Текст книги "Последний вечер в Лондоне"

Глава 12

Лондон

май 2019 года

Мне снились пчелы. Я снова была в Уолтоне, в беседке за домом тети Кэсси. Жаркое солнце обжигало кожу. Лежа на скамейке и вдыхая летние ароматы, я чувствовала, как над моей головой кружится пчела. Не в силах пошевелиться, я лежала на месте в ожидании неминуемого укуса, и неопределенность казалась еще хуже, чем будущая боль.

– Мэдисон?

Сбитая с толку, я открыла глаза и уставилась на фарфоровый потолочный светильник, стараясь вспомнить, кто меня называл полным именем. К моему лицу пристало что-то шероховатое. Повернув голову, я поняла, что это тюлевый подъюбник желтого платья, о котором я писала.

– Мэдисон?

Я не могла по голосу понять, раздражен ли говоривший или удивлен, но это определенно был Колин. Я распахнула глаза: Колин стоял в изножье кровати и, скрестив руки на груди, смотрел на меня. Сев, я поняла, что заснула на стопке нарядов Прешес. Мой ноутбук с открытой, словно рот, крышкой, все еще был включен – на скринсейвере крутились фотографии из моего семейного альбома.

– Да… я проснулась. – Я быстро захлопнула крышку. – Извини… разница во времени меня просто убивает. – Я посмотрела на него. – Ты вроде бы собирался в офис.

– Я там был. Но это было пять часов назад. Прешес ждет нас на чай и беседу.

– Ясно. – Я аккуратно слезла с кровати, надеясь, что не причинила непоправимый вред ни одному из платьев. Я подняла перед собой сарафан. – Мне понравилось вот это – хочу расспросить Прешес про него и узнать, сможем ли мы включить его в экспозицию. – Я слегка покачнулась от резкой смены положения тела, и Колин схватил меня за руку. – Я в порядке. В порядке. Просто голова слегка закружилась. – Я махнула в его сторону ладонью. – Ты иди, я сейчас.

Мне потребовалось несколько минут, чтобы причесаться, почистить зубы и схватить свой блокнот с сарафаном Прешес. Выйдя в коридор, я увидела Колина, с руками за спиной, словно в музее, разглядывающего одну из обрамленных фотографий. Я остановилась возле него и узнала старую свадебную фотографию, молодого солдата с невестой.

– Это мои дедушка и бабушка, – произнес он, не глядя на меня. – Дэвид и София.

– Они здесь выглядят очень влюбленными.

Он повернулся ко мне.

– Это день их свадьбы. Я бы сказал, что это норма.

– Не обязательно. Но у них сразу видно, что все по-настоящему. – Я указала на голову жениха. – Смотри, как он к ней наклонился. – Я постучала по стеклу в месте, где рука невесты покоилась на сгибе локтя жениха. – И посмотри, как она его к себе притягивает. Это определенно настоящая любовь.

Я наклонилась, чтобы поближе взглянуть на жениха, и нахмурилась.

– А Арабелла не говорила, что, по мнению Прешес, ты выглядишь, как твой дед?

– Говорила, – медленно проговорил Колин, рассматривая фотографию. – Хотя, признаться, я этого никогда не замечал.

– И я тоже, – согласилась я. – В отличие от того мужчины на фотографии, которую мы нашли в бумагах Софии.

– Того, которого ты посчитала красавчиком.

Я отвела взгляд.

– Я сказала это из вежливости. – Я перекинула платье через руку и сняла рамку со стены. – Она выглядит как часть большой фотографии – рядом с невестой определенно стоит какая-то женщина.

Я легонько постучала по видимой с краю части повернутой головы: прилизанные светлые волосы, собранные в изящную прическу под шляпкой. Перевернув фотографию, я принялась снимать задник.

– Что ты делаешь?

– Не беспокойся. Потом верну все как было. Но мы знаем, что София и Ева были подругами. Если это общая фотография со свадьбы, то на ней может оказаться Ева.

– Но как нам это поможет ее найти?

Колин протянул руки, чтобы забрать рамку и задник, пока я аккуратно отделяла стекло от фотографии, сгорая от нетерпения увидеть под рамкой подвернутую часть фотографии.

– Никак, но как бы вышло шикарно, если бы мы нашли Еву и смогли написать о двух подругах до и после!

– А-а-а, – протянул Колин. – Значит, в твоем безумии есть какая-то логика.

– Она всегда там есть. – Я поднесла фотографию к глазам, стараясь расшифровать то, что увидела. – Х-м-м.

Колин заглянул мне через плечо.

– Я видел много фотографий бабушки в молодости, это определенно она. – Он указал на женщину, стоявшую вполоборота и улыбающуюся человеку возле нее – человеку, которого, судя по неровному краю, вырезали из фото. Несмотря на то, что всего лица Прешес не было видно, она на этом снимке вышла прекрасно, выставляя напоказ свою длинную шею, идеальный профиль, фарфоровую кожу.

Словно бы прочитав ее мысли, Колин проговорил:

– Может, поэтому она и не разорвала ее совсем. Она иногда бывает очень самовлюбленной. Только не говори ей, что я это сказал. – Он провел пальцем по неровному краю. – Но зачем вообще было обрывать ее?

– Я думала о том же.

От неизвестного человека осталась лишь атласная туфелька и тонкая лодыжка.

– Давай ее и спросим, – сказала я. Я взяла фотографию с собой и пошла – медленно, проверяя, нет ли на стенах еще таких же загнутых снимков. В основном тут были изображения Прешес на подиумах и журнальных обложках, в том числе и нескольких французских изданиях «Вог». Если не считать фотографии, где она выходила из автомобиля, других мужчин, кроме деда Колина Дэвида на свадебном фото и Колина разных возрастов, не было.

– У тебя милые коленки, – сказала я, остановившись перед фотографией юного Колина в школьной форме: гольфах, шортах, темно-синей курточке и галстуке в клетку.

– Рад, что ты одобряешь.

– Ты не находишь странным, что у нее нет фотографий с друзьями? Нет фотографий ее семьи в Штатах. Ни одной с Евой, хотя она говорила, что они были как сестры. И ни одной довоенной, если не считать свадебной и той, с машиной.

– Вполне вероятно, они были уничтожены во время войны.

Я помедлила у фотографии Прешес, выходящей из автомобиля, – роскошной молодой женщины, с безмолвной мольбой глаз о помощи, противоречащей выражению ее лица.

– И все же это часть истории. За годы журналистики я поняла, что скрытое столь же важно, как и рассказанное.

– Это точно, – согласился он. – А ведь я не журналист.

Я встретилась с ним глазами, ощутив неловкость от проницательности его взгляда. Он больше не возвращался к тому выплеску эмоций, что случился у меня в парке, словно знал, что я уже сказала все, что готова была сказать.

– Пойдем, – сказала я, отходя. – Не будем заставлять ее ждать.

Прешес встречала нас в большой передней комнате, стоя перед эркерным окном с видом на Мэрилебон-Роуд, наполненной непрекращающимся приглушенным стоном и пыхтением дневного трафика. Она была одета в свой фирменный персиковый цвет: это был очередной домашний наряд, но на этот раз с боа из перьев на шее; единственным очевидным признанием возраста была унизанная драгоценностями рука, опирающаяся на край изогнутого письменного стола, которым я пользовалась. На столе стоял поднос с чаем, но Лаура и Оскар уже покинули комнату.

Прешес не повернулась к нам, и мне показалось, что она вовсе нас не услышала. Я уже готова была позвать ее по имени, когда она сказала:

– Меня всегда поражало, еще с тех пор, как я первый раз выглянула из этого окна в тридцать девятом, насколько мало изменился вид из окна.

С боем медных каретных часов на каминной полке она повернулась к ним. Ее брови были нахмурены.

– Почему вы так удивляетесь, что я стою? Мне еще не сто лет, знаете ли. Еще до Джейн Фонды я верила в необходимость упражнений. Я ежедневно и помногу ходила. Прогулка, как я выяснила, – лучший способ узнать город и его жителей.

– Да? – спросил Колин.

– О да. И я умею подмечать в людях разные мелочи. Это один из моих талантов. – Она улыбнулась мне. – Подойди поближе и позволь мне рассмотреть это платье.

Я встала возле нее и подняла перед собой желтый сарафан. Прешес кивнула.

– Я помню это платье. Мы обе его носили. Мы ведь были одного с ней размера.

– Вы и Ева?

Она кивнула, сосредоточенно разглядывая платье.

– Я помню, как впервые надела его. Стоял чудесный весенний денек в Кью-Гарденз. Мы пошли любоваться на цветение вишни. Ты там еще не побывала?

– Нет, еще нет. Не уверена, что у меня в этой поездке найдется для него время.

– Не говори глупостей. Колин с радостью тебя туда сводит. – Не обратив внимания на мои возражения, она повернулась к Колину. – Дорогой, ты не подашь мне мой чай и чего-нибудь перекусить?

Когда он исполнил просьбу, я сказала:

– Я хотела бы добавить это платье в экспозицию, если вы не против. Оно так сильно отличается от других нарядов, и мне нравится история про Кью. Мне кажется, люди откликнутся на это, ведь там до сих пор гуляют. – Я аккуратно положила платье на спинку кушетки и взяла блокнот. – Значит, вы надели его впервые на прогулку в Кью. Ева была с вами?

Она улыбнулась и кивнула.

– Такое ощущение, что мы всегда были вместе.

Колин поставил ее холодный чай и тарелку на столик возле кушетки и сел рядом с ней.

– Я уже говорила это Арабелле, но мне нужно, чтобы и ты, Мэдди, пообещала, что все мои фотокарточки, которые вы покажете в статье, должны быть показаны с лучшей стороны.

Прешес улыбалась, говоря это, но ее глаза оставались серьезными.

Я вспомнила, что на фотографиях с журнальных обложек и других изображениях, висящих в коридоре, ее лицо всегда снимали с правой стороны или слегка склоненным влево.

– Плохих сторон у вас нет, но я вас поняла. Вы – профессиональная модель, и я доверюсь вашему опыту.

Она очень осторожно подняла бокал с чаем.

– Не желаешь чаю, Мэдди? – подмигнула она. Я задумалась, насколько ее хватит, пока она не выскажет все Лауре.

– Ммм, нет, благодарю вас. Просто воды.

Мы с Колином взяли себе угощения и вернулись в кресла напротив кушетки. Пока Прешес и Колин перекусывали и пили свой чай, я вынула «Хассельблад». Для статьи Арабелла собиралась использовать профессионального фотографа, но портреты всегда меня восхищали, а Прешес Дюбо была восхитительным объектом для фотографии. Я щелкнула затвором, выискивая видоискателем свет и тень, серые участки в переходах от одного к другому. Именно эти серые участки, – места, которые большинство людей не замечали, – всегда привлекали мое внимание. Они могли выдать тайну человека, который мог и не знать, что сам что-то скрывает.

Колин взял в руки свадебную фотографию, которую я вынула из рамки, и показал ее Прешес.

– Это мои бабушка и дедушка, правильно?

Она удивленно моргнула.

– Ты снял это с моей стены? Пойди и верни все на место.

Ее голос стих, когда Колин развернул вторую половину фотографии и указал на блондинку, отвернувшуюся от фотокамеры.

– Это ты?

– Трудно сказать. Мои глаза не такие зоркие, как раньше.

– С удовольствием принесу ваши очки, Прешес, – предложила я.

Она опустила подбородок, словно ее жутко оскорбили.

– Я не ношу очки.

– Носишь, бабушка, – вставил Колин. – Кажется, у тебя на шее цепочка от них.

Ее рука потянулась к груди, пальцы зарылись под боа. Она вытянула пару очков, висящих на цепочке из горного хрусталя, и сделала вид, что удивилась, обнаружив их там. Затем она взглянула на фотографию и надолго замолчала.

– Да, – наконец, проговорила она. – Это Дэвид и София на своей свадьбе. Это был чудесный солнечный денек. Забавно, какие мелочи запоминаются.

– Это был июль тридцать девятого, – произнес Колин. – И ты была подружкой невесты?

Она еще раз внимательно рассмотрела фотографию, затем медленно кивнула.

– Да. – Она положила тонкий палец на свое изображение. – Помню, мы все были в прекрасном настроении. Британия тогда еще не вступила в войну, понимаете, и многие из нас предпочитали делать вид, что нас это минует, что жизнь навсегда останется прежней. – Она нахмурилась. – Я храню его на стене, чтобы помнить тот день. Так я могу притвориться, что мы все еще молоды и счастливы. Что мы словно застыли во времени.

Она подняла глаза, и я спустила затвор. Она перевела на меня взгляд и сказала:

– В этом и суть фотографирования, разве не так, Мэдди? Чтобы выбрать, какую часть нашей жизни мы хотим вспомнить.

– Иногда, – согласилась я. И указала на фотографию. – С другой стороны от вас стоит женщина, но эта часть фотографии оборвана. Я помню, как вы говорили, что были с Евой как сестры и что она знала Софию. Мы выяснили, что фамилия Евы – Харлоу – мы нашли ее в письме, адресованном Софии, – так что они как минимум были знакомы. Но мне интересно, была ли она на свадебной вечеринке и что произошло с остальной частью фотографии?

И снова глаза Прешес – темные, бездонные голубые глаза – встретились с моими. Там, где должно было быть отражение, я увидела лишь пустынную почву отчаяния, осколки, лежащие, словно кофейная гуща, на дне жизни, преисполненной страдания. Я много раз наблюдала подобное на фотографиях людей, переживших катастрофу или стихийное бедствие. Те люди несли на лицах печать своих несчастий. Но Прешес была актрисой, надевающей маску нормальности. Я узнала ее – такую же маску я каждый раз наблюдала в зеркале. Именно так я смогла распознать ее скорбь и внутреннюю пустоту. И именно поэтому хотела выхватить у нее эту фотографию и забыть, что вообще ее показывала Прешес. И вымолить ее прощение.

– Да, – еле слышно пробормотала она. – Я помню, что мы обе были подружками невесты. Но была еще и третья. Вайолет. Сестра Дэвида. Она уехала в Африку во время войны, кажется. – Она откашлялась. Ее губы сложились в подобие улыбки. – Мы надели розовые платья из шелковой тафты – шантунга – и сетчатые вуали, сочетавшиеся с вуалью невесты. София, конечно же, была в белом. Свадьба была небольшой, прошла в приходской церкви ее родителей. А после – званый вечер в Овенден-Холл.

Ее улыбка поблекла. Задохнувшись, она замолчала. Я протянула ей бокал холодного чая, и она сделала большой глоток.

Когда я наклонилась забрать бокал, небольшая подвеска в форме сердца, которую я носила на золотой цепочке, выскользнула из воротника моей блузки. С поразительной скоростью Прешес схватила меня за руку, когда я потянулась, чтобы вернуть подвеску на место.

– Что это? – спросила она.

Ее глаза снова затворились, пряча свою глубину.

Я могла ответить что угодно, потому что была уверена: ее интерес вызван лишь желанием сменить тему разговора, но я предпочла правду.

– Мачеха подарила ее мне, когда я закончила школу.

Моя рука стиснула подвеску в форме сердца, сделанного, чтобы напоминать о цепочке из подвесок в форме сердца, которая когда-то принадлежала моей матери, а теперь была у тети Кэсси – уполномоченного «хранителя сердец» нашей семьи.

– На ней что-нибудь написано?

Она с некоторым тщеславием спрятала свои очки под боа из перьев.

Я кивнула.

– «Жизнь без дождя подобна солнцу без тени».

Ее глаза встретились с моими, и я вспомнила первую нашу встречу, когда она сказала мне, что горе как призрак. И свою уверенность в том, что она точно знает, о чем говорит.

Телефон Колина завибрировал.

– Извините, – проговорил он, вставая. – Это мама. Сейчас вернусь.

Я проводила его кивком головы. Мы с Прешес остались в комнате одни; я сделала несколько снимков комнаты и Прешес с фото в руках. Затем снова села и подняла со стола отброшенную свадебную фотографию.

– Я надеялась найти изображение Евы. Если мы не можем найти ее саму, я могла бы по меньшей мере приложить к статье фотографию, раз уж она так часто фигурирует в ваших историях.

Прешес медленно покачала головой.

– У меня нет ни одной. Видишь ли, эта квартира серьезно пострадала во время Блица. К счастью, всего две комнаты, но одна из них была моя, и все фотокарточки пропали. Те, что в коридоре, – это копии, которые я получила от Софии, чтобы хоть что-то повесить на стену, когда я вернулась в Лондон.

– Значит, и детских фотографий у вас не осталось? Моя сестра Нокси с радостью добавила бы несколько в свое семейное древо.

– Нет, Мэдди. Мои родители были очень бедны. Мы едва сводили концы с концами. Я не помню, чтобы до Лондона кто-то фотографировал меня. – Ее пальцы обхватили боа. – Я до девятнадцати лет будто и не существовала вовсе.

Я попробовала представить, каково это – не иметь ни единого свидетельства о первых девятнадцати годах своей жизни. О семье и детстве. О знакомых людях и местах, которые помогли мне оказаться там, где я находилась.

– Вас это огорчает?

Повернувшись к эркеру, она взглянула на свинцовое небо.

– Многие люди обрадовались бы шансу начать все сначала. Но они никогда не вспоминают о цене. Обо всем том, что мы теряем. – Ее голова опустилась, подбородок погрузился в перья. – Нельзя начать новую жизнь, таща с собой что-то из старой. От этого всего нужно избавляться – даже от хорошего. И не оглядываться. Никогда. Жить сожалея – все равно что постоянно ходить с камешком в туфле. – Она едва заметно улыбнулась. – Мне кажется, у тебя есть такой камешек.

Ее слова задели меня.

– Вас это огорчает? – повторила я.

– А разве все эмоции не относительны? Мое огорчение может оказаться непохожим на твое. – Прешес откинулась назад. Ее пальцы продолжали поглаживать перья боа, в устремленном на меня взоре читалась нежность. – Это ты скажи мне, Мэдди. Огорчает?

У меня защипало в глазах. Я многие годы не оказывалась лицом к лицу с выбором и необходимостью изучать его.

– Милая моя, – нежно произнесла она, и от ее акцента на меня вновь обрушились воспоминания о доме, стиснув горло судорогой. – За девяносто девять лет моей жизни я узнала одну вещь: иногда, чтобы получить ответы, тебе нужно всего лишь наблюдать. Люди подумают, что ты стесняешься, и недооценят тебя. – Она слегка наклонилась вперед; боа мягко покачнулось в воздухе. – И это сделает тебя самым умным человеком из них.

Я посмотрела в свои записи, отчасти чтобы найти следующий вопрос, но также и для того, чтобы спрятать лицо от ее испытующего взгляда. Я сглотнула, затем попробовала снова.

– Мне хотелось бы поговорить о вашей жизни во Франции во время войны. Мне интересно, потому что в это время Франция была оккупирована Германией, и все же вы оставили свою жизнь тут и в конечном итоге стали там моделью и поселились в «Ритце». Я собираюсь порыться в архивах и попробовать найти ваши фотографии того времени, но мне бы очень хотелось узнать от вас детали о том периоде вашей жизни: об индустрии моды в Париже под властью Германии, о нарядах. О жизни в городе, переполненном нацистами. – Я улыбнулась, поняв, что задала слишком много вопросов для одного раза. – Для начала расскажите, почему вы туда поехали?

Она долго изучала меня, и это походило на игру в молчанку.

– Ох, Мэдди, – со вздохом проговорила она. – Наверное, по той же причине, что и ты покинула Джорджию.

Я выпрямилась в кресле.

– Простите?

– Ты разве не знаешь? Чтобы сбежать от своих призраков.

Мы изучали друг друга в тусклом свете, почти не заметив, что по стеклам забарабанил дождь.

– Все хорошо? – Колин встал на пороге, обведя глазами комнату, словно почувствовал жар повисшего в воздухе напряжения.

– Все отлично, – быстро проговорила я.

– Что хотела ненаглядная Пенелопа? – сладким голосом поинтересовалась Прешес. – Надеюсь, она не отменила наше чаепитие во вторник в «Кларидже»? Я так его ждала.

– Нет. Мы нашли среди бумаг бабушки фотографию мужчины. Мои родители убеждены, что знают, кто это, но они сказали, что ты, скорее всего, скажешь точно. Можно показать его тебе?

– Конечно. – Прешес подняла очки к носу и изящно положила руки на колени, а Колин тем временем сел рядом с ней и показал ей экран. Отразившийся в очках свет от телефона скрыл ее глаза. – Ну что ж, – протянула она. Голос стал более сдержанным, а акцент – более явным. – Ты как две капли воды похож на него, правда?

Колин бросил на меня взгляд.

– Белла и Мэдисон тоже, кажется, так думают, но меня это не убедило. Отец не уверен, но мать вроде бы думает, что это один из братьев бабушки Софии. Ты их знала?

Она отвела взгляд от телефона и сняла очки.

– Я знала одного из них. Младшего. Они ведь были близнецами. Но не однояйцевыми. Уильям был старше, но только на несколько минут.

– Получается, это Уильям?

– Нет, это Грэм. – Мягкая улыбка озарила ее лицо. – Он был возлюбленным Евы.

Крупные струи дождя продолжали колотить в окно, небо приняло пепельный оттенок, под стать бледному лицу Прешес.

– Ты знаешь, что с ним произошло, бабушка? В семейных записях ничего не нашлось. Мой отец говорит, что в его детстве про дядю Грэма никогда не говорили – только об Уильяме, ведь он был героем, павшим на войне. Форма Грэма на фотографии говорит, что он служил в Королевских ВВС, и, уверен, я смогу разыскать что-нибудь в архиве, но я надеялся, что ты дашь нам отправную точку.

– Нет, боюсь, нет.

Ей голос звучал настолько тихо, что я едва расслышала ее.

– Ты знаешь, что с ним произошло?

Она покачала головой.

– Я потеряла с ним связь примерно в то же время, что и с Евой. – Она посмотрела в окно за моей спиной. И почти неслышно проговорила:

– Мне всегда нравилось думать, что они в конце концов оказались вместе.

– Может, и оказались, – произнес Колин, и неистовый грохот дождя по стеклу почти заглушил его слова.

– Как вы думаете, куда они могли исчезнуть? – спросила я.

Она изящно пожала плечами.

– Когда я о них думаю, то представляю себе, что они живут высоко на утесе, в доме с видом на море. Ева всегда говорила о доме, который они с Грэмом хотели построить. – Она встретилась со мной взглядом, и я увидела, что темнота вернулась, лишив ее голубые глаза яркости. – Или они просто поехали туда, куда уезжают люди, которые не хотят, чтобы их нашли.

Я подняла фотокамеру, желая запечатлеть ее лицо в этот момент, чтобы позднее изучить его. Хороший фотограф способен найти образы, которые говорили бы вместо самого человека, выводя на свет чувства, которые он – или она – постоянно держит за семью печатями. А Прешес так о многом нужно было рассказать. У нее было словно бы две истории: одна, которой она хотела поделиться, и вторая, которая рассказывала правду.

Я опустила фотокамеру.

– А что насчет вас, Прешес? Вы были молодой и красивой; у вас наверняка было много воздыхателей. Был у вас кто-нибудь?

– Ты спрашиваешь, был ли у меня любовник?

Ее прямота застала меня врасплох, но я постаралась не показать этого.

– Да. Был?

– Тебе стоит прогуляться сегодня в Кью. – Прешес рассматривала фотографию. – Вишни в цвету просто великолепны. Уверена, Колин мог бы сводить тебя туда.

– Там дождь идет, бабушка, – сказал Колин. – Пойду позову Лауру. Мне кажется, тебе стоит отдохнуть.

Я надела крышку объектива на камеру и поднялась, наклонившись, чтобы поцеловать Прешес в дряблую щеку.

– Спасибо вам, Прешес. Я буду и дальше искать Еву. Я уверена, мы ее найдем. И Грэма тоже.

Колин вернулся с Лаурой. Мы попрощались, и Лаура проводила Прешес обратно в спальню.

– И что ты об этом думаешь? – спросил Колин, натягивая плащ.

– Не знаю. Но тут явно есть история. Есть хорошая новость – теперь мы можем начинать поиски Грэма, что должно быть легче, учитывая его военное досье, а это может привести нас к Еве. – Я выразительно посмотрела на его плащ. – Полагаю, это означает, что ты не поведешь меня в Кью-Гарденз?

Его улыбка оказалась столь же неожиданной, сколь и очаровательной, напомнив мне о мужчине на фотографии.

– Точно не сегодня. – Казалось, он обдумал свои следующие слова, прежде чем произнес: – Я собирался вернуться в офис на пару часов, но мы могли бы устроить ранний ужин, если хочешь. Обсудили бы, как найти Еву Харлоу и моего двоюродного деда Грэма. Если, конечно, у тебя нет других планов.

Мне стоило отказаться. Слишком тяжело мне проводить с ним время, изображая безразличие. Всегда получалось тяжело, но в колледже были другие парни, с которыми я могла игнорировать свой интерес к нему и его – ко мне.

Кроме того, я собиралась проштудировать свои записи и поискать в интернете фотографии показов мод в Париже времен войны. Но Колин выглядел настолько убедительным, да и я так погрузилась в записи, что едва перекусила за чаем.

– Конечно. Давай только пойдем куда-нибудь, где подают нормальную еду. До смерти хочу гамбургер. Или барбекю. Что-нибудь из этого вполне подойдет.

Он изогнул бровь на слове «нормальная», но промолчал.

– Хорошо. По-моему, на главной улице есть несколько вариантов на выбор.

– Пойду сбегаю за курткой.

Я нашла куртку под грудой нарядов Прешес на своей кровати, куда положила ее, прежде чем зарыться в первую коробку из тех, что не уместились в гостевой комнате. Застегивая большую пуговицу на горле, я подумала, что могу учуять едва заметное благоухание старых духов, приставших к ткани. Аромат тут же исчез, заставив меня задуматься, не почудился ли он мне. Но каким-то образом он вызвал воспоминание из первой беседы с Прешес, когда мы спросили ее, не хочет ли она, чтобы мы нашли Еву. То, что человек пропал, еще не значит, что он хочет, чтобы его нашли. И я впервые задумалась, а о Еве ли она говорила в тот момент.