Текст книги "Призраки парка Эдем. Король бутлегеров, женщины, которые его преследовали, и убийство, которое потрясло Америку 1920-х"

Смит казался разочарованным, но не удивленным. Догерти предложил ему лечь на обследование в больницу – он неважно выглядел, – и Смит согласился. Они вместе поехали в Огайо. Догерти вышел в Коламбусе, а Смит поехал дальше, в их родной город, еще час к югу. Там он навестил бывшую жену, оформил бумаги для закрытия магазина, которым владел двадцать три года. Он передумал ложиться в больницу, и друзья вернулись в Вашингтон, где Догерти направился в Белый дом, а Смит – в их номер в “Вордман-парк-отеле”.

Беспокоясь о друге, Догерти попросил одного из своих помощников, Уоррена Мартина, присмотреть за Смитом. На следующий день они втроем встретились на поле для гольфа. Догерти с облегчением увидел, как Смит смеется и шутит, как проступает сквозь печаль его прежний облик. На закате Догерти попрощался и вернулся в Белый дом, где планировал заночевать. Мартин со Смитом вернулись в отель, и в девять вечера Смит закрыл дверь своей спальни.

Восемь с половиной часов спустя Мартина разбудил чудовищный грохот. Он бросился в комнату Смита и нашел его – с головой, утонувшей в мусорной корзине, в правом виске дыра, а пальцы все еще удерживали пистолет.

Динамит

Виллебрандт предвкушала летний отпуск, поездку на Западное побережье, встречу с родителями и старым партнером – адвокатом Фредом Горовитцем, который не скрывал своих романтических намерений. Ухаживания ей нравились, но вот насчет дальнейшего она не была уверена. Проблема не во Фреде, которого она обожала, а в самой идее брака. Когда ее спрашивали о семейном положении, она резко отвечала, что это “личное дело”, что лишь разжигало любопытство: миссис Виллебрандт (репортеры всегда предпочитали “миссис”, независимо от ее реального статуса) разведена? Они просто расстались? Может, у нее есть “тайное любовное гнездышко”, позволяющее мистеру Виллебрандту сохранять безопасную анонимность?

По правде, они с Артуром Виллебрандтом по-прежнему состояли в браке, но разошлись еще в 1916-м, когда она ушла от него и переехала к подруге-однокурснице. Все пять лет брака она чувствовала себя Жанной д’Арк: лечила мужа от туберкулеза, ухаживала за его престарелой матерью, пережила болезненный выкидыш и последующую операцию, работала на полную ставку учительницей, чтобы оплачивать юридическое образование для них обоих, а возвращаясь домой, стряпала, убирала и готовилась к завтрашним урокам, так что для сна оставалась пара часов. Когда они расстались, Виллебрандт сокрушалась, что только она должна была “приспосабливаться” к браку. Жена, писала она, должна сама озаботиться “сохранением своей свободы, самоуважения, интеллектуальных и организаторских навыков, экономической независимости… находить наилучшее приложение своей энергии, надежную защиту своей личности и создавать основу взаимопонимания с мужем, чтобы иметь и «ребенка», и «карьеру», если она желает того и другого”. Виллебрандт не была уверена, что готова вновь обременить себя оковами брака, даже с таким благородным и просвещенным мужчиной, как Фред.

Но как бы она ни мечтала об отпуске и сколь бы ни переживала, что огорчит Фреда, Виллебрандт внезапно отменила все свои планы по требованию генерального прокурора Догерти. Он пояснил, что ему “будет гораздо спокойнее за ведомство”, если она не отправится на поиски приключений на край света к Тихому океану. Догерти был до такой степени потрясен и раздавлен смертью Смита, что газеты бичевали беднягу посмертно за то, что тот поверг генерального прокурора “в шок своим самоубийством”. Несть числа было слухам об истинных причинах гибели Смита. Может, у них с Догерти случилась размолвка, после которой Смит угрожал представить доказательства злоупотреблений и коррупции в президентской администрации? Возможно, побоявшись огласки, члены “Банды из Огайо” помогли Смиту уйти из жизни? А может, это вообще не было самоубийством?

Через две недели после смерти Смита Догерти пригласил Виллебрандт для долгой беседы. Он осознавал шаткость своего положения и хотел знать, не собирается ли она подать в отставку.

– Вы великолепно работаете, – сказал он. – И далеко превзошли мои ожидания относительно возможностей женщины… до сих пор никто еще не проиграл, оставаясь рядом со мной.

В тот момент Виллебрандт не собиралась покидать Министерство юстиции. Франклин Додж ежедневно присылал отчеты, они готовились вот-вот арестовать “Четверку из Саванны”, ее самое важное дело после Римуса. А что до самого бутлегера из Цинциннати, она приказала целой группе агентов следить за ним день и ночь.

* * *

30 июня 1923 года Федеральный апелляционный суд оставил без изменений приговор Римусу, подтвердив, что тот должен отбыть двухлетний срок в тюрьме Атланты и уплатить 10 000 долларов штрафа. Но для Римуса это был не конец пути, даже после отклонения апелляции и смерти Джесса Смита, его “туза в рукаве”. Он подаст прошение на пересмотр апелляции, а если не выйдет, обратится в Верховный суд Соединенных Штатов, а если и там не выгорит, то к самому президенту Гардингу. “Джордж Римус всегда выполняет все обязательства”, – частенько говаривал он. Это относилось и к обязательствам по отношению к самому Джорджу Римусу. А пока его адвокаты готовились к следующему раунду, он вернулся к делам и сел в поезд до Сент-Луиса. Пора было доить винокурню “Джек Дэниэлс” и вновь делать деньги.

С тех пор как Римус согласился ввязаться в это дело, обстоятельства изменились – появился элемент риска, который он посчитал неприемлемым. Партнеры, кажется, готовы были пожертвовать профессионализмом в угоду скорости. Они отвергли его замысел выдаивать виски постепенно, в течение года, им не терпелось вывезти весь товар за один раз. У плана Римуса, считали они, есть свои слабые стороны. Где они раздобудут столько чистого этанола, чтобы заменить им виски?

– Это же динамит, – возражал Римус. – При таком раскладе вам ни за что не удастся выкрутиться. Я знаю этот бизнес вдоль и поперек, и вы, ребята, просто нарываетесь на тюремное заключение.

Он сообщил партнерам, что у него в Филадельфии есть источник, который может обеспечить их спиртом, и заплатил 6000 долларов из собственного кармана – все что угодно, лишь бы не позволить этим дилетантам провалить всю операцию из-за собственной жадности.

Он вернулся в Цинциннати забрать Имоджен и сообщить членам “Круга”, что ждет их в Сент-Луисе. Утром 4 августа Римус раскрыл газету “Цинциннати инквайрер” и увидел заголовок: ПРЕЗИДЕНТ УОРРЕН ГАРДИНГ УМЕР. Президент скончался в Сан-Франциско, в ходе того самого национального турне, в котором так надеялся участвовать Джесс Смит. Официальное время смерти – 19:30, официальная причина – “апоплексический удар”.

Как и в истории со Смитом, сплетники намекали на гораздо более зловещий сценарий. Хотя Гардинг и не был образцом безукоризненного здоровья – страдал болезнью сердца и едва оправился от гриппа, – он вместе с тем вовсе не стоял на пороге смерти. Не странно ли, что первая леди не позволила вскрывать тело? Не было ли это местью за супружескую неверность? Нашелся повар в “Сиэтл Пресс Клаб”, где проходил последний публичный обед Гардинга, который заявил, что “несколько капель кротонового масла в жаркое или салат” могут обеспечить чистое и недоказуемое убийство; но в таком случае подозревать можно любого из соседей за столом. Какая-то дама из Сакраменто взяла на себя ответственность за эту смерть и объявила себя ведьмой. Ку-клукс-клан припомнил заговор папистов, все остальные обвинили куклуксклановцев.

Римуса встревожили не столько причины смерти Гардинга, сколько ее последствия. В течение нескольких месяцев члены “Банды из Огайо”, всегда доступные и снисходительные к нему, были устранены, один за другим. Он задумался о грядущей апелляции. В Вашингтоне еще остались влиятельные друзья, люди, которые многим ему обязаны и которые хотели бы, чтобы он, в свою очередь, оказался у них в долгу. Когда придет время – если оно придет, – Римус обратится к преемнику Гардинга Келвину Кулиджу и будет рассчитывать на благоприятный ответ.

А сейчас Римусу нужно спешить обратно в Сент-Луис. Они с Имоджен поселились в отеле “Чейз” в Вест-Энде. Едва устроились в номере, как раздался настойчивый стук в дверь: Гарри Бойд, один из компаньонов из Цинциннати. Он явился предупредить Римуса, что все пошло не по плану.

Пока Римуса не было в городе, парни из Сент-Луиса начали вывозить виски. И даже не позаботились заменить выкачанное спиртом, просто нагло опустошали бочки – качали дни напролет, перевозили на ферму поблизости, а для прикрытия просто доливали воду. Более того, сент-луисская банда под названием “Крысы Игана” прослышала про операцию и решила урвать для себя кусочек. Это старая банда, лет пятнадцать уже существует, и у них впечатляющий послужной список – рэкет, грабеж и двадцать с чем-то убийств, ни одно из которых даже не было расследовано. Бойд сообщил, что гангстеры постоянно ошиваются там, угрожая отжать весь виски, если их не возьмут в долю.

– Вели ребятам смотреть в оба и помалкивать, – предостерегла Имоджен. – Мы все запросто можем получить за это дело лет по десять.

Римус поблагодарил Бойда и тщательно обдумал новости. Сейчас, сказал он, им с Имоджен “остается только затаиться и полагаться на Провидение, которое бережет детей и идиотов”.

* * *

Через пару дней Бойд вернулся с уточнениями: виски по-прежнему стремительно выкачивают, нимало не заботясь, что это может открыться. Римус и Имоджен в панике съехали из отеля и сняли квартиру рядом с винокурней. Заодно Римус арендовал кабинет в риелторской конторе с видом на винокурню, чтобы хоть как-то контролировать процесс.

Двое из агентов Виллебрандт, круглосуточно пасших Римуса, засекли этот временный офис. Как-то вечером, когда Римус запер дверь и вернулся к себе, они проникли внутрь и установили прослушку на телефон. Еще один агент устроил себе наблюдательный пункт в здании напротив, разглядывая в бинокль мельчайшие детали.

День за днем из окна своего кабинета Римус пересчитывал праздношатающихся чужаков, оскверняющих место действия. Картина вызывала беспокойство. Он никому из них не доверял и жалел, что ввязался в эту историю. Уезжая из города на встречу с адвокатами, он поручил одному из доверенных представителей “Круга” приглядывать за делами.

“Отряд Мейбл” продолжал слежку и прослушку. Казалось, они действуют безупречно, пока однажды днем, подключившись к телефонному разговору, не услышали, как человек Римуса дерзко заказывает виски для нового президента Келвина Кулиджа, для главы Антисалунной лиги и для одного известного проповедника.

Это значило, что прослушку разоблачили, – но не раньше, чем агенты Бюро успели собрать улики для Виллебрандт.

Вернувшись с Имоджен в Цинциннати, Римус продолжал получать мрачные отчеты от своих людей в Сент-Луисе. Ворованный виски быстро распродавался, но денег Римус не увидел. Партнеры задолжали ему около полумиллиона долларов, но издалека, с расстояния в 350 миль, он ничего не мог сделать и потому сосредоточился на своем деле, оплакивая вердикт окружного Апелляционного суда Соединенных Штатов, который отказал в повторном слушании. Сразу после Нового года аналогичным образом поступил Верховный суд, отказавшись пересматривать материалы по обоим делам: преступный сговор с целью нарушения Национального закона о Запрете и “препятствие правосудию” на ферме в Долине Смерти.

Пришло время использовать последний резерв.

* * *

Виллебрандт следила за апелляциями Римуса, по мере того как их заворачивали все суды, видя его попытки, как она писала, распространить свое влияние “по всем ветвям власти – от конгрессменов и государственных служащих в штате Огайо до самого Белого дома”. Нужно было разнести в прах все надежды бутлегера на пересмотр его дела до того, как президента Кулиджа сумеют убедить принять иное решение. Она заправила лист бумаги в пишущую машинку и начала печатать. Пальцы не поспевали за стремительно рождающимися словами.

Я решительно придерживаюсь мнения, что никакой отсрочки приговора нельзя предоставлять ни Джорджу Римусу, ни одному из тех, кто осужден вместе с ним… Джордж Римус и его пособники грубо и вероломно нарушили закон. Я располагаю достоверной информацией, что в настоящий момент Римус замешан в незаконной распродаже спиртного в Сент-Луисе. Сейчас ведется расследование его махинаций… Во всех своих аферах он демонстрирует редкую способность окружать себя якобы приличными и ничем не примечательными гражданами, скрываясь за их спинами.

По моему мнению, было бы чудовищной ошибкой обойтись с этими преступниками иначе, чем с тысячами таких же правонарушителей, осужденных за гораздо менее значительные преступления, с тех пор как вступил в силу сухой закон. Настоятельно рекомендую возражать против удовлетворения ходатайств об отсрочке наказания.

Виллебрандт была невысокого мнения о Кулидже, считая, что тот несет не меньшую ответственность за ошибки администрации Гардинга, чем Догерти. В конце концов, Кулидж как вице-президент присутствовал на всех заседаниях правительства. Однако сейчас, когда на горизонте маячили выборы, он, похоже, собрался сделать из Догерти жертвенного агнца. В глазах Виллебрандт Кулидж был “малодушным подлым трусом”.

Тем не менее в деле “Римус против Соединенных Штатов” президент Кулидж принял достойное решение. Он согласился, что дело бутлегера не следует пересматривать и что Римус должен отправиться в тюрьму Атланты 24 января 1924 года, как сказано в первоначальном приговоре.

Воодушевленная своей победой, Виллебрандт начала работать над провокационной речью для авторитетной Гражданской конференции в Вашингтоне, называя в ней закон Волстеда “жалкой беззубой финтифлюшкой”. Заодно она отправила в Сент-Луис очередную команду агентов, среди которых был и Франклин Додж.

Показания Генри Спилкера

В: Вы помните, когда Джорджа Римуса арестовали и отправили в тюрьму Атланты?

О: Да.

В: Видели ли вы миссис Римус после того, как его посадили в тюрьму?

О: Да… Когда я работал менеджером в придорожной закусочной. Она называлась “Дели Хаус”. Это в шести милях от Цинциннати.

В: С кем туда приехала миссис Римус?

О: Я никогда раньше не видел этого парня… Он помельче Римуса. Гораздо моложе. Я впустил их. Это было секретное место для “сухих” чиновников и важных шишек. Ну, я, не говоря ни слова, повел их в большую столовую. Но тут миссис Римус спросила, не найдется ли для них отдельного кабинета. Они не хотели, чтобы их видели, если вдруг кто еще появится. Поэтому я повел их наверх и посадил в отдельном кабинете.

В: Как долго они там оставались наедине?

О: Около часа.

В: Они что-нибудь пили в тот день?

О: У меня они ничего не заказывали. Только бутылку имбирного эля.

В: Вы не видели, у них было с собой спиртное?

О: Должно быть, да, но я не видел.

В: Почему вы вызвались быть свидетелем?

О: Я прочел в газетах об этом деле, ну и вспомнил, как видел миссис Римус в той забегаловке и что подумал тогда: “Ее муж заработал кучу денег, и ей не следует путаться с другим, пока он на нарах”… Хотел рассказать людям, что она поступила плохо, что не должна была так поступать, и я после того случая так и думал, что она рано или поздно попадет в неприятности.

Припадки

И во всем этом – унизительном аресте, бесконечных апелляциях, катастрофе в Сент-Луисе, грядущем ужасе тюрьмы, неизбежности нового суда – Имоджен оставалась единственной незыблемой опорой Римуса, двигателем, который подталкивал его вперед. Она знала подноготную всех его операций, их плоть и кровь, все тайные шифры. Он “вытащил ее из трущоб” и фактически сотворил заново, говорил он, так же уверенно и так же искусно, как сотворил себя самого.

– Не переживай, – утешала она его. – Когда все это закончится, мы уедем куда-нибудь вдвоем и забудем об этом позоре.

Римус соглашался и предлагал вдобавок вот что: прежде чем они скроются где-нибудь в безвестности, он подарит ей кругосветное путешествие. Они поедут в африканские джунгли, а потом “будут жить безмятежно”.

Он начал подготовку. Съездил по-быстрому на завод “Берк Спрингс” в Лоретте, штат Кентукки, дал указания управляющему насчет ведения дел в его отсутствие. Проверил, как там ситуация в Сент-Луисе, вызвал одного из самых верных парней, помощника констебля, который с самого начала работал на “Круг”. Может ли он присмотреть от имени Римуса за операцией с винокурней “Джек Дэниэлс” и забрать его долю? А Римус, выйдя из тюрьмы, щедро отблагодарит его. Тот согласился, пообещав “честно за всем приглядеть”.

Адвокаты подготовили доверенность, которая предоставляла Имоджен контроль над его империей. Хотя он в сердцах и предпринимал попытку отобрать у жены их особняк, сейчас Римус был рад, что дом оформлен на имя Имоджен. Он передал ей права собственности на винокурню “Флейшманн” в Цинциннати стоимостью в 300 000, перевел на жену многочисленные банковские счета, оставил ей сертификаты на виски на миллион долларов и все свои личные драгоценности ценой 125 000. Римус вручил Имоджен ключи от двух автомобилей – “паккарда” и “джордана”. Выписал чек на 115 000 долларов на покрытие ее с Рут расходов в ближайшие два года. Основал трастовый фонд для Ромолы, дочери от своего первого брака, хоть его привязанность к девочке постоянно повергала Имоджен в нелепую ревнивую ярость. В начале их отношений, еще в Чикаго, она как-то заявила посыльному в “Иллинойс Атлетик Клаб”, что “убьет Римуса”, если он будет “делать подарки” Ромоле.

* * *

В 3 часа пополудни 24 января 1924 года Римус стоял перед зеркалом в своей спальне, одетый к переезду в тюрьму. Он выбрал жемчужно-серый шелковый костюм с гетрами в тон, любимый котелок, украшенный репсовой лентой, бриллиантовую булавку для галстука, похожую на те, что он раздавал гостям на вечеринке, и, как обычно, никакого нижнего белья. Поцеловал Имоджен на прощанье на пороге дома. Автомобиль урчал на подъездной дорожке. Имоджен оставалась дома, чтобы приготовить цыплят на ужин и вечером встретиться с ним уже на вокзале.

Римус сдался властям и ждал, пока прибудут его товарищи. Они явились – с тяжелыми чемоданами и мрачными лицами, одни в сопровождении жен и родственников, другие в одиночестве. Джордж Коннерс рыдал на плече у жены. Журналисты сновали по залу, выискивая ракурс и строча комментарии. Они отметили, что Римус прибыл в добром расположении духа. Что он мог бы сказать о своих переживаниях? О жене? Зал затих в ожидании его ответов.

Он сожалеет лишь о том, сказал Римус, что не смог добиться смягчения наказания для своих “ребят”. Они действовали по его рекомендациям как адвоката и по его распоряжениям как работодателя, и он “искренне сожалеет, что президент не предпринял никаких мер”. Он хотел бы сказать несколько слов о своей жене Имоджен. Хотя ее нет сейчас здесь, она намерена закрыть их особняк в Прайс-Хилл на время его заключения и переехать в Атланту, чтобы быть рядом с ним. Она всей душой предана ему, и ее присутствие в Атланте станет “огромным утешением” и даст ему возможность поддерживать “жизнерадостность” в годы заточения. “Действия суда в моем случае, – подытожил он, – выглядят такой чудовищной карикатурой на правосудие, какой я и вообразить не мог”.

Репортер вскинул руку:

– А у вас есть что-нибудь с собой? – И он выразительно похлопал себя по бедру, где обычно бутлегеры держат фляжку.

Все рассмеялись, даже Римус.

– Я никогда в жизни не пробовал спиртного, – честно признался он.

Прибыли слуги из дома Римуса, покачиваясь под тяжестью подносов, заваленных горами жареных цыплят для всех тринадцати узников. Ровно в восемь шерифы отконвоировали Римуса и остальных на вокзал Юнион-Сентрал, где они должны были сесть на поезд. Имоджен не позволили ехать вместе с мужем, но адвокат нашел для нее место в общем вагоне того же поезда.

Римус заметил на платформе жену, выглядевшую сногсшибательно в сером котиковом пальто. Репортеры окружили ее, выклянчивая хоть пару слов. Она снизошла к мольбам, пообещав, что дом в Цинциннати останется “под присмотром” и вода в “Термах Имоджен” будет “искриться, как всегда”.

Поезд тронулся. Сквозь клубы паровозного дыма Римус смотрел, как уменьшаются, удаляясь, холмы, дома и река и сам город. Он пытался сохранить привычную игривость или хотя бы видимость ее. Шутил, что набрал вес, целых 225 фунтов, что никогда не был таким тяжелым, тюрьма поможет “скинуть лишнее”. Ворчал на приятеля еще более тучного, предлагал самому занять верхнюю полку, чтобы тот не сверзился на него. Рассказывал сопровождавшим их репортерам, что уже скучает по своему камердинеру, и сокрушался, что вынужден предстать перед тюремщиками неряшливым и небритым. Язвительно заметил, что это его первый “длительный отпуск” за многие годы.

– Да ладно, – пожимал он плечами. – Я примирился с судьбой. Буду хорошим солдатом и отслужу положенное.

Глубокой ночью он раскрыл прихваченный с собой томик “Ада” Данте и долго читал, когда остальные уже уснули.

* * *

Расположенная на юго-восточной окраине города федеральная тюрьма Атланты была одной из первых федеральных тюрем в стране. Открытая в 1902 году, она была объявлена “лучшим заведением данного типа”, с 330 камерами, которые могли вместить более 700 заключенных, и всеми современными удобствами, включая канализацию и электрическое освещение. Римус был не первой знаменитостью среди здешних обитателей – и будет не последней. Среди прочих здесь побывали Юджин В. Дебс, знаменитый профсоюзный лидер и пацифист, осужденный за протесты против Первой мировой войны, а также журналист и активист Маркус Гарвей, аферист Чарльз Понци и гангстер Аль Капоне.

Здание тюрьмы напоминало слона, серого и огромного. Прутья на окнах походили на оскаленные зубы. Между ними торчало множество рук, неистово махавших, молчаливой овацией приветствуя нового и самого знаменитого узника.

Помахав в ответ, Римус снял свой серый шелковый пиджак и вручил его носильщику в качестве прощального подарка. Затем отстегнул бриллиантовую булавку и вложил ее в ладонь Имоджен. Она заплакала.

Прежде чем войти в здание тюрьмы, Римус и его люди сделали еще один общий глубокий вдох, словно надеясь унести с собой воздух свободы. Он оглянулся на Имоджен и не отводил от нее глаз, пока закрывающаяся дверь не скрыла ее из виду.

В самой старой тюрьме Америки “Истерн Стейт” в Филадельфии администрация применяла “систему разделения” заключенных, требуя, чтобы те закрывали лица белыми тряпками, находясь в общей зоне, – идея состояла в том, что чем меньше они общаются друг с другом, тем больше у них шансов на исправление. Инспектор Министерства юстиции, изучив этот подход, признал его устаревшим и постановил, что система, при которой заключенные могут свободно взаимодействовать друг с другом, приносит лучшие результаты. “Если в сердце заключенного, направленного в тюрьму Атланты, сохранился хотя бы проблеск порядочности, – сделала вывод «Бруклин дейли игл», – у него есть великолепная возможность встать на путь исправления”.

Римусу выделили персональную камеру в секции, прозванной “коридором миллионеров”. Джорджа Коннерса поместили в другой части тюрьмы, слишком далеко, чтобы Римус мог видеться с ним регулярно. Ближайшим его соседом оказался Уилли Харр, глава знаменитой “Четверки из Саванны”, бутлегерской банды, которую выследили Виллебрандт с Доджем.

Еще до прибытия в тюрьму Харр и его партнеры потребовали неофициальной встречи с начальником тюрьмы А. Э. Сартеном, членом “Банды из Огайо” и протеже генерального прокурора Догерти. Сартен прислал в качестве своего эмиссара тюремного капеллана. В лобби отеля “Атланта” капеллан и Харр обсудили условия заключения. Если бутлегер заплатит 10 500 долларов, комендант Сартен устроит ему и его людям самые комфортабельные условия и непыльную работу – в тюремном офисе, на одежном складе и в радиорубке. За дополнительные 5000 одного из парней назначили шофером при тюремном враче.

Римус мыслил примерно в том же направлении, начав со скромных 50 долларов охраннику и пообещав “разумное вознаграждение” в будущем. Он потратил 425 долларов на декор, чтобы сделать свою камеру “пригодной для жилья”, – отправил Имоджен за новым матрасом, одеялами и комплектом постельного белья. За дополнительные 2500 долларов ему купили личный холодильник, обеспечили отдельную ванную комнату, благородную работу в библиотеке и привилегию питаться отдельно от прочих заключенных. Время от времени Римус приглашал Харра на обед, их пирушки происходили за изысканно накрытым столом, в центре которого смягчал уныние места букет свежих цветов от Имоджен. Они играли в покер по маленькой – с минимальной ставкой в 50 долларов.

Но все эти удобства не слишком облегчали боль унижения. Гневные мысли бушевали в его голове: “Римус, который платил миллионы, чтобы жить, как он хочет, торчит за решеткой, в то время как те, из-за кого это случилось, наслаждаются богатством, созданным трудами Римуса”. Он начал страдать от того, что сам называл “припадками”, – слово, которое в последние годы стало эвфемизмом временного помешательства, а в случае Римуса сопровождалось странным ощущением: мощные всплески энергии, вспыхивающие без предупреждения и жужжащие, как мухи, внутри черепа.

Единственным утешением была Имоджен. Она сняла номер в роскошном отеле “Джорджиан Террас”, но почти каждый день навещала его, всегда принося цветы, жареного цыпленка или пирог. В дни, когда жена не приходила, они разговаривали по телефону, вели долгие беседы, в которых он придумывал ей разные прозвища: его “маленький сладкий комочек” и “его маленький нервный комочек”. За дополнительные деньги – 500 и 1000 долларов за раз – ей позволяли готовить для мужа и прибирать его камеру, отскребая пол руками и ползая на коленях. Она по привычке звала его Папочкой, достаточно громко, чтобы все слышали. “Любит она покрасоваться”, – думал Римус, но втайне ему было приятно, что другие заключенные обращают на нее внимание. Они называли ее “тюремным ангелом”.

Бывали моменты, когда приступы безумия овладевали его сознанием, воспламеняя синапсы, и в этом наэлектризованном мраке его мысли обращались на нее. Он не гордился собой, когда отчитывал ее как маленькую девочку или греховодницу, когда устраивал мелкие наказания – например, уходя играть в бейсбол с Уилли Харром и его компанией прямо во время ее визита. Споры их стали совсем иными, вспышки его гнева происходили гораздо чаще и внезапнее, каждое слово наполнено было слепой едкой желчью, и каждое оставляло отметину. Уходя от него, она часто плакала, жаловалась Харру на “злые замечания” мужа, “ругань” и “оскорбления”.

Однажды вечером Римусу позвонила сестра Имоджен.

– Почему моя сестра плачет после встреч с тобой? – возмутилась она. – Почему она спать потом не может?

Последовало молчание, Римус обдумывал ответ.

– Потому что она не понимает меня, – сказал он.

Этот разговор повторялся множество раз в разных вариантах.

После таких стычек Имоджен иногда ездила домой в Цинциннати, проведать дом и дочь Рут, уже шестнадцатилетнюю и все еще учившуюся в школе Святейшего Сердца. Иногда она отсиживалась в гостиничном номере, навещая мужа лишь на короткое время или вообще не навещая, пока тот не успокоится. Римус, заглаживая вину, уединялся в камере и писал страстные покаянные письма.

Моей единственной и самой дорогой маленькой девочке на свете, зенице моего ока – не одного, а обоих:

Как это чудесно – знать, что моя родная опять повеселела. Маленькая моя, ты не представляешь, каково это, когда долго не вижу тебя. Минуты превращаются в дни, дни – в месяцы, а месяцы – в годы. Из-за того нервного напряжения, от которого я страдаю, – все мои нервы сплошной сгусток напряжения – ты, безусловно, должна простить меня за внезапные вспышки, моя любимая и драгоценная малышка. Это только помутнение рассудка, за которым не стоит никаких серьезных оснований…

Любимая, я не знал, что это будет настолько ужасно. Я слишком легкомысленно отнесся к этому делу. Я напуган, малышка, и ты и только ты в основе всей моей жизни. Я тоскую по тебе. Я готов съесть тебя. Мне нужна только ты – до безумия. Все прочее ничтожно по сравнению с тобой, есть только ты, и ты видишь теперь, как меня накрывает мрак, как я теряю человеческий облик, как брызжет ядом мой язык.

Но, сладкая моя булочка, прости великодушно горемычное смертное создание, которое не в силах думать ни о ком больше – только об этом маленьком нервном комочке, который неустанно печется о моем душевном и физическом благополучии. Дорогая моя, я только что наслаждался лучшим пиршеством со времен, когда бывал в ресторанах, – и все благодаря тебе, дорогая. Цыплята, великолепный кофе, пахта, чудесный хлеб, настоящее масло – роскошь, и это называют тюрьмой, какая чушь, какая ерунда, какая глупость. И все же так оно и есть, и мне нужна только ты, моя дорогая чудесная малышка, ты и только ты. Ты не представляешь, какая это разница – не просто наполнять чрево, но наслаждаться вдобавок осознанием, что пищу принесли твои нежные руки.

Джи Джен, как бы я хотел сжать тебя в объятиях так сильно, так горячо и так нежно, и как невероятно радостно это было бы. Я дрожу от страсти, моя сладкая. Джен, я хочу, чтобы ты была со мной, – и к черту весь мир. Если бы я не верил, что ты, как и я, бесконечно честна и верна, я гораздо больше изумлялся бы лицемерию человеческого разума.

Она всегда прощала его вспыльчивость, но сейчас все изменилось. Он в заключении, а она на свободе, владеет миром, который они вместе создали и до которого он не властен дотянуться. Если узы, соединяющие их, изменятся, это изменит и его, он станет иным, новым, отчаянно желающим вернуть то, что потерял.