Текст книги "Драконья кровь"

Глава 4

Братец за годы изменился. Куда подевался мальчишка со шрамом над бровью и кучерявыми волосами, которые его несказанно злили этой своей девчачьей кучерявостью. Как-то он, добравшись до мамкиной корзинки с рукодельем, вытащил ножницы и постригся.

Крику было. Досталось почему-то Томасу. Старший. Не уследил. А он, если подумать, всего-то на полтора года и старше. И дела свои имелись. И вообще…

– Привет, Даг, – сказал Томас и руку протянул, которую Даг принял осторожно, будто боясь раздавить. У самого-то лапы огромные, кожа задубела, покрылась сеткой черных шрамов.

– Привет, стало быть, – прогудел Даг, правда, не слишком радостно.

Когда все разладилось?

Когда Томас уехал, а Даг остался, единственный из троих, этакой последней надеждой папашки обзавестись наконец правильным наследником.

Даг был рад. Он всегда стремился вылезти вперед. И дико обижался, когда его на охоту не брали. Но ведь после отъезда Томаса должны были бы взять? Или нет?

Кудрявые волосы поредели. И лысина, проклюнувшись на макушке, расползалась этаким уродливым пятном, будто плесень, право слово. Округлое лицо утратило детскую припухлость, зато обзавелось взрослой щетиной и отвисшими щеками.

Волосатые руки. Клетчатая рубашка, будто оставшаяся с тех давних времен. Помнится, отец такие любил. Джинсы. И старый ремень.

– Неплохо выглядишь, братишка, – примиряюще сказал Томас.

Если кто и может знать, что случилось той ночью, это Даг. Он всегда любил подсматривать. Вечно следом ходил и ныл. Порой жаловался родителям. И тогда Томасу прилетало.

– И ты ничего. – Даг плюхнулся на стул. – Пить будешь?

– Воздержусь.

– Брезгуешь?

– Голова болит, – почти не соврал Томас. Голова и вправду болела. Когда сильнее, когда слабее. Сейчас вот боль отступила, превратившись в тень самое себя. Но пить ему настоятельно не рекомендовали. А прибывший из Тампески менталист сказал, что Томасу следует в церковь заглянуть. Помолиться.

И вообще, он может считать, что во второй раз родился.

В третий. Томас точно это знал, но спроси кто почему, не ответил бы. На его счастье, никто подобным вопросом не задавался.

Даг махнул рукой:

– Пива… чистюля. Совсем нас позабыл.

– Прости. Дела.

– Ага, – сказано это было так, что стало понятно: в существование этих самых абстрактных дел Даг не верит. И правильно делает. Томас и сам не мог бы сказать, отчего он столь упорно избегает появляться в городе. Даже когда случался отпуск, Томас предпочитал проводить его где угодно, только не дома. И причины находил веские, как ему казалось.

Теперь эти причины казались смешными.

– Я по делу, – задушевной беседы не получится. Но Томас должен спросить. – Помнишь Берта?

– Ага. – Даг одним глотком ополовинил бутылку.

– И ту ночь, когда… его не стало?

– Когда ты его пришиб.

– Что?

– Мамка велела молчать. – Даг вытащил из кармана отцовский портсигар и постучал им по стойке, нарочно привлекая внимание. – Но мамки нет. И папашка спился… знаешь, как он меня драл?

– Знаю, меня он тоже драл.

– Но не в пьяном угаре. Ты уехал, и все. Забыл. Будто и не жил здесь.

– Ты на это обижаешься?

– Я? – Даг откинул крышку и вытащил мятую папиросу. Курили в баре много и всегда, и сигаретный дым, собираясь под низким потолком, красил его в серый цвет. Ближе к полуночи дыма станет так много, что старенькая вентиляция окончательно им захлебнется. Он спустится к полу, прикрывая разноцветные осколки. Он поднимется и укроет раздолбанные мишени, в которых время от времени застревали дротики. Он пропитает одежду и волосы людей, здесь собравшихся.

– Я не обижаюсь. Чай, не дитё. Я говорю, что из-за тебя все разладилось. После той самой ночи…

– Я ее не помню.

– Что, совсем? – вялый интерес и недоверие.

– Совсем. Я даже не помню, что к Эшби заглядывал накануне. К ним пошел, увидел дом и поплыл. Сказали, что блок стоял.

Врать брату смысла не было, тем паче информация была не то чтобы закрытой.

– Он слез, но память порушил. И теперь я разобраться хочу, что там случилось.

– А хрен его знает, что там случилось, – меланхолично отозвался Даг. – Вы ж меня не взяли. Я просил, а вы не взяли… вечно вдвоем. Я помню.

Он допил пиво и махнул рукой, призывая новую бутылку, которая появилась в мгновение ока.

– Я хотел в окно вылезти. Даже пригрозить думал, что все расскажу, только заснул. Ждал, ждал и заснул. Случается с детьми… набегался накануне. Проснулся уже от голосов.

Из-под крышки пошла пена, которую Даг слизнул.

– Мамашка. Папаша и старик Эшби… – Его передернуло. – Я его боялся. Встретил как-то… камни в пруд кидали. С Крисом. Помнишь Криса? Он загнулся вскоре… Эшби подошел. Стал нести какую-то хрень про то, что лягушки тоже живые. И вообще… он с Крисом трепался. А я только и думал, как бы куда подеваться. Не хотел, чтоб он на меня пялился. Глазищи такие. У людей не бывает таких.

Это Даг произнес с немалой убежденностью.

– Он сказал Крису, что тот умный. И что ему надо учиться. Много учиться, и не только в школе. Предложил заглянуть в усадьбу. Крис еще хвастался, что его Эшби сам учить взялся, чтобы потом в колледж можно было поступить. Или в университет. Ага… хрен ему, а не университет.

– Погоди. То есть Эшби учил Криса?

– Так я тебе о чем толкую. И не только его. Вы тут мышей ни хрена не ловите. Он еще тем извращенцем был. Не знал?

– Откуда?

– От верблюда. – Даг пил пиво большими глотками, отфыркиваясь и кривясь, будто сам процесс этот не доставлял ему никакого удовольствия. – К нему полгорода бегало. Книжки читали. В саду играли… Джейла Макграви, помнишь такую? Она все с розами возилась. Пока не померла. Видишь, какое, мать его, совпадение?

Головная боль ожила. Она поползла змеей, охватывая голову, угрожая стиснуть ее в кольцах и раздавить. И тогда не будет Томаса, а с ним сгинет маленькая грязная тайна.

Чья?

– Он и к Берту подходил, я знаю. Только тот слушать не стал. Ему насрать на книги было.

Никто не стал бы закрывать блоком мастерскую. Необычная, но ничего ужасного Томас там не увидел. Или Эшби стеснялся своего увлечения?

Отнюдь. Он явно гордился.

– …Ночью я его одену, – сказал он, усаживая деревянного человека перед окном. – Вернее, ее. Мне нравится думать, что это – женщина. Пока, конечно, очертания тела андрогинны…

Этого слова Томас не знал. Ни тогда, ни теперь. А если так, то, исключительно логически, мог бы он выдумать его? Нет.

– Я выполз из кровати. Понял, что произошло что-то такое… нехорошее… дверь приоткрыл. Они говорили. Папашка громко. Мамаша рыдала. А Эшби… он тихий всегда. И получилось услышать не сразу. Он сказал, что твоей вины нет, что произошел несчастный случай.

– Какой?

Вины нет. На ком?

…Берег. Море. Волны. Поплавок ныряет, а рыба не ловится, хотя ночь вполне себе отличная для рыбалки. И Берт злится. Он думает, что это Томас виноват…

– Ты это… – Даг хлопнул по плечу, вырвав из воспоминания. – Туточки не загнись, лады? А то не хватало головной боли. Объясняйся потом.

– Я не помню. Ничего не помню.

– Ага. Он так и сказал. Что помнить ты ни хрена не будешь. Что он так сделал, потому что ни к чему оно. Что это только жизнь изуродует, а Берта не вернет. Что он сам свидетельство о смерти выдаст, в котором будет значиться инсульт. С детьми тоже случается. И шериф примет. Куда он денется.

…Волны теплые. За день море нагревается и потом, после заката, спешит делиться этим теплом. Берт скидывает рубашку. А Томасу страшно.

Он никогда не плавал ночью.

Ночное море выглядит бездонным. Да и здесь, на Дальних камнях, хватает ям. Нет, плавать Томас умеет, как и все местные, но как узнать, что там, в этих ямах?

Вдруг да скрывается тварь морская? Вдруг да выкинет щупальца, обвивая ноги Томаса? Вдруг…

– Кровь идет. Из носу, – сказал Даг и сунул мятый платок. – Ты это… не особо того… папаша тогда орал, что он тебя зашибет, ублюдка этакого. А мамашка, та плакала, что ты не виноват. Она всегда плакала… тебя и отправили-то, чтоб глаза не мозолил. Я вот остался.

– Мне жаль. Но я… не помню.

– Ты ему голову разбил. Там уже шериф написал, что вроде как голова разбилась при падении, но я потом слышал, как они говорят. Родители. Ты тогда пластом лежал. Небось Эшби, когда в мозгах поковырялся, чего-то не того сковырнул, вот тебя и переклинило. Дышать дышал, глаза еще открывал, только смотрел так… ну… не как нормальный человек. Эшби каждый день заглядывал. И папашку унял. Сказал, что сам о тебе позаботится. Что если папашке тяжело принять, то он найдет как устроить. Есть у него знакомцы… Ты вот знаешь, что не было у папаши братьев?

– Как не было? – Томас все же потянулся к бутылке.

Голова и так раскалывалась. И пить хотелось. Так хотелось, что язык, казалось, присох к горлу. И ни вдохнуть, ни выдохнуть.

…Вода поблескивает. И лунная дорожка лежит на ней…

– А вот так. Не было. Это тебе сказали. Ну и другим. У мамашки тоже только сестра, и та в Аризоне. Она ж не из местных. А местным интересно было, куда тебя спровадили. Народ-то сообразительный, шептался много, не все верили, что Берт сам помер.

Пиво было теплым и горьким. Оно оставило гадостное послевкусие, но бутылку Томас допил.

– Тогда… кто меня принес?

– Эшби. Сперва тебя. Потом шерифа кликнул. Вроде как Берт один рыбачить пошел. А у тебя мозговая лихорадка приключилась. И стало быть, к тебе нельзя. Этот… как его…

– Карантин?

– Во-во, он самый. Мне тоже из дому выходить запретили. Но я и не стремился. Как-то все было… я ж дитем был, но все одно шкурой чувствовал, что оно неладно. Хотелось залезть в какую нору и не высовываться. Папаша вообще обмолвился, что ты, наверное, сдохнешь, так оно и надо, потому что хватит с него ублюдков в доме.

– Я не помню! – прозвучало беспомощно.

– Ага, – равнодушно отозвался Даг. – Эшби и ему что-то сделал. Глянул как-то, и папашка заткнулся. Даже по пьяни больше не заговаривал. И мамаша тоже. Они вообще будто забыли про Берта. Комнату его мне отдали. Нет, я рад был, но страшно… окно запирать стал, все казалось, старик Эшби придет и заберет меня.

Боялся ли Томас старого Эшби? Нисколько. Он был другим, несомненно. Он разительно отличался от обычных жителей городка, но при всем том в его необычности не чувствовалось угрозы. Напротив, с мистером Эшби было спокойно.

– Вещи Берта он забрал. Пришел и сложил все в коробки. Даже старые ботинки. Сказал, что так оно будет легче. Всем. Не знаю, как про всех, но мамка перестала плакать. А папашка бухать стал. Он и раньше-то пил, но как-то по-человечески, что ли? А тут до белых глаз.

Даг откупорил новую бутылку:

– Твое здоровье. Ты вот очнулся. Я хотел спросить, что там приключилось, но ты не помнил. Сидел. Смотрел. И говорить не мог, только мычал. А как заговорил, то совсем отмороженный сделался. Я тебе слово, а ты на пол падаешь и головой стучишься. Или вот сядешь, упрешься взглядом в одну точку и сидишь так. Час, другой… жуть просто.

– Не помню.

Если долго повторять, может, память смилостивится? И Томас поймет, что произошло на том берегу?

– Ничего не помню…

– Потом вроде ничего. И стал почти как раньше, только перемыкало порой. Не помнишь, как играли с тобой? В пиратов… ты меня поймал, повалил и душить стал. Если б мамка не прибежала, удушил бы на хрен.

– Не помню.

– Ага… – Даг не сдержал отрыжку. – А потом с этой полукровкой… приключилось. Ты ее едва не пришиб.

– Не было такого.

– Ага… мисс Уильямс тебя отдирала. Ты ей в горло вцепился и кричал, что она должна сдохнуть. Сам в кровищи… Джер и тот перепугался до усрачки. Вас разнять не сразу вышло.

– Не было такого.

– Было, было, потому тебя и отослали. Старик Эшби пришел и сказал, что лучше бы тебе обстановку сменить, что так быстрее отпустит. Обещал, что за тобой присмотрят. И что, когда время придет, ты вернешься. Стало быть, пришло.

Боль накатывала волной.

Даг меланхолично заметил:

– У тебя из уха кровь идет.

А Томас лишь кивнул. Идет? Пускай себе. Глядишь, вся не вытечет. А если и вытечет, то смерти он не боялся. Но салфетку, скомкав, к уху прижал.

– Что… еще… скажешь?

Слова отдавались в затылке, будто кость стала медной, а звуки – молотом, по этой меди ударявшим. И дышать приходилось ртом, потому как из носу тоже кровило.

– А чего надо? Если хочешь, приезжай. Место найдется.

– Я в мотеле.

– Ага… слышал…

– Эшби?

– Ник? Да вроде нормальный парень. Хотя… как-то случилось мне беседовать… сам дурак, конечно, по дури влез. Не стоило девчонку трогать… да… теперь понимаю, а тогда кровь кипит, и приняли опять же на грудь хорошенько. А как приняли, то и… в общем, нехорошо получилось. Да… Ник после появился. Поговорить. И поговорил.

– О чем?

Даг глянул поверх головы.

– О том, что нехорошо обижать маленьких беззащитных девочек, да… И так говорил… вроде не матюкался, а ощущение, что с меня кожу живьем содрали. Мрак. Это из-за глаз. Они у него драконьими становятся, да… Потом еще Дерри нашел. Поговорил… Я после неделю отлеживался, но уж лучше так, чем пять минут с Ником… честно, чудом не обделался. Вот вспоминаю, пытаюсь понять, что ж там было такого. И каждое словечко, им сказанное, помню, а с чего жуть такая, непонятно…

Даг не походил на человека, которого можно было напугать.

– Это Зои вас…

– А? Да, она. Что-то там не поделили. Но полукровка всегда наглой была. Ей бы тихо сидеть и радоваться, что белые люди к себе пустили, а она вечно зубы оскалит и тявкает.

Томасу захотелось свернуть Дагу нос набок. Пусть и до того он был свернут, но глядишь, и выровняется, а там, следом, и голова в порядок придет.

Порядка этой голове определенно недоставало.

– Зои же красивой была… такая штучка… наши все облизывались, но она никого не подпускала. Так, проводить позволит, по улице пройдется. В «Цветке» посидит, и только… Джер сказал, что она поцеловать его пообещала, если пугнем полукровку.

Да, определенно недоставало.

– Почему Эшби на ней женился?

– Так… любовь зла.

– А была ли любовь?

– У него – да… Помню, она вернулась сразу за Ником. Или перед? Черт, оказывается, и не помню. Но вернулась. По первости из дома носу не показывала… с ней, думаю, тоже говорили, хотя иначе, чем с нами. Дерри не стал бы бабу бить. Но уехала она после той истории быстро. А потом вернулась. На свою беду. Глядишь, не полезла бы к Эшби, живой бы осталась.

– Она еще жива.

– Да лучше сдохнуть, чем такая жизнь. – Даг щелкнул пальцем по горлышку бутылки. – Старуха ее на каждом углу орет, что это Эшби виноват. Только неправда. Ник ее любил. Знаешь, я ж видел, как они встретились… он глянул – и все. Это многие видели, да… даже слушок пошел, что она его приворожила, но Ник же Эшби, его ж не приворожишь. Вроде как.

Кто-то заржал. И чужой смех ударил по ушам, заставив скривиться.

– Все-то думали, что он полукровку в жены возьмет, он с ней возился, но тут появилась Зои… С девкой они не ладили.

– Ее Уна зовут.

– Завалил-таки?

– Нет.

– Ты к ней всегда неровно дышал. Так что не щелкай, братец… хотя… ты ж вернулся…

– Не навсегда.

– Это ты зря. У шерифа детей нет, а за порядком кому-то надо смотреть. Вот потому тебя Эшби и выбрал.

Хохот сделался громче, а табачный дым определенно гуще. Он резал глаза, драл горло и туманил разум.

Эшби отправил его к дяде, который, оказывается, дядей вовсе не был… и никогда-то не возникало сомнений. Да и кто будет сомневаться в словах взрослых?

– Зои… Зои вернулась этакой столичной штучкой. Настоящая леди. Наши местные и в подметки ей не годились. Ник и влюбился… там аккурат со стариком несчастье приключилось. Вовремя очень. Если б Зои не боялась драконов до усрачки, я б подумал, что это тоже она. Она хитрая стерва. В той истории я ведь не особо молчал, как шериф свои вопросы задавать начал, я сразу и раскололся. С Маккорнаком спорить себе дороже. Вот… ее вызвали. А Зои глазками хлопает и невинность играет… но ведь целовалась она. С Джером-то. Я знаю. Сам видел.

– Какое несчастье? – сквозь гул голосов и надсаженный хрип музыкального автомата Томас выделил главное.

– Так со стариком Эшби. Не знаешь? Его ж дракон зашиб…

Глава 5

Томаса я нашла на заднем дворе забегаловки, в которую любил заглядывать Билли. Да что там любил, в последние месяцы он проводил там и дни, и ночи, просаживая те крохи денег, до которых получалось дотянуться.

Хуже всего, что ему давали в долг. Пятерку. И десятку. И даже пятьдесят, зная, что я отдам. Я ведь должна отдавать долги чести, плевать, что чужие.

– Пил? – поинтересовалась я, спрятав руки за спину.

Хотелось вцепиться в волосы этого придурка, которому бы лежать тихонько, надеясь, что последствий от ковыряния в мозгах не будет, а он по барам шляется.

– Нет.

– Врешь.

– Глоток пива. На редкость поганое.

– А то. – Я плюхнулась рядом. – Другого здесь нет. Подозреваю, что его тут и варят… или не тут, а там – пустыня большая.

Луна ныне почти вошла в тело, вон, в боках раздалась, краснотой налилась, не предвещая ничего хорошего.

– Я с братом говорил, – признался Томас, ковыряясь в ухе. – Он сказал, что это я Берта убил.

– Вот так прямо и сказал?

– Прямо.

– А ты?

– А я ничего не помню. То есть помню. Только не уверен, что это действительно память, а не игра воображения. Еще сказал, что Ник с ним разговаривал после той истории, когда тебе косу обрезали.

Надо же. Я не знала. И теперь обрадовалась как-то совершенно по-детски. Значит, ему было не все равно. Но он же был в отъезде? Или нет? Нет, был в отъезде, это точно, но… возвращался?

У него ведь случались каникулы. Праздники. И в теории Ник мог бы наведаться, но… почему я не знала? Он не желал встреч?

– Тоже что-то вспомнила? – светским тоном поинтересовался Томас.

– Вроде того. Его здесь не было. Он учился. И приезжал редко. А когда приезжал, отправлял мне приглашение. На ужин. И мы ужинали в его треклятом огромном доме… на День благодарения. И еще на Рождество. И весной тоже. Но когда приключилась эта хрень, его здесь не должно было быть.

И я знаю, о чем говорю, потому что… потому что каждый приезд Ника был событием.

– Почему он не сказал?

Зря спрашиваю, откуда Томасу знать. Но он пожимает плечами и говорит:

– Может, не хотел ставить тебя в неловкое положение?

Хорошая теория. Мне нравится.

– Пройдемся? – Сидеть невыносимо. И я встаю. Томас тоже поднимается, замирает на мгновение, будто пытаясь справиться со слабостью. Во мне даже совесть просыпается. Ненадолго.

Но тотчас замолкает. Я ведь не настаиваю. Я просто предлагаю, а уже его дело, принимать предложение или нет. И вообще, он уже большой парень, сам должен думать, что и как.

– Знаешь, ощущение такое, будто я не уезжал. – Он сунул руки в карманы просторной кожанки. – Ничего не изменилось. Даже люди не сильно постарели.

– Ага.

Я не уезжала, но, пожалуй, была согласна с тем, что в нашей дыре время тянется медленно. День за днем. И еще день.

– Мне бы домой. – Я не боялась возвращаться.

Еще чего. Теперь, когда Билли точно мертв, бояться некого.

– Уверена?

– Не знаю, – я пнула плоский камень. Маму эта моя привычка раздавать пинки камням весьма раздражала. – А куда еще?

– Эшби?

– Вы друг друга интересуете, – хмыкнула я. – Скоро ревновать начну.

– Кого и к кому?

Следующий камень сдвинулся с места. А мне подумалось, что это и вправду по-детски, идти, спрятав руку за спину, чтобы тот, кто рядом, не вздумал прикоснуться к ней.

А он и не думает. У него свои заботы. И кровь из носу не идет, но Томас все равно им шмыгает.

– Спрашивал?

– А сам как думаешь?

– С тобой всегда было непросто.

– С чего бы? – вполне искренне возмутилась я. Может, я и не была примерной девочкой, которая умеет красиво приседать, взявшись за подол платьица, но чтобы сложно…

– Ты на меня внимания не обращала, – пожаловался Томас и, глянув искоса, тоже пнул камень. – Я пытался привлечь…

– Это когда книжкой по голове шандарахнул? Или когда клей на стул пролил?

– Я клей не лил!

– А кто тогда?

– Понятия не имею. – Он сорвал сухую травинку и протянул мне. – А за книжку извини. Дураком был…

Хотелось ответить, что и остался, но неожиданно для себя я эту травинку приняла. И даже присела, отведя полы куртки. Прекрасная леди.

Не выдержала и фыркнула. И Томас фыркнул. Расхохотались мы одновременно.

– А помнишь, как ты мне гремучку змеиную к куртке прицепила? Я тогда извертелся весь, все пытался понять, где гадюка.

– Помню. Я эту гремучку знаешь сколько искала?

Он все-таки взял меня за руку. Просто так. И я не стала прятаться. Тоже просто так. Ведь каждому понятно, что ничего-то у нас общего нет. Разве что немного прошлого, которое теперь не кажется таким уж горьким. Пара воспоминаний на двоих.

И к ним – нынешний вечер.

Фонари горят через один. И в окнах домов отражается этот свет. Будто луны на веревке.

– Как оно, в большом городе? – спросила я, чтобы разрушить затянувшуюся паузу. И то странное неловкое ощущение, которому вроде бы и взяться неоткуда, а оно взялось.

– По-разному… Шумно. Суетно. И постоянно спешишь. Даже когда спешить некуда, все равно спешишь, скорее по привычке. – Он шел медленно. И я подстроилась под этот шаг.

Гуляем. Я тысячу лет не гуляла, чтобы просто так.

– И драконов там нет.

– Только в музее, – согласился Томас. – Скелеты. Но это не то… я бы хотел пригласить тебя в кино.

– Так пригласи.

– А здесь оно есть?

– До Тампески, если по старому шоссе, пару часов всего. Правда, там ямы, а если бурей накроет, то будет невесело. Но бури пока отыграли. Драконы летают.

Томас кивнул.

Главная улица осталась позади. Видели ли нас? Наверняка. В этом городе всегда кто-то кого-то да видел. И завтра сплетни пойдут. Наведаться, что ли, к матушке? Поинтересоваться, что обо мне говорят? С другой стороны, с чего вдруг меня стало интересовать, что обо мне говорят? И почему вдруг мы с Томасом оказались настолько близко друг к другу, что касаемся уже не ладонями, но плечами?

– Тогда поехали?

– Поехали. – Я испытала острое желание отступить. Найти уважительную причину, чтобы не ехать, но в голову ничего не приходило. Да и в кино я не была… никогда, почитай, и не была.

– Завтра вечером?

– Завтра, – соглашаюсь, – вечером. Только платьев у меня нет.

– Ничего. – Томас улыбается. – Ты и в штанах отлично смотришься.

Врет.

Хотелось бы думать, что врет, но сердце предательски ёкнуло. Вот ведь… только очередной любовной истории мне не хватало. От прошлой еще ребра не отошли, а я снова.

– Что-то не так? – Томас сразу уловил перемену в моем настроении. И остановился. – Я тебя обидел?

– Не ты.

Врать смысла не вижу. Ложь никогда не бывает спасением. А ребра заныли, напоминая, что мужчинам верить не стоит, что они горазды говорить, но потом, когда устают от разговоров, начинается другая игра.

Угадай, в чем ты сегодня провинилась.

– Уна. – Томас коснулся моего лица, и я отпрянула. – Это я. Помнишь?

– Да.

– А он уже умер. Совсем.

– Да.

Я это понимаю, только… я наивно полагала, что избавилась от страха. А он вот здесь, никуда не делся. Сидит, нашептывает, что надо быть осторожней.

Надо любить себя. Беречь. И сторониться мужчин.

– Ему отрезали голову. – Томас просто сгреб меня в охапку и прижал к себе.

Я слышала, как бухает его сердце, и хотела вырваться. Честно, хотела.

А вместо этого уткнулась носом в черную кожу, от которой пахло сигаретным дымом, и еще туалетной водой, и песком тоже, и средством для чистки кожи. Уткнулась и всхлипнула.

– Он больше не вернется, никогда.

Это я понимала, но легче не становилось. Глаза щипало. И кажется, я вот-вот разревусь, точно разревусь. И потом будет стыдно.

Сейчас уже стыдно.

– В Тампеске есть еще театр, но, честно говоря, я смысла так и не понял. Дважды ходил на оперу. – Томас говорит тихо и гладит по волосам. Рука у него большая.

Теплая.

– Мне сказали, что культурный человек должен оперу любить. Я честно пытался. Но кажется, я недостаточно культурный. Там пели… только и делали, что пели, а я пытался слова разобрать.

– Не вышло?

Боль отступает. И страх с ней. Только теперь я точно знаю, что никуда-то он не денется, что будет со мной до конца жизни. А стало быть, нужно научиться справляться с ним.

И я научусь.

– Не-а. На балет так и не рискнул. Там вообще слов нет, одни образы. Помнишь, как мисс Уильямс все время требовала от нас отыскать образы… Я не находил. В кино все иначе. Понятней. И попкорн взять можно. В театре же только буфет, а к нему еще попробуй пробейся. – Он замолчал.

И я отступила:

– Спасибо.

– Не за что. – Томас смотрел очень внимательно, и я поспешно отвернулась. Мне бы сейчас отправить его куда-нибудь, но вместо этого стоим, пялимся в темноту. Он не выдерживает первым.

– И все-таки… я не люблю Эшби, но готов признать, что у него тебе будет спокойней. Безопасней.

– То есть вы не думаете, что это он?

– Даже если это он, тебя он не тронет.

Чудесный ответ. И стоит ли расценивать его как признание, что именно Ника и подозревают? Впрочем, какое признание еще нужно? В городе и так уверены, что дело лишь в уликах. И, черт побери, они правы. Будь кто другой на месте Ника, его бы уже задержали.

Но Ник – Эшби.

А у Эшби много денег. И адвокатов, которые не позволят задерживать клиента без веских на то оснований.

– Нет. – Я покачала головой. – Хватит. Я там не могу… ваших много. И Зои… а… тот маг… вы его…

– Пока ничего. Наши пытались искать по крови, но сказали, что здесь фон нестабильный. Драконы. Айоха… ты когда-нибудь ездила к ним?

– Нет.

– Совсем?

– Частично, – огрызнулась я и руки спрятала в карманы. Во-первых, подмораживало, а во-вторых, эти коварные руки так и норовили дотянуться до Томаса. Осталось только под руку его взять – и пойдем сладкой парочкой.

Тили-тили-тесто…

Когда-то нам с Ником кричали вслед. Он игнорировал. Я оттаскала Зои за волосы. Кажется, именно с того дня и началась наша с ней вражда. Почему? Не потому ли, что она сама хотела стать его другом?

С ней ведь все дружить хотели. А Ник выбрал меня.

– Извини.

– Это ты извини. – Я сжала кулаки. – Я… иногда злая. Точнее, почти всегда злая. Мама говорит, что мне нужно больше работать над своим характером. Женщина должна быть мягкой и милой. Но нет, я никогда туда не ездила. Дерри вот наведывался порой. Наши вообще частенько там бывают. Про всех не скажу, Оллгрим точно. И еще Гевин. Он приторговывает всякой мелочовкой. Возит в сувенирную лавку браслетики там, обереги и прочую ерунду. Обычное дело. Деккер. Он снимки делает для журналов. Хронику и еще что-то, точно не знаю. А я… чего мне там искать?

Ловцов, которые я научилась плести у Дерри? Он сказал, что плохие сны попадают в эти сети, а со снами у меня всегда были сложные отношения.

Травяные сборы? Или драконью чешую? Этого добра у меня и без айоха хватало.

Вдали показалась моя хижина. То ли дело в долгом моем отсутствии, то ли в неровном свете луны, но казалась она скособоченной, уродливой, как может быть уродливо только творение рук человеческих.

И Томас заметил. Поморщился:

– Может, лучше к матери?

– Мы друг друга через час удавим. В ее доме слишком много порядка. И слишком мало свободы.

– И все-таки…

– Если бы меня хотели убить, убили бы. Я не настолько наивна, чтобы полагать, что сумею защитить себя.

Пожалуй, до Билли я в это верила. Но он быстро показал, кто я на самом деле.

– А здесь… здесь мой дом. Каким бы он ни был.

– Пригласишь?

– А ты хочешь?

– Да. – Томас склонил голову. – Я могу помочь…

И помощь пригодилась. Не знаю, что они здесь искали, но могли бы поаккуратней. Песок и следы чужих ног. Чужих рук. Черная пыль на стенах, которая не стирается, а только размазывается. Пустой стол. Восковые отметки на полу. И мелом выведенные символы. И вновь же следы, на сей раз меловые.

Открытые шкафы. Груды вещей.

– Если хочешь, помогу составить жалобу. – Томас выглядел растерянным и, кажется, немного виноватым.

– А смысл? – Я не настолько наивна, чтобы верить, будто жалоба на что-то повлияет.

– Никакого, – вынужден был признать Томас.

– Тогда лучше тряпку возьми. Я пока…

Я подхватила груду рубашек и затолкала их в шкаф. Туда же отправились свитера. Вот и прошлогодний, с листочками, подаренный Ником на Рождество. А я его искала… этот, розовый, купленный матушкой в очередной попытке разбудить мое чувство прекрасного, я совсем не искала, но вытащила из груды.

Приложила к себе.

Свитер был неплохим, толстым и мягким. Длинным. Свободным. Как я люблю. Если бы не этот цвет…

– Тебе идет.

– Что? А… нет, я такое не ношу. – Я поспешно затолкала его на полку. – Это мама…

– Зря. Тебе действительно идет.

Как дракону седло.

Но щеки вспыхивают. И… Дерри как-то было плевать, что на мне, главное, чтобы сверху куртку накинула со спецпропиткой. Ник… тот был слишком вежлив, чтобы комментировать мои манеры, в том числе манеру одеваться. Билли же раздражало все.

Брюки – слишком вызывающе.

Платья – не для меня, они для приличных женщин. И розовые свитера туда же.

– Опять? – тихо спросил Томас.

Я кивнула.

Опять. И снова. И… и в шкафу на полках та же черная дрянь, которая немедленно цепляется за одежду.

– Что это вообще такое? – Я провожу по грязи пальцем, а палец подношу к носу.

– Ньелльский порошок. – Томас свитер поднял и, сложив, пристроил на кресле. – У него высокая степень сродства к магической энергии, а еще память и способность к накоплению. С ним хорошо делать слепки сил. Правда, здесь не получились. Тряпки где? Лучше вытереть, потому что отстирать его сложно.

– Там…

Томас подтолкнул меня к дивану:

– Садись. И рассказывай.

А сам куртку снял и бросил на спинку кресла. Закатал рукава рубашки. Он что, серьезно? Из вороха тряпок Томас выбрал одну, побольше.

– О чем?

– Обо всем, что в голову идет… смотри, смахнуть его лучше всего сухой тряпкой, мокрой он лишь размазывается. А ты рассказывай.

Я подтянула ноги к груди. Дерри дал бы оплеуху за то, что не разулась. Или понял бы? Мама… странно, как это она не добралась сюда раньше. И надо бы в подвал заглянуть, не сомневаюсь, что там тоже полный хаос и россыпи треклятого порошка.

И другого. Который не нашли. Или нашли? Нашли и не спросили? Сомнительно.

– Да я как-то и не знаю… здесь и вправду все… как Дерри оставил. Иногда мне хочется уехать. Просто бросить все, купить билет и свалить неважно куда.

Томас с тряпкой смотрелся вполне себе гармонично.

– Но потом понимаю, что нигде-то я особо не нужна.

– Почему?

– Потому. Вот на что я жить буду? Где-то там, на краю мира? – Я все же ноги спустила и, наклонившись, потерла белый след. Понюхала пальцы. Так и есть, мел, и не обычный, который все же отмоется, пусть и не сразу, а смешанный с воском.

Полы придется скоблить. С детства ненавижу скоблить полы.

– Официанткой устроиться? Кто меня возьмет? Официантки должны быть симпатичными. И улыбаться. Даже когда хочется поднос на голову уроду опрокинуть, все равно улыбаться. Я так не смогу. А если кто-то по заднице шлепнет, руку ему сломаю. Или хотя бы попытаюсь. В уборщицы? Ненавижу уборку.