Текст книги "Чёрный Янгар"

Глава 17
Поединок

Семь дней дал Янгхаар Каапо своему врагу и велел поставить шатер, достойный Олли Ину.

Раны его омыли, перевязали. И чтобы не было ни в чем укора, отдал Янгар дорогую одежду, сапоги из белого сафьяна, в которых только по коврам ходить, а к ним – шпоры посеребренные да коня из собственного табуна. И слуг приставил, как к гостю дорогому.

Шептались, что желает Черный Янгар замириться, что дня не пройдет, и покинет Олли Ину шатер, но время шло, и не пытался сын Ерхо сбежать, держал данное слово.

Когда же вышло время, обратился Янгхаар к своим людям так:

– Завтра на рассвете я буду биться с Олли Ину. И тот из нас, кто победит, будет вам господином. Служите ему верно.

Промолчали аккаи.

Алым полыхнул рассвет.

И дождь, что шел всю ночь, унялся. Сизая трава была мокра, а налитое краснотой солнце отражалось в лужах. Сапоги топтали его, и капли грязи оседали на белом сафьяне.

Олли Ину снял дорогой халат и с поклоном протянул его Янгару.

– Благодарю за гостеприимство, – так он сказал.

– Я и вправду был бы рад видеть тебя гостем, – отвечал Янгар и, передав халат слуге, протянул клинок. Палаш, принадлежавший Олли, был вычищен и наточен так, что волос на лету перерубал.

Что бы ни говорили о Черном Янгаре, но никогда не скажут, будто бы обманом он победу одержал.

Олли скинул рубашку и сапоги. Он был высок, на голову выше Янгара. Вдвое шире в плечах. Бугрились мышцы, кожа, морскими ветрами выдубленная, была черна и прочна, как панцирь. Редкие шрамы украшали ее. Темные волосы Олли заплел в косу. И бородку свою куцую расчесал.

Янгар же вдруг вновь ощутил неловкость. Собственное тело было чересчур худым. И свежие рубцы, следы медвежьих когтей, отнюдь не красили его. Но, следуя примеру врага, Янгхаар разделся.

И кожу обожгло холодом.

Осень.

И скоро зима.

А к весне уже не останется никого из рода Ину, кроме Пиркко-птички.

И быть может, в ее руках – ведь сестра же – обретет Янгар долгожданный покой.

Слуга поднес резную чашу, наполненную родниковой водой, и оба поединщика пригубили, показывая, что нет у них друг к другу ненависти, но лишь долг, который священен.

Остатки воды плеснули под ноги.

– Мне жаль. – Олли описал палашом полукруг.

Он двигался неторопливо, и было в облике нечто звериное, медвежье. Скользили босые ступни по грязи, и Янгхаар вдруг ощутил небывалую усталость.

Сколько было поединков?

Десятки.

Сотни.

И что за беда, если здесь под ногами не желтый речной песок, которым присыпают кровавые пятна, но осенняя грязь да гнилая трава?

Зрителей нет?

Есть. Воины Янгара вытянулись цепью. Смотрят. Жадно. Гадая, кто же из двоих останется на ногах. На Янгара ставят, зная его силу. Но и про Олли слышали, что славный он воин.

Поддаться?

Один точный удар – и исчезнет клятва, месть и сам Янгхаар. И, словно отзываясь на трусливую эту мысль, свистнул клинок, коснулся груди Янгара, отворяя кровь. Боль обожгла и подстегнула. Сдаются слабые, Янгар силен.

И новый удар он отразил.

Сталь скрестилась со сталью. Запела то грозно, то жалобно. Клинки сплетались в танце, касаясь друг друга, пробуя на прочность.

Олли наступал, сильный и ловкий, заставляя ускользать из-под ударов. Он был яростен, сын Ину, но тяжел, непривычен к тому, чтобы бой длился долго.

Янгхаар видел, как вздуваются мышцы под загорелою кожей, как перекатываются они, неторопливо, будто волны. Как покрывается кожа мелкой испариной. Как мучительная гримаса искажает лицо Олли. Он дышит сквозь стиснутые зубы и терпит боль от многих ран.

Сочится кровь, мешается с осенней грязью.

И надо бы закончить бой, но…

Два палаша схлестнулись.

Звон оглушил, и рука Янгара онемела от боли.

– Не тяни. – Олли разжал губы. – Добивай уже.

Кого?

– Хватит играть.

Янгар не играет, но его враг обессилен. И стоит на ногах лишь потому, что гордость не позволяет упасть на колени. Не будет молить о пощаде Олли Ину и не потянется к палашу, который выпал из руки.

Обидно, когда оружие предает.

– Ну! – Олли раскинул руки в стороны. – Давай! Бей!

Молчали воины.

И Янгар, перехватив косу Олли, дернул.

– Нет.

На колени Олли не встанет. И голову он запрокинет сам, обнажая светлое горло. В бледных глазах его нет страха, но лишь ожидание. Верно, уже слышит Олли Ину, как открываются ворота в иной мир. И дорогу видит перед собой, туманную тропу, что выводит души к берегам Черноречки.

Воды ее даруют забвение.

А хозяин подземного мира готов уже отпустить душу в новое тело.

И Янгхаар Каапо, занеся руку для удара, опустил ее.

Несправедливо!

Почему он сам не способен обрести покой, но в то же время готов подарить его Олли?

– Ты не умрешь сегодня.

Волосы Олли были жесткими.

Но и отпустить врага невозможно. Как нарушить клятву, данную богам и людям?

И свистнул клинок, перерубая жилу волос. Жесткая коса осталась в руках Янгхаара, и, взвыв раненым зверем, бросился Олли уже не на врага – на хозяина. Он ударил кулаками в грудь, сбивая Янгхаара наземь. И сам рухнул сверху, вцепился в горло, сдавил. Вот только удержать не сумел.

– Я не… – Олли сам не понял, как он очутился в грязи. И жесткая ладонь уперлась в щеку, вдавливая и рот, и нос в холодную лужу.

Рука почти позволила захлебнуться.

И отпустила, разрешая сделать вдох. И вновь вдавила.

– Нет… я не буду… твоим… рабом…

Он глотал горькую грязь и пил воняющую плесенью воду. Давился. Кашлял. Пытался вырваться из рук человека, который вовсе не выглядел сильным.

– Не буду… рабом… твоим. Слово… дал… я умру…

– Ты, Олли Ину, сын Ерхо, умер для свободных людей. – Янгар говорил спокойно. – Но ты остался жив.

– Нет!

Он все-таки почти утонул. И в полузабытьи, холодном, сковывающем, слышал, как поднимается его враг. И сам Олли попытался встать на ноги, чтобы ударить еще раз, но не сумел пошевелиться.

Его подхватили, потащили куда-то, стянув остатки одежды, облили ледяной водой. Он слышал, как щелкают ножницы, срезая длинные пряди. И готов был выть от тоски.

Следовало убить себя раньше.

Умерший свободным, свободным и родится. А раб…

Нет существа более низкого, ничтожного, чем тот, кто не сумел удержать в руках свободу. Боги глухи к его просьбам, а люди… Люди свободны делать все, что пожелают.

И когда серебряная бляха скрепила концы ошейника, Олли заплакал.

– Дурак, – сказал Янгхаар Каапо, присев рядом с врагом. – Ты жив, понимаешь? А остальное – это мелочи.

Вот только разве могли эти слова утешить того, кто перестал быть собой?

Начало поединка я пропустила.

Лагерь раскинулся вдоль опушки, и люди с топорами проредили молодую зыбкую поросль. Но эти раны лес затянет по весне, разбудит лозы побегов да зарастит ожоги кострищ травами.

За каймой дороги начиналось поле.

Серая рожь клонилась к земле, роняя сгнившее зерно. И яркие пятна шатров выделялись в этой серости. Я смотрела на расписанные серебром и золотом полотнища, на высокие копья, на влажные стяги, прочесть которые было невозможно. На костры, коновязи и лошадей, что, почуяв мое приближение, беспокоились. На повозки обоза, слуг, занятых работой, и воинов, оцепивших участок поля…

Его расчистили для поединка. И земля, лишенная и травяного ковра, и ржаного убранства, смешалась с водой, превратившись в черную липкую жижу. В ней плавали редкие колосья, и босые ноги поединщиков втаптывали их в грязь.

Двое кружили, связанные нитью взгляда. И сталью, что отпускала сталь лишь на мгновение.

Я слышала звуки – резкие, нервные. И в то же время жалобные, словно оружие устало воевать.

И люди тоже.

Узнала ли я их?

Конечно.

Вот Олли Ину, мой брат. Он высок и силен, почти как отец, и некогда казался мне несокрушимым. Клинок в его руке скользит, рассекая покрывала ветра, стремясь уязвить, но всякий раз сталкивается с иным клинком, тем, который держит в руке Черный Янгар.

Он жив.

И яростен.

Янгхаар Каапо много ниже моего брата. И тоньше. Быстрей. Яростнее. Он кружит и кружит, раз за разом пробиваясь сквозь защиту Олли, чтобы оставить на его теле очередную рану. Не убивает, но лишь дразнит. И мой брат стискивает зубы, пытаясь сдержать стон.

Он силен, Олли, и достоин наследовать имя и земли рода Ину, но сейчас я видела, как эта сила уходила в землю с кровью. И знала, что та, напоенная досыта, ответит весной небывалым урожаем.

Земля умеет быть благодарной.

А люди… Мой брат вот-вот погибнет от руки моего мужа. Я же, скрытая тенью леса, стану свидетелем этой смерти.

– Бей!

Я не заметила, как Олли выронил палаш, и только чувствовала, что сталь, в отличие от крови, земле не по вкусу.

Мой брат стоял, раскинув руки, будто желая обнять смертельного врага, а Янгхаар Каапо, вдруг сгорбившись, словно постарев за секунду, медлил с ударом.

Но вот он протянул руку, медленно, точно во сне, схватил Олли за косу.

Пиркко-сестрица сама вышила ленту для нее, алую, с белым узором. На удачу.

А я подарила синюю, я еще надеялась, что мои дары могут что-то изменить.

Лента выскользнула из волос. А я, вместо того чтобы остановить удар, смотрела, как падает она, алая с белым, в грязь, под ноги Янгару.

В следующий миг вслед за лентой полетела коса. И Олли Ину, осознав, что случилось, с ревом бросился на Янгара. Вот только сам рухнул в грязь. Подняться ему не позволили.

Что было дальше?

Я смотрела, как моего брата топят в грязи. И знала, что он останется жив и что отныне жизнь эта не будет иметь для него никакой цены.

Олли, гордый Олли, сильный Олли, способный поднять на плечи племенного быка, предпочел бы смерть такому позору. А отец мой согласился бы: смерть честнее, чем жизнь раба.

Янгхаар Каапо поступил бесчестно, и это была хорошая месть.

Что же касается меня… аромат свежей крови дурманил.

Сладкая, должно быть.

И как стучат человеческие сердца! Оглушают просто, манят. Всего-то шаг сделать, пока все увлечены и…

Нет.

Я очнулась.

Звал лес. И влажно шелестела рожь. Янгхаар Каапо вытирал лицо грязной ладонью. Мальчишка-слуга переминался с ноги на ногу, не зная, как предложить воду и полотенца.

Молчали воины.

Только припозднившийся журавлиный клин оплакивал судьбу Олли Ину.

Уходя, я обернулась. Янгар стоял, повернувшись к лесу, запрокинув голову, и холодный дождь смывал грязь. Капли рисовали узор на черной жиже, что покрывала шею и грудь, целовали шрамы, к которым и меня тянуло прикоснуться. В какой-то миг Янгар вдруг дернулся и открыл глаза. Смотрел он прямо на меня, и губы его дрогнули:

– Вернись…

Нет, наверное, показалось.

Глава 18
Перемены

Кейсо появился в лагере на другой день после поединка. Бросив поводья мальчишке, он подождал, пока подадут лесенку, и лишь затем спешился. Кейсо вновь притворялся толстым и бессильным, неспособным отыскать дорогу к нужному шатру. Он дул на озябшие пальцы и хлопал себя по щекам, чтобы к ним кровь приливала, вздыхал и брюзжал, жалуясь на осень, погоду, дожди и дороги, которые развезло. А Янгхаар привычно кивал, думая о своем.

Он не убил Олли Ину, но теперь не знал, что с ним дальше делать. И от совета – а советовал Кейсо нечасто, но по делу – не отказался бы. Вот только рассказать о поединке не получалось. Янгар начинал, но останавливался, понимая, что не в силах объяснить, почему поступил именно так.

– Взрослеешь. – Кейсо, избавившись от необъятной кожаной куртки, на которую, по его уверениям, ушла кожа трех матерых кабанов, позволил мальчишке стянуть сапоги.

Подали войлочные тапочки, нагретые изнутри камнями, и теплый байковый халат.

– Что ж… – С кряхтением и стонами Кейсо прилег на шкуры и погладил живот, который, как показалось Янгару, с прошлого раза стал еще больше. – Не убил – это хорошо. В смерти нет смысла.

Он принял чашу с горячим молоком, в которое сам добавил меду, едва ли не больше, чем молока. И, поставив на живот, обнял ее ладонями. Грелся.

Кейсо и вправду не любил холода, хотя приходилось ему и босиком по снегу ходить, и спать в этом самом снегу, зарывшись в сугроб с головой. Он повел ладонью над чашей, собирая крохи тепла, и сказал:

– Будь готов, что тебя не поймут. Для некоторых бесчестье – страшнее смерти.

Ничего не может быть страшнее смерти. Но чтобы понять это, нужно умереть или даже умирать, раз за разом, доходить до края и возвращаться.

– Присядь.

Янгар сел, скрестив ноги.

Есть не хотелось.

Пить тоже.

– Ты похудел, мальчик мой, – заметил Кейсо, и все подбородки его поджались, выражая негодование. – Хватит уже. Забудь.

– Не могу.

– Нельзя изменить прошлое.

– Я знаю.

– И нельзя вечно горевать о том, что было утрачено.

– Я не горюю. – Янгхаар нахмурился: разговор был неприятен. Но Кейсо лишь головой покачал. Пальцы его пробежались по всем подбородкам и коснулись мышиного хвостика бороды.

– Что ж, ты не горюешь, – сомкнулись щелочки-глаза. – Ты лишь перебираешь всех рыжеволосых девушек, пытаясь найти ту, которая заменит твою жену. Не отворачивайся, мальчик. Все говорят об этой твоей… странности.

Что странного в том, что Янгар желает быть счастливым? У других ведь как-то получается.

– Янгу, – голос Кейсо был мягок, как тополиный пух, – оставь ее. И дай себе остыть. Не пытайся оседлать судьбу, не выйдет.

Но ведь выходило.

Там, за краем моря.

За песками Великой пустыни.

На арене, раз за разом. И позже, когда полилась на дорогие подушки алая кровь Хазмата. Он до последнего за плетью тянулся, надеясь, что ручной зверь отступит.

И потом тоже, когда гуляла разбойничья вольница. А нагулявшись, бежала. По следу же ее шли шакальи сотни Айро-паши. Небывалое дело: раб поднял руку на господина. И разве тогда не была судьба Янгара в том, чтобы повиснуть на кресте? На той же арене распяли бы. Подняли бы высоко – так, чтобы звери, которых выпустят, могли добраться лишь до ног. И зрители – а собралось бы много – орали бы от восторга, подбадривая львов.

Или пантер.

Или гиен с мощными их челюстями.

У Айро-паши знатный зверинец.

Но и тогда Янгар оседлал судьбу и заставил ее измениться. Так почему сейчас не выйдет?

Кейсо, прочитав ответ в глазах, лишь головой покачал: мол, снова не сумел объяснить. Порой Янгар и вправду не понимал друга.

– Кёниг недоволен. – Кейсо, решив оставить болезненную тему, вернулся к новостям и остывшему молоку, которое он пил неторопливо, каждый глоток раскатывая на языке, словно не молоко смаковал, но дорогое редкое вино.

В Оленьем городе Кейсо пробыл три недели.

– Чем?

Кёниг… Вилхо трижды отправлял послания, которые были пространны и смутны.

Он называл Янгара дорогим другом и просил проявить благоразумие. Правда, не говорил, в чем же оно должно заключаться. Он сочувствовал потерям и удивлялся коварству старых родов, уверяя, что не станет чинить препятствий законной мести, и вновь о благоразумии писал.

– Тем, что ваша война затянулась. – Опустевшая чаша нашла прибежище на столике, а из рукава Кейсо появилась золотая цепь, звенья которой перемежались крупными бусинами солнечного камня. Цепь была длинна, ее хватило, чтобы дважды обернуться вокруг запястья Кейсо и почти исчезнуть в складках плоти. – И тем, что, пока она идет, казна Вилхо пустеет. Забыли о море корабли Ину и не отдают положенной доли кёнигу. Твои аккаи не ходят в набеги, не идет торговля, не снят урожай…

Кейсо трогал бусины, перечисляя убытки, которые терпит корона.

– Кёниг желает, чтобы ты остановился.

– А Ерхо?

– И он тоже. Вы вдоволь померились силой, так он мне сказал.

Трусливый жадный человек, по недомыслию поставленный богами над другими людьми. И золото ему важнее чести. Сумей Янгар десять лет тому правду разглядеть, разве принес бы клятву?

В ту первую встречу Вилхо Кольцедаритель восседал на троне. Он показался огромным, каким не может быть человек обычный. Одежды его ослепляли сиянием драгоценных камней, а лицо и руки Вилхо покрывала золотая краска.

В ту первую встречу Янгар едва не отступил.

Сердце вдруг остановилось. Холодный пот потек по плечам. Руки и те задрожали, чего с Янгаром никогда прежде не случалось. Тогда он вытер мокрые ладони о штаны и, задавив саму тень страха, совершенно беспричинного, заставил себя ступить на алую дорожку.

– Кто ты? – спросил Вилхо, и голос его, отраженный стенами зала, оглушил Янгара.

Огромным и оглушающе великолепным гляделся кёниг.

Перед этим человеком – да и человеком ли? – хотелось упасть на колени, иначе золотой великан уничтожит Янгара.

Но Янгар устоял и сквозь стиснутые зубы ответил:

– Я тот, кто желает служить тебе.

Десять лет прошло.

Узнал Янгар, что стоит трон на особом возвышении, а тронные одежды кёнига шьют длинными, чтобы казалось, будто кёниг выше обычного человека. Что специальные зеркала спрятаны в нишах, и направляют они свет на Вилхо. Отсюда и сияние, чудесным образом кёнига окутывающее. Что под золотой краской скрывается лицо самое обыкновенное – чересчур толстого нездорового человека. И голос у него тонкий, почти женский. И что громким его делают латунные трубы, особым образом спрятанные в подлокотниках трона и стенах.

Десять лет…

Ушел непонятный страх, хотя каждый раз на пороге тронного зала сердце неприятно дергалось, а руки сами собой в кулаки сжимались.

Уважение не появилось. Как уважать того, кто слаб и телом и духом? Но клятва все еще держала, хоть и не раз, не два думал Янгар, что трон Оленьего города заслуживает иного кёнига.

– Нет, не смей. – Кейсо умел угадывать мысли друга. – Ты в одной войне увяз. И две точно не потянешь.

Это Янгар и без него понимал. Как понимал и то, что ему, быть может, и позволят сместить кёнига – многим не по нраву Вилхо Кольцедаритель, – вот только трон Янгару не отдадут. Объединятся великие рода, защищая корону от недостойного.

И раздавят Янгара.

Да и не пойдет Янгхаар Каапо против собственного слова.

– Вот и ладно. – Кейсо погладил цепь, впившуюся в кожу. – Но меня волнует иное, малыш. Кёниг трусоват и недоволен. А недовольство его могут обратить против тебя же. Я слышал, что появились в Оленьем городе дети Ину.

– Кто?

– Талли Ину. – Помедлив, Кейсо добавил: – И Пиркко Ину.

– В городе безопасно.

Троих сыновей потерял Ерхо. И правильно, что желает он защитить четвертого.

– Не в безопасности дело, мальчик мой. Они пришли к кёнигу просить за отца. И если просить станет Пиркко, то кёниг, быть может, и послушает.

Кейсо зачерпнул горсть орешков, но есть не стал, высыпал в чашу по одному.

– И что? – Янгар не понимал причины беспокойства. – Ты же сам говорил, что кёниг желает прекратить войну. И какая разница…

– Большая. Порой женщина красотой и словом может добиться большего, чем мужчины силой и сталью. Ину тебя ненавидят. И если Пиркко сумеет добраться до сердца кёнига… Малыш, с этим врагом ты не справишься.

– Почему? – Янгар даже обидеться не сумел.

Враг? Глупо враждовать с женщиной.

– Слишком наивен, – со вздохом сказал Кейсо.

Он замолчал, думая о своем. Молчал и Янгар, пытаясь понять, чем же сумеет повредить ему Пиркко-птичка. Сердце кёнига?

Оно такое же жирное и ленивое, как сам Вилхо. И в этом сердце время от времени рождаются чувства к женщинам, которых при дворе множество. Но чувства эти слабы и длятся недолго.

Вилхо чересчур любит себя, чтобы любить еще кого-то.

Олли лежал на циновке, подтянув колени к груди. Он больше не плакал, лишь дышал судорожно. Вздымались и опадали бока, и нить слюны сползала по щеке. Пальцы вцепились в ременную петлю ошейника. А взгляд и вовсе был безумен.

Присев рядом с врагом, Янгар коснулся коротких волос и сказал:

– Ты зря отказываешься от еды.

Олли словно не услышал. Только дыхание замедлилось.

– Если ты не будешь есть, то умрешь.

– И что? – Голос Олли был слаб.

– Ничего. Но тогда ты не сможешь убить меня.

Янгар сел и вытащил из-за пояса флягу. Прижав ее к губам Олли, он заставил сделать глоток. Крепкая перцовая настойка обожгла рот, и Олли закашлялся.

– Ты думаешь, что лишился всего. – Фляга легла в руку Олли, и пальцы сжались, проминая металл.

– Разве нет?

Он все же повернулся.

Мутный взгляд. Больной.

– Просто у тебя слишком много всего было. – Янгар подпер подбородок кулаком.

– А у тебя?

Олли встал на четвереньки и потряс головой, точно надеясь избавиться от пут сна.

– У меня… У меня когда-то не было ничего, кроме жизни и ошейника. Железного. – Янгар провел рукой по шее. Порой ему казалось, что на ней остался след. Он ведь долго не сходил, несмотря на все ухищрения Кейсо – красная намозоленная полоса, которая людям знающим сама за себя говорила.

– Ты раб, – с непонятным удовлетворением произнес сын Ину.

– Был. Но однажды я перерезал хозяину горло. Не смотри так. Он был сволочью и заслужил это. Жаль, что не умер медленно.

В своих снах, тех, которые появлялись до побега, Янгар убивал хозяина медленно. И тот, захлебываясь кровью, скулил. И вымаливал пощаду.

Хорошие были сны. Яркие. После них и жизнь становилась веселей.

– Ты проклят! – Олли сел. – Раб, убивший хозяина.

– Проклят. Еще до этого. Наверное, с рождения, если такая судьба, только какая разница? Я живу.

Вцепившись руками в короткие волосы, Олли дернул их.

– Что будет со мной? – спросил он.

– Не знаю. Мне ты не нужен.

Олли ждал. И решение было очевидно.

– Отправишься домой. Твой отец…

– Не простит мне того позора, который я навлек на семью! – Олли вскочил, покачнулся и тут же сел.

Он не знал, как вести себя. А Янгар не собирался подсказывать. Да и позора особого не видел.

– Твоя вина только в том, что ты оказался слабее.

– Я позволил взять себя в плен. А затем позволил надеть это. – Сунув палец под ошейник, Олли дернул его. – Отец предпочел бы видеть меня мертвым, чем… таким.

Он опустил голову и добавил:

– Он сделает то, что должен был сделать ты.

– Убьет сына? – В это Янгар не готов был поверить.

– Не сына, но раба, которого не должно было быть. И если ты хочешь спросить – да, я боюсь его гнева.

Видя, что Янгар молчит, Олли продолжал:

– Для моего отца честь рода – не пустой звук. Он скорее позволит умереть всем нам, чем…

– Породниться с таким, как я.

– И это тоже.

– По-моему, – Янгар поднялся, – нет никакой чести в том, чтобы убивать своих детей.

– Ты не понимаешь.

– Конечно, не понимаю. Куда мне.

За пологом шатра шел дождь, один из тех осенних, долгих, которые наводили тоску, выматывали душу и порождали странные мысли. В них не оставалось места для войны, зато был овраг, полный осклизлых отяжелевших листьев, и скрытая под ними могила.

Найти бы.

Овраг недалеко, а в сундуке Янгара лежат сапожки из красной мягкой кожи и каблуками посеребренными, со звонкими подковками.

Спросить про могилу? Кейсо вновь глянет с жалостью и отговаривать будет.

Но ведь овраг недалеко.

А Олли Ину остался.

Он был рабом, но относились к нему как к гостю. И Кейсо взял за обыкновение пропадать в синем шатре, проводя с Олли многие часы. Это было похоже на предательство и несказанно злило Янгара, до огненных мошек перед глазами, до бешенства, подступающего к горлу, и желания убить. Пожалуй, хорошая битва помогла бы избавиться от ярости, но осенние ливни приглушили пламя вражды. Отступил Тридуба к Лисьему логу, уводя остатки своих людей. Янгар же, вместо того чтобы двинуться по следу, ждал.

Чего?

Он сам не знал.

Война эта вдруг показалась ненужной, лишенной всякого смысла. И медлил Янгар. И все чаще, пытаясь сбежать от самого себя, уходил в лес.

К оврагу, ныне заполненному гнилыми листьями.

Водой.

И памятью.

Он пытался найти могилу, однако не преуспел. Переломив себя, Янгар готов был задать вопрос Кейсо, но заглянул в глаза и промолчал. Так ли важно, где лежит тело, если душа уже давным-давно пересекла порог? Надо было отпустить ее, но…

В овраге Янгару становилось легче.