Текст книги "Кузены"

Глава 2. Обри

Я вытягиваю пальцы к скользкой стене бассейна. Коснувшись ее, тут же разворачиваюсь и выхожу на финальный отрезок. Это мой любимый момент, когда, оттолкнувшись и вытянувшись, прорезаешь воду на чистом адреналине. Иногда я даже слишком увлекаюсь и выныриваю позже, чем надо, – «торможу», по словам тренера Мэтсон. Небольшая помарка в технике, но подобные мелочи и определяют – отличный ты пловец или просто хороший. Обычно я стараюсь за собой следить, но сегодня… Да я бы вообще так и осталась под водой, если бы могла!

Я наконец поднимаюсь на поверхность, хватая ртом воздух, и перехожу на брасс. Плечи горят, ноги движутся будто сами по себе, в приятном бездумном усилии, пока пальцы снова не касаются кафеля. Тяжело дыша, стаскиваю очки, вытираю глаза и смотрю на табло. Седьмое место из восьми, мой худший результат на двухсотметровке за все время. Пару дней назад я была бы просто раздавлена, но сейчас, видя, как тренер Мэтсон, уперев руки в бедра, смотрит туда же, охвачена только чувством злобного торжества. Так ей и надо!

Впрочем, все это уже не важно. Мне уже больше не участвовать в соревнованиях за нашу школу. Сегодня я пришла, только чтобы команду не дисквалифицировали.

Выбравшись из бассейна, я беру полотенце со скамьи. Заплыв на двести метров был последним в финальных соревнованиях сезона. Обычно меня снимает мама, выкладывая безбожно долгие видео на «Фейсбук», и я остаюсь у бортика, подбадривать участников эстафеты. Однако сегодня на зрительских местах меня никто не ждет, и сама я задерживаться тоже не собираюсь.

Шлепая мокрыми ступнями по плитке, я отправляюсь в пустую раздевалку и достаю спортивную сумку из шкафчика 74. Кидаю в нее шапочку с очками и натягиваю футболку и шорты прямо поверх купальника. Сую ноги во вьетнамки и набираю: «Неважно себя чувствую. Встретишь у дверей?»

Когда я вновь выхожу к бассейну, эстафета уже идет полным ходом. Все из команды, кто не участвует, вопят у бортика, меня никто не замечает. Внутри у меня все сжимается, глаза начинает щипать, но потом я вижу на обычном месте, возле вышки, тренера Мэтсон. Наклонившись вперед, блондинистый хвост на плече, она кричит: «Держать ритм!» Меня вдруг охватывает внезапное и почти непреодолимое желание броситься вперед и столкнуть ее прямо в бассейн. На секунду я позволяю себе помечтать, каково это будет, как субботняя толпа, заполнившая спортивный центр, вдруг онемеет от изумления. Все станут тянуть шеи, не веря своим глазам: «Это что, Обри Стори?! Какая муха ее укусила?! Вот уж от кого меньше всего можно было ожидать!»

И они правы. У меня кишка тонка. Поэтому я просто иду дальше.

У выхода маячит знакомая долговязая фигура – мой парень Томас. На нем подаренная мной футболка с символикой баскетбольной команды Портленда, темные волосы, как всегда к лету, коротко острижены. Я подхожу ближе, и напряжение внутри постепенно отпускает. Мы вместе с восьмого класса – в прошлом месяце как раз было четыре года, – и когда я прижимаюсь к груди Томаса, то словно погружаюсь в привычный уют теплой ванны.

Кажется, про ванну – это даже слишком буквально.

– Ты вся мокрая, – говорит Томас, высвобождаясь, и недоверчиво оглядывает меня с головы до ног. – Говоришь, неважно себя чувствуешь?

За все время нашего знакомства я, может быть, только разок простужалась. Ко мне никакая зараза не пристает, просто на удивление. «Ты не в Стори, – всегда со вздохом говаривал отец. – Нас малейший намек на вирус способен надолго уложить в постель». В этом звучала чуть ли не похвальба. Как будто их семья – какие-то редкие и хрупкие тепличные растения, а мы с мамой – сорная трава, которой все нипочем.

От мысли об отце внутри снова все будто узлом стягивает.

– Просто легкое недомогание, – говорю я.

– Ты, наверное, от мамы заразилась.

Так я объяснила ему вчера свою просьбу подвезти меня – мол, мама приболела. Утром, по дороге в спортивный центр, тоже не стала ничего рассказывать. Просто не могла подобрать слов. Однако сейчас, подходя к машине, я чувствую, что мне просто необходимо поделиться, и с облегчением ловлю на себе озабоченный взгляд Томаса. Сейчас он спросит: «Что-то случилось?», и я все ему выложу.

– Тебя ведь не стошнит? – говорит он. – Я только пропылесосил салон…

Обманутая в своих ожиданиях, я дергаю дверцу.

– Нет. Просто голова болит. Немного полежу, и все пройдет.

Он кивает, не замечая моего разочарования:

– Тогда я отвезу тебя домой.

Кхм. Домой… Второе место после спортивного центра, где мне меньше всего хочется быть. Однако придется выдержать еще несколько недель до отъезда на Чаячий остров. Надо же, как это странное и нежданное приглашение стало вдруг желанным избавлением…

Томас заводит двигатель, и я достаю телефон, чтобы проверить сообщения от двоюродных брата и сестры в нашем групповом чате. Написала только Милли – запостила свой график поездки и спросила: «Может, попробуем все попасть на один паром?»

Я, как получила письмо от бабушки – папа тут же решил, что я соглашусь безо всяких вопросов, – сразу нашла их обоих в интернете. Милли отыскать в соцсетях труда не составило. Я отправила ей приглашение дружить в «Инстаграме», и она тут же его приняла. У нее куча фото с подругами, все – просто загляденье, но она из них самая красивая. В ней чувствуется японская кровь, и она куда больше моего похожа на настоящую Стори – хрупкая брюнетка с большими выразительными глазами и потрясающими точеными скулами. Я, наоборот, пошла в маму – светлые волосы, веснушки, крепкое телосложение. От изящной бабушки мне досталось только родимое пятно винного цвета на правом предплечье – у нее практически такое же на левой кисти.

Как выглядит Джона, я не знаю. Мне удалось отыскать его только на «Фейсбуке» – там у него на аватарке изображение ДНК и всего семь друзей. Я в их число не вхожу, поскольку мое приглашение он так и не принял. В чате он в основном только ноет и жалуется, злясь из-за поездки на Чаячий остров куда больше нашего. Пока Томас выруливает с парковки, я отвлекаюсь, листая вчерашнее обсуждение.

Джона: Что за бред! Я вообще должен был ехать летом в лагерь.

Милли: Ты что, вожатый?

Джона: Не в такой лагерь, в научный. Туда очень сложно попасть, конкурс огромный, а теперь придется отказаться!

Джона: И чего ради? Чтобы за гроши драить туалеты, работая на женщину, которая ненавидит наших родителей и нас, скорее всего, тоже.

Обри: Мы не будем драить туалеты. Ты что, не читал письмо Эдварда?

Джона: Кого?

Обри: Эдварда Франклина. Координатора по найму временных работников. Там куча вакансий, есть из чего выбрать. Я, например, буду спасателем.

Джона: Прямо завидки берут.

Милли: Обязательно быть таким придурком?

Милли: И кто вообще так говорит? Тебе что, 80?

Потом они препирались еще минут десять. Я не вмешивалась. Конфронтация – это не мое.

Последний раз я видела кого-то из родственников по линии Стори вскоре после переезда в Орегон. Тогда к нам вдруг заявился на выходные самый младший из братьев отца, дядя Арчер. Своих детей у него нет, но немедленно по прибытии он плюхнулся рядом со мной на пол и с видом знатока принялся помогать мне строить город из «Лего». Через пару часов дядюшку стошнило в коробку с игрушками – до меня только недавно дошло, что он все это время был просто пьян.

Папа, когда он еще время от времени о них рассказывал, называл себя с братьями и сестрой «четырьмя А». Адам, Андерс, Аллисон и Арчер, все погодки. У каждого в семье было свое амплуа: Адам – многообещающий спортсмен, Андерс – блистательный оригинал, Аллисон – сдержанная красавица, Арчер – очаровательный проказник.

Дядя Андерс, отец Джоны, единственный из всех не унаследовал семейной красоты. На старых фотографиях он невысокий, тощий, с грубыми чертами лица, косыми стрелками бровей и вечно искривленными в ухмылке тонкими губами. Когда я читаю, что пишет Джона, то представляю его себе таким же.

Я собираюсь уже убрать телефон, когда выскакивает новое сообщение от Милли – личное, только для меня. Это первый раз, до этого мы общались только втроем в чате.

«Обри, хочу спросить: только мне кажется, что Джона полный козел?»

Слегка улыбнувшись, я печатаю в ответ: «Нет, не только». Открываю бардачок, где Томас специально держит что-нибудь перекусить, и вытаскиваю упаковку печенья с коричным сахаром. Не самое мое любимое, но желудок после соревнований буквально сводит от голода.

Милли: То есть понятно, что никто от этого не в восторге. Я, конечно, не собиралась в лагерь для гениев, но все равно у меня нашлось бы занятие поинтереснее.

Прежде чем я успеваю ответить, выскакивает еще одно сообщение – теперь в нашем групповом чате.

Джона: Мне это время неудобно, и вообще не вижу смысла приезжать всем вместе.

Милли: Госсспд, почему он такое чмо???

Джона: Не понял?!

Милли: …

Милли: Упс, не туда написала.

Милли (в личном чате со мной): Втф…

Я, с набитым ртом, давлюсь от хохота. Томас косится на меня:

– Что смешного?

– Да Милли, моя двоюродная сестра, – отвечаю я, проглотив наконец печенье. – Думаю, мы с ней поладим.

– Это хорошо. Хоть лето пройдет не совсем впустую.

Постукивая пальцами по рулю, Томас сворачивает на мою улицу, узкую и петляющую, со скромными одно– и полутораэтажными домами. Предполагалось, что это будет наше временное жилье – его купили после выхода первого романа отца почти десять лет назад. Книга не стала бестселлером, но получила достаточно хорошие отзывы, и издательство предложило контракт на вторую. Однако ее папа так и не написал, хотя с тех времен, когда я еще училась в начальной школе, он нигде больше не работал. Я очень долго думала, что ему платят за то, что он читает книги, – ничем другим он не занимался. На самом деле он за это время вообще не получил ни цента.

Томас поворачивает к нашему дому и заезжает на парковку, но двигатель не глушит.

– Зайдешь? – предлагаю я.

– Э-э… – Томас делает глубокий вдох, его пальцы продолжают постукивать по рулю. – Знаешь, я тут подумал…

Я облизываю губы, ощущая вкус корицы и хлора от воды из бассейна. Не дождавшись продолжения, спрашиваю сама:

– Что ты подумал?

Томас как-то напрягается, потом пожимает плечами:

– Ну – не сегодня, наверное. У меня еще кое-какие дела.

Расспрашивать у меня уже нет сил. Подаюсь к нему, чтобы поцеловать на прощание, но он отстраняется.

– Лучше не надо. Не хочу тоже заболеть.

Это как пощечина. Впрочем, поделом – нечего было врать.

– Ладно. Спишемся позже?

– Конечно.

Едва я выхожу из машины и захлопываю дверцу, Томас выруливает задним ходом с парковки и уезжает. Мне становится как-то не по себе. Не то чтобы он обычно ждал, пока я дойду до двери, но и вот так пулей раньше с места не срывался…

Я переступаю порог. Внутри тихо. Когда мама дома, она всегда включает музыку, обычно гранж 90-х, который любит еще с колледжа. На секунду у меня вспыхивает надежда, что никого из родителей нет, но едва я вхожу в гостиную, как замираю, услышав голос отца:

– Уже вернулась? Так быстро?

Внутри у меня все сжимается. Я оборачиваюсь – он сидит в углу, в своем кожаном «писательском» кресле, чересчур большом для тесноватой комнаты. Мама купила его после выхода первого романа, и оно куда уместнее смотрелось бы в одном из тех огромных кабинетов-библиотек с книжными полками от пола до потолка, массивным столом красного дерева и камином. На коленях у отца вытянулась наша кошка Элоиза.

– Как соревнования? – спрашивает он, когда я продолжаю молча на него таращиться.

Он правда думает, что я ему отвечу? После того, что он вчера нам преподнес?! Да, смотрит на меня с совершенно спокойным видом, заложив пальцем страницу в книге. Я узнаю обложку с крупным черным шрифтом названия на фоне приглушенных, почти акварельных цветов. «Короткое и прерванное молчание», автор Адам Стори. Это его собственный роман о бывшем студенте-спортсмене, который добивается успеха в литературе и затем понимает, что хочет просто жить обычной жизнью, – но чокнутые поклонники не оставляют его в покое.

Наверняка отец надеялся, что книга окажется автобиографической. Вышло иначе, но он все равно перечитывает ее по меньшей мере раз в год. «Ну да, кому еще это нужно!» – думаю я про себя с возрастающей злостью, но вслух спрашиваю только:

– Где мама?

– Твоя мать, она…

Он тянет с ответом, щурясь от бьющего из панорамного окна солнца. Темные волосы на свету вспыхивают золотым нимбом, которого отец совершенно не заслуживает. У меня стискивает грудь – какой я была дурой, что всегда его боготворила! Я искренне считала его особенным, выдающимся человеком, рожденным для чего-то необыкновенного. Я гордилась, что он дал мне имя тоже на «А»[1]1
  «Обри» по-английски пишется как Aubrey. (Здесь и далее прим. пер.)


[Закрыть], и думала о себе как о пятой из их четверки. Однажды, грезилось мне, я буду такой же, как они, – чарующей и таинственной, с самой капелькой трагизма.

– В общем, ей нужно побыть одной.

– Побыть одной? То есть она… уехала куда-то?

Я тут же сама понимаю, что это не может быть правдой. Мама не бросила бы меня, ничего не сказав.

Элоиза, проснувшись, спрыгивает на пол и шествует по гостиной с недовольным, как обычно после сна, видом.

– Она отправилась к тете Дженни. До вечера, а там видно будет. Нам всем сейчас нелегко… – добавляет отец с какой-то прорезавшейся вдруг ноткой обиды.

Я смотрю на него, чувствуя нарастающий шум в ушах. Ответить бы так, как мне действительно хочется, – с громким, оскорбительным смехом пересечь комнату, вырвать из рук отца книгу и швырнуть ему в голову. А потом сказать то, что думаю: «Никаких НАС больше нет. И разрушил все именно ты».

Однако ничего такого я не говорю и не делаю – так же как не столкнула в бассейн тренера Мэтсон. Я просто натянуто киваю, как будто сказанное отцом и правда имеет смысл. Потом молча взбираюсь по лестнице к двери в спальню и прислоняюсь лбом к прохладной белой поверхности.

«Вам известно, что вы сделали», – говорилось в письме бабушки, присланном много лет назад. Отец всегда это отрицал: «Я понятия не имею, о чем она, все было нормально. Ни я, ни братья, ни сестра не совершили ничего, что оправдывало бы такое отношение». Раньше у меня не возникало и тени сомнения, что он – невинная жертва, а она – холодная, вздорная и, возможно, просто сумасшедшая старуха.

Однако вчера я узнала, как легко он врет, и теперь уже сама не знаю, чему верить.

Глава 3. Джона

Я опаздываю. Субботнее утро, мы едва ползем по шоссе через Кейп-Код. Машина тащится несчастные семьдесят пять миль от Провиденса до Хайанниса уже три часа, то и дело встревая в пробке. Самая долгая и дорогая поездка в такси за всю мою жизнь.

– Последние выходные июня, – поясняет водитель, которого зовут Фредерико, и тормозит перед светофором, едва тот переключается на желтый. – Тут уж ничего не поделаешь, верно?

– Для начала – здесь можно было бы и проскочить, – цежу я сквозь зубы.

Фредерико машет рукой:

– Оно того не стоит. Сегодня копы повсюду.

Судя по картам «Гугл», до парома, который доставит меня на Чаячий остров, осталось чуть больше мили. Мы даже проезжаем наконец на красный, однако машины впереди практически не движутся.

– У меня отправление через десять минут. – Я наклоняюсь вперед и тут же ударяюсь коленями о переднее сиденье. Тот, кто ехал там последним, видимо, любит вытянуть ноги. – Успеем?

– Ну-у… Не сказал бы, что мы точно опоздаем…

Я раздраженно втягиваю воздух сквозь зубы и принимаюсь запихивать бумаги обратно в папку, которую держу в руках. Внутри – газетные вырезки и распечатки с информацией о Чаячьем острове и Милдред Стори. В основном, правда, о первом, вторая ведет жизнь затворницы и появляется только на летнем балу для гостей курорта. На прошлогоднем фото из местной газеты она в огромной, какой-то театральной шляпе и перчатках, словно английская королева. Рядом стоит Дональд Кэмден, юрист, отправитель пресловутого «Вам известно, что вы сделали». На вид – самодовольный чудак, которому такое задание наверняка было по душе.

Милдред сейчас наиболее известна как меценатка. Судя по всему, у нее огромное частное собрание картин и скульптур, и она тратит кучу денег, поддерживая местное сообщество художников. Похоже, это единственная причина, почему оно еще существует на этой невзрачной груде камней, которую по недоразумению называют островом. Ну, хоть что-то хорошее…

В глубине папки – материалы, связанные с Обри, Милли и их родителями. Старые отзывы на книгу Адама Стори, репортажи с соревнований по плаванию, заметка о том, что Тоси Такахаси стал партнером в одной из крупнейших юридических фирм Нью-Йорка. Я раскопал даже их с Аллисон Стори свадебные клятвы в колонке «Нью-Йорк таймс» почти двадцатилетней давности. Про развод, однако, там не упоминалось.

Наверное, немного странно таскать это все с собой, но я ведь никого из них не знаю. А когда я чего-то не знаю, то всегда изучаю неизвестное самым тщательным образом.

Я сую папку в свою спортивную сумку – один из тех здоровенных баулов, которые обычно берут с собой в летний лагерь на пару недель. Мне этого должно хватить на два месяца, пожитков у меня немного. Застегиваю молнию.

– Может, попробовать каким-нибудь объездным путем? – говорю я. До отправления всего восемь минут.

– Это и есть объездной путь. – Фредерико взглядывает на меня в зеркало заднего вида. – Как у тебя со скоростью?

– Что?

– Одолеешь милю за пять минут?

– Черт! – До меня наконец доходит. – Вы это серьезно?!

– Мы стоим на месте, парень. На твоем месте я бы взял ноги в руки – и вперед.

– Но у меня сумка! – в отчаянии рычу я.

Фредерико пожимает плечами:

– Ты вроде в хорошей форме. Или так, или пропустишь свой паром. Когда там следующий?

– Через два с половиной часа. – Бросив взгляд на приборную панель – остается уже семь минут, – я принимаю решение: – А, к черту! Бегу.

В конце концов, миля – это не так уж много, ничего страшного. Все лучше, чем торчать на пристани еще почти три часа. Машина тормозит, я выбираюсь и закидываю лямки сумки на плечи, как будто это огромный рюкзак.

– Судя по спутнику, тебе направо, – указывает в окно Фредерико, – прямо по той дороге. Удачи!

Не отвечая, я пересекаю поросшую травой обочину и пускаюсь бегом. С полминуты все идет нормально, а потом вдруг становится хуже некуда – сумка колошматит меня по спине, сквозь тонкие подошвы дешевых кроссовок я чувствую каждый камешек, легкие начинают гореть… Фредерико ошибся – я вообще не в форме. Мускулы у меня есть, потому что я каждый день по нескольку часов таскаю коробки, но бегать по-настоящему мне не приходилось уже очень давно. Дыхалка совсем не справляется, и с каждой секундой положение усугубляется.

Однако я не сдаюсь и стараюсь прибавить темп – мне кажется, я бегу слишком медленно. Пересохшее горло саднит, легкие как будто сейчас лопнут. Я миную дешевый мотель, рыбный ресторанчик, поле для мини-гольфа… В воздухе разлита удушливая жара, когда влага оседает на теле, даже если просто стоять. Я весь насквозь мокрый, волосы мокры от пота, футболка прилипла к груди. Рвануть бегом было ужасной ошибкой. Что скажут родители, если я прямо здесь, на обочине, рухну в обморок?

Каким-то чудом я все же продолжаю держаться на ногах. Сумка бьется о спину, глаза щиплет от пота, я ничего не вижу. Кое-как проморгавшись, различаю угол приземистого белого здания. Приблизившись, замечаю мощеную дорожку и вывеску «Управление пароходства». Не знаю, успею ли, но, по крайней мере, я на месте.

Задыхаясь, бросаюсь к окошку кассы. Блондинка за стеклом, ярко накрашенная и с завитой челкой, смотрит на меня с усмешкой.

– Поменьше страсти, красавчик, ты для меня слишком молод.

– Билет, – выпаливаю я, отыскивая кошелек в кармане. – На… час… двадцать.

Она качает головой. Сердце у меня обрывается.

– Ты всегда так впритык являешься? Еще немного, и не успел бы. Восемнадцать долларов.

У меня не хватает дыхания даже поблагодарить. Я расплачиваюсь, хватаю билет и вваливаюсь через двери в зал ожидания. Он больше, чем я думал, приходится снова прибавить шаг. Держась рукой за бок, в котором зверски колет, бросаюсь к выходу. Кажется, меня вот-вот вырвет.

На пристани почти никого нет, только несколько человек машут отъезжающим. У прохода к парому стоит мужчина в темных брюках и белой рубашке. Взглянув на часы, он подбирает свисающую со столбика цепочку и протягивает ее к противоположному, перекрывая проход. Потом видит меня, мчащегося с билетом в протянутой руке… «Подожди! Будь человеком!» – кричу я про себя.

Взяв у меня билет, мужчина размыкает цепь.

– В самый последний момент успел. Бон вояж, сынок.

Слава богу, нормальный попался. Пошатываясь, я шагаю по причалу ко входу на паром. Едва не застонав от облегчения, вступаю в уютную прохладу кондиционированного воздуха и буквально падаю на ярко-синее сиденье. Выуживаю из сумки бутылку с водой, осушаю ее едва ли не полностью в три больших глотка и выливаю остатки себе на голову. Мысленно делаю пометку, что пора начать бегать – сейчас я был просто жалок.

Никто вокруг не обращает на меня ни малейшего внимания. Все уже готовы к отпуску – бейсболки, шлепанцы, на футболках, как я понял, неофициальный логотип Чаячьего острова: силуэт чайки в кружке и аббревиатура названия.

Дождавшись, пока выровняется дыхание, я достаю из сумки туристический буклет и пролистываю до раздела «Как добраться» в середине. Паром идет два часа двадцать минут, минуя Мартас-Виньярд и Нантакет. Чаячий остров меньше их обоих – что уже о многом говорит, поскольку второй всего тринадцать миль в длину, – и назван «более уединенным и диким». Перевожу – отелей меньше, а пляжи хуже.

Отложив буклет, я окидываю взглядом пассажиров. Все бросают сумки где попало, так что я тоже просто засовываю свою под сиденье и встаю. Надо бы осмотреться. Прямо возле лестницы наверх оказывается буфет. У меня немедленно начинает урчать в животе – я ничего не ел с завтрака, а это было пять часов назад.

Выше оказывается почти точно такой же зал. Оттуда я поднимаюсь на открытую палубу. Все толпятся у поручней, глядя на океан. Небо хмурится, предвещая дождь, но воздух, на берегу удушающе плотный, здесь кажется свежим и соленым на вкус. Наверху, громко галдя, кружат чайки, во все стороны простирается водная гладь… Впервые за месяц поездка вдруг начинает казаться не такой уж плохой идеей.

Пить хочется даже сильнее, чем есть, так что я решаю спуститься и все же взять что-нибудь в буфете, утолить жажду. Пытаясь отыскать кошелек, чтобы посмотреть, сколько наличных у меня осталось, я едва не врезаюсь в кого-то, кто поднимается мне навстречу.

– Осторожнее! – раздается девичий голос.

– Извините, – бормочу я, потом поднимаю голову и сглатываю от неожиданности. – В смысле, это… Привет.

Сперва я вижу только, что девушка передо мной просто сногсшибательна. Темные волосы, черные глаза… Полные губы насмешливо изогнуты, но почему-то это совсем не раздражает. Ярко-красный сарафан, сандалии, поднятые на голову солнечные очки, большие, мужские часы на запястье и… Вот черт! Как я мог ее не узнать! Надо же было остолбенеть как идиот!

– «Извините» в смысле «привет»? – Улыбка становится чуть шире, почти с намеком на игривость. – Правда?

Я делаю шаг назад, забыв, что стою на лестнице, и едва не падаю. Это дает мне несколько мгновений, чтобы прийти в себя, пока я хватаюсь за перила и пытаюсь восстановить равновесие. Вот уж кого я хотел избегать всеми силами хотя бы до того, как мы прибудем на остров… Ну, раз уж мы буквально столкнулись, выбора нет.

– Да. Привет, Милли.

Она озадаченно моргает. Сзади слышится сердитое покашливание.

– Извините, могу я пройти вниз?

Обернувшись, я вижу стоящего на верхней ступеньке пожилого мужчину в клетчатых шортах и бейсболке с эмблемой «Ред Сокс».

– Сейчас. Мы уже поднимаемся.

Я разворачиваюсь, и он делает шаг в сторону, пропуская меня. На лестничной площадке я останавливаюсь и облокачиваюсь о стену. Милли подходит, уперев руки в бедра.

– Мы знакомы?

Черт, поверить не могу, что я только что на нее пялился. И она, похоже, была не против. Неудобно получилось.

– Да. Ну, в каком-то смысле. Я Джона, – добавляю я, протягивая руку. – Джона Стори.

– Джона Стори? – повторяет Милли, глядя на меня широко распахнутыми глазами. Моя ладонь так и висит в воздухе.

– Твой двоюродный брат, – напоминаю я.

Помедлив еще миг, Милли наконец нерешительно касается моих пальцев своими.

– Ты правда Джона?!

– Да.

– Серьезно?

Я позволяю вкрасться в свой голос нотке раздражения. В конце концов, это моя фишка.

– У тебя что, проблемы со слухом? Я уже неоднократно ответил – да.

Милли сужает глаза.

– А, вот теперь узнаю. Меня сбил с толку весь этот твой… – она машет рукой у меня перед лицом, – …модельный вид. Я-то думала, ты выглядишь так же, как разговариваешь.

Меня на это не поймаешь, даже не собираюсь интересоваться, что она имеет в виду. Однако Милли и не ждет моего вопроса.

– Как гном с запором, – уточняет она.

В образности ей не откажешь.

– Я тоже рад с тобой познакомиться.

Она окидывает меня взглядом с головы до ног и морщит нос.

– Почему ты весь потный?

Я с трудом подавляю порыв понюхать, насколько от меня разит. Судя по выражению ее лица, довольно здорово.

– По-моему, это тебя совершенно не касается.

– Что ты вообще здесь делаешь? Ты ведь «не видел смысла» приезжать всем вместе?

Я скрещиваю руки на груди. И надо же мне было потащиться наверх! Разговор меня конкретно утомляет, не знаю, сколько я еще смогу выдержать.

– Планы изменились.

Милли цокает языком, потом делает приглашающий жест:

– Ладно, пошли тогда. Познакомишься с Обри.

Я не в настроении говорить еще с кем-либо, и, видимо, это отражается на моем лице, потому что она закатывает глаза и добавляет:

– Поверь, она тоже вряд ли будет в восторге.

– Не думаю, что…

– Эй, вот ты где! – прерывает нас новый голос. – Я уж думала, что не найду тебя.

Девушка моего возраста, в синей кофте с короткими рукавами и спортивных шортиках, светлые волосы собраны в низкий хвост. Кожу покрывают веснушки, и явно не только нос и щеки, но и все тело. Лицо мне знакомо по вырезкам из моей папки, хотя его обладательница там обычно в шапочке для плавания. Улыбка, адресованная Милли, становится шире, когда Обри замечает меня.

– Ой, извини. Кажется, я помешала…

– Нет-нет, – обрывает ее Милли и указывает на меня с видом ведущей шоу, вручающей какой-то бесполезный приз. – Знаешь, кто это? Джона!

Брови Обри взлетают вверх, она в замешательстве переводит взгляд с Милли на меня и обратно.

– Правда?

– Да, судя по всему, – пожимает плечами Милли.

Глаза Обри продолжают бегать туда-сюда. Даже без улыбки в выражении ее лица остается какое-то дружелюбие. И честность. Похоже, она совсем не умеет врать.

– Вы меня что, разыгрываете?

Кажется, настало время моего выхода.

– Ну извините, что не свечу своей физиономией во всех соцсетях, как другие безмозглые лемминги, которым не хватает чужого внимания.

– А… Теперь вижу. Привет, Джона, – кивает Обри и оглядывается на Милли, которая то и дело косится на океан, будто прикидывая, не спихнуть ли меня за борт. – Ты не очень смахиваешь на Стори.

– Я похож на мать.

Обри со вздохом убирает с глаз прядь тусклых волос.

– Я тоже. – Она глубоко втягивает воздух, словно готовясь нырнуть в холодную воду. – Давайте спустимся вниз, поболтаем немного. Нам не помешает узнать друг друга получше.

Через полчаса Милли доходит до кондиции. Я не знаю ее настолько, чтобы быть полностью уверенным, но готов поставить все, что у меня есть, – она меня терпеть не может. Миссия выполнена, я считаю.

– Пойду возьму себе выпить. – Милли поднимается с места в кабинке у окна, где мы сидим. – Обри, ты хочешь чего-нибудь? Или, может, вместе пойдем?

Вопреки моим ожиданиям, та не срывается за ней. Она сидит с отсутствующим видом, то и дело настойчиво заглядывая в телефон, и каждый раз – как сейчас, например, – ее взгляд затухает. Кажется, она чего-то ждет.

– Нет, спасибо, – бормочет она.

Милли направляется к лестнице. Между нами двумя повисает молчание. Обри методично копается в телефоне. Мой вдруг тоже гудит в кармане. Сообщение от контакта, записанного у меня как «Джей-Ти».

«Как идут дела?»

Весь напрягшись, я печатаю в ответ: «Отлично».

«Это все, что ты мне хочешь сказать?»

Могу еще послать куда подальше. Однако набираю только: «Ага. Ну, мне пора».

Не обращая внимания на сигнал о еще одном сообщении, я убираю телефон обратно. Обри поднимает руки к волосам, затягивая хвост потуже.

– Кстати, мои соболезнования по поводу «лагеря гениев», – говорит она.

– Что?

– Это мы с Милли так назвали твой научный лагерь, куда ты собирался, – поясняет она, склонив голову набок. – Может, у тебя еще будет шанс? Следующим летом, например? Или уже слишком поздно?

– Да. Весь смысл был в дополнительных баллах для поступления в колледж.

В отсутствие Милли сарказм у меня как-то не получается. Разговаривать так с Обри – все равно что пинать щенка ногами.

– Жаль. Честно говоря, не думала, что ты все-таки поедешь на остров. Ты вроде так резко был против…

– Оказалось, что у меня особо нет выбора.

– Похоже, у нас у всех его не было.

Обри закидывает ногу на ногу и, покачивая ступней, уставляется в окно на сгущающиеся тучи. От Хайанниса до Чаячьего острова тридцать пять миль, и погода портится чем дальше, тем больше.

– Твой отец – дядя Андерс… – Обри произносит так, будто это имя персонажа из фильма. – Какой он? Я совсем его не помню. Кажется, последний раз мы виделись, когда мне было пять?

– Он… настойчивый, я бы так сказал.

Голубые глаза Обри рассеянно глядят куда-то вдаль.

– О нем папа меньше всего говорит. Мне кажется, тетя Аллисон ему ближе всего, к дяде Арчеру он относится как-то покровительственно… А вот твоего отца едва вспоминает. Не знаю почему.

Сглотнув, я облизываю губы. Это скользкая тема. Как много можно ей сказать?

– Отец, он… всегда был как бы «белой вороной» в семье. По крайней мере, ему самому так казалось, насколько я понимаю.

– Вы с ним близки?

С этим козлом?! Еще чего! Однако я проглатываю неприятную правду и, изображая безразличие, пожимаю плечами:

– Все сложно. Сама, наверное, сталкивалась…

– Да уж. Особенно в последнее время.

Окно покрывается капельками дождя. Обри, приложив ладони козырьком к стеклу, выглядывает наружу.

– Думаешь, она будет ждать нас на пристани?

– Милли? Считаешь, найдет до того времени компанию получше? – не без надежды спрашиваю я.

– Да я не про нее, – смеется Обри. – Про бабушку.

Ее искренняя реакция застает меня врасплох. Мы как-то слишком легко нашли общий язык, и это не здорово. Как говорят на всяких реалити-шоу: «Я здесь не для того, чтобы заводить друзей».

– Ага, сейчас, – фыркаю я. – Она больше ни одного письма не прислала.