Текст книги "Хранители пути"

Глава 3
Жестокие игры доброты

Кресло дергалось, пищало и заходилось приглушенными нервными всхлипами. Со стороны Амадео, склонившийся над взбесившимся предметом интерьера в убеждающем монологе, выглядел неподдельно сумасшедшим человеком.

– Послушай, нельзя же так! Пойми, ничего страшного не случилось! Это недопонимание сторон! – несмотря на приводимые доводы, кресло никак не убеждалось и продолжало натужно булькать и всхрюкивать.

– Красавица наша, – обозначил отчего-то женскую принадлежность кожаного сиденья со спинкой Амадео и приветливо прихватил его (или ее?) за подлокотники. – Ну послушай, все образумится. Вообще ведь ситуация смешная, тебе не кажется? – высоченный атлет склонился еще ниже, сложившись практически вдвое, и придал лицу выражение искусственной радости, обычной для людей, мучающихся ядреной смесью жалости и злости.

Но креслу ситуация, известная ему и владельцу, смешной совсем не казалась. В ответ на предложение посмеяться седалищная часть кабинетного комплекта особенно сильно дернулась, почти завалилась на пол и непременно свалилась бы на бежевый мягкий ковер, если бы не сильные руки Амадео, удержавшие-таки свойственную данной мебели пространственную диспозицию. Остановленное в своем сопротивленческом порыве, кресло завибрировало в руках изумленного хозяина, разродясь каскадом истерических, явственно женских воплей.

– Я… я… я… больше так не могу… – завопило оно, захлебываясь собственными криками. – Сколько это может продолжаться! Бессовестная травля! Меня! Меня!!! Меня… – подпрыгнув в отчаянной попытке донести хозяину силу своих эмоций, мебель пребольно ткнулась чем-то острым ему в ноги. Охнув, Амадео выпустил подлокотники и отшатнулся. Кресло, лишенное опоры, моментально вышло из состояния должного равновесия и неуклюже запрыгало на месте. Амадео отпрянул снова, едва успев увернуться от удара в грудь мощной спинкой разбушевавшейся мебели. И тут же, намереваясь усмирить разрастающийся хаос, ухватился за нее. Его ладони сдерживающей силой легли на плечи худенькой черноволосой девушки, скорчившейся в бездонных кожаных недрах.

– Вот, вот, что они написали мне! Эту мерзкую смс-ку! – с лицом, перекошенным от ярости так, что далеко не с первого взгляда становилась очевидна его потрясающая красота, девица пыталась продырявить дрожащим указующим перстом экран мобильного телефона. – Они винят меня в срыве прошлого концерта! Они!!! – вдруг голос ее перешел на оглушительный визг. – Они все меня ненавидят!!! ВСЕ!!! Я так больше не могу! Я не вынесу! Я лучше умру, чем терпеть все это!!!

Торпедированным снарядом девица выскочила из вмиг омертвевшего кресла и опрометью бросилась к шоколадному прямоугольнику запертой двери.

– Я убью себя! – оглушительный вопль, исторгнутый ею где-то посередине пути, быстрее своей родительницы достиг желанной цели и разбился об нее тучей нотных осколков. Невидимой, но чересчур хорошо слышимой смерчеобразной воронкой они закрутились вокруг разгневанной особы, чья костлявая рука с неестественно длинными ногтями, протянутая было к латунной дверной ручке, беззащитно ткнулась в мощную грудь возникшего на ее дороге Амадео. Кресло, через которое мгновение назад он перемахнул в один огромный прыжок, инерционно кружилось вокруг вновь обретенной оси. Схваченная в охапку, девушка забилась в конвульсиях нарастающей истерики и с остервенением швырнула в глубины комнаты сотовый телефон, зажатый в другой, не удерживаемой Амадео руке. С хриплым стоном несчастный аппарат явил миру детальное содержимое своего нутра. Выпустив этим актом разрушения раздирающую ее агрессию, девица безвольно повисла на руках монументально неподвижного мужчины, обливая его рубашку потоком неудержимых слез.

– Ну-ну-ну… – убаюкивающе забормотал Амадео, одной рукой сжимая анорексичное тело молодой женщины, а другой поглаживая ее по волосам. – Вот и хорошо… Вот и умница…

– Они ненавидят меня, значит, я ужасная… Я недостойна петь… Я бесталанная… Я ненавижу себя… Они правы… Я не должна жить… – слабые истерические всхлипывания надежно заглушались широкой грудью Амадео, с готовностью вбирающей в себя жалобы и стоны неимоверно страдающего создания.

– Зачем же так убиваться… – чуть улыбнувшись, он слегка похлопал и погладил девушку по нервно вскидывающимся плечам. – Они не хотели причинить тебе зла, я уверен. Просто вы недопоняли друг друга…

– Зачем же так убиваться… – беззвучно, одними губами, явно наслаждаясь их значением, повторил слова Амадео пожилой полноватый мужчина, плотно прильнувший к двери с противоположной ее стороны. – Вы же, мисс звезданутая вселенная, так не убьетесь…

На большом усталом лице с крупным носом и глубоко печальными глазами застыло выражение удовольствия и презрения. Мясистое ухо, прижатое к резному дереву, казалось, жило собственной жизнью, аккуратно исследуя дверь на предмет лучшего места для подслушивания. Голова и все тело, словно огромный ее придаток, послушно перемещалось вслед за ушной раковиной. Периодически грузный мужчина то сильнее вжимался в дверной массив, стараясь расслышать тихо ведомый разговор, то слегка отодвигался от него, оберегая свой слух от резких звуковых ударов. Последний из них, видимо, оказался неожиданным и слишком ощутимым, и мужчина отскочил от двери, с недовольной гримасой потирая покрасневшее ухо. Деревянная плоть перед ним истошно вопила женским голосом, и прекрасно услышать все слова можно было, находясь и в нескольких метрах от нее.

– Как недопоняли! – внезапным басом взревела девица и изо всех сил толкнула Амадео в грудь. Мужчина, потрясенный столь резкой сменой тембра, едва не выпустил добычу из рук, но в следующее мгновение сжал ее чуть сильнее.

– Как недопоняли! – вновь перейдя на визг, однако несколько придушенный, голосила несчастная. – Они хотят, чтобы я не принимала участия в концерте, потому что они все против меня. Все, понимаете?! Все до одного! Они сделали из меня козла отпущения! – с этими словами она яростно и как-то даже сладострастно впилась в удерживающую ее мускулистую руку белоснежными мелкими зубами. Всхрапнув, Амадео слегка отстранил от себя зарвавшуюся драчунью, не выпуская ее, однако, из вынужденности своих объятий. Ухватив скандалистку за плечи, он несильно встряхнул ее, приподняв над полом. Этого оказалось достаточно, чтобы девушка переключилась с лютой агрессии на безутешную жалость к себе и щедро оросила недавно покусанную плоть каскадом вовремя подоспевших горячих слез.

– Скорее, козу отпущения, – обронил колючие слова в густой ворс ковра пожилой толстяк, прильнувший к двери другим, непострадавшим пока еще ухом.

– Александр Евстигнеевич! – неожиданно и совершено некстати ответил ему приятный женский голосок. Толстяк вздрогнул почему-то одним животом и поспешно отошел от двери в сторону стоящего в центре приемной дивана.

– Я здесь, – отозвался он, в скорбной позе опытного мыслителя усевшись на сдержанно зеленеющий велюр дивана. Взгляд глубоко и надолго погрузившегося в себя человека напрямую не встретил вошедшую в комнату изящную девушку. Но сразу поймал ее в обширные сети поля периферийного зрения. Не покидая образа философской озабоченности, Александр Евстигнеевич мгновенно отметил и винтажное платье новоприбывшей, и ее блекло-русые волосы, собранные на затылке в ретро-пучок, и нервно теребимый в руках внушительный ридикюль. Усилием воли мужчина сдержал поползшую было вверх бровь: здоровенная сумка удивительно гармонично сочеталась с непропорционально широкими кистями рук девушки, разбивая архаичность ее женственного образа на ряд несовместимых друг с другом частей. Весь ее вид громогласно противоречил времени и месту, эпатируя и вызывая сочувствие одновременно. Александр Евстигнеевич давно привык к ее странной дуэли с собственной женской судьбой, но всякий раз при появлении сей особы не мог противостоять своей внутренней улыбке.

– Александр Евстигнеевич! – стараясь привлечь внимание толстяка, с легким напором повторила винтажная девушка, направляясь к оккупированному дивану. – Вы не видели Веронику? Мы хотели обсудить с ней порядок выступления на субботнем концерте. Ребята заняты на репетиции и попросили меня спросить Веронику…

Не успев закончить фразу, она взмахнула гигантской сумочкой, инстинктивно стремясь отмахнуться от надвигающейся на нее беды.

Дверь в конце комнаты с демонстративным шумом распахнулась и оттуда медленно вышла, а скорее – выплыла черноволосая молодая женщина, вытирая большие красивые глаза явно мужским носовым платком. В ее взгляде сквозило нескрываемое торжество. Слезы, наполняющие глаза, не только не скрывали их выражение, но напротив, служа увеличительной линзой, преподносили его окружающему миру в отталкивающей совокупности мельчайших деталей. Увидев в приемной винтажную девушку и пожилого мужчину, брюнетка сморгнула, застигнутая врасплох, и в следующий миг подверглась таинственной метаморфозе. Александр Евстигнеевич непроизвольно передернул плечами: он так и не смог смириться с молниеносностью данных трансформаций, зрителем которых он становился неисчислимое множество раз. Ощущение, что в теле этой дамочки обитает сразу несколько личностей, не покидало его никогда. И также никогда он не мог перебороть растерянность, мучительно испытываемую им при наблюдении за уходом одной и появлением другой ее персоналии. Действительно ли она была сумасшедшей (но отнюдь не дурой) или же просто являла миру высшую одаренность гениальной актрисы – Александр Евстигнеевич так и не определился с ответом. Но точно знал одно: искренне полюбить эту женщину так трудно, что почти невозможно.

Боль от несправедливо попранной добродетели разливалась из бездны невыплаканных слез, стоявших в ее взгляде и грозивших безжалостно утопить в ней всех виновных и им сочувствующих.

Красный от негодования Амадео, тенью надвигающейся грозы возникший за ее спиной, шумно отдувался от пережитого и грядущего напряжения. Молнии, мятущиеся в его глазах, искрили в окружающее пространство. Предгрозовая тишина нависла над окаменевшем в деланном раздумье толстяком на диване и винтажной девушкой, одинокой белой березкой в поле принявшей на себя первый удар штормового ветра.

– Что вы себе позволяете! – раскат начальственного рыка привычно не застал врасплох никого, но, как всегда, заставил содрогнуться каждого. – Завидовать и оскорблять человека только за то, что она хорошо спела! Лишать ее возможности творческого выражения! Пакостить за ее спиной, а потом плевать ей в лицо гадости!!! Да еще своевольничать за МОЕЙ спиной! Кто позволил решать – кому выступать, а кому нет?! Это я здесь решаю!!! Всех штрафую на пятьдесят процентов от гонорара! И чтобы живо все извинились перед ней. Где остальные? ГДЕ?!

Свирепый взгляд тигром бросился через приемную и за шкирку выхватил из спасительного диванного уюта обомлевшего Александра Евстигнеевича, кинув его на передовую развернувшейся битвы.

– Всех сюда! Живо!

Пожилой мужчина как-то невообразимо быстро вернулся в активное состояние бытия и полупрозрачной тенью исчез за другой дверью, провожаемый сомнительными аплодисментами – растерянно хлопающими ресницами побледневшей винтажной девушки.

– А ты что стоишь как вкопанная! – повторный начальственный рык отнюдь не придал девичьему лицу большей осмысленности, но попытка не осталась без результата – девушка заморгала еще старательнее, силясь осознать происходящее. Возможно, усиленное хлопанье ресницами улучшает мозговое кровообращение, кто знает? Зачем-то ведь она это делала…

– Сказано – извинись перед Вероникой, живо! – огромная ладонь Амадео бережно накрыла мелко подрагивающие плечи черноволосой красотки.

– Да это она, она их надоумила объявить мне творческий бойкот и написать эту гадость, ОНА!!! – комки яростной жалости к себе срывались с искривившихся от гнева губ и раскаленной картечью летели в сторону беззащитной в своей растерянности соперницы. – Анжелика, зачем ты это сделала? Ведь ты моя подруга! – метнув в лицо «негодяйке» заветное обвинение, Вероника отвернулась и, опустив плечи, мелко задрожала теперь уже всем телом.

– Я?! – неожиданно для себя обнаружила собственное активное присутствие винтажная Анжелика, чья защита растерянностью была полностью уничтожена безжалостной атакой Вероники. – Ты о чем? Я ничего тебе не писала! Мы тебя уже два часа ищем. Надо согласовать план выступлений для предстоящего концерта.

– Каких выступлений? Какой план? – Амадео закрутил головой, продолжая удерживать обеими руками и не пытавшуюся вырваться из его объятий Веронику. Лишенный возможности жестикулировать, он соображал медленнее, чем обычно. – Вы же ей написали смс-ку, вот… ну, вот же… – обшарив руки хлюпающей носом красавицы в поисках телефона, он отсутствующим взглядом уставился на Анжелику. – А, ну да… она же его разбила…

Отстранившись от своей протеже словесно, Амадео безо всякого труда перенес созданную им дистанцию на физический план. Крупными неспешными шагами он вдумчиво измерил пространство между враждующими женскими особями и остановился в стороне от них, образовав вершину равностороннего треугольника. Спокойная суровость взгляда, которым он сцепил в одну связку разобщившихся было девиц, предвещала полноценную взбучку.

– Вы не имеете права принимать решения о выступлении или его отмене, равно как и о содержании концертной программы. Вы нарушили условия договора. Я ваш продюсер, и я один решаю, когда, как и с кем вам выступать! Дисциплина – залог вашего развития. И только под моим руководством!

– Мы ничего такого не писали ей! – принимая цвет молодой березовой коры, одними губами прошептала винтажная девушка. – Как бы мы могли!

– Это она написала! Это с ее номера пришло! – с испуганной злобностью прищемленной за хвост вороватой кошки прошипела Вероника и, скользнув быстрым оценивающим взглядом по каменному лицу Амадео, вновь разразилась потоком истерических слез. – Я убью себя! Они подлые люди! Вы мне не верите! Она все врет! Они хотят меня изжить!

Обычно деревья падают, будучи не в силах противостоять порыву шквального ветра, или же попросту гибнут от руки человека. Огонь тоже не шибко щадит их внешне неподвижные жизни. Но бывает, что дерево, старое или молодое, теряет должное ему жизненное равновесие и валится на землю безо всяких на то видимых причин. Внутренняя слабость существа в этих случаях оказывается сильнее его внешних врагов. Винтажная девушка за несколько мгновений развернувшейся бури абсолютно вся (включая платье и ридикюль, полинявшие из жизнеутверждающих красок в невнятную пастель прямо на ней) приняла цвет первого, невинно чистого снега и без единого признака деятельного сознания плашмя рухнула на укрытый ковром пол. В отчаянной попытке подхватить ее падающее тело, Амадео прыгнул вперед, но столкнулся с непредсказуемостью возникшего на пути препятствия. О, сколь часто именно нежданные мелкие препятствия рушат тщательно построенные планы и долго лелеемые надежды! Споткнувшись о лежащий на ковре ридикюль, в попытке сохранить ускользающее уже от него равновесие, широко, как степной орел крыльями, он взмахнул длинными мускулистыми руками… Интересно, что в развороте происходящих с кем-либо перемен препятствием может оказаться любой объект, оказавшийся рядом не вовремя. Или – наоборот, вовремя… И если одно затруднение способно изменить курс личной или общечеловеческой истории, то другое, попадая под уже измененный курс субъекта истории, меняет собственное положение. Как правило, это изменение сугубо принудительно и зачастую весьма болезненно. Запланировавшая совсем иное развитие событий, уповавшая на защитные действия со стороны начальника, Вероника не ожидала, что его недюжинная сила развернется против нее самой. Уж она-то как никто другой знала сильные и слабые стороны шефа и не впервые ловко им манипулировала… Или, по крайней мере, думала, что манипулирует… Но иногда уверенность в том, что мы можем управлять внешними по отношению к нам процессами и силами, превращается из демонстрации своих превосходящих возможностей в фарс глупой самоуверенности. Последствия, увы, предсказуемо печальны…

Удар в нос, никак не ожидаемый ею в данном контексте, смешал все карты, отключив их владелицу от восприятия поля игры. Без единого звука Вероника свалилась… нет, не на пол, а на мирно лежащую на нем недвижимую Анжелику. Крест, образованный двумя телами недавних соперниц, был утвержден в своем существовании мощным третьим дополнением в виде Амадео, вбившим в его сердцевину неоспоримый авторитет своего присутствия. Подчиненный может что-то пропустить, начальник же – никогда. Понятное дело, что из всех троих только Амадео увидел, как в широко распахнувшуюся дверь вбежал вспотевший и красный его секретарь, Александр Евстигнеевич, подталкиваемый в спину взволнованной толпой приглушенно гомонящих юношей и девушек. И если аплодисменты являются высшей степенью одобрения зрителями развернувшегося перед ними действия, то гробовая тишина, наползающая на профессиональную или импровизированную сцену, свидетельствует совсем об ином к нему отношении…

Да, человек имеет выбор в актуальном событии проживаемой жизни. И каждое из событий способно повлиять на присущий ему способ удержания на весу собственной головы. К слову, внезапно свалившееся на нее счастье может совершенно спокойно пригнуть эту самую голову к земле, а не более ожидаемо обрушившееся на нее же бедствие иногда вызывает и вовсе, на первый взгляд, неадекватную реакцию. Человек, гордо несущий свою голову над штормовыми волнами неуправляемой им стихии под названием жизнь, грозящей затопить его целиком, редко вызывает искреннее уважение, чаще – осуждение. «У него крыша съехала на почве высокомерия», – слышится от любого встречного. Причина тому банальна до глубокой печали, рождающейся из ее осознания. Зависть… Но к чему именно? К тому, что в борьбе с этой самой стихией приходится принудительно, переступая через свою лень и предубеждение, растить и укреплять. Зависть к силе духа – наиболее распространенная в мире ее форма. И, пожалуй, единственная. Ведь что мы понимаем под процветанием, успешностью, властью, красотой, деньгами, талантами и другими явлениями человеческой активности? Наверняка возможность того или иного человека эффективно жить. А мера эффективности любой жизни – это качество силы духа, из которого она возникает. Зависть к чужой силе духа формируется на основе сравнения ее с собственной душевной возможностью. И данное сравнение необходимо для развития каждого человека. И что самое удивительное, чем дальше развивается человек, тем большей духовной силой он обладает и тем меньше пылевой грязи зависти оседает на его восприятие мира…

Прима, она и на больничной койке прима. Только она сможет гордо держать голову не только в стоячем, но и в лежачем положении подставленного под нее тела. Царственно возлежащая на белой подушке забинтованная голова Вероники выделялась среди прочего больничного инвентаря еще большей белизной. Она прямо-таки сияла ею, чересчур откровенно, практически истерично демонстрируя миру исключительность своего страдания и сопровождающего его мужества. Случайный удар накачанной руки ее продюсера вызывал отнюдь не случайные изменения в жизнедеятельности девушки. Сотрясение мозга вкупе с переломом носа – дело нешуточное. И Вероника несла постигшее ее несчастье с полной мерой серьезности. Той самой серьезности, которая всегда предшествует чудесному превращению удара судьбы в ее дар. Да, Вероника мастерски умела извлекать выгоду из невыгодного положения. Счастливое несчастье – таков был ее жизненный девиз, идентичный девизу как духовно развитого человека, так и эгоцентричного манипулятора. Чем они различаются? Отношением к себе и окружающим людям.

– Как жаль, что вы не смогли выступить сегодня! – робкий голос красивого молодого человека всколыхнул напряженную палатную тишину. Смущенно пряча бурю кипевших в душе чувств под ссутуленными плечами, темноглазый брюнет глядел на Веронику с предпотолочной высоты. Букет цветов, зажатый в его изящных руках, напоминал тонкое деревце, за которое он держался из последних сил, страшась потерять всяческое душевное равновесие. – На сцене вас очень не хватало… – мелодичный низкий голос был заглушен слабым судорожным вздохом с кровати.

– А-а-ах… – тонкая бледная кисть едва завершенным жестом легла на мраморно белый лоб, подчеркнув драматическую глубину взгляда запавших огромных глаз… – Не хватало? – чуть слышимый голос с кровати доносил до слушателей, несмотря на свою слабость, удивительную различимость каждого слова. – Вы же сами не хотели моего участия в том концерте… Вот и сбылось пожелание…

Полупрозрачная ладонь бессильно скользнула по лицу вниз и упала на простынь. Тяжелая пауза, обычная перед зачтением приговора, мрачной тенью повисла в комнатной духоте.

– Я… Мы… Мы это… – темноглазый парень нервно затоптался на месте, явно разрываясь между желанием припустить с него галопом и остаться недвижимым. – Нет, мы… То есть я… Вот, это вам! – измучившись, он решился разрубить гордиев узел скрутивших его душу побуждений. Широко шагнув к кровати, он протянул вперед охапку разноцветных лилий.

– Это что, ты мне купил? – с притворной ласковостью, очевидной для любого человека, кроме того, кто влюблен в ее источник, вопросила с подушки бледная немощь, на глазах наполнившаяся жизнью и принявшая вполне симпатичные человеческие очертания.

– Нет, это мне на выступление подарили… А я вам принес… – некстати брякнул нежданную правду томный красавец и тут же скрылся за густейшим слоем краски, бросившейся ему в лицо. С каждой новой секундой яснее и лучше осознавая свою ошибку, он пополнял палитру визажного половодья удивительным разнообразием оттенков красного цвета… Красочные лилии, виновато положенные им на край кровати, бессовестно контрастировали с тем, кому были предназначены – безликой бесцветной тенью, с тихим стоном замершей рядом с их упругими лепестками…

– Я не могу больше разговаривать… – слабым голосом произнесла тень. – Оставьте меня в покое… умоляю…

Толпа молодых мужчин и женщин, обнаружившаяся за спиной робкого брюнета, невидимая в глубине своего молчания, зашелестела, задвигалась и поспешно покинула палату. Высокий темноглазый парень, освободившийся от букета как материального проявления терзающего его чувства, но все еще плененный неполнотой его высказанности, на несколько мгновений задержался у дверей, лаская долгим печальным взглядом безжизненный силуэт на кровати. Не уловив в нем ответных признаков столь дорогой ему жизни, со сдержанным вздохом он отступил в ожидающую его человеческую многоликость.

– Дурак ты, Расул! – напоровшись на жесткую грубость встретивших его слов, волоокий брюнет испуганно прижал руки к груди, защищаясь от надвигающейся на него безапелляционной реальности. Мужиковатого вида парень с ежиком светлых волос на круглой голове мощным плечом подпирал коридорную стену. Тихо гомонящие люди, разбредшиеся по тоннельному межкомнатному пространству, казались ненастоящими на ярком фоне его деревенского здоровья. – Кто ж так к бабе подкатывает… – нагловато ухмыльнувшись, парень взъерошил огромной пятерней и без того вздыбленные волосы.

– Какая она баба! – вспыхнув, с негодованием выпалил брюнетистый Руслан, и темные пятна едва сдерживаемой обиды стали медленно расползаться по багровости его лица. – Она – королева… – воспоминание о любимой девушке приглушило бушующие в душе эмоции, растворив их в бездне восторженной нежности, раскрывшейся в его сердце.

– Королева тоже баба, – раздосадованный вернувшимся к собеседнику благодушным настроением и нормальным цветом лица, огрызнулся светловолосый парень. – Эх, всему тебя учить надо. Ладно, – отлепившись от стены, он снисходительно хлопнул Руслана по плечу, отчего тот взмахнул руками как крыльями, и слегка присел. – Подсоблю тебе, так и быть. Растяпа.

– Мужлан… – сдавленный шепот разобиженного утонченного брюнета потонул в громовом гоготе размашисто зашагавшего по коридору брутального блондина.