Текст книги "Призраки парка Эдем. Король бутлегеров, женщины, которые его преследовали, и убийство, которое потрясло Америку 1920-х"

Показания Джорджа Л. Винклера

В: Какую должность вы занимали?

О: Федеральный агент Бюро по запрету.

В: Вы слышали, чтобы [Римус] обсуждал отношения, существовавшие между его женой и Франклином Л. Доджем?

О: Да.

В: Как он к этому относился и вел себя, когда говорил о них?

О: Ну, он страшно негодовал, очень огорчался из-за этого.

В: А как он вел себя в тех случаях, когда заходил разговор об этих двоих?

О: Он всегда говорил в очень ласковых выражениях о своей жене, называл ее своей прекрасной Имоджен, а в следующий миг уже мог проклинать ее и грязно ругать.

В: Помнится, сегодня утром вы сказали мне, что когда речь заходила о его жене и Франклине Л. Додже, он вел себя как дикарь?

О: Ну, он метался по комнате…

Поборницы чистоты

Утром 12 марта 1924 года сенаторы и конгрессмены Соединенных Штатов, официальные представители Министерства юстиции, свидетели, зрители и сотня репортеров собрались в здании Сената к началу слушаний дела о должностных нарушениях в Министерстве юстиции, а конкретно – о деятельности генерального прокурора Гарри Догерти. Сам Догерти отказался предстать перед комиссией, утверждая, что ее члены заинтересованы не столько в расследовании нарушений в его ведомстве, сколько в привлечении к судебной ответственности лично его. В качестве подтверждения своего мнения он указывал на председателя комиссии – сенатора Бертона К. Уилера, демократа из Монтаны, которого Догерти однажды уличил в конфликте интересов (впоследствии дело было передано в суд и завершилось оправданием). Догерти вовсе не собирался быть объектом демонстративной мести Уилера и верил, что при поддержке Виллебрандт защитит свое доброе имя, даже если не сохранит должность.

Звездой третьего дня слушаний стал Гастон Минс, партнер Джесса Смита по рэкету и бывший агент Бюро расследований, ожидавший суда по обвинению в нарушении закона Волстеда. Минс явился в мятом льняном костюме и привычном галстуке-бабочке, который маскировал многочисленные складки на шее. Один из зрителей отметил его “отчего-то зловещую отталкивающую улыбку”.

Минс с готовностью говорил о тайных делишках покойного президента Гардинга, но был весьма сдержан, когда речь шла о сборе дани с бутлегеров. Когда его спросили о роли Смита и Догерти, Минс ограничился кратким: “Они были в курсе”.

Уилер уже готов был отпустить Минса, как вдруг поднял руку адвокат Догерти:

– Я бы хотел задать вопрос… Сколько в целом прошло через ваши руки?

Минс надолго замолчал, водя рукой по своему портфелю.

– Не знаю, – проговорил он. – Полагаю, самая крупная сумма, которую я держал в руках за раз, составляла шесть или семь тысяч долларов.

И не в связи с виски, уточнил Минс, а за контрабандой снятый фильм про боксерский матч Джека Демпси.

Из своей камеры в Атланте Римус следил за новостями о выступлении Минса, и с каждым репортажем ярость его все нарастала. Бесстрашный и хитроумный тайный агент вдруг испугался рассказать правду о разрешениях на вывоз виски и деньгах за “крышу”? На очередном свидании он поделился своим разочарованием с Имоджен и поручил ей отправить телеграмму сенатору Уилеру с предложением выслушать бутлегера Джорджа Римуса, отлично знавшего систему “крышевания”, которой руководили Минс и Смит. Телеграмму следовало подписать “Джо Адамс” – в честь второго президента, известного выпивохи, который каждое утро начинал с большой кружки крепкого сидра. Имоджен сделала все, как он велел, и Римус принялся ждать повестки в суд.

Меж тем сбывались предсказания от Виллебрандт. Генеральный прокурор Догерти оставил свой пост 28 марта, и его незамедлительно сменил Харлан Фиск Стоун, глава юридического факультета Колумбийского университета и будущий судья Верховного суда. Не в силах смириться с мыслью, что придется расстаться с политикой, Догерти попытался пробиться в делегаты съезда республиканцев и попросил Виллебрандт поддержать его выдвижение. “В самых душераздирающих выражениях, – писала она родителям, – он умолял меня выступить на женском съезде, чтобы дамы не подумали, будто я его подсидела. У него нет поддержки сейчас, когда он более всего в ней нуждается, но никогда еще меня не просили сделать что-то настолько неловкое и неуместное”. Именно мужчины решали, когда “женщина-юрист” становится помехой, а когда она ценный кадр, и Виллебрандт мечтала дожить до того дня, когда пол юриста вообще перестанет иметь значение.

Она отправилась в Мэрион, штат Огайо, высказаться в защиту Догерти.

– Республиканской партии не нужно оправдываться за деятельность мистера Догерти в должности генерального прокурора, – заявила она избирателям Восьмого округа по выборам в Конгресс. – Он действовал решительно и бесстрашно, отстаивая законы Соединенных Штатов.

Три дня спустя на торжественном ужине Лиги женщин-избирательниц она сменила акцент и тон, призывая активно поддерживать чистоту политики.

– Коррупция на высоких постах – это нарыв на теле политики, и его следует вскрыть, – сказала она. – Женщины всегда были поборницами чистоты.

* * *

В полдень 15 мая Римус, под конвоем тюремной охраны и коменданта Сартена, сел в поезд до Вашингтона, дабы выступить свидетелем на слушаниях по делу Догерти. По такому случаю ему позволили сменить тюремную робу на привычный, сшитый на заказ костюм и шелковую рубашку. За два месяца, прошедшие после показаний Минса, несколько свидетелей упомянули имя Римуса. Один, бывший президент фармацевтической компании из Огайо, подтвердил, что Римус имел дело со многими государственными чиновниками, которые фактически состояли у него на жаловании, поэтому если конкуренты покупали алкоголь у кого-то другого, их тут же брали с поличным.

Несмотря на страстное стремление дать показания, Римус нервничал. Он подавлял инстинктивное желание высказываться о себе в третьем лице и говорил, по выражению репортера “Чикаго трибьюн”, “с глубокой и трепетной искренностью”. Он признался, что с тех пор, как оказался в тюрьме, “его разум не совсем в порядке”. Заявил, что все, что было “священным и святым”, у него отобрали, и заклеймил Америку как страну лицемеров: “Каждый, у кого есть хоть унция виски, уже бутлегер. Ни одна капля спиртного, прописанного врачами, никогда не использовалась для лечения”.

Он говорил именно то, что желала слышать комиссия. С Джессом Смитом он встречался несколько раз, чтобы получить разрешение на вывоз виски и защиту от преследований. Иногда он обналичивал чеки со своего счета, помечая их в уголке “Дж. С.”, после чего платил Смиту тысячедолларовыми купюрами. В обмен Смит обещал, что Римусу не будут досаждать служители закона, а в экстренном случае вмешается “генеральный”.

– И вы ни разу не усомнились в его влиятельности? – спросил Уилер.

– С моей точки зрения, он так ни разу и не вмешался.

– То есть вас обманули?

– Не знаю. Мертвые не разговаривают.

Если комиссию это заинтересует, добавил Римус, он с радостью предоставил бы чеки, в настоящий момент хранящиеся в “хорошо защищенных местах” в Цинциннати и Миссури.

Виллебрандт вовсе не собиралась предоставлять Римусу еще один творческий отпуск из тюрьмы для собирания этих чеков. Она заявила генеральному прокурору Стоуну, что “не расположена устраивать этому типу двухнедельный вояж по стране”. Вымотанная драматическими событиями вокруг Догерти и слушаний, она сосредоточилась на деле с “Джек Дэниэлс”, изучая отчеты Доджа и остальных агентов в Сент-Луисе. Через неделю после показаний Римуса Виллебрандт предъявила обвинения семнадцати людям, замешанным в опустошении винокурни “Джек Дэниэлс”, включая Римуса – и Имоджен.

Вечером 21 мая полицейские маршалы постучались в двери дома № 825 по Эрмоза-авеню. Прислуга обступила Имоджен, которая принялась обдумывать свое публичное заявление, как только сообразила, что происходит. Полицейские сообщили, что она арестована за преднамеренное нарушение закона Волстеда – как и сторож особняка, Уильям Мюллер, который в Сент-Луисе выполнял функции охранника. Она взмолилась, обещая доказать, что оставалась дома вместе с Рут и не бывала ни на какой винокурне в Сент-Луисе, но тщетно. Тогда она попробовала убедить судебных приставов, что, как все жены, “ничего не знает или очень мало знает о делах мужа”. Приставы оставались неприступными.

Имоджен прекратила ломать эту затянувшуюся комедию и согласилась подписать залог за Мюллера, предложив в качестве гарантии свой дом, но услышала в ответ, что собственность арестована за неуплату налогов. Однако соседний участок в Прайс-Хилл, где они с Римусом собирались строить большой многоквартирный дом, был принят в залог. Она провела бессонную ночь, бродя по залам особняка, погружаясь в прохладную неподвижность бассейна, а на следующее утро огласила заявление.

Я не имею никакого отношения к якобы имевшему место сговору с целью приобретения винокурни “Джек Дэниэлс” в Сент-Луисе и накладных на получение 891 бочонка виски и незаконного их вывоза, как указано в обвинении… Какие бы сделки, касающиеся недвижимости или чего-либо еще, я ни осуществляла, все они делались по распоряжению мистера Римуса, и, насколько мне известно, все они были абсолютно законными. Я крайне сожалею, что мое имя было упомянуто в связи с этим делом, поскольку, хотя мистер Римус знает, что я не имею к нему отношения, у Папочки и так достаточно разбирательств и невзгод, чтобы добавлять к его бремени еще и это.

Виллебрандт планировала помогать федеральному обвинителю в Сент-Луисе, но ей пришлось отвлечься на другое дело. Она получила тревожные вести из Атланты, связанные с Римусом. Бутлегер не только наслаждался особыми привилегиями в тюрьме, но и препятствовал правосудию в деле о винокурне “Джек Дэниэлс”, угрожая потенциальным свидетелям с целью заставить их молчать. Несколько агентов, узнав, что бывшие партнеры Римуса желают поговорить, приехали в тюрьму, но им сообщили, что заключенные передумали.

В федеральной тюрьме Атланты она бывала лишь однажды, весной 1923 года, после сенсационного побега двух заключенных; обоих поймали на следующий день после перестрелки с полицией. Сама тюрьма была довольно чистой, но Виллебрандт была потрясена всем остальным. “Несколько человек в одной камере, – записала она. – Они сидели, группками стояли во дворе и в коридорах. Чудовищная бессмысленность этой структуры леденила кровь. Большинство этих людей оказались в тюрьме именно потому, что никогда не знали радости честного трудового пота, тяжелой ежедневной работы, а со стороны государства поощрять их порочные привычки поистине преступно”. Она заранее отправила телеграмму начальнику тюрьмы Сартену, предупреждая о своем визите, но тем не менее тот оказался “полупьян и разговаривал совершенно невнятно”.

Раз Римус угрожал потенциальным свидетелям, Виллебрандт решила отправить в Атланту Доджа спасать расследование. Он хорошо изучил бутлегера и поймет, как совладать с ним.

Ас расследований

Даже с домашней едой, приготовленной руками жены, и свежими цветами на столе Римус не знал, сколько он протянет в тюрьме. Беды множились: арест Имоджен, срежиссированный Виллебрандт неизбежный суд в Сент-Луисе, арест, наложенный государством на все, чем он владел. Он впал в депрессию – незнакомое ему, пугающее состояние, усиленное отсутствием работы. Римус пришел к печальному выводу, что вся его карьера сплошное безумие и что никогда он не был так счастлив, как в те времена, когда зарабатывал пять долларов в неделю в аптеке и спал на раскладушке в подсобке, потому что боялся идти домой.

Ему пришла в голову идея, осветившая возможный выход. Если он откажется от своих показаний на слушании по делу Догерти, может, это удовлетворит Виллебрандт и он получит условно-досрочное освобождение. В тюремной конторе Римус составил письменное признание, в котором заявлял, что никогда не встречался с Джессом Смитом, никогда ни для каких целей не давал ему денег и никогда не виделся и не общался с бывшим генеральным прокурором Догерти – ни прямо, ни косвенно. Он написал, что дал эти показания, потому что сенатский комитет обещал содействовать его освобождению из тюрьмы.

Римус отправил письмо в газеты и копию в Вашингтон. Никакой реакции.

Попросил Сартена передать письмо Виллебрандт. В своем ответе она сообщила коменданту, что “не склонна делать что-либо для Римуса”.

Он уже готов был сдаться, когда товарищ по заключению Уилли Харр возродил его надежды. В тюрьму прибыл федеральный агент – вероятно, расследовать случаи коррупции среди тюремного начальства. Харр был с ним знаком, агент работал под прикрытием как бутлегер в Саванне, но Харр сразу распознал ловушку. Насколько понял Харр, агент – парень сговорчивый и падкий на деньги. Если Римус предоставит ему некоторую информацию о нечистых на руку чиновниках, агент, возможно, отблагодарит его в ответ.

Когда Харр указал на агента, Римус понял, что тоже видел его раньше – в автомобиле напротив своего дома, дни и ночи напролет своим зловещим присутствием тот вторгался в его жизнь. Римус узнал наконец имя: Франклин Додж. Из-за прутьев своей камеры Римус оценивал Доджа как потенциальную сделку, нечто, что можно приобрести и использовать. Это был его последний шанс.

Он отправил записку, что рад будет видеть агента в любое время.

* * *

Додж был великолепно сложен и обладал манерами одновременно располагающими и отпугивающими. Как и Римус, он эффектно одевался и был несдержан в разговорах. Но, в отличие от Римуса, он не облысел, волосы у него были густые и темные, которые тщательно прилизывал. Была в нем непринужденность, эдакая уверенность, дарованная только людям с надежными связями и “старыми” деньгами, позволяющая им идти по жизни, не вызывая вопросов и не встречая препятствий.

Римус говорил отрывистым заговорщическим шепотом, давая понять, что они с Доджем партнеры, у каждого есть нечто, что нужно другому. Например, у него есть сведения, которые агент счел бы полезными. Доджу известно, что Римус был немыслимо успешен в деятельности “Круга”: покупка винокурен, приобретение разрешений на виски и использование этих разрешений для вывоза спиртного на склады принадлежавших ему фиктивных фармацевтических компаний. Не хотел бы Додж узнать, что Римус получал эти разрешения от самого директора отделения Бюро по запрету в Огайо? И что в этих операциях замешаны некоторые федеральные чиновники?

Римус мог бы предоставить Доджу документы, подтверждающие наличие целой коррупционной сети, а заодно рассказать о безудержной коррупции в стенах тюрьмы Атланты. От Уилли Харра он узнал, что Додж при правильных обстоятельствах и нужной мотивации готов рассмотреть “услугу за услугу”. Римус с удовольствием предоставит ему дополнительные доказательства и список имен в обмен на эффективные действия агента в Вашингтоне – смягчение наказания или даже полное помилование.

Додж делал пометки в ходе их разговора, записывал имена и цифры. Он не мог ничего обещать, но был готов прийти и поговорить еще раз.

Меж тем Римус призвал свое секретное оружие, самое верное и самое любимое, своего партнера во всех делах. На следующем свидании с Имоджен он рассказал ей про Доджа и отдал распоряжение:

– Подольстись к нему, позаигрывай, потому что он – последний шанс вызволить меня из тюрьмы.

Ее не нужно было просить дважды.

Показания Фриды Шнайдер

В: Какую должность вы занимаете в Американском государственном сберегательном банке в Лэнсинге, штат Мичиган?

О: Я работаю в отделе банковских ячеек.

В: Вы знакомы с Франклином Л. Доджем?

О: Да.

В: Вы видели когда-нибудь особу, которая подписала заявление на аренду банковской ячейки № 128, под именем миссис А. Г. Холмс?

О: Да, я обслуживала ее, когда она спускалась в хранилище.

В: Сколько раз вы видели ее в хранилище вашего банка?

О: Думаю, дважды.

В: Был ли с ней кто-нибудь в те два раза, о которых вы упомянули?

О: Кажется, мистер Додж был с ней.

В: Вы знали миссис Холмс под каким-нибудь другим именем?

О: Нет.

Непревзойденные рвение и напор

Побеседовав с Римусом, Додж привел в порядок свои заметки и составил отчет для начальства в Бюро расследований. Римус, писал он, “сообщил мне, что он заполучил документы на вывоз через офис бывшего директора Бюро по запрету в Огайо Дж. Э. Рассела при посредничестве некоего Фреда Швенка и что мистер Швенк уведомил мистера Римуса, что служащий офиса М. Б. Коупленд взаимодействовал с ним, дабы получить одобрение директора на вывоз виски с винокурни «Хейнер»”.

Додж отправил отчет новому директору Бюро расследований, двадцатидевятилетнему Дж. Эдгару Гуверу, назначенному на этот пост по настоянию Виллебрандт. Она убедила генерального прокурора Стоуна, что Гувер “честный, знающий и действует как электрический телеграф – отвечая почти мгновенно”.

– Все говорят, что он слишком молод, – сказал Стоун. – Но, возможно, это его достоинство. Судя по всему, он пока не научился бояться политиков.

Хотя во время недавних скандалов – Типот-Доум и слушаний по делу Догерти – Гувер работал заместителем главы Бюро, Стоун дал ему шанс. Гувер предпочитал не афишировать свое участие в слежке за американскими гражданами и пообещал распустить разведывательный отдел, ответственный за жестокие послевоенные Рейды Палмера. В ходе рейдов были незаконно арестованы и заключены под стражу тысячи подозреваемых в анархизме и коммунистических взглядах. У Гувера были грандиозные планы по перестройке и модернизации Бюро, и он доложил Стоуну, что собирается вычислить и уволить всех продажных агентов.

– Будут предприняты все усилия для укрепления моральных качеств наших сотрудников, – поклялся Гувер. – И неукоснительного проведения в жизнь вашего политического курса.

Информации, полученной Доджем от Римуса, было достаточно, чтобы обвинить одиннадцать человек в предумышленном нарушении закона Волстеда. Гуверу казалось, что Додж один из самых преданных агентов, настоящее сокровище для Бюро.

Такие же отчеты Додж отправлял Виллебрандт, частенько прикладывая к ним газетные статьи, не имевшие отношения к Римусу. Однажды, распечатав конверт, она обнаружила вырезку из “Атланта джорнал”, очередной панегирик “чарующему изяществу” ее рук и анализ ее внешности: “Много было написано об отсутствии макияжа, пудры и помады на лице этой женщины. Скорее осознание, что эти вещи искажают ее внешность, нежели предвзятое мнение об их пользе удерживает ее от их покупки”.

Сопроводительная записка на официальном бланке Министерства юстиции: “Дорогая миссис Виллебрандт, настоящим прилагаю газетную вырезку, которая говорит сама за себя. Уверен, Вам будет интересно прочесть эту статью”. Подпись: “Искренне Ваш, Ф. Л. Додж, специальный агент”, пометка: “Лично”.

* * *

19 декабря 1924 года Римус, Уилли Харр и несколько человек из банды Харра давали показания на закрытом слушании дела против начальника тюрьмы Сартена, раскрывая многочисленные привилегии и поблажки, которыми они наслаждались при его руководстве тюрьмой. Виллебрандт вызвала коменданта в Вашингтон и потребовала его отставки, тем самым оборвав последнюю нить, связывавшую ее отдел с Догерти. Она “сделала все”, написала она родителям. “Уволила всех, наняла временных охранников и подобрала постоянный штат”. На замену Сартену она назначила Джона Снука, коменданта тюрьмы штата Айдахо, – решение, которое сама расценила как “изгнание политиков и обретение настоящих специалистов”. Опасаясь, что недовольные заключенные могут отомстить бутлегерам, Виллебрандт организовала для Римуса и остальных перевод в окружную тюрьму Кларк в Афинах, штат Джорджия, где они должны были оставаться, пока все не уляжется.

Виллебрандт заблуждалась, если думала, что на другом конце штата узников ждут более суровые условия. Их поместили в пустовавшее больничное крыло, где каждому достался отдельный двухкомнатный номер. Специальное помещение выделили под временный офис, где на нескольких письменных столах были разложены груды писем, ежедневно приходивших бутлегерам, – больше, чем любому человеку или учреждению в Афинах, за исключением, быть может, библиотеки Университета Джорджии. Охрана предоставила Римусу личный радиоприемник, позволив всей бутлегерской компании слушать инаугурационную речь президента Кулиджа.

Римус и Харр наняли повара, который готовил и подавал им. Время от времени они устраивали приемы в больничной часовне, приглашая на них других заключенных. В назначенный час все собирались за длинным столом, накрытым кружевной скатертью и уставленным вазами с живыми цветами, регулярно обновляемыми Имоджен. Один из гостей назвал такое сборище “квартирой холостяка”, где заключенные вольны были “вальяжно благодушествовать” в ожидании возвращения в Атланту. Когда Римус не работал в библиотеке, он делал гимнастические упражнения или читал газеты от корки до корки. Комфортные условия ему были обеспечены до тех пор, пока он регулярно вносил положенные суммы, от 500 до 1000 долларов, через своего представителя – Имоджен.

В Афинах ей был разрешен свободный доступ в его комнату, а иногда даже позволялось оставаться на ночь. Она жила по графику: одну неделю в месяц проводила в Цинциннати, навещала Рут в пансионе, потом возвращалась в Афины, где жила в местной гостинице. Будучи в Джорджии, она находила время для вылазок в Атланту, где Додж продолжал собирать доказательства для предстоящего суда над Сартеном.

В ее отсутствие Римус звонил ей каждый вечер, зачастую беседуя часа по полтора. Он расспрашивал об их планах и “обрабатывает” ли она Доджа.

– Папочка, – отвечала она, – думаю, мистер Додж сумеет тебе помочь.

Он позволял себе фантазировать о помиловании или досрочном освобождении, дарованном Вашингтоном и подписанном самой Виллебрандт. Воображал, как отменят приговор о годовом заключении в окружной тюрьме в Огайо. Он велел Имоджен продолжать обхаживать Доджа и в то же время забрасывал ее восторженными письмами:

Я опять сел писать, черкнуть пару строк и попытаться взнуздать английский язык… Ты пишешь, что я с тобой, и ты знаешь, что я всегда рядом, всегда буду, всегда должен быть, даже после смерти. Нас с тобой, малышка, не разлучить. Как в строках Рубаи:

 
Я не знаю, куда, умерев, попаду:
Райский сад меня ждет или пекло в аду.
Но пока я не умер, по-прежнему буду
Я с подругой лежать на лужайке в саду[21]21
  Омар Хайям. Рубаи (пер. Германа Плисецкого).


[Закрыть].
 

Не могу передать, Маленькая моя, как отрадно знать, что ты так близко, такая родная, любимая и всегда такая очаровательная. Как будто само твое присутствие оживляет несчастное растоптанное сердце (то, что во мне сейчас). Однако уже скоро, благодаря твоей добросердечной помощи…

И никаких опасений не возникало вплоть до того вечера, когда Римус сел ужинать вдвоем с Уилли Харром в благостной тишине больничной часовни. Слуга наполнил бокалы, тут Харр наклонился над столом и сказал, что Римусу следует знать кое о чем.

Римус ждал, вилка застыла в воздухе.

Харр не стал ходить вокруг да около: до него дошли слухи, что миссис Римус спуталась – и продолжает “неприличным образом” путаться – с Доджем. То же самое слышали их дружки-бутлегеры, а именно Моррис Свитвуд и Мэнни Кесслер. Кесслер особенно плохо отзывался о Додже, считал его “лицемером”. Да, верно, сам Харр считает, что от Доджа может быть польза, но решать Римусу.

Римус, не колеблясь, заявил Харру, что не верит ни одному слову из сказанного. Имоджен делает только то, что он ей велел.

У Харра сложилось впечатление, что Римус отказывается признать очевидное: “Он не хочет поверить мне”. Он молча изучал лицо Римуса. Оно стало пунцовым.

Римус встал, отбросил льняную салфетку и вернулся в свою комнату.

Он хотел отомстить – не Имоджен, а Харру, и неважно, правду тот сказал или нет. Римус выбирал момент. Однажды, когда Имоджен навещала мужа, в комнату Харра привели особу легкого поведения. Римус ждал, а в голове его зрела идея.

Как только женщина ушла, Римус ворвался к Харру.

– Твоя гостья заражает воздух, которым дышит моя жена, – проревел он.

И с этими словами бросился на Харра с силой и скоростью пушечного ядра, руки вылетали вперед и отскакивали, кулаки врезались в кожу с характерным чмокающим звуком, еще и еще. Он жаждал “расколоть череп”. Это было его новое любимое выражение: “Я расколю ему череп”. Римус отступил на шаг, готовясь нанести новый удар, но почувствовал, как кто-то сзади схватил его за руки. Охранники оттащили его от Харра и поволокли в его комнату.

Следующим вечером Римус извинился, и два бутлегера вновь встретились за тихим ужином в тюремной часовне.

* * *

До начала процесса над Сартеном Римуса, Харра и еще троих, кто давал показания перед Большим жюри, перевезли обратно в Атланту – на тот случай, если понадобится их присутствие на суде. Заключенных разместили не в их прежних тюремных камерах, а в отеле “Роберт Фултон”: грандиозный фасад из кирпича и терракоты, проточная ледяная вода для постояльцев и кофейня с кондиционированным воздухом, роскошь по тем временам. Имоджен сняла номер в соседнем отеле “Энсли”, после того как помощник шерифа сообщил, что ей нельзя поселиться вместе с мужем.

Виллебрандт отправила трех помощников шерифа из Афин конвоировать заключенных до Атланты и следить за их перемещениями в самом отеле. Несмотря на обязательный для заключенных комендантский час, Харра и его дружков отпускали прогуляться по вечерам, как будто они были тут в отпуске. Они могли прошвырнуться по Декатур-стрит до знаменитого в Атланте черного варьете на Бейлиз, 81, где давали специальные представления для белой публики, с кордебалетом, дрессированными животными и исполнителями блюза, который тогда входил в моду. Деревенские самогонщики из северных графств съезжались сюда сбывать свое пойло и предлагали отведать его каждой проходившей мимо дамочке. Но их стандарты качества никак не дотягивали до Римусовых, хотя “сертифицированный продукт” и был снабжен фальшивыми этикетками.

А вот Римуса, по неведомым причинам, вечерами держали в заточении в его номере. Три шерифа торчали у дверей, не двигаясь с места и не отвечая на его яростные мольбы.

– Ты выходишь по вечерам? – спросил он у Харра, подтверждая свои подозрения.

– Ну да.

– Не возьму в толк, почему всем твоим парням позволено гулять, – сетовал Римус, и Харр пообещал разузнать насчет этого.

* * *

Просовещавшись шестнадцать часов, присяжные признали коменданта Сартена виновным, приговорив его к заключению в той же тюрьме, которой он прежде управлял. По завершении процесса Римуса, Харра и остальных бутлегеров отправили обратно в окружную тюрьму в Афины. Имоджен поехала поездом домой в Цинциннати и на этот раз задержалась там надолго. Римус в мельчайших подробностях представлял ее обычный день – как она сидит перед трюмо в своем будуаре, как плещется в “Термах Имоджен”, катается на машине вместе с Рут. Ее отсутствие стало отдельным самостоятельным явлением, оно заполняло пространство, завоевывало сознание.

Исступленно он сочинял письма, внезапно ощутив смущение и неуверенность после пяти лет брака.

Моя единственная жена.

Как же так вышло, что ты моя мартышка, моя сороконожка, ты драгоценность, ты самоцвет, ты все это вместе в одном; если бы ты была со мной прямо сейчас, я бы доказал тебе все перечисленное, с подлинным и непревзойденным рвением и напором. Что думаешь? Ты прекрасно знаешь, что независимо от того, как часто ты звонишь или пишешь мне, я каждый миг с нетерпением жду вестей от тебя.

Я благоразумно повинуюсь всем твоим повелениям и запретам с покорностью, которая тревожит даже тебя. Я видел, что “Инквайрер” опять пишет о нас на первых полосах. Надоедим ли мы им когда-нибудь? Похоже, нет. Как там Рути? Надеюсь, уже дома под твоей нежной и преданной заботой, которую только ты можешь ей дать. Я только что справился с поджариванием бифштекса с грибами, и он меня взбесил, жесткий, как подметка; большую часть отдам соседям; потом помою посуду и лягу отдыхать сегодня пораньше, как только поговорю с тобой. Хочу только одного, чтобы мы с тобой опять были вместе. Хотя мне кажется, что это произойдет совсем не так скоро, как мы надеялись. Погода здесь все такая же солнечная, я читаю, занимаюсь гимнастикой и чувствую себя совсем неплохо, только очень одиноко.

Обсуждаю сам с собой, не выпить ли мне вечером кофе; думаю, в итоге я все же остановлюсь на “выпить”, хотя лучше было бы этого не делать, нервы у меня в полном порядке, но вот разволновался, пока писал тебе, как видишь.

С любовью, Джордж

Вечером за ужином Харр поведал Римусу, что выяснил-таки про странную ситуацию в отеле “Роберт Фултон”: именно агент Додж приказал выпускать по вечерам всех, кроме Римуса. И это еще не все, Мэнни Кесслер часто видел Имоджен в обществе Доджа: они вместе обедали, сидели бок о бок в зале суда, вдвоем прогуливались по улицам, смеялись и вообще проводили время вместе.

Римус отложил вилку, устремив взгляд на Харра. Он был так бережен и нежен со своим творением, с таким тщанием выращивал Римуса-его и Римус-ее, пока они не стали практически единым целым, создавая мир, в котором будут жить вместе. Но сейчас, когда Имоджен повела себя таким образом, когда в мозгу его стучит так много вопросов, что-то треснуло – пара стежков разошлись, еще несколько обветшали, протерлись, шов пополз.

– Думаю, моя жена обходится со мной неправильно, – проговорил он. – Не понимаю, что она вытворяет.