Текст книги "Смерть в диких условиях. Реальная история о жизни и трагической смерти Криса МакКэндлесса"

Глава 2

Объединенная методистская церковь Святого Матфея находилась всего в трех милях от Уиллет-драйв. Быстрая поездка торопливым воскресным утром, но долгая прогулка для детей девяти и двенадцати лет.

– Гляди сюда, Карин! – восклицал Крис, протягивая руки. – Если бы мы поехали на машине, то слишком быстро проехали бы мимо всех этих разноцветных листьев и почувствовали бы только запах папиных сигарет!

Я прекрасно понимала, что из-за смены времен года у Криса начиналась невыносимая аллергия, и была благодарна ему за то, что он указал на позитивные стороны ситуации. Хоть и было всего девять утра, день уже выдался долгим.

Крис первым услышал крики тем утром и пришел меня разбудить.

– Карин, просыпайся, быстрее! – шептал он, стаскивая с меня одеяло.

– Что? Который сейчас час? – спросила я, все еще в полусне.

– Скорее. Пойдем в мою комнату.

Он потащил меня за руку, и я, спотыкаясь, выбралась из кровати. Несколько мягких игрушек упали на пол вместе с одеялом. Когда мы пробирались от двери моей спальни к его, крики снизу накалили воздух в коридоре так, что обожгли мои все еще сонные чувства.

– Мы должны отправиться в церковь через час. Не думаю, что они пойдут, – сказал Крис. – Оставайся здесь, – он кивнул в сторону своей кровати. – Я принесу нам что-нибудь на завтрак.

– Нет, не спускайся туда, – я попыталась его отговорить. – Я не настолько голодная.

– Все в порядке, – заверил он меня. – Они над чем-то работают. Они в подвале. Я сейчас вернусь.

Вскоре он пришел с двумя бутербродами с арахисовым маслом и вареньем и парой банок кока-колы. Мы сидели на кровати, завтракали и пытались определить тему сегодняшней битвы. Что-то о неуважении папы к маминому труду над каким-то предложением, которое нужно было сделать на следующий день. Они работали в сжатые сроки, и это означало, что сегодняшние разборки придется ограничить, по крайней мере, пока они не закончат.

– Пошел ты! – крикнула мама, захлопывая дверь кабинета и топая в прачечную. Когда мы услышали, как барабан стиральной машины снова начал набирать обороты, она вернулась в подвал, и все продолжилось.

Это воскресное утро было немного необычным в том смысле, что конфликты обычно подавляли до тех пор, пока враждебность не выплеснется на стол за завтраком. Тогда объявлялось временное перемирие, чтобы мы переоделись из пижам в одежду для похода в церковь и вышли на задний двор, чтобы сфотографироваться в своих строгих костюмах. «Улыбнитесь! Сейчас же!»

Мы с Крисом всегда покорно надевали маски идеальных маленьких детей в идеальной семье.

На этих фотографиях Крис выглядел как крошечный джентльмен. На нем был выглаженный и накрахмаленный костюм, а волосы были аккуратно причесаны. Только его вызывающий взгляд угрожал раскрыть правду. Я, с другой стороны, в платьях с оборками и бантиками, улыбалась по требованию отца.

– Иди одевайся, встретимся у входной двери, – сказал Крис. Я знала без лишних вопросов, что мы с братом все равно должны пойти в церковь.

Когда я спустилась, то увидела, что он ждет меня и держит в руках мою куртку.

– Держи, она холодная, – сказал он, бросая ее мне.

Мы хорошо знали маршрут. Когда мы проезжали мимо мирных домов наших соседей на Уиллет-драйв, мы видели только людей, которые выгуливали собак или сгребали листья. Но, приблизившись к церкви, мы увидели другие семьи, и они тоже направлялись в церковь Святого Матфея.

Мы сидели на уроках воскресной школы, которые раньше вели наши родители, и слушали, как новый учитель говорит о Боге. Затем мы направились в церковь, поприветствовав по пути преподобного Смита. Пожав нам руки, он выжидающе огляделся в поисках наших родителей. Но не успел он расспросить нас о том, где они, следующий в очереди пожал ему руку, и мы с Крисом поспешили занять свои места.

Мы чувствовали себя в безопасности, стоя среди прихожан. Ситуация была знакомой и правильной. Мы спели The Old Rugged Cross и Rock of Ages, и тепло текстов окутало нас, когда мы смотрели, как другие послушники зажигают свечи на алтаре. В комнате пахло сосновой смолой и цветами, но больше всего – духами всех женщин, которые нанесли их на себя слишком много. Мы тихо сидели и слушали проповедь преподобного Смита о воле Божьей, истине и мирной красоте, воплощенных в жизни.

Мне казалось, что преподобного Смита всегда окружает святое сияние. Я много думала о его описании Бога и о том, какое отношение этот Бог имеет ко мне. Эта концепция всегда казалась мне странной. Был ли Бог таким, как описывал его преподобный? Я представляла себе неземное существо с длинной бородой, от которого исходит белый свет и тепло. Или Бог подобен Волшебнику из страны Оз, всемогущему и доброму, пока не начнешь ему перечить? Или Бога нужно бояться? Похож ли он на моего отца? «Я – Бог! – кричал он. – Мои слова и поступки не могут быть неправильными!»

Я посмотрела на Криса, который выглядел серьезным, как и всегда в церкви. Я знала, что он, как и я, был очарован идеей чистой и безусловной любви Отца, существующей где-то за пределами нашей реальности. Мы обсуждали то, во что верили, а иногда духовность затрагивала более личные вопросы. В один из вечеров мама сообщила нам, что дядя Фил умер. Дядя Фил технически не был нашим дядей, он был мужем Эви, женщины, которая заменяла нам бабушку. Дядя Фил был добрым и милым и всегда показывал нам забавные фокусы. Тогда я впервые столкнулась со смертью. В ту ночь, когда мы узнали о дяде Филе, Крис увидел, что мне грустно, и позволил мне лечь рядом с ним, свернувшись калачиком. Мы лежали в его кровати и сравнивали, как мы видим рай и ангелов, гадая, что дядя Фил может делать там, наверху, с Богом, и нравится ли Богу, когда у него из-за ушей вытаскивают четвертаки или карты, которые каким-то образом появляются и исчезают. В руках у меня был сувенир от Фила, который я крутила в руке.

– Что ты с ним делаешь? – спросил Крис.

– Мне его дал дядя Фил, – ответила я.

– Главное – это не вещи, которые он нам дал, Карин, – мягко сказал он. – Главное – это воспоминания. К ним нельзя прикоснуться. Все, что ты можешь потрогать руками, – это просто фигня.

Сидя с Крисом на деревянной скамье в церкви, я задумалась, прав ли он. Мы приняли причастие, когда его передали по кругу, и когда сухой кусочек хлеба и сладкий виноградный сок коснулись моего языка, я подумала: «Это же тоже вещи, но они имеют большое значение».

После службы мы спустились в общественный зал. Проходя мимо портретов членов клуба, выстроившихся вдоль коридора, я увидела свою семью такой, какой другие члены клуба, должно быть, видели нас на наших праздничных снимках из Olan Mills: милые и улыбчивые дети, счастливые родители, идеальная семья для рождественской открытки.

Я подумала, что мы выглядим как семья Дениз Баркер. Дениз была моей лучшей подругой и жила прямо через улицу от нас. Именно во время игр после школы и ночевок у нее дома я поняла, что происходящее у нас дома, возможно, было не так уж нормально и, вероятно, не в порядке вещей. В ее доме всегда было безукоризненно чисто, как и у нас, но тихо. Я, правда, не понимала, насколько буйный у меня характер, пока очень милой и сдержанной матери Дениз не пришлось несколько раз предупредить меня, что, если я не сбавлю громкость, у нее не будет иного выбора, кроме как отправить меня обратно домой. Мы с Дениз уходили к ней в комнату, изо всех сил стараясь удержаться от хихиканья. У нее было два старших брата, которые много играли в футбол, а Дениз брала уроки фортепиано. Они всей семьей ходили в церковь каждое воскресенье и молились перед каждым приемом пищи, даже если это был понедельник в «Макдоналдсе». Отец Дениз был инженером с высшим образованием, он работал в той же сфере, что и мой отец, и их профессиональные пути время от времени пересекались. Мне было интересно, что отец Дениз думает о моем: что он такой же выдающийся муж и отец, как и ученый? Всякий раз, когда я видела, как мистер Баркер воспитывает детей, меня поражало, насколько разумно и сдержанно он себя при этом ведет. Выражение его лица менялось с обычного дружелюбного на нечто суровое, но не угрожающее. Он действительно разговаривал со своими детьми и слушал, когда они отвечали. И они не боялись ответить. Мне это было совершенно чуждо. Я умерила свою общительность и проводила как можно больше времени дома у Дениз. Я уверена, что брак ее родителей не был идеальным. Но я никогда не слышала, чтобы они говорили что-то плохое друг другу или кому-либо из детей – о другом родителе.

Самым примечательным для меня было то, как ее родители смотрели друг на друга. Я поняла, как должны выглядеть искреннее восхищение, уважение и доброта.

Они не скрывали гордости за то, что закладывают в своей семье и чего добиваются в своих детях.

Мы с Крисом наконец-то пришли в общественный зал, где пахло пончиками Krispy Kreme, – это была моя любимая часть походов в церковь. Крис протянул мне две десятицентовых монеты, как обычно делала мама. Я положила их в зеленую пластиковую корзину и достала из коробок со сладкой вкуснятиной один с корицей и один в сахарной пудре. Когда я поочередно откусывала от обоих пончиков, чтобы добиться идеального сочетания, я услышала, как другие родители спрашивают Криса, где наши.

– Ой, мы сегодня с друзьями, – ответил он одному из них. – Их нет в городе, мы пришли с соседями, – сказал он другому.

Те с улыбкой сказали: «Что ж, передавайте родителям привет».

Мы надели куртки и выдвинулись домой.

– Хочешь пойти через лес? – спросил Крис. Именно этого я и хотела. Сделав крюк по дороге домой, мы задерживались хотя бы на время. К тому же Крис всегда подбадривал нас, когда мы были в лесу. Больше всего он любил, когда наша семья отправлялась в поход по Шенандоа, и он часто придумывал для пейзажей такие подписи, будто готовил фоторепортажи для журнала National Geographic. Крису нравилось рассматривать разные виды растений, животных и насекомых, которых он раньше не видел на тропе, и показывать те, которые узнавал. Ему нравилось прогуливаться вдоль небольших ручьев, слушать, как журчит вода, и искать водовороты, где можно понаблюдать за пескарями, снующими среди камней.

Во время одного похода в Шенандоа, когда мы отдыхали у водопада, ели батончики из гранолы в шоколаде и смотрели, как вода бьется о камни внизу, он сказал: «Видишь, Карин? Это чистота природы. Она может быть суровой в своей честности, зато она никогда не врет».

Казалось, что комфортнее всего Крису на открытом воздухе, и чем дальше от типичного окружения и темпа нашей повседневной жизни, тем лучше. Наши родители никогда не ссорились по пустякам, когда мы всей семьей отправлялись в поход или на кемпинг, однако было непривычно обходиться целую неделю без их ссор, которые ввергали их в негативное состояние опустошения и отчаяния. Создавалось впечатление, будто в отсутствие другого выбора, кроме как сосредоточиться на природе, все становятся сосредоточенными и умиротворенными. Внимание наших родителей было направлено на поиск следов пожара на деревьях, на то, чтобы не сбиться с тропы, на раздачу спреев от насекомых, батончиков, бутербродов и леденцов через определенные промежутки времени, а также на поиск лучшего места для того, чтобы разбить палатку до наступления темноты. Они научили нас, как правильно зашнуровывать походные ботинки и правильно подбирать носки, чтобы не повредить ноги. Они показали, какие листья безопасно использовать вместо туалетной бумаги, а какие наверняка в будущем доставят много неприятностей. Мы узнали, как очищать воду для употребления, если найти безопасный источник не удается, и как сберечь ту чистую воду, которая у нас остается.

По ночам мы собирали камни, чтобы сложить из них кольцо вокруг костра, сухие дрова и длинные веточки, чтобы запекать зефир и делать «сморы»[6]6
  Сэндвичи из печенья и маршмеллоу, подплавленного на огне.


[Закрыть], которые мама всегда носила в рюкзаке. Папа пел глупые, бессмысленные песни, от которых мы смеялись, и рассказывал о звездах. «Ну, давай, папа, – умоляла я. – Ты столько всего знаешь о космосе, расскажи, существуют ли инопланетяне? Ну пожалуйста!» Папа загадочно улыбался и уклончиво отвечал: «Космос огромен, Карин. Мы смогли исследовать лишь крошечную его часть. Может быть, они действительно существуют, а может быть, и нет. Может быть, они живут среди нас, а мы даже не знаем об этом!»

Позже мы с Крисом сворачивались калачиком в палатке, забравшись в охотничьи спальные мешки зеленого и темно-синего цвета с мягкой подкладкой. На ней был узор из уточек. В особенно холодные ночи мы застегивали их вместе, и Крис шептал: «Карин! Ш-ш-ш. Послушай… Я почти уверен, что снаружи палатки ходит инопланетянин». В зависимости от настроения и уровня шума в лесу я либо впадала в панику, либо смеялась.

Хотя дорога от церкви до лесной рощи была совсем не похожа на Шенандоа, Крис извлек из нее максимум пользы. Он рассказал мне о разных деревьях, и мы собирали листья, упавшие с каждого из них. Мы искали пустые панцири цикад, которые пели нам все лето. Жуки всегда забирались на деревья, прежде чем сбросить кожу для новой жизни. Нам нравилось рассматривать их старые доспехи, сваленные в кучу на земле.

Несколько недель спустя папа уехал по делам. Его не было пару дней, и в доме поменялась атмосфера, напряжение спало настолько, что оно стало едва ощутимо. Мы с мамой испекли шоколадное печенье, и я тайком откусила кусочек теста, хотя она предупредила меня, что это вредно.

– После того как печенье будет готово, – объявила мама, – мы отправимся на небольшую охоту за домом.

– В каком смысле? – спросила я.

– Мы найдем место, где можно поселиться втроем.

– Без папы? – спросил Крис.

– Да, без папы. Только мы втроем. Я хочу вытащить нас отсюда. Мы не должны больше так жить.

Мы с Крисом вытаращили глаза и обменялись взглядами. «Наконец-то!» – подумали мы, но ни один из нас не осмелился произнести это вслух.

– Я была у адвоката, – продолжила мама. – Я хочу уйти от вашего отца.

С теплым печеньем в руках мы забрались в «Субурбан» и поехали по городу, с нетерпением ожидая увидеть таблички с надписью «Сдается в аренду» перед домами поменьше на улицах, расположенных достаточно далеко. Крис сел впереди. Он записывал номера телефонов и рассказывал о друзьях, живущих неподалеку от того или иного места.

– Смотри, мам, здесь есть качели! – я указала пальцем.

– А здесь есть баскетбольное кольцо! – сказал Крис, когда мы проезжали мимо другого.

– Посмотри на эту клумбу, – сказала мама, качая головой. – Что за несуразица! Можно оживить ее и посадить несколько петуний.

Перед следующим домом она сказала: – Знаю, что выглядит он не очень, но представьте, что с ним можно сделать! Нужно только нанести свежий слой краски на оконные рамы, двери, возможно, на ставни. Дом заиграет новыми цветами, и мы заполучим его по выгодной цене.

Она выглядела сильнее с каждым километром. Глаза и плечи приподнимались, а в голосе слышалось возбуждение, когда она рассказывала о встрече с адвокатом Дорин Джонс.

Когда мы вернулись домой, Крис сложил своих армейцев так, чтобы их было легко собрать, а я разложила мягкие игрушки. Блокнот с номерами телефонов арендодателей лежал рядом с телефоном, с мамиными пометками о том, кому она оставила сообщение. Когда папа вернулся, мама сказала ему, что разводится с ним и что мы втроем переезжаем. Завязалась грандиозная ссора, и папа избил маму скорее словами, чем руками: «Ты такая тупая, Билли! У тебя даже нет высшего образования. Я уж позабочусь о том, чтобы ты не нашла хорошую работу, а сама ты ни за что не вытянешь детей одна!» Он счищал с нее все сильные стороны, пока не обнажилась ее неуверенность в себе. Затем он преподнес соль в банке из-под сахара. Он подарил маме дорогой сувенир из поездки, и она все забыла.

В следующий раз, когда папа уехал, мы снова отправились на поиски дома. И еще раз после этого. Дорин говорит это, Дорин говорит то – мама то и дело щебетала о последней встрече с адвокатом. С каждой поездкой Крис проявлял все меньше интереса к записи телефонных номеров арендаторов, пока совсем не перестал брать с собой блокнот.

К тому моменту я уже теряла терпение из-за маминой нерешительности. Я упаковывала в маленький красный виниловый чемоданчик предметы первой необходимости: любимую пижаму и мягкие игрушки, пару упаковок печенья Pop-Tarts и объявляла, что ухожу. Я доходила до конца улицы, а потом понимала, что за мной никто не идет. Тогда я возвращалась домой, но не заходила внутрь, а забиралась в «Субурбан» и лежала, пока кто-нибудь за мной не выйдет. «Если бы я умела водить, – возразила я, – то уже уехала отсюда».

Иногда мама дольше сохраняла свой настрой развестись с папой, и нас с Крисом вызывали на беседу с обоими родителями, чтобы обсудить важные вопросы. «Оба скажите, с кем вы хотите жить. Нам нужно знать это прямо сейчас», – говорили они. Ответить правильно было невозможно. Выбранный родитель самодовольно смотрел на другого, торжествуя, а тот кричал на Криса и меня за то, что так жестоки и неблагодарны, ведь они стольким пожертвовали ради нас. Этот призыв явиться и принять решение звучал часто и всегда заканчивался одним и тем же.

Но когда мы повзрослели, а бомба развода была запущена в воздух, мы поймали ее и сохранили в живых, перебрасывая ее из угла в угол. Мы обсуждали вслух с родителями, какая это замечательная идея, по нашему мнению, подталкивая их наконец довести дело до конца и облегчить всем жизнь этим взрывом. Все это время продолжались поиски дома. Со временем мы с Крисом стали относиться к поездкам по городу именно как к поездкам по городу. А когда мы стали достаточно взрослыми, чтобы одним оставаться дома, мы вообще отказывались от этих поездок.

– Ладно, дети, я скоро вернусь. Я видела несколько отличных вариантов в Мантуе. Вот увидите! – мама была в восторге, хотя мы ее уже не слушали.

Моя старшая сестра Стейси всегда говорила, что ее жизнь началась в тот день, когда Марсия забрала ее с братьями и сестрами у Уолта. У них было не так много денег, а Уолт не всегда выплачивал алименты. С той дистанцией, которую Марсия установила между ними и Уолтом, он потерял над ними контроль, а деньги остались единственным оставшимся оружием против бывшей жены. Марсия трижды связывалась с властями, чтобы снова получать от Уолта деньги.

Помимо дохода от работы Марсии, они жили на пожертвования от друзей по церкви и родственников, которые помогали им сводить концы с концами. «Делай, что можешь, с тем, что имеешь, там, где ты есть», – писал Теодор Рузвельт, и эта цитата вдохновляла Марсию в самые трудные годы. Родители Уолта присылали подарки на день рождения и Рождество, а также одежду для школы перед началом учебного года. Дома у семьи Уолта было невесело, но благодаря музыкальным и академическим талантам самого Уолта считали безупречным, особенно его мать Маргарет, которая, говорят, души в нем не чаяла. Но как бы она ни была верна Уолту, даже она видела, что ее сын поступал неправильно с первой женой.

Родители Марсии оказывали огромную поддержку, помогая дочери и внукам как материально, так и в других вопросах. Они присматривали за детьми, когда те не ходили в школу, пока Марсия работала, и помогали ухаживать за ними, когда они болели. Жизнь была не особенно легкой, зато полной мира и любви.

Временами было немного неловко, когда дети Марсии приезжали к нам в Вирджинию, потому что у нас с Крисом было гораздо больше вещей, чем у них. У нас были новые лыжи, новые велосипеды, модная одежда и обувь, электронные товары новых моделей, а у детей Марсии не было даже старых. Нас папа всегда обеспечивал. И все же они никогда не жаловались, когда приходило время возвращаться домой.

Наши братья и сестры обычно приезжали разными группами на несколько недель, а позже Шелли переехала к нам в последние два года учебы в средней школе. Мне было десять, а Крису – тринадцать.

Вскоре после приезда Шелли поняла, что недооценила, насколько плохи дела. Бо́льшую часть своей жизни она становилась свидетельницей того, как отец избивал маму, но теперь она стала свидетельницей того, как папа и Билли жестоко нападали друг на друга – иногда физически, всегда словами. Мама часто игнорировала Шелли, а папа столько путешествовал, что почти не бывал рядом. Когда мама все-таки признавала существование Шелли, обычно рявкала на нее с приказом или чтобы отчитать за проступок. Но Шелли твердо решила остаться в Вирджинии. Закаленная прошлым опытом, она оказалась даже более жесткой, чем Крис. Мы узнали от нее, каково это – постоять за себя.

В следующую командировку в Европу папа взял с собой всех, нас троих и маму. Когда Крис, пока мы были в Амстердаме, прошмыгнул в магазины, где продаются журналы для взрослых, Шелли сказала маме, что он смотрит кроссовки в квартале от нас. Хоть Шелли и прикрывала Криса, в той поездке они ссорились как сумасшедшие. Однажды дошло до того, что Крис закричал, будто Шелли собралась убить его из-за того, что он слишком сильно ее дразнил. Однажды днем, когда мы все сидели в машине, папа вскипел до предела. «Я сейчас остановлю машину и отшлепаю вас обоих!» – сказал он. Шелли рассмеялась. Ей было семнадцать, она была слишком взрослая для наказания ремнем, к тому же она знала подход к нашему отцу: он никогда прежде не поднимал на нее руку.

Возможно, из-за внешнего сходства папа питал слабость к Шелли. Когда он проводил время с детьми от Марсии в Калифорнии, то заставлял их всех выстраиваться в очередь перед дверью своего кабинета, а перед тем, как зайти в него, он шлепал одного ребенка за другим за какое-нибудь незначительное нарушение в тот день, крепко сжимая в руке деревянную лопатку с символикой своего университетского братства. Однако когда приходила очередь Шелли, он говорил, что не будет ее бить. Он просил ее все равно кричать погромче, чтобы другие не узнали. Ей казалось, что такое особое отношение было вызвано тем, что она видела его суть, и он знал это.

Однажды ночью, когда Шелли жила с нами, я занималась своими обязанностями в подвале – приводила в порядок офисные папки, проверяла стеклянные шкафы и столешницы, смотрела, лежат ли на папином столе ручки по одной штуке каждого цвета: синего, черного, красного и зеленого, как солдатики, ожидающие его на столе рядом с блокнотами в линейку, с желтыми и с белыми листами, лежащими под зеленым блокнотом для стенографии. Наверху мама готовила ужин. Я чувствовала запах говяжьего фарша и тмина, шипящих на сковороде, – вечером будут тако. Папа работал над собственным творением на пианино, сочиняя свою версию песни Билла Эванса. Эванс был одним из многих великих джазовых музыкантов, которых папа научил нас с Крисом ценить. Майлз, Элла и Дюк тоже были в числе любимцев. Мягкий стук педалей пианино начал сливаться в повторяющийся паттерн на деревянном полу над моей головой, когда он снова и снова деликатно превращал диминуэндо в определенную последовательность аккордов.

– Господи Иисусе, Уолт! – доносился мамин умоляющий голос из кухни. – Обязательно играть одну и ту же строку снова и снова?

– Да, Билли! – кричал он ей в ответ. – И если бы ты хоть что-нибудь понимала в музыке, то догадалась бы, почему я это делаю!

Я уже закончила все свои не слишком сложные домашние задания за шестой класс и знала, что Крис делает свои у себя. Я взбежала по ступенькам из подвала и увидела, что Шелли лежит на куче подушек на диване в гостиной и готовится к тесту по всемирной истории. Ее длинные рыжие кудри мягко спадали вокруг наушников, закрывавших уши. Она положила босые ноги с отполированными ногтями на кофейный столик, учебник лежал на коленях. Музыка в плеере была включена настолько громко, что я могла расслышать каждое слово песни Supertramp Take the Long Way Home.

Увидев меня, она выключила музыку.

– Ну что, Карин, – передразнивала она, – проверь-ка ты лучше, чтобы у меня на столе была одна синяя ручка, одна черная, одна красная и одна зеленая, все выложены в ряд возле моих блокнотов. И лучше, чтобы они располагались параллельно линиям дерева на столешнице. Ты меня поняла?

– Невозможно выровнять прямой предмет с линиями ореховой древесины, – размышляла я. – Они неровные.

– О, как скажешь, маленькая мисс Всезнайка! – дразнила она в ответ.

– Что читаешь? – спросила я.

– Про войны, – категорично ответила она. – Как будто я и так недостаточно знаю о них.

– Точно, – ответила я, стараясь прозвучать как старшеклассница. Это не сработало: Шелли слегка улыбнулась и потянулась к кнопкам на плеере. Отчаянно стараясь не упустить ее внимания, я быстро перевела тему. – Это… – начала я.

– Что «это»?

– Ну… у нас в школе начали рассказывать про секс.

– Я-я-ясно, – Шелли посмотрела на меня с недоумением. Она, должно быть, подумала, что мне нужно объяснить, как размножаются птицы и пчелы или что-то в этом духе, но меня интересовало не это. Не совсем это. Больше всего меня интересовало – на самом деле я давно хотела спросить ее об этом, – что за история с Куинном. Когда Куинн и Шеннон были у нас в последний раз, я слышала, как они о чем-то шептались с Крисом, и я довольно быстро сообразила, о чем речь. Но ребята замолчали, как только увидели меня. Может быть, старшая сестра ответила бы, как девочка девочке.

– Так это… как так получилось, что Куинн старше меня и младше Криса? – рискнула я. – В том смысле, что… как такое вообще возможно? – Кусочки пазла истории моих родителей стали складываться все четче, но детали все еще были размыты, и я до сих пор не понимала, как все это совместить.

– Ты только сейчас это поняла? – Шелли выпучила глаза, сделав паузу и ожидая, пока я разгадаю эту загадку. Через минуту она пристально посмотрела на меня. – А Шеннон? – настаивала она. – Ты никогда не замечала, что Шеннон родился всего на три месяца раньше Криса? Они одного возраста, Карин. Ты никогда об этом не задумывалась?

Она снова выжидающе замолчала, пока я пыталась понять, какой смысл могут иметь те многочисленные объяснения, которые я только что услышала.

– Да забей, – наконец произнесла она, вздохнув. – Вот что я тебе скажу. Поговорим об этом, когда ты немного повзрослеешь.

Ощутив, что мой юный возраст мне мешает, я огрызнулась: – Тебе не кажется, что ты бы лучше училась в школе, если бы не занималась под музыку? – Я искала больную точку и нашла ее. Шелли, несомненно, была умна, но она изо всех сил старалась оправдать ожидания, а мне с легкостью давалось учиться на одни пятерки.

Удивительные зеленые глаза Шелли вспыхнули, потом укоризненно сузились. Тогда она сморщила нос, веснушки собрались в кучу, а губы скривились. – Заткнись, ты, маленькая засранка! – Я успешно увернулась от большой белой подушки, которую она швырнула мне в голову. Но, поднимаясь к себе в комнату, я злилась только на себя. Я и правда жалела, что не надавила сильнее вместо того, чтобы бесить ее. Я все еще хотела знать правду.

Шелли хорошо училась, но не была отличницей. Пока она приносила домой четверки и тройки, родители не разрешали ей участвовать ни во внеклассных мероприятиях, ни в организованных студентами вылазках. Когда начался лыжный поход для старшеклассников и ей снова не разрешили поехать, она посчитала, что с нее хватит, и все равно поехала. Но на горе с ней произошел несчастный случай, и ей пришлось вернуться домой. Папа был в Германии в долгосрочной командировке, и мама поневоле помогала ей с восстановлением.

В тот вечер, когда папа вернулся, между ними началась жесткая ссора. Шелли сразу же повела нас с Крисом на ужин, чтобы не попасть под горячую руку. К нашему возвращению в доме воцарилась тишина. На следующий день, когда Шелли вернулась из школы, мама поприветствовала ее. «Ты должна уехать сегодня вечером, – сказала она. – И больше тебе не будут рады в этом доме».

Пускай папа и благоволил Шелли, он не заступился за нее перед женщиной, с которой у него началась интрижка еще до ее рождения. Вернувшись домой в тот вечер, он помог Шелли собрать вещи.

Шелли ненадолго переехала к своей подруге Кэти, а потом нашла квартиру, которую она делила с несколькими студентами колледжа, а спала на полу в их гардеробной. Она работала по ночам официанткой, чтобы протянуть до окончания школы. Я больше не видела Шелли, пока мама и папа не пригласили ее зайти поздороваться и сфотографироваться по дороге на выпускной. Когда я спросила Шелли, почему она вернулась в этот фарс, она ответила: «Наверное, мне просто хотелось почувствовать хоть немного нормальности». Она видела Криса в коридорах школы Вудсон, и он говорил ей, что мама иногда проверяет, ходит ли Шелли на занятия, не прогуливает ли она. Он дал ей понять, что прикроет ее, если будет нужно.

Несмотря на то что отец не предпринял ничего, чтобы помешать маме выгнать Шелли, поздно вечером в тот день, когда Шелли уехала, я в первый и единственный раз услышала, как он плачет. Я была наверху и вдруг отчетливо расслышала вой, похожий на вопль животного, попавшего в капкан. Я спустилась, следуя за звуком, в подвал и была потрясена, когда увидела, что отец сидит за столом, закрыв лицо руками и растопырив пальцы от уха до уха. Казалось, будто он пытается исчезнуть.

Мы с Крисом, вдохновленные непокорностью Шелли, взяли на себя роль детективов, чтобы расследовать причины бесконечных ссор родителей. Мы не теряли бдительности, внимательно слушали, собирали доказательства и встречались для обсуждения любого дела. С возрастом и опытом навыки детективов у нас улучшались.

В школе нам обоим рассказывали о негативном воздействии наркотиков и алкоголя и о признаках злоупотребления психотропными препаратами. Наши родители подкрепляли эти уроки собственными угрозами о том, что они с нами сделают, если когда-нибудь поймают на употреблении. Мы помнили об эффекте Джекила и Хайда, который регулярно наблюдали у родителей, когда те ежедневно употребляли алкоголь: он пил джин, а она – вино. И вот однажды мы нашли сомнительный пластиковый пакет в кармане папиного пальто. Мы отправились в подвальный офис, чтобы добиться признаний.

– Что это? – спросил Крис, подняв брови. В вытянутой правой руке была улика, левая уверенно покоилась на поясе, ноги наготове.

– Что? – папа поднял глаза, раздраженный тем, что его побеспокоили. Удивление в его глазах переросло в хмурый оскал. – Это табак.

– Что-то не похоже на табак, – возразил Крис.

– Он просто выглядит по-другому. Дай сюда!

– Почему он выглядит по-другому? – Крис не отступал, когда папа выхватил доказательство у него из рук.

– Я купил его во время последней командировки в Европу, и это не твое собачье дело! Почему вы двое вообще роетесь в моих вещах! – заорал он. – Скажи им, что это табак, Билли!