Текст книги "Механическое сердце. Черный принц"

Глава 8

– …для начала следует разделить волосы на двенадцать частей. – Миссис Лоуренс поправила круглые очки. – Равных частей.

Таннис смотрела на привязанную к доске косу. Волосы были длинными и пышными, миссис Лоуренс гордилась тем, что для своих курсов приобретает все самое лучшее. Но боже, до чего же противно было прикасаться к этим чужим, протравленным смесью ртути и сурьмы волосам.

– Расплетаем, Таннис. – Указка щелкнула по парте.

Злится. Всегда злится и тщательно скрывает злость, но выдают опущенные уголки губ и серые глаза, которые нет-нет да показываются из-за очков.

Миссис Лоуренс – вдова, и пусть минул период строгого траура, она все равно тяготеет к черному цвету, крепу и украшениям из волос дорогого супруга. И украшения эти миссис Лоуренс охотно демонстрирует, подчеркивая, что каждой леди под силу сделать нечто подобное… правда, при этом взгляд ее останавливается на Таннис, отчего та сразу осознает, что леди не является и об украшениях из волос ей думать не следует.

И к лучшему, вряд ли бы Кейрен с пониманием отнесся, остриги она его ради перстенечка, а на ожерелье и того больше ушло бы… тут Таннис задумалась, сколь же был космат покойный мистер Лоуренс, если вдове его хватило волос комплекта на три.

– Таннис, вы вновь позволяете себе отвлекаться. – Указка вновь щелкнула в опасной близости от пальцев, а на постном лице миссис Лоуренс появилась премерзкая улыбка. – Я понимаю, что вам приходится сложнее, чем остальным дамам…

Дамы захихикали, и Таннис прикусила губу, пытаясь подавить раздражение.

– Но уверена, если вы сосредоточитесь и возьмете себя в руки… – Миссис Лоуренс говорила медленно, пережевывая слова. – У вас все получится. Не сразу, конечно, потребуются долгие тренировки…

Она считает Таннис дурой.

Все они, чистенькие девочки, считают Таннис дурой, если не сказать хуже. Она ведь знает, что ее не хотели принимать, та же миссис Лоуренс заявила, что мест нет и в ближайшее время не предвидится. А потом добавила, что ее курсы предназначены для приличных женщин.

Таннис же… по глазам видно, что о ней думают. По кривоватым улыбочкам, по взглядам, которые скользят по ней, но никогда не задерживаются, и порой Таннис начинает казаться, что она – пустое место.

Зачем цеплялась?

Из упрямства, благодаря которому пробилась на самые первые курсы, где училась сидеть за столом, пользоваться вилками, ложками, отличать винные бокалы от коньячных. Очень нужные знания, Кейрену плевать, из каких пить. Потом были курсы по домоводству. И по развитию чувства стиля… шитья… кулинарные…

Таннис вздрогнула, вспомнив, как выковыривала косточки из смородины. Нет уж, лучше шиньон…

– Сначала разделяете волосы пополам… – Миссис Лоуренс не собиралась уходить. – А затем каждую половину еще на шесть частей. Шесть – это…

– Я знаю. – Таннис заставила себя улыбнуться. – И даже до десяти сосчитать смогу.

– Вот видите, все не так и плохо.

…приняла, потому как Кейрен заставил. И заплатил, надо полагать, раз в пять больше.

Чего ради, спрашивается?

Таннис ловко заплела двенадцать косичек. И миссис Лоуренс, нахмурившись, наклонилась. Она изучала косички придирчиво, однако изъяна не обнаружила.

– Чудесно, – ледяным тоном произнесла она, отворачиваясь. Шлейф черного платья скользил по паркету. Она останавливалась у каждого стола, благо учениц у нее было немного, и совсем иным, мягким голосом высказывала свое мнение о работе. Кого-то заставляла переделывать, кому-то бралась помогать, и почему-то помощь ее не была оскорбительна.

А может, кажется?

Мерещится Таннис всеобщее презрение, тщательно упакованное в цветные фантики хороших манер. Что вообще Таннис понимает в манерах?

Ничего.

И поэтому закручивает косички, перехватывая их металлическими заколками, косится на миссис Лоуренс, на девушек, что сбились стайкой, что-то обсуждая. Ее не зовут, а стоит подойти – замолчат, отвернутся, сделают вид, что заняты.

Чем она их раздражает?

Платьем? Красно-синий тартан. Мягкое и одновременно строгое. Воротничок-стойка, длинные рукава… турнюр этот безумный. Нет, одета она прилично. На волосах – плоская шляпка с длинной вуалью и черными перышками. В отличие от турнюра шляпки Таннис нравятся.

Она их сама рисует.

И модистка утверждает, что вкус у Таннис отменный, правда, стоят ее фантазии…

…в этом все дело, в том, что за Таннис платят.

– Чудесно! – Голос миссис Лоуренс отвлек. – А теперь аккуратно снимаем наш шиньон с доски.

Волосы повисли в руке Таннис. Покачивались заплетенные косички, и Таннис старалась отрешиться от мысли о том, кому они принадлежали прежде.

– И заворачиваем в льняную салфетку…

Салфетки лежали здесь же.

– Дома вы должны варить шиньон не менее четырех часов. В воду можно добавить несколько капель уксуса, тогда волосы приобретут яркий блеск.

Миссис Лоуренс сделала паузу. Таннис обернулась: скрипели перья, девушки тщательно записывали нехитрый рецепт.

– Но ни в коем случае не следует добавлять в воду сахар! – Она воздела указку к потолку. – Так вы бесповоротно испортите заготовку!

…тоска. И дурость несусветная. Узнай мамаша, что Таннис вознамерилась носить чужие волосы, выдрала бы как сидорову козу.

– После того как заготовка слегка обсохнет, ее необходимо поместить в духовку. Однако…

…зачем она здесь?

Учиться. Чему? Как к своим волосам, которые уже немного отросли, добавить чужие? И что, станет она краше? Сомнительно. И с каждым словом миссис Лоуренс сомнения крепнут. А ведь изначально ясно было, что никогда Таннис среди этих дамочек своей не станет, сколько бы курсов она ни закончила, сколько бы дипломов ни получила, сколько бы книг ни прочла. А читать ей нравится.

…и ездить верхом.

Готовить, зная, что в кои-то веки получится что-то съедобное.

Таннис взглянула на часы, с немалым удовольствием отметив, что до конца занятия осталось минут пятнадцать, десять из которых миссис Лоуренс потратит на демонстрацию нового гарнитура. Сейчас Милли… или Элли… или Пегги – все они до того похожи друг на друга, что Таннис путается – поднимет руку и спросит…

– Миссис Лоуренс, – раздался тоненький голосок, – скажите, а когда мы будем учиться делать украшения?

Этот вопрос задавали каждое занятие, и ответ Таннис выучила наизусть.

– Скоро, дорогая Эмили…

…значит, все-таки Милли.

– …очень скоро. Сначала вы должны постигнуть основы. Работа с волосами требует…

…тоска, и собственное нетерпение подталкивает Таннис вновь и вновь оборачиваться к часам. Стрелки ползут так медленно, а завернутые в ткань чужие волосы жгут руки.

И наконец, свобода.

Таннис с трудом сдерживается, чтобы не броситься к двери бегом. Миссис Лоуренс выходит первой. Она не спешит, ведь женщине достойной не пристала спешка, возится с ридикюлем, с зонтом, который чересчур велик для нее и окрашен в черный траурный цвет. Она не идет – скользит над полом, и лишь стеклышки очков загадочно поблескивают. Поравнявшись с Таннис, она отвернулась.

Ну и плевать.

На нее, на всех прочих и… выбравшись на улицу, Таннис вдохнула терпкий дымный воздух.

Домой и…

…мальчишка налетел на нее, едва не сбив с ног.

– Простите, мистрис! – крикнул он, отскакивая.

Таннис едва успела за руку схватить. И кошелек свой из-за пазухи выдернула. Паренек раскрыл рот, чтобы заорать, но Таннис покачала головой, и он замолк.

– Есть хочешь?

– Пусти, не то хуже будет.

– Не дрожи, не сдам. – Таннис огляделась, приметив еще парочку оборванцев, замерших на углу. Нападать не станут, но и уходить не спешат, следят, чем дело закончится. – Есть, спрашиваю, хочешь?

– А че? Добренькая?

– Какая есть… – Она раскрыла кошелек и, вытащив банкноту, сунула. – На вот.

Благодарить не стал, но и шилом, которое сжимал в руке, не ударил. Схватил банкноту и сгинул.

Как ни странно, но происшествие это привело Таннис в отличное расположение духа. Она подняла воротник мехового пальто и раскрыла зонт. Снег пах городским дымом, да и квартал Жестянщиков, в котором, правда, давным-давно жестянщики не селились, располагался аккурат напротив старых мануфактур. Ныне они спрятались за пеленой тумана и снега, на той стороне реки.

В конце концов, на что она жалуется?

Жива. Здорова. При доме и… разве не исполнилась ее давняя мечта?

Почти.

И Таннис неторопливой походкой двинулась вниз по улице. Кейрен если и появится, то вечером, а значит, есть еще время… бездна времени, которое она не представляет, на что потратить.

Может, на книги?

Лавка старика Кассия занимала первый этаж доходного дома. В забранных узорчатыми решетками окнах отражалась улица, с людьми и лошадьми, бездомной собакой и стаей голубей, разжиревших, суетливых. Таннис остановилась, не без удовольствия разглядывая собственное отражение.

…и замерла.

Черная горловина улицы легла поверх книжных корешков. Беззвучно плыл кэб, запряженный тяжеловозом, и меж массивных копыт лошади сновали голуби…

…быть того не может.

Господин в сером пальто с каракулевым воротником дремал, опираясь на зонт-трость.

…он мертв.

Онемевшей рукой Таннис толкнула дверь. И очнулась от звука медного колокольчика… уже скрывшись в темном проеме, все-таки не выдержала, обернулась. Но кэб проехал, и Таннис увидела лишь широкую спину кучера в бесформенном мятом плаще.

…мертв. Он должен быть мертв!

Ей просто показалось.

Конечно, показалось… день сегодня был неспокойным, вот и мерещится всякое…

– Добрый день, мисс. – Старик Кассий сложил газету пополам. – Премного рад вас видеть.

– Добрый день.

Она все-таки смотрела вслед кэбу, убеждая себя, что нынешнее происшествие – не происшествие вовсе. Да и то, видела она господина мельком, издали, отраженного в магазинной витрине… и отражение искаженное. И мало ли в городе людей, похожих на Грента?

Немало.

– Что-то случилось? – заботливо осведомился Кассий. – Вы побледнели…

– Голова… кружится.

И вправду кружилась, а во рту пересохло от запоздалого страха.

Пустое.

Этак она в каждом встречном Грента видеть начнет… а он умер.

Наверное.

– Я… пожалуй, в другой раз загляну. – Таннис поняла, что, еще немного, и ей действительно станет дурно. Сам воздух в лавке, пропитанный запахами типографской краски, книжной пыли и чернил, вызывал головокружение.

– Погодите, милая, – старик Кассий торопливо надел пальто, подхватил тросточку и фетровую шляпу, – неужели вы полагаете, что я отпущу вас одну?

Он перевернул табличку на двери и вышел вслед за Таннис.

– Вам не стоит…

Головокружение прекратилось. Почти.

И дурнота отступила.

Смех какой, Таннис и вправду на леди становится похожа, едва не сомлела, впору нюхательные соли с собой носить. И уксус еще, чтоб было чем виски растирать. Уксус, говорят, ныне в большой моде.

– Уж позвольте мне решать. – Старик Кассий приподнял шляпу и поклонился, приветствуя знакомого. – К слову, я отобрал несколько книг, которые, представляется, будут для вас интересны…

Спокойный уютный человек, чей негромкий голос развеивал страхи. И Таннис постепенно убеждалась, что рождены они ее разыгравшимся воображением.

День ведь.

Обыкновенный.

Грохочут по мостовой копыта и колеса, снуют мальчишки-разносчики, норовя перебежать дорогу перед самою лошадиной мордой, видится им в этом особая блаженная лихость. Важно шествуют чиновники, коих можно различить по цивильным пальто невзрачного мышастого цвета. Гуляют дамы… военный, замерший на углу улицы, курит, стряхивая пепел на землю. Ветер подхватывает серые комки…

…летающие над домом.

Грязный снег. И вода, которая шипит, соприкасаясь с пламенем, не способная утолить его жажду.

– Мисс! – Рука старика Кассия не позволила упасть. – Пожалуй, стоит взять коляску.

Таннис не стала возражать. Дурно ей.

Стоит закрыть глаза, и она вдруг видит мамашу в драном ее халате. Коробку, вроде той, что Таннис отнесла на склады. И мамашины руки тянутся к коробке, а Таннис хочет предупредить, но не в силах произнести ни слова.

– Милая, – голос Кассия доносится издалека, – вам стоит обратиться к доктору…

Стоит. Наверное… Таннис в жизни не болела. Нет, когда-то в далеком детстве если ей случалось кашлять или после купания горло начинало драть, то мамаша наливала ей отцовского рома и заставляла выпить. Таннис засыпала, а просыпалась здоровой.

Она сжала руки, заставляя себя дышать.

Город.

И знакомая уже улица. Дома плывут, усиливая мерзкую слабость. И каждый удар копыта отзывается глухой головной болью.

– Все хорошо. – Она улыбнулась. – Просто… съела, наверное, что-то не то. Бывает. Полежу и пройдет.

Она и вправду почти поверила, что пройдет. И даже лежать не нужно, достаточно переступить порог ее с Кейреном дома. Старик Кассий помог выбраться из экипажа и, проводив до двери, оперся на тросточку.

– Милая, – он откашлялся и шляпу снял, кое-как пригладил редкие рыжеватые волосы, – ежели вдруг у вас случится некое… затруднение, то вот…

Он протянул визитную карточку.

– Это адрес моей сестры.

– Зачем?

– Она уж год как овдовела. А детьми Господь их не наградил, и Гевория будет премного рада предоставить кров достойной девушке, оказавшейся в затруднительных обстоятельствах.

Таннис карточку взяла, чтобы не обижать Кассия. Он единственный, пожалуй, был к ней по-настоящему добр.

– Не стесняйтесь обращаться…

– Спасибо.

Карточку она спрятала в ридикюль: не пригодится. И все, что случилось сегодня… ерунда. День не задался, бывает ведь такое…

Кейрен появился вечером и, подхватив Таннис на руки, закружил, прижал к себе.

– Я соскучился.

– И я… соскучилась.

Таннис обвила шею руками, с трудом сдерживая слезы.

– Что случилось?

– Ничего.

Просто он здесь и рядом, и целый день она провела, сражаясь то со страхами, то с воспоминаниями. Стоило заснуть, и сон оборачивался кошмаром.

Танцевало пламя на останках дома. И земля, раскрывая черный рот, полный гнилых кольев-зубов, норовила дотянуться до Таннис. Дышала смрадом, смотрела выпуклыми глазами подземников.

Она же пряталась, бежала, прорываясь сквозь вязкий, словно кисель, воздух, путаясь в нем, не способная оторваться от погони. Видела Грента и нож его, кружившийся на ладони. Томаса с перекошенным, перекроенным лицом. Она знала, что эти двое мертвы, но и мертвые они не желали оставить ее в покое. И Таннис, оказавшись в тупике, хваталась за шило, но вместо него в руке оказывалась заплетенная на двенадцать косичек заготовка.

Пробуждение приносило дурноту, которая не отступала ни от воды, ни от кислого лимонада. А голову сжимал тяжелый обруч.

– Просто… – она уткнулась носом в его шею, – без тебя плохо.

Стыдно признаваться в слабости. И Кейрен вздрогнул, а потом сдавил ее сильней.

– Пойдем в театр?

– Сегодня?

– Сейчас… – Он все же позволил ей отстраниться и поцеловал в висок. – Пойдем, пока…

Не договорил, отвернулся.

– Тоже день не заладился? – Таннис держалась за его руки, с удивлением понимая, что отступили и дурнота, и боль, и вовсе чувствует она себя замечательно.

– Не заладился, – согласился Кейрен. – Так как? Идем?

– Конечно.

Театр ей нравился.

Белый мрамор. Янтарь. Малахит и обсидиан. Каменная шкатулка, в глубине которой рождалось чудо. Позолота. Бархат. Газовые рожки, чей свет наполняет чашу сцены. И полумрак зала. Полумаска и бинокль, который почти игрушка… тишина ложи… голос Кейрена… его прикосновения, случайные, конечно, как иначе? Они – часть игры.

…веер.

Шоколад и шампанское, пузырьки которого тают на языке, обжигая холодом. Веселье… или тоска. Происходящее на сцене кажется далеким и вместе с тем трогает до глубины души. И Таннис, забыв о шампанском и шоколаде, подается вперед…

…с белой шалью на плечах, будто крыльями сложенными, крадется королева. Дрожит свеча в ее руке, и сама душа, не способная справиться с любовью. Переливы арфы шепчут о ней.

Музыка лечит. Вот только одной любви на двоих мало.

– Прости меня. – Кейрен подносит ее руку к губам, целуя пальцы. – Прости, пожалуйста…

– За что?

– За все.

Его шепот вплетается в арию отвергнутой королевы. И голос ее, простоволосой, страшной в белом своем наряде, напоминающем саван, дрожит от гнева. Дрожат и скрипки, подхватывая слова проклятия.

Громче.

Ярче.

До натянутой струны, до обрыва, до чужой боли, которая ощущается как своя. И Таннис закусывает губу, а во рту становится солоно.

– Ты моя, понимаешь? – Он стирает кровь, позабыв о том, что многие смотрят отнюдь не на сцену. – Моя и только…

– Твоя… пока сама этого хочу.

Кейрен отступает и убирает руки, без которых становится холодно. Или это проклятие королевы заставляет Таннис дрожать?

Конечно.

Музыка. И вновь нервный хор скрипок, которые, перебивая друг друга, спешат рассказать Гуннару из рода Синей Стали, что королева станет мстить, а он, беспечный, отмахивается, не чует, что скоро война.

Женщины коварны.

– Моя… – Кейрен встает. Он тень за спиной Таннис. И руки его на плечах надежны. Сама она запрокидывает голову, смотрит ему в глаза. Но в темноте ложи не разглядеть.

…падают ядом слова королевы. И хмурится король, сомнениями обрастает душа его. Вот он, стареющий, но крепкий, подходит к краю сцены, как к обрыву. Голос его низкий пробирает Таннис, она уже не понимает слов, но сама музыка – его сомнения.

Верить?

Кому из двоих? Чаши весов в его руке колеблются. Опасны псы, и люди ропщут, мечутся тенями за королевской спиной. Вздымают руки в мольбе: избавь от чужаков.

…посмотри, почернел белый камень.

Это знак.

– Моя и только… – лихорадочный, безумный шепот. И Таннис, поймав его руку, прижимает к губам, отвечая:

– Твоя…

И это правда.

…война вскипает на подмостках. Кренятся стяги, и сталь сияет, грохочет медный рукотворный гром. Движется войско. Стоит королева, вздымая над головой расшитый стяг. На темно-красном, черном почти полотнище цветет белая роза.

И снегом сыплются под ноги войску лепестки.

…ради мести.

…ради гнева королевского.

…уничтожить. Вырезать. Всех. И совокупный вой толпы, которая подгоняет несчастного короля, заставляет Таннис отпрянуть, прижаться к Кейрену. А он лишь крепче обнимает ее, словно цепляется, боясь потерять.

И тишина. Странная. Белая.

Зыбкий голос королевы, в котором – ожидание.

Эхом – мягкий бас Гуннара.

Нить слов, в котором и обида, и горечь, и прощание, прощение, многое, что заставляет сердце замереть. И снова снег лепестков, который собирается в руках королевы. Полная горсть, и больше. Сыплются, укрывая сцену… и она, касаясь этого снега губами, просит прощения.

У кого?

– Все было не так… – шепот Кейрена в наступившей тишине кажется оглушающим. И Таннис оборачивается, пропуская миг, когда белое становится алым.

Грохот.

И вой скрипок. Треск ткани мира. Пламя, получившее свободу. Хор стонет, кричит, от криков этих рвется сердце, и Таннис затыкает уши, чтобы не слышать.

Она не хочет вновь видеть…

Шелковые языки огня, поднимаясь над сценой, скрывают людей…

Ткань. Просто-напросто ткань… и дым ненастоящий… Кейрен рассказывал, что его производит специальная машина, которую прячут под сценой. И другая машина создает ветер, который заставляет шелковые полосы раскачиваться.

Все ложь.

И Таннис с немалым облегчением выдыхает. Ложь, красивая, но не имеющая ничего общего с истинным огнем. К лучшему… что сегодня за день такой?

– С тобой все…

– Хорошо. – Она вновь целует раскрытую ладонь Кейрена. – Все замечательно. Просто… опера…

– Сильная постановка. – Он гладит шею Таннис, и от нежности этих прикосновений вновь накатывают слезы. Глупая девчонка, ну сколько реветь-то можно?

Тем паче без повода.

– Сильная…

Повержен король. И Гуннар из рода Синей Стали осаждает древний Элодиниум. Обрывки пламени трепещут на остриях копий. А голос перекрывает совокупный рокот труб.

Сдаться…

…и раскрываются ворота. Бредет королева, боса и с непокрытой головой, в черном мешковатом платье, она преклоняет колени перед тем, кого и любит, все еще любит, и ненавидит.

Занавес падает, скрывая обоих. И робко, не смея разрушить послевкусие чуда, загораются огоньки.

– На самом деле все было иначе. – Кейрен подал руку. – Это, скажем так, вольная интерпретация.

– А как было?

– Без королевы.

Он не спешил покинуть ложу, ожидая, пока уйдут остальные, и Таннис не торопила.

– Псам некуда было идти, и тогда они договорились с людьми, дали им черный алмаз в обмен на право поселиться в Каменном логе.

Опустевшая сцена вызывала странное чувство. Нарисованный замок, и ковер вместо травы. Изнанка обмана, и удивительно, что еще недавно Таннис верила…

– Но шло время, и люди решили, что алмаз и так принадлежит им. А псы мешают. Нас было не так и много. Хватило бы одного удара.

В его изложении недавняя трагедия теряла театральную позолоту.

– Люди сами сунулись в Каменный лог.

– И что было дальше?

– А дальше они почти не солгали. Гуннар Стальной вскрыл жилы…

…истинное пламя получило свою жертву.

Таннис отвернулась от сцены. Почему-то сейчас она особенно остро чувствовала обман деревянных декораций и печальный снег живых лепестков, которые скоро станут грязью.

Чего ради?

Удовольствия? Игры? Памяти?

– И да, тогда Гуннар осадил город, а королева подписала мирный договор, признав его власть. Хочешь, я покажу тебе ее?

– Королеву?

Безумное предположение, но Кейрен, одержимый им, спешит. И Таннис приходится бежать, подхватив тяжелые юбки. Юбки путаются в ногах, и сами ноги становятся неуклюжи. А он вдруг останавливается и, схватив Таннис за руку, дергает.

– Тише. Она не любит, когда на нее смотрят… видишь?

Видит.

Холл театра пуст.

Желтый янтарь, белое пламя, в нем отраженное. И женщина-призрак. Ее сложно не заметить. Высокая, непомерно худая, издали она выглядит изможденной, едва ли не прозрачной. И платье лишь подчеркивает эту неестественную худобу.

Кружево. И шелк. Узкий крой с подбитыми ватой рукавами, закрывающими руки до кончиков пальцев. Крылья фижм и жесткое колесо воротника. Волосы ее зачесаны наверх и прикрыты крохотной, едва ли больше яблока, шляпкой.

– Она редко выходит из дому…

– Королева? – шепотом переспросила Таннис.

Женщина их не слышит. Она замерла в картинной позе, округлив плечи и руки разведя. Ладони ее раскрыты, они выделяются на белой ткани темными пятнами, и кончики пальцев соприкасаются.

– Ее праправнучка. – Кейрен тянет за собой, и Таннис отступает в полумрак коридора, пряча свое стыдное вдруг любопытство. – Говорят, она до сих пор хранит корону с проклятым алмазом…

Рядом с королевой, куда более жуткой, чем та, из-за которой развязалась театральная война, суетилась пухлая женщина в розовом, обильно украшенном рюшами платье. Она что-то говорила, то и дело оглядываясь. И вдруг замерла, с неестественной поспешностью отпрянув от королевы…

– Матушка, – этот голос заставил Таннис замереть, – прошу простить меня за промедление, экипаж подан…

Молодой человек в черном фрачном плаще набросил на плечи королевы шубу, столь огромную, что Таннис показалось – переломится. Королева устояла, кивнув благосклонно… но Таннис больше не видела ее.

Бледное, будто из мрамора высеченное лицо с тонкими чертами. Узкие губы. Несколько массивный нос и тяжеловатый подбородок. Аккуратный разрез глаз и такой до боли знакомый шрам на щеке… он почти и незаметен, и Таннис удивительно, что она этот шрам увидела.

Или показалось?

– Кто это?

– Освальд, герцог Шеффолк… правда, многие именуют его Принцем.

Освальд обернулся.

– Когда-нибудь, – добавил Кейрен вполголоса, – он станет королем…

Да, пожалуй.

Он всегда хотел стать королем, и… Таннис запоздало раскрыла веер, заслоняясь от ледяного чужого взгляда. Ей показалось.

Вновь.

День такой, что мертвецы оживают… плохая примета.