницы, я успеваю удалить Уайатта Стоукса из предлагаемых вариантов в строке поиска.

Я срываюсь с кресла в то же мгновение, когда из-за угла гостиной появляется Кэлли. Увидев меня, она останавливается. Я жду, что она пройдет мимо, притворившись, что меня здесь нет, упадет на диван и включит телик.

Вместо этого она резко втягивает ртом воздух. Кажется, от нее разит спиртным. Она тянет руку к пробору, приглаживая и без того прямые светлые волосы. В детстве она так часто тянула себя за них, что на суде у нее даже была проплешина.

Мы глядим друг другу в глаза. Комната маленькая – Кэлли загораживает мне выход.

У нее всегда всего было больше, чем у меня. Я была ее бедной подружкой, мне не хватало то одного, то другого. Зато сейчас только у меня хватает смелости открыть рот.

– Как ты? – спрашиваю я.

– Не в настроении. – Она натягивает на голову капюшон толстовки и обходит меня.

Я подавляю в себе желание стукнуть ее головой о стену, вырвать ей волосы. До этого момента я даже не осознавала, как сильно на нее злюсь.

Я ни с кем не дралась еще с десятого класса. Тогда какой-то придурок, которого все звали Бобби Заячьи Зубы, болтал на обществознании о талонах на еду. Он повторял слова своей матери-продавщицы, осуждавшей женщин, которые приходили в ее магазин с такими талонами: мол, они живут на деньги честных налогоплательщиков, щеголяя «айфонами», дизайнерскими сумочками и кучей детей.

После уроков я подошла к нему и спросила, с чего он взял, что дети таких женщин заслужили голодать. Может быть, их мать осталась одна из-за того, что отец умер или угодил в тюрьму. Он отмахнулся и прошел мимо, вполголоса обозвав меня белой швалью. Я догнала его и впечатала лицом в шкафчик.

Когда бабушка забирала меня после школы, она прямо перед завучем схватила меня за подбородок, впившись ногтями в кожу.

– Не путай мою доброту со слабостью, Тесса, – прошипела она.

В тот момент я поняла, что они с моей мамой действительно очень похожи: у обеих под маской безобидности прячется жестокость.

Кэлли садится на диван и притягивает колени к груди. Потом начинает копаться в телефоне – очевидно, так ей легче меня игнорировать.

– Чего тебе? – спрашивает она, когда становится понятно, что я не собираюсь уходить.

Посмотри на меня! Убери чертов телефон и перестань вести себя так, будто мы с тобой никогда не были лучшими подругами.

Но у меня не хватает смелости высказать это ей в лицо. Не было и, вероятно, никогда не будет. Я прочищаю горло.

– Нечего наезжать на мать из-за того, что я здесь, – говорю ей я. – Мы с ней были в тюрьме этим утром.

– Знаю. – Кэлли кладет телефон на колено. Экран темнеет. – Жалко твоего папу, – добавляет она почти машинально.

– Мы не… Она расстроилась не из-за этого. – Я сглатываю слюну. – Из-за Стоукса.

Кэлли вздрагивает, и от этого я почему-то смелею.

– Мы видели его адвоката, – добавляю я, – который занимается апелляцией.

– Ясно. – Кэлли растягивает слово, будто не понимая, зачем я ей это рассказываю. Но я замечаю, как ее пальцы впиваются в подлокотник.

Я пожимаю плечами.

– Я подумала, что ты должна знать. Может, это даже в новостях покажут.

Выражение лица Кэлли меняется, и я его узнаю. Раньше я боялась его, как сирены в ураган. Но теперь я рада, что она разозлилась, и это именно из-за меня.

– На кой черт ты вообще сейчас поднимаешь эту тему? – шипит Кэлли. Ее лицо багровеет от ярости.

– Потому что мы связаны с этим, – говорю я.

– Уже нет. Он виновен и никогда не выйдет на свободу.

Не сомневаюсь, что эту фразу Мэгги вдалбливала в голову Кэлли годами. Она даже похожа на мать, когда это говорит: точно так же поджимает верхнюю губу. Я не могу сказать ей про новую улику, о которой говорится в статье: Кэлли потребует подробностей и, если я не отвечу, какая улика, наградит меня взглядом, который сровняет меня с землей.

К Кэлли всегда прислушивались окружающие. От восьми до восемнадцати рукой махнуть, как сказала бы Мэгги. Даже сейчас, когда нам обеим по восемнадцать, я все равно чувствую себя глупой и маленькой по сравнению с ней.

– Теперь все по-другому, – бурчу я себе под нос.

– Что ты несешь? – Кэлли спрыгивает с дивана и закрывает дверь в гостиную. – Только не говори, что эти кретины из «кибердетективов» промыли тебе мозги и теперь ты хочешь забрать показания.

Значит, то сообщение до нее дошло.

– Конечно, нет, – отвечаю я. – Но прошло десять лет. Если адвокаты соберутся повторно проверить доказательства, кто знает, что они там найдут.

Кэлли складывает руки на груди.

– Тесса, он преследовал Лори и убил ее. Ты видела и слышала, как он угрожал ей у бассейна. Ты что, забыла?

Конечно, я помню. Я вспоминаю об этом каждый день вот уже десять лет подряд. Мы шли к припаркованной машине Лори втроем. Уайатт Стоукс стоял там, прислонившись к сетке забора, и покуривал. За день до этого Джослин одолжила ему зажигалку. Не знаю, что Стоукс сказал Лори, но ей стало от этого не по себе, и она его проигнорировала.

Он затянулся и спросил:

– Что такое: красное, белое, синее и плавает?

Лори подтолкнула нас в спины и повела к машине.

– Мертвая сука, – ответил он сам себе и направился к лесу, заливаясь хохотом над собственной шуткой.

Я понимаю, что задумалась и не ответила на вопрос Кэлли.

В ее глазах блестит недобрый огонек.

– Я видела его, – говорит она. За этими словами я слышу то, что она на самом деле имеет в виду: Уайатт Стоукс – человек, который убил ее двоюродную сестру, и сомневаться в ее словах – значит совершить подлость, предательство.

Я поднимаю подбородок, чтобы встретиться с ней взглядом. Кэлли всегда была выше меня, но сейчас она кажется мне просто великаншей. Ее джинсы с низкой талией открывают полоску накачанного живота.

– Как ты можешь помнить, что видела? – Мой голос дрожит. – Было темно. Нам было всего по восемь лет.

Кэлли издает раздраженный смешок, а потом хватается за дверную ручку.

– Мне надоело это обсуждать.

Перед тем как выйти из комнаты, она разворачивается ко мне, и я вздрагиваю. Мне на мгновение кажется, что ее лицо смягчается, – но нет, вот она снова буравит меня яростным взглядом.

– Не забывай: ты тоже говорила, что его видела. Нельзя обвинить меня во лжи, при этом не замаравшись самой.

Кэлли хлопает дверью. Этот звук словно ставит точку в предложении «Уайатт Стоукс виновен».

Еще два дня в Фейетте.

Все равно что два года.

_***

Той ночью мы умоляли Лори разрешить нам спать в зимнем саду, потому что Мэгги запретила поставить палатку Рика на заднем дворе. Она пообещала, что мы поспим там как-нибудь потом, когда они с Риком будут дома и смогут остаться в палатке с нами.

Зимний сад был у нас на втором месте по крутости. Лори переживала, что от улицы нас отделяет всего одна загородка, но Кэлли уговаривала ее, уверяя, что в нашем районе ничего плохого случиться не может. В конце концов Лори уступила. Тогда мы залезли под лестницу в подвале и перерыли там все походное снаряжение, чтобы найти для меня старый спальный мешок. Мы поклялись не спать всю ночь, чтобы высматривать медведей, но уже к десяти часам нас разморило солнечно-зеленой негой.

Я проснулась оттого, что меня трясла Кэлли. На ее плечах висел спальный мешок с Золушкой.

– Тесса, там кто-то есть.

Поначалу я не испугалась. Я решила, что это какое-то животное; но потом вдруг услышала, как хрустнула ветка. Шаги. Кэлли впилась ногтями мне в руку.

– А вдруг это дяденька из бассейна?

Я цыкнула на нее, и мы вместе выглянули за перегородку. По двору пробежала темная фигура, и Кэлли вскрикнула. Я дернула ее за руку, и мы рванули через дверь зимнего сада в гостиную, где на диване сидела Лори – звук телика выключен, на коленях – книга обложкой вверх.

– Там кто-то есть, – сказала Кэлли.

Лори схватила фонарик. Кэлли начала реветь.

– Наверное, это енот, – сказала ей Лори. – Подождите в спальне.

Мы дружно дрожали на кровати у Кэлли следующие несколько минут. Потом Лори вернулась.

– Там никого нет, – сказала она. – Но давайте вы сегодня поспите здесь, хорошо?

– Почему бы тебе тоже не остаться тут, с нами? – спросила ее Кэлли.

Лори засмеялась. Втроем мы никак не поместились бы на односпальной кровати. Она настояла, что в спальне у Кэлли с нами ничего не случится.

Потом я слышала, как мама шептала Мэгги: «Представь, что могло бы случиться, если бы они спали где-то еще? Лори стала их ангелом-хранителем».

Когда Мэгги с Риком вернулись домой с обеда у друга, Лори в гостевой комнате не было, а кровать была заправлена. Мы с Кэлли ничего не слышали. Гостевая комната была в другом конце дома от спальни Кэлли. По-видимому, убийца застал Лори врасплох, когда она уснула на диване после того, как шумиха стихла. Она даже не успела закричать.

Нам с Кэлли пришлось снова и снова пересказывать все, что случилось той ночью. В конце концов нам стало казаться, что преступницы – мы. Мэгги нам напоминала, что прокуроры просто хотят все перепроверить, чтобы посадить человека, убившего Лори. Они искали дыры в наших показаниях, места, в которых наши истории расходятся. Кэлли расплакалась, когда помощник окружного прокурора изводил ее допросом о том, что мы ели на обед. Я сказала, что Мэгги приготовила нам кукурузу с хот-догами. Кэлли забыла про кукурузу. Любую потенциальную дыру в нашей истории надо было заткнуть. Обвинению было нужно, чтобы мы сказали, что видели Уайатта Стоукса на территории Гринвудов, но нельзя было рисковать: нас всегда могли выставить ненадежными свидетелями, и это потопило бы дело.

Сейчас я уже не помню, ели мы тогда кукурузу или нет, каким был на вкус хот-дог и в каких пижамах мы спали.

Важно ли теперь, что мы с Кэлли не видели лица Уайатта той ночью? Когда его посадили, на реке Огайо перестали находить тела мертвых девушек.

Мариса Перез. Рей Фелис. Кристал Девис. Их задушили, ограбили и оставили в полуголом виде на берегу реки. Эти три девушки сильно отличались от Лори – общим было только имя их убийцы.

Просто расскажи нам, что ты видела, милая. Неправильных ответов не бывает.

Время от времени события той ночи выползают из самых темных уголков моего сознания. Обычно я пришлепываю их как комаров: нет смысла копаться в вопросах, на которые, кроме меня, никто уже не ответит.

Но пока я здесь, на что-то у меня уже не получится закрывать глаза.

В этом мире бывают вещи похуже монстров, и я притягиваю их к себе как магнит.

Глава четвертая

Когда я просыпаюсь, солнце клонится к закату. Я свернулась калачиком на кровати в гостевой комнате, голова наполовину съехала с подушки. Я замечаю, что забыла снять обувь, и сажусь, чувствуя себя виноватой.

– Раздается стук в дверь. Мэгги робко приоткрывает ее и заглядывает внутрь через щель.

– Поспала?

– Судя по всему. – Я пытаюсь вспомнить, чем вообще занималась последние несколько часов, но голова не соображает. Видимо, после бессонного дня я просто отключилась.

– Скоро будем ужинать, – громко говорит Мэгги, перекрикивая стук закрывающейся двери. – Я тут подумала: может, съездим вчетвером в «Лодочный домик»?

Не успевает она толком объяснить, что имела в виду под словом «вчетвером», как из-за ее плеча появляется лицо Кэлли.

– Я сегодня иду к Эм, на вечеринку в честь окончания школы. Я же тебе говорила.

Мэгги какое-то время смотрит на дочку, потом переводит взгляд на меня.

– Что ж, день был длинный, а готовить слишком жарко, так что мы с Риком будем очень рады, если ты пойдешь ужинать с нами.

За все годы, что я его знаю, Рик Гринвуд сказал мне от силы слов десять. Ничего личного – такой уж он человек: тихоня, из тех, кто, вернувшись домой с работы, садится за компьютер, чтобы помедитировать в онлайн-покере. На соревнованиях Кэлли по вращению жезла он сидел на трибуне с каменным лицом, вздыхая и отворачиваясь каждый раз, когда в упражнениях начинались любые тряски телом.

– Она могла бы пойти со мной, – отвечает вдруг Кэлли. Мы смотрим на нее по меньшей мере ошарашенно; она начинает нервно тянуть себя за волосы. – В смысле, если она, конечно, хочет.

Не знаю, стоит ли мне поблагодарить Кэлли за то, что она предлагает мне спасение от очень неловкого вечера, или же разозлиться из-за того, что при этом она даже не смотрит мне в глаза.

– Тесса знакома с Эмили, – поясняет Кэлли, заметив скептический взгляд Мэгги. – В детстве они дружили.

– Меня туда не звали, – отрезаю я. Они оборачиваются ко мне с удивлением, как будто забыли, что я тоже тут сижу.

– Вечеринка открытая, – разъясняет Кэлли для нас обеих. – Половина придет с улицы, знакомые знакомых.

Мэгги морщит лоб.

– Не нравится мне все это.

– Мама, праздник для нее устраивают родители, – говорит Кэлли. – Там не будет погромов, ничего такого. Я хочу, чтобы Тесса пошла.

Ее взгляд метнулся вправо: значит, на самом деле не хочет. Ну и зачем тогда приглашать?

А я и тем более не хочу идти сейчас на вечеринку. Мне бы хотелось остаться дома, чтобы снова добраться до компьютера Гринвудов и попробовать раскопать информацию о сестре: за эти годы я впервые получила хоть какую-то зацепку о ее местонахождении. Но я знаю Мэгги: она ни за что не даст мне остаться тут одной.

Я шумно сглатываю и поднимаю на нее глаза.

– Наверное, я пойду на вечеринку, если ты не против.

Ее рот чуть заметно кривится, но она быстро оправляется.

– Конечно. Только будьте осторожнее, девочки, хорошо?

Кэлли закатывает глаза.

– Я напишу тебе, когда мы доедем.

Мэгги улыбается, потом желает нам хорошо повеселиться и велит как следует запереть двери, когда будем уходить. Кэлли неопределенно кивает мне, будто говоря: «Ну что ж, ладно», – и снова пропадает у себя в комнате.

Я опускаю взгляд на свою непрезентабельную толстовку. На рукаве жирное пятно от сырного тоста, который Мэгги сделала мне на обед. Придется идти в том, что есть: у меня с собой мало одежды на прохладную вечернюю погоду. Наверное, там все равно будет темно, никто и не увидит.

Я заново укладываю волосы в пучок, когда в проеме появляется Кэлли.

– Готова?

Нет.

– Да.

Она переоделась в джинсы с низкой талией и хлопковую рубашку. Я закатываю на толстовке рукава, чтобы спрятать жирное пятно, и спускаюсь вслед за ней.

– Нам разве не стоит взять с собой открытку или что-нибудь такое? – спрашиваю я, недоумевая, почему руки Кэлли пусты, когда она запирает за нами дверь.

Она шагает вперед по подъездной дорожке, не оборачиваясь ко мне.

– Никакая это не вечеринка.

– Надо же, а звучало убедительно.

Мы подходим к минивэну Мэгги, и лицо Кэлли отражается в боковом зеркале заднего вида. Взгляд у нее недружелюбный.

– А что, тебе было бы лучше весь вечер просидеть в этом доме, навевающем депрессию? – Она отпирает автомобиль, и мы садимся внутрь.

Что Кэлли знает о депрессии? Бабушкин дом от пола до потолка завален пепельницами и таблоидами еще с тех времен, когда умерла принцесса Диана. Как бы то ни было, но я не отвечаю на вопрос, а она не давит на больную тему. Кэлли выворачивает на главную дорогу, и я притворяюсь, будто дорожные знаки – страшно занимательное зрелище. Вот, например, реклама хеллоуинской прогулки с привидениями за пожарной станцией – хотя праздник был уже девять месяцев назад.

Кэлли покашливает, и надежда доехать остаток пути в молчании испаряется. Я поворачиваю голову. У нее такой вид, будто она сейчас упадет в обморок.

– Тогда дело было не в тебе. – Она так яростно вцепляется в руль, что ногти у корней белеют. – Я так вела себя после твоего переезда, потому что… мне просто было тяжело.

Если бы у меня хватило смелости, я бы напрямую спросила, с чего она взяла, что мне тогда пришлось легче. А ничего, что мама меня оставила? Что мне пришлось переехать к женщине, которую я до этого ни разу не видела?

– Много воды утекло. – Это все, что я могу ответить.

Она отпускает руль и заправляет локон за ухо. Ее пальцы застывают на месте, как будто она не может с собою совладать. Мне ее почти жаль. Почти.

– Ты хотела, чтобы я поехала с тобой, дабы не оставлять меня наедине с твоей мамой? – спрашиваю я. – Боишься, что я могу ей чего-нибудь наговорить?

Кэлли опускает руку и кладет ее себе на колено.

– Маме ты ничего такого не сможешь рассказать. – Неуверенность, которая чувствовалась в голосе еще полминуты назад, пропала. Я начинаю нервно дергать пальцем за дыру в джинсах.

– Следствие чуть не уничтожило мою семью, – тихо говорит Кэлли. – Мама все эти годы винила себя, говорила, мол, если бы они с папой той ночью не уехали, Лори до сих пор была бы жива.

Пафос. Я узнала этот термин в прошлом году из курса по риторике. Пафос — это стиль повествования, цель которого – воззвание к чувствам. Основная идея, которую хочет передать Кэлли, понятна: если я начну ворошить прошлое, которое еще со времен суда все старались забыть, то принесу Гринвудам еще больше боли.

Я сделаю больно Мэгги, которая подобрала меня той ночью на заправке, спасла от детдома и всегда клала лишний сэндвич в ланчбокс Кэлли на случай, если папа залез ко мне в карман куртки, пока я спала, и украл деньги на обед.

Я не свожу глаз с закатного солнца на горизонте. Вспоминаю Лори Коули, ее руки, которые всегда пахли лосьоном с сиренью, когда она аккуратно убирала непослушные локоны у меня со лба. Представляю себе ее тело, опухшее после реки, бесцветное, не считая синего кольца вокруг шеи. «Такое мог сотворить только монстр», – заявил окружной прокурор, когда выкладывал перед жюри фотографии трупов жертв. К горлу подкатывает ком тошноты.

Я вдруг начинаю завидовать Уайатту Стоуксу, и такое со мной случается уже не первый раз. Если он виновен, то, по крайней мере, ему не придется жить с этой виной вечно.

_***

«Не вечеринка» оказывается загородным пикником, недалеко от трассы и трейлерного парка, где мой отец иногда играл в покер с напарниками. Мы паркуемся в высокой траве, спускаемся по тропинке и выходим в поле. Вдалеке я замечаю амбар. Болтовня у костра затихает, когда все поворачиваются посмотреть, кто приехал.

Девушка с бумажным пакетом в руке подходит к нам первой.

– Я уж думала, ты не приедешь. – Она наклоняется и чмокает Кэлли в щеку. Меня передергивает от мысли, что она чмокнет и меня, хотя и так понятно, что такой угрозы нет. Девушка отходит на шаг назад. У нее волосы каштанового цвета, который у плеч переходит в светлое омбре.

– Охренеть, – выдыхает она. – Тесса?

Я почему-то гляжу на Кэлли. Она закатывает глаза, как будто говоря: «И чего ты на меня уставилась?». Я прочищаю горло и киваю знакомой. Не считая крашеных волос, Сабрина Хейс совсем не изменилась.

– Привет, Сабрина.

Какие-то гости наклоняются друг к другу и начинают шушукаться. Мне слышится мое имя. Вокруг костра сидит, как я насчитала, семь человек. Какой-то парень в бейсболке «Стилерз» тянет шею, чтобы посмотреть на меня. Отхлебнув пива, он снова отворачивается к костру – по-видимому, я не произвела на него особого впечатления. Сабрина наклоняет голову к Кэлли.

– Так вот почему я все выходные не могла до тебя дозвониться?

Из темноты выходит еще один парень. Капюшон толстовки бросает тень на его лицо. Он останавливается возле Кэлли и снимает капюшон, проводя рукой по коротким волосам.

– До нее никто не мог дозвониться. Студентке мы теперь не ровня.

Губы Кэлли растягивает фальшивая улыбка. Парень ухмыляется. Он касается Кэлли плечом – есть в этом что-то необычайно интимное. И тут до меня доходит: Кэлли когда-то спала с ним. Его зовут Райан Элвуд. Тот самый Райан, что на переменах без остановки гонял в футбол, пока мы с Кэлли и Ариэль собирали в поле дикий зеленый лук, чтобы поиграть, будто мы готовим суп.

У Райана раньше были непослушные светлые волосы, стриженные под горшок, и круглое лицо. Теперь он вытянулся и подкачался там, где надо, но неуклюжие мальчишеские привычки у него так и остались. Например, он отводит глаза и кивает, когда говорит мне: «Привет, че как?».

Сабрина протягивает бумажный пакет с выпивкой Кэлли, но та качает головой в ответ.

– Я со своим.

Мы перекочевываем к костру, Кэлли держится в стороне. Она достает из сумочки флягу и откупоривает ее. Настоящую флягу – я думала, такие бывают только в вестернах. Я качаю головой, когда Сабрина предлагает мне выпивку. Кто-то ведь должен довезти нас домой в сохранности.

Райан ловит мой взгляд и кивает на перевернутый ящик из-под молока, предлагая мне сесть. Я присаживаюсь рядом с девушкой в джинсовых шортах и ковбойских сапогах. Она вытягивает длинные загорелые ноги, а потом поворачивается ко мне.

– Поверить не могу, что это ты, – говорит она изумленно.

Я отвечаю Эмили Реймс неуверенной улыбкой. Нижняя губа у нее теперь проколота, а гладкие золотистые волосы, которым я когда-то завидовала, выкрашены в платиновый блонд и висят на концах сеченой бахромой. Она потягивает пиво.

– Не пойми неправильно, не хочу показаться грубой, но все-таки: зачем ты вернулась?

Я стискиваю в ладонях неоткупоренную банку пива, которую мне кто-то передал.

– Навестить папу.

Эмили вежливо кивает. Я не могу понять, помнит ли она, что мой отец – вооруженный грабитель. Я решаю, что не стану никому здесь говорить о его смерти. Да, технически это «не вечеринка», но им наверняка кажется, что это их ночь, что в жизни нет ничего лучше, чем вот так сидеть под безоблачным небом и согреваться разнообразным спиртным. Не хочется портить им настроение.

– От Ари что-нибудь слышно? – Эмили задает вопрос всей компании: видимо, отчаянно ищет причину со мной не разговаривать. Кэлли с Сабриной садятся на последний незанятый ящик спиной к спине, чтобы уместиться на нем.

Кэлли опускает взгляд. Информации из профиля на «Фейсбуке» так и не хватило, чтобы собрать эту историю воедино – почему они с Ариэль Каучински больше не разговаривают.

Первое время, когда я переехала во Флориду, Ариэль писала мне письма, украшенные цветочками и таким количеством диснеевских наклеек, что почтальон едва мог прочесть мой адрес. Родители Ариэль не разрешали ей звонить мне. Отец у нее всегда был подлым ублюдком; вечно прогонял нас от дома, рявкая, чтобы мы проваливали и ехали кататься на великах.

Год назад или около того я заметила, что Кэлли удалила Ариэль из друзей. А может, было наоборот.

– Ты пригласила Ари? – Сабрина затягивается, кончик сигареты разгорается оранжевым пламенем. – Как неловко.

– Плевать. – Это говорит не Кэлли, а тот парень в бейсболке. Я его не знаю. В свете огня его лицо хорошо видно. Челюсть широкая, на подбородке рыже-коричневая щетина. Он кажется массивнее большинства парней из Фейетта, которых я помню. Рот у него широкий и неулыбчивый.

Я понимаю, что где-то видела его – кажется, на фотографиях в профиле Ари, который она, правда, удалила пару месяцев назад. Это ее парень или бывший парень, судя по его словам.

Он сминает пивную банку и кидает ее в костер. Эмили проверяет телефон, поджимает губы от волнения.

– Она тебе не звонила, Ник? – спрашивает она парня. Он пожимает плечами.

– Этим утром ее папаша колотил в дверь, решил, что она у меня осталась, – сказал он. – Думаю, она сбежала.

Эмили хмурится.

– Куда сбежала?

– А мне с какого фига знать? – Ник открывает новое пиво и откидывается на спинку своего садового кресла. Судя по всему, мы сейчас на его ферме. От осознания этого я еще сильнее чувствую себя непрошеной гостьей.

Мы с ним вдруг встречаемся взглядами, и мое лицо вспыхивает от стыда. Готовая провалиться сквозь землю, я отвожу глаза и впериваю взгляд в огонь.

– Надеюсь, с ней все хорошо, – тихо говорит Сабрина. Кэлли по-прежнему смотрит в землю, ногой оттягивая носок своей шлепки. Потом она его отпускает, и резина стукается о стопу.

– Вы же знаете, она всегда так говорит, – Ник снимает бейсболку и сминает ее в руках, – что уедет отсюда и найдет свое место в жизни.

Ариэль – вторая по старшинству из пяти детей. Ее сестра Кэти младше нее всего на десять месяцев. Они с ней вечно ссорились. Однажды мы с Кэлли пошли посмотреть на дворнягу, которая шла за их отцом до самого дома от работы на стройке. Ари с Кэти перессорились до слез, решая, как назвать пса. Когда мистер Каучински услышал, как они орут друг на друга, он снял ружье с камина и вернулся к тому месту, где была привязана собака. Ари вцепилась ему в штанину и так орала, что миссис Каучински пришлось спуститься и силой оторвать ее от отца.

Вернувшись в дом, мистер Каучински сказал, что убил собаку из жалости, потому что она и так уже умирала от голода и паразитов. Мы вместе бились в истерике на диване, а он прошел мимо нас, будто не заметив.

Я не виню Ариэль за то, что она хотела сбежать. Иногда я представляю, что и сама так сделала бы, если бы пришлось остаться в Фейетте. Пошла бы по стопам сестры. Но это все фантазии: я не смогла бы выжить в одиночку, не то что Джос.

Сестра могла напроситься в чужой дом на ужин, пока я дула потрескавшиеся губы и ныла, что хочу макарон с сыром. Джослин падала с велосипеда и садилась на него снова, а я ревела над поцарапанной коленкой. Даже сейчас я скорее соглашусь жить на пайке из одних чипсов, чем проеду через «МакАвто» – из страха, что сделаю что-то не так.

«Ари ни за что не выжить одной», – думаю я. Она была даже беспомощнее меня, постоянно плакала, если забывала обед в автобусе. Учительнице в первом классе приходилось оставлять на парте у Ари коробку с платочками, потому что она забывала вытирать нос, и сопли текли у нее по лицу, пока она выводила буквы в прописях.

В груди заныло. Как бы я хотела, чтобы она оказалась рядом, чтобы вцепилась в меня своими костлявыми пальцами с обкусанными ногтями.

– Ари сказала бы мне, если бы куда-то уехала. – Эмили срывает язычок с пива, морщится и подносит сломанный ноготь к губам.

Голос подает Райан; я замечаю, что он, как и я, не пьет.

– Дядя мне ничего не говорил. Если бы дело было серьезное, ее родители давно уже сообщили бы о пропаже.

У меня в голове всплывает образ: фотография на передовой странице окружной газеты, офицер Джейсон Элвуд, одетый в парадную форму, несет гроб на похоронах Харви Элвуда, отца Райана. Он был пожарным, вместе с ним погибло еще четверо человек. Тогда загорелся заброшенный склад. Это была угроза третьей категории. Меньше чем за час сгорела почти половина работников местного пожарного депо. Райану тогда было пять.

Его дядя Джей не участвовал в расследовании убийства Лори Коули, но он приходил в суд, чтоб поддержать офицеров, дававших показания. Тогда пришло все полицейское управление.

Райан переводит взгляд на Кэлли, в котором есть что-то такое, отчего я чувствую легкий укол ревности. Денни, парень Джослин, смотрел на нее точно так же.

– Ты его любишь больше, чем меня, – разнылась я однажды ночью, когда Джос после поздних гуляний наконец скользнула под одеяло, вся пропахшая потом, сигаретным дымом и чем-то еще, чего я тогда не знала. Я ждала, что она нежно ущипнет меня и скажет, что всегда будет любить меня больше всех на свете. Но вместо этого она прошипела: «Прекрати вести себя как мама» – закатила глаза и отвернулась к стенке.

Раньше мне казалось, что именно тогда между нами пролегла первая трещина, впоследствии превратившаяся в пропасть. Но теперь я думаю, что это началось намного раньше. Когда отца забрали, а я вдруг стала просыпаться в истерике, если спала одна. Джос, наверное, считала, что спать со мной в одной постели унизительно.

Прямо как Кэлли, которой теперь приходится водить меня с собой.

У костра все возвращаются к личным разговорам. Я слышу, как Кэлли шепчет Сабрине:

– Не верю, чтоб Ари просто взяла и сбежала.

– А ты бы не сбежала, если бы не поступила в колледж и тебе грозило оставаться тут до конца жизни?

Кэлли придвигает колени к груди.

– Не хочу об этом думать.

– И не надо, – говорит Сабрина. – Осталось меньше двух месяцев, милая. Мы с тобой уедем отсюда навсегда.

Кэлли наконец поднимает голову. Она смотрит прямо на меня, и я точно знаю, о чем она думает:

«Если только Тесса ничего не испортит».