Текст книги "Механическое сердце. Черный принц"

Глава 5

«Янтарная леди» пробиралась сквозь снегопад. Мерно гудел мотор, и винты разрубали разреженный горный воздух. Внизу проплывала черно-белая, углем по полотну рисованная земля.

Покачивалась палуба и клетка с канарейками, которые, нахохлившись, дремали. И немногочисленные пассажиры, которым хватило смелости совершить полет, уже названный историческим, с немалой завистью поглядывали на канареек.

Людям спать мешал страх.

И давешний репортер, прижимая к носу надушенный платок, то и дело всхлипывал. Но его хотя бы перестало мутить. Его коллега, пристроившийся у медных патрубков паровой печи, обмахивался газетой, грузная его фигура, упакованная в плотный твид, гляделась нелепо, неестественно, но человек не желал расставаться ни с пальто, ни с двубортным полосатым пиджаком. Он прел, потел, лицо его налилось нездоровой краснотой, что вызывало крайнее неудовольствие корабельного доктора. И тот время от времени приближался, что-то говорил шепотом, качал головой и отступал, оставляя человека наедине с его страхом. На втором часу полета репортер все-таки сдался и снял фетровый котелок. Короткие влажные волосы на макушке тотчас встали дыбом…

– Забавные они, – шепотом произнесла Лэрдис, прикрывая рот ладошкой.

И Брокк подавил раздражение.

Как она сюда попала?

Билеты на «Янтарную леди» в продажу не поступали. Список пассажиров был согласован еще месяц тому, и Лэрдис в их число не входила. Но первой, кого Брокк увидел, выбравшись из машинного отделения, была она.

– Как я могла пропустить подобное? – Лэрдис лукаво улыбнулась. – Ты же знаешь, как меня влечет все новое… интересное.

Палевое, узкого кроя платье, двубортный редингот из лакированной кожи и крохотная, кожаная же шляпка с высокой тульей.

Просто.

Изящно.

И алмазный аграф на шляпке лишь подчеркивает эту простоту.

Брокк сделал глубокий вдох, с трудом подавив вспышку ярости.

До чего некстати.

…вылет на рассвете и ночная проверка. Девятая кряду… или десятая уже? Которая ночь без сна, но полет должен пройти идеально, вот только в пятом отсеке давление упало.

…поиск утечки.

…экстренная перекалибровка грузов, размещенных отчего-то не по исходному плану.

…подъем и вновь давление. Встречный ветер. И неблагоприятные погодные сводки, из-за которых он едва не отменил полет. Лучше бы отменил…

От Лэрдис пахло лавандой и еще воском. Им натирали редингот, придавая ему подобающий случаю блеск. И эти запахи к концу перегона наверняка пропитают его одежду.

Проклятье.

– Дорогой, – Лэрдис сняла шляпку, и локоны рассыпались по плечам, – ты же знаешь, до чего я не люблю отступать…

– Это может быть небезопасно.

– Неужели? Ты поэтому оставил свою маленькую жену дома? – Лэрдис коснулась его губ мизинцем, и Брокк попятился. – Но что ни делается, все к лучшему, правда? Иначе получилось бы крайне неловко… ты не находишь?

А ведь Кэри хотела полететь.

Спрашивала.

И по-детски обиделась, когда Брокк запретил. Если безопасно для него, то и для Кэри тоже. Нет, она останется в Долине, если ему так хочется, но… это глупо. Разве он сам не понимает?

Понимает.

И теперь куда лучше, чем прежде.

Полдюжины репортеров, пара великосветских сплетников, с явным интересом разглядывавших Лэрдис, мрачный финансист, вложивший в проект несколько сотен тысяч фунтов и ныне желавший воочию увидеть, что вложение имеет все перспективы окупиться, дагеротиписты, оптографисты, кранц-шифровальщик, инженеры и Инголф в темной альмавиве[1]1
  Альмавива – широкий мужской плащ без рукавов.


[Закрыть]. Занял самое дальнее кресло, ногу на ногу забросил и с видом отрешенным, мечтательным разглядывает собственные ногти.

Команда.

Троица стюардов в кипенно-белых сюртуках.

Капитан, который вышел лично поприветствовать первых пассажиров «Янтарной леди»…

…Лэрдис, положившая руку на локоть Брокка. О да, об этом полете напишут. И лучше не думать о том, что именно.

– Добрый день, господа, – капитан снял фуражку и пригладил короткие рыжеватые волосы, – премного рад приветствовать вас…

Отрепетированная речь, нарочито бодрый голос. Притворное внимание, за которым люди прячут беспокойство. Кто-то трогает обивку сидений, кто-то косится на иллюминатор, гадая, и вправду ли так надежна конструкция. Кому-то снова становится дурно.

– Мне кажется или ты не рад меня видеть? – Лэрдис коснулась щеки. – Ты забавный, когда хмуришься.

– Прекрати…

…Кэри огорчится. Узнает. Из газет, желтые страницы – то, что нужно для осенних сплетен. Поверит? Промолчит. Притворится равнодушной.

И отступит.

– Почему?

– Лэрдис, – Брокк стряхнул ее руку и, перехватив запястье, сдавил, – у нас, кажется, однажды состоялся разговор, где ты просила оставить тебя в покое. И я исполнил твою просьбу.

Мягкая улыбка, извиняющая. Наклон головы, и пальцы на щеке, теплые, мягкие.

– Вот ты и сердишься… а говорил, что любишь. Клялся… куда же эта любовь подевалась?

Издохла в муках, в привкусе коньяка, в котором не желала тонуть, в растертых докрасна полуслепых глазах, в меловом крошеве – он пытался выплеснуть гнев на камне, и стены дрожали.

В крови и живом железе, пятна которого оставались на столешнице.

– Вы все клянетесь в вечной любви. – Лэрдис отступила, но руку не убрала, пальцы соскользнули, коснулись губ, словно умоляя молчать.

Красивый жест.

И женщина красива. Вот только ныне эта красота не вызывала у Брокка ничего, кроме раздражения.

– Но проходит месяц… или год… или два, и что? Любовь исчезла.

Она вздохнула.

– Скажи, что бы стало с нами, если бы я тогда согласилась?

– Мы бы жили долго и счастливо. В мире и согласии. – Брокк повернулся к ней спиной. – Возможно, умерли бы в один день.

– Насмехаешься?

Он не стал отвечать, да и «Янтарная леди», точно ощущая настроение создателя, мелко задрожала. Один за другим раскрылись клапаны, выпуская белые клубы пара. Протяжный гудок заставил людей замолчать. А в работу включились двигатели. Глухо заворчал первый, и спустя мгновение, заставив корпус гондолы содрогнуться, заработал спаренный основной.

– Боже, спаси и помилуй, – тихо произнес кто-то.

Винты медленно проворачивались, с каждым оборотом ускоряясь. И едва ощутимый запах керосина проник в кают-компанию. Черные же полотна иллюминаторов заволокло паром. Капли воды, остывая, превращались в наледь, и Брокк с неудовольствием подумал, что подобная наледь, вероятно, затянет и купол корабля.

На капитанском мостике царило умиротворяющее спокойствие. «Янтарная леди» медленно поднималась, пробираясь под пушистым покровом облаков. Пара мощных фонарей разрезала предрассветную черноту, и где-то внизу, между землей и небом, плавился желтый шар солнца…

Кэри понравилось бы…

…она за этот год обжилась в мастерской, присвоив себе маленький, обтянутый зеленой гобеленовой тканью диванчик. Сбросив туфли, Кэри забиралась на него с ногами, расправляла юбки домашнего платья и открывала книгу… или тетрадь… или укладывала на колени доску, а на доску – кипу эскизов, которые срочно нужно было привести в порядок.

На столике стояли перья и высокая чернильница-непроливайка, десяток губок и эбонитовая палочка, которой Кэри не столько правила чертежи, сколько чесала шею. А порой, засунув в волосы, забывала и принималась искать.

Она умела молчать.

И слушать.

Говорить, как-то остро ощущая момент, когда Брокка начинала тяготить тишина. Она приносила молоко в высоком кувшине и шоколадные пирожные, которые ела руками, а потом долго собирала крошки с платья.

Ворчала.

И порой, устав, дремала на том же диванчике. Она забиралась по лесенке к узким окнам и, опершись локтями на подоконник, слушала дождь. Дышала на стекло.

Рисовала.

Спускалась и ледяными ладонями накрывала уши Брокка, требуя немедленно согреть их. А он смотрел в ее глаза и… отступал.

Раз за разом.

Янтарная девочка, легкая, медово-дымная и беспокойная слегка. Со вкусом коньяка и снега, безумное сочетание, от которого он мог бы потерять голову.

Мог бы… если бы хватило смелости.

А ведь почти решился… еще бы день… или два… добраться до города, доказав, что «Янтарная леди» безопасна. Вернуться. На цыпочках, крадучись войти в ее комнату и глаза закрыть, наклониться к уху и шепотом спросить:

– Угадай кто?

И не оставив время для раздумий, обнять, коснувшись губами мягких волос, на руки подхватить, закружить, чтобы без хмеля и пьяным, безумным слегка.

Не получится.

Будет обида и отстраненная вежливость, которая почти как лед. Оправдываться? Брокк не умеет. Рассказать как есть? А он не знает, как оно есть, и стоит, глядя на небо, которое вовсю полыхает алым, словно там, внизу, разом раскрылись подземные жилы, плеснув на землю лавы.

Нехорошая мысль. Брокк не верит в предсказания, да и не было их, пророчеств, которые должны непременно исполниться, взяв свою плату жизнями.

Год тишины. И преддверие прилива.

Расчеты, чужие, пересмотренные сотни раз. И собственные. Сухой язык цифр, и поле вероятности, запертое в треугольнике центра. Три вершины.

Три бомбы.

Синхронизированный разнонаправленный взрыв. Резонанс. И зов умирающего пламени, на которое откликнется жила… синхронизированный.

Разнонаправленный.

Идеальный.

– Так и знал, что найду вас здесь. – Инголф вошел на мостик и огляделся. – Впечатляет.

Дерево. Бронза.

Стекло.

Красное небо, в котором догорает солнце.

– Мы могли бы… – Инголф кивком указал на пилотов, на капитана, замершего над приборной панелью.

– Конечно.

В кают-компании Лэрдис развлекала беседой репортера, которому удалось справиться с приступом воздушной болезни. И вряд ли она делилась впечатлениями о полете.

Брокк с трудом сдержал раздражение. Почему она появилась именно сейчас? Еще бы немного… ему казалось, время есть, если не целая жизнь, то еще день… неделя… месяц… год прошел, а он… идиот.

– Любопытно, – заметил Инголф, но уточнять, что именно любопытно, не стал. – А каюты могли бы быть и попросторней. Здесь развернуться негде.

Инголф прикрыл дверь и одобрительно кивнул, когда Брокк запер ее на ключ. Каюта и вправду не отличалась размерами и роскошью. Обтянутые красным сафьяном диванчики, полки для ручной клади и откидной столик, ныне закрепленный на стене.

Запахи мастики и кожи, дерева, лака, машинного масла.

– Впрочем, не так и плохо. – Инголф провел ладонью по спинке диванчика. – Присаживайтесь, мастер… к слову, как мои двигатели?

– Хороши, но… не думаю, что это эргономично. Тот запас керосина, который мы взяли на борт…

– Утяжеляет конструкцию.

– Именно.

– Керосин обходится дешевле кристаллов.

– Кристаллы легче, и освободившийся объем багажа компенсирует разницу.

– Не скажите. – Инголф присел, поерзал и скривился, поняв, что ноги вытянуть не удастся. – Во что обойдется перезарядка? Хотя согласен, с наземными экипажами проблема решается элементарной дозаправкой, но признайте, эксперимент интересен.

– Более чем. – Брокк устроился напротив. – Вы для этого меня позвали?

– Отнюдь… хотел сказать, что получил приглашение от его величества… как и Олаф… и Риг.

– Он оправился от смерти брата?

– А были сомнения? Бросьте, мастер, эти двое на дух друг друга не переносили. Не удивлюсь, узнав, что Риг запил не от горя, а от радости. Впрочем, это ведь детали, верно?

Брокк кивнул.

Детали, которые изрядно поблекли за год. И порой Брокк начинал думать, что те ставшие уже историей события ему примерещились, что на самом деле не было ни взрывов, ни бомб, ни писем, ни тайной лаборатории… ни Ригера с перерезанным горлом.

Бурого пятна на ковре.

Стола. Бумаг. И нервозного Кейрена, который не верил в такое удачное совпадение…

Иногда.

И тогда Брокк позволял себе несколько дней почти нормальной жизни, той, в которой мир не стоит на грани… возвращали кошмары. Огненные цветы в небе и крылья дракона, которые начинали тлеть. А сам механический зверь, замерев в небе, вдруг терял опору. Он падал, изгибаясь, ревя, и в этом реве Брокку слышались проклятия. Он сам, обняв зверя за шею, летел в огонь.

Он просыпался за мгновение до смерти и, сев в постели, долго пытался отдышаться, отрешиться от собственного крика, пусть бы и утверждал камердинер, что Брокк не кричит, но ведь горло драло, и связки голосовые почти срывались. А культю дергало, мелко, мерзко. В какой-то момент, когда сны стали часты, ему показалось, что произойдет отторжение. Шрамы на коже набрякли, и сквозь них сочилась сукровица, марала простыни. А рука сделалась малоподвижной, тяжелой, как в первые дни после присадки. И Брокк пытался размять пальцы, таясь от жены, она же все равно умудрялась услышать его, подходила, садилась рядом, клала ладонь на переплетение нитей и спрашивала.

– Чувствуешь?

Чувствует. Сквозь немоту, раздражение и зуд. Сквозь вынесенную из снов чужую боль… и собственная немощь перестает мешать. Рядом с Кэри Брокк вновь ощущал себя цельным.

– Вы ничего не желаете рассказать, мастер? – Инголф расстегнул пуговицы и, сняв пиджак, клетчатый, на пурпурной подкладке, пристроил его на крючок.

– Боюсь…

– Очередная тайна государственных масштабов?

– Именно.

Инголф кивнул, точно не ожидал ничего иного.

– Что ж… пусть так. – Он отвернулся к иллюминатору и некоторое время разглядывал не то небо за стеклом, не то собственное отражение. – Им удалось раскопать «Странник».

Руки Инголф сцепил на груди.

– Газеты о таком не напишут, но… я сам строил портал.

«Странник». И чума, запертая на борту проклятого корабля, который, оказывается, вовсе не миф.

– Куда?

Это тоже тайна, но Инголф отчего-то готов поделиться ею.

– В город, куда еще. – Он дернул головой. – Мне довелось побывать в Вашшадо… Знаете, мне казалось, я многое повидал за этот год. Война и лагеря альвов, запечатанный храм…

Инголф вскочил, но заставил себя сесть.

– Меня привлекали, чтобы… разобрать… разобраться… после альвов осталось многое. Кое-что требовалось уничтожить, кое-что – приглушить, демонтировать, переправить. Не самая приятная работа, но мне нравилась.

– Почему вы?

– Почему нет? Мне предложили, я согласился. Вами Король рисковать не желал, а мне требовалась идея. Сами знаете, идеи – мое слабое место. Вот и понадеялся, что у альвов найду что-то, что натолкнет на мысль.

– Не нашли?

– Увы… там меньше всего думалось об идеях. – Инголф провел ладонями по лицу, стирая несуществующий пот. – Но даже там… Вашшадо – не такой уж небольшой город. Был. Удалось раскопать площадь. И остатки ратуши… пара храмов… в храмах мертвецы… и в домах мертвецы… всюду мертвецы. Люди… остались только кости и… их выносили на площадь, раскладывали сортируя. Мужчин в один ряд. Женщин – в другой. Дети отдельно.

Замолчав, он приложил ладонь к стеклу и поморщился.

– Ходит. Слышал, вы отказались от идеи сделать корпус цельнолитым?

– Отказался. – Брокк слышал и тяжелое натужное гудение силовых линий. «Янтарная леди» медленно расправляла крылья. Сколько еще потребуется времени, чтобы корпус стал? Месяц? Другой? – Не стоит волноваться. Опорный каркас выдержит.

– А обшивка?

– И обшивка.

Инголф вряд ли испытывал страх, скорее знакомую уже ревность, которая заставляла искать недостатки в чужом творении. И Брокк, пользуясь ею, глядел на «Янтарную леди» свежим взглядом. Каюты и вправду невелики, но «Янтарная леди» не предназначена для многодневных перелетов, нынешний – скорее исключение. Три дня и две ночи в воздухе.

Перевал.

Воздушный мост, над которым придется пройти. Горные пики. Кряж и треклятый снегопад, не собиравшийся прекращаться. Брокк предлагал отложить перелет до весны, а лучше и вовсе до лета…

Пройдут.

Есть запасные баллоны со сжатым газом. И керосин в цистернах. Сдвоенный двигатель работает на четверть мощности, а Инголф утверждает, что есть запас и над верхним порогом… по сводкам передавали грозу, но «Янтарная леди» поднялась над фронтом туч.

И драконы были куда менее устойчивы.

– Хорошо… неуютно, знаете ли, думать о том, что под ногами пустота.

Под ногами Инголфа был паркет, прикрытый толстым шерстяным ковром.

– Я не скрываю, что люди мне… неприятны. Более того, опасны, но… Вашшадо. Площадь костей. Истлевшие, бурые… вы знали, что чуму пытались остановить? Вашшадо изолировали.

Корпус гондолы ощутимо вздрогнул, а рокот мотора усилился. Корабль лег на курс и приступил к разгону.

– Изоляция в то время… – Инголф вытащил из галстука булавку – белое золото и сапфир в навершии, яркий, но не настолько, чтобы цвет и форма выглядели вызывающе. – Запертые ворота. Поднятый мост и кордон из лучников. Расстреливали всех, кого видели, там находили и стрелы, и тела, уже снаружи… запоздалая попытка. А в городе здоровые убивали больных.

Он вертел булавку в руках, и синий глаз сапфира вспыхивал.

– Целые кварталы выгорели, но заразу не остановить. И люди молились, но их Бог не пришел им на помощь. И знаете, мастер, я вдруг вспомнил лагерные рвы… их ведь копали сразу за оградой, и сами заключенные. Тела стаскивали, присыпали землей, а потом новый слой… слой за слоем. Тогда мне казалось, что я стал свидетелем чужого безумия.

Протяжный гудок, нарочито-бодрый, неуместный, и булавка падает, катится под диванчик, к неудовольствию Инголфа. Он скалится, а шея покрывается знакомой рябью.

– И видя лагеря, я понимал, что мы были правы в той войне.

– Неужели?

– А вы сомневаетесь, мастер? – Инголф опустился на колени и сунул руку под диванчик, пытаясь нащупать булавку. – Вас до сих пор совесть мучит? Поверьте, если бы вы видели…

– Видел.

Об этом Брокку вспоминать не хотелось.

…лагерь Айорнэ, «Белый луч». Узкие строения за решеткой. Полоса вскопанной земли. Проржавевшие клубы колючей проволоки, которую никто не удосужился убрать. Ветер гонит шары суховея, словно клочья волос. И волосы же, сложенные в последнем бараке.

Список заключенных.

Личные вещи последней партии. Смотритель упорно говорил «партия» и «особь», пытаясь спрятаться за словами от себя же. У него получалось, и Брокк, глядя на невысокого, но кряжистого человека – чистокровного человека и гордящегося чистотой крови, – завидовал этому его умению.

– Ах да… ваша матушка… прошу прощения, если вызвал неприятные воспоминания.

…мертвые лозы горели ярко, и над костром плясали искры. Время от времени с хлопком взрывались семянки, и в воздухе разливался нежный аромат ванили. От него к горлу подкатывала тошнота. Ванилью же пропахли рвы. Их вскрыли… Брокк не знал зачем.

Перезахоронить?

Завалить землей, предотвращая эпидемию?

Структурировать, как предлагал смотритель, искренне удивлявшийся всеобщему молчанию. Ненависти. За что ненавидеть? Он лишь исполнял приказ…

Длинные канавы с земляными гребнями, влажными, потому как осень и дождь. Запах земли и гнили. Тела… и где-то среди них – мама.

Безумие.

Фляга с коньяком, которую силой вкладывают в руки. Заставляют пить, и Брокк пьет, легко, как воду, и, как от воды, не пьянеет. Кошмары его и вправду отступили…

– Если вы видели, то поймете меня. – Инголф запустил руки в волосы, разрушая идеальную укладку. – Подобное не должно повториться. Не мы. Не от нас…

– Когда «Странник» перебросили?

Наверняка демонтировав. Наверняка порталом. Наверняка в защищенную зону, выйти из которой непросто.

– Два месяца тому. – Он провел сложенными щепотью пальцами по шее, задержавшись на кадыке. – Всего два месяца… или целых два месяца? Как знать… у Короля хорошие алхимики. А лаборатории… вы ведь сами устанавливали защиту?

Но теперь Брокк не был уверен, что ее будет достаточно.

– Король готовится. Он спешит. Я знаю, что этот… несуществующий проект увлек многих. Вы ведь в курсе, как это бывает? Видишь перед собой конкретную задачу и пытаешься решить ее, а последствия… ведь задача решена умозрительно. И вряд ли найдется кто-то, кто посмеет перейти от теории к практике.

– Намекаете на мои эксперименты? – Брокк слушал гул моторов и скрип корпуса, который был почти музыкой.

– Намекаю? По-моему, ясно указываю, – насмешка и прежнее хладнокровие. – Поверьте, мастер, новое оружие будет куда опаснее огня… хотя бы в силу своей избирательности.

– Король…

– Не применит его, пока будет возможность отступить. Вот только…

…взрывы.

Прилив. Подошедшая к поверхности жила, раздувшаяся от пламени, готовая прорваться сама по себе… Город, замерший над огненной чашей. Случись прорыв, успеет ли Стальной Король выпустить чуму?

– Это война, которой нет, – очень тихо добавил Инголф.

Молчание длилось долго, показалось, – вечность. И Брокк нарушил его первым.

– Бомбы не должны взорваться. Не во время прилива.

– Значит, вы тоже не верите, что Ригер был виновен?

– Был, – в этом у Брокка сомнений не оставалось. – Но не только он.

– Остаются двое. Смею полагать, меня вы из числа подозреваемых исключили? Впрочем, не отвечайте, но… сколько?

– Как минимум три. И нет, я вас не исключил.

– Тогда откуда такое доверие?

– Никакого доверия. – Он выдержал прямой взгляд Инголфа. – Вы чересчур много знаете.

– Связи…

Древний род, чьи корни давно переплелись с королевскими.

– Что ж, с моей стороны было бы неосмотрительно не воспользоваться вашим знанием… или вашими связями.

– Помилуйте, мастер, – к Инголфу возвращалась прежняя невозмутимость, – вам и самому грех жаловаться. Король вам доверяет.

– Не настолько, чтобы поделиться своими планами.

– Боюсь, настолько он не доверяет никому. А вы слишком… как бы помягче выразиться, чистоплюй.

– В отличие от вас?

– В какой-то мере упрек заслужен. – Инголф поднялся и надел пиджак. – В какой-то мере. Никто, и прежде всего Король, не хочет войны. Но если она начнется, псы не уйдут вслед за альвами. Этот мир принадлежит нам.

…мир. И небо, которое постепенно наливалось предгрозовой синевой. Раскаты грома доносились издали, заставляя немногочисленных пассажиров ежиться, озираться и отступать от иллюминаторов. Стюарды разносили обед и горячий чай, который многие сдабривали спиртным, впрочем не гнушаясь и бара кают-компании. Вспыхивали разговоры и сами собой гасли.

– Надеюсь, – Лэрдис оказалась рядом, присела и коснулась его ладони, – ты не настолько на меня сердит, чтобы прогнать сейчас.

Она выглядела бледной и растерянной.

И когда гондола в очередной раз вздрогнула под ударом ветра, Лэрдис прикусила губу.

– Я… – голос ее стал тихим, извиняющимся. – Не знала, что здесь будет так… жутко. Она ведь выдержит?

– Выдержит.

Брокка слушала не только она, даже шифровальщик, не отступавший от оптографа последней модели – такому и гроза не станет помехой, – повернулся к Брокку. И он, чуть громче, чтобы слышали все, сказал:

– Мы поднимаемся. И пройдем над грозовым фронтом. Волноваться не о чем.

Ему не поверили. И репортер, взопревший в теплой своей одежде, потянулся за котелком.

– Знаете, господа, – пояснил он, пусть бы никто не спрашивал объяснений, – мне вот подумалось, что если мы разобьемся, то случится спасательная экспедиция…

Он вертел шляпу в руке, мял плотный фетровый борт.

– И вот найдут нас… а я без шляпы. Как-то неуместно, не находите?

Его коллега шумно выдохнул и произнес:

– Мне бы ваши заботы…

А Лэрдис, наклонившись к самому уху, сказала:

– Забавные они…

…они, люди.

Существа, не столь уж отличные от детей Камня и Железа. Многочисленные. Им тесно в городе. В мире. Инголф прав в том, что война идет и они побеждают уже потому, что их больше… остановить? Признать правоту Короля? Кто посмеет обвинить его, спустившего с привязи чуму, принесенную чужим, но явно человеческим кораблем? Никто, если люди нанесут удар первыми.

И Брокк прижал ладони к вискам. Голова раскалывалась от боли, а Кэри, которая с этой болью всегда управлялась играючи, не было. Женщина же, сидевшая рядом, что-то говорившая, прикасавшаяся с притворной нежностью, не вызывала ничего, кроме глухого застарелого раздражения.

Неужели он и вправду любил ее?

От запаха лаванды головная боль лишь усилилась.