Текст книги "Хранители пути"

Спасение, как и гибель, приходит, порой, впечатляюще неожиданно…

– Пульс слабый, но есть. Жить будет, – слова человека в белом халате, с трудом разогнувшего затекшую спину, произвели поистине магический эффект. В безмолвии немого кино, которым стало все вокруг, Натан наблюдал, как белая человекоподобная фигура отрывается от земли и медленно возносится вверх, в голубые объятия неба. Недвижимый, он видел, как привычная синева в каком-то пределе, неподвластном человеческому расчету, расступилась и белый силуэт вошел в такое же белое сияние, слился с ним и исчез… А затем небо снова закрылось и предстало своему неслучайному наблюдателю привычной ему воздушной перспективой…

Свет… Повсюду свет… Белый… Нет, разноцветный. Неисчислимое множество розовых оттенков привлекали ее внимание одновременно, раскрывались в ней и перед ней, наполняли ее, переполняли и… вновь наполняли… Она бесконечна, как и пространство вокруг… Она – это пространство… Она – это свет…

Постепенно чувство себя прежней вернулось к ней. А вместе с ним пришло и разграничение себя и окружающего бытия, но ощущение единения с ним осознавалось четко и легко, само собой разумеющимся жизненным процессом. И чем яснее становилось ее самосознание, тем явственнее она улавливала изменения во внешнем пространстве. Они нарастали, накапливались и становились все более очевидными. Постепенно белый свет приобрел очертания, границы и контуры. Меруерт парила посреди огромной комнаты, стенами которой были прозрачные – вплоть до иллюзии полного своего отсутствия – зеркала. Ее сознание вышло из-под контроля, наработанного в жизни, и последовало указанию воли совершенно незнакомой, скрытой в самых потаенных его глубинах. Подчиняясь, причем без малейшего сопротивления, внутреннему побуждению, она оглядела возникшее пространство и ничуть не удивилась, увидев себя везде: и слева, и справа, и вверху, и внизу… Словно быть расщепленной на многие личности являлось самым естественным процессом дарованного ей бытия. Зеркальный пол, стены и потолок идеально правдиво отражали ее, и Меруерт, на мгновение утратившая единичное самосознание, обнаружила себя полномерную, живую и осознанную, во всех видимых диспозициях одновременно… Но при целостности своего существования в каждой из явленных ей вариаций она была собой чуть иначе…

– Цветущее поле расстилается до горизонта, на котором балансирует оранжевый шар закатного солнца. Она бежит по теплой, нагретой солнечным днем траве, радостным волнением откликаясь на ее упругость и свежесть. Он догоняет ее, и она прижимается к его груди, запрокидывает голову и тонет в неге долгого поцелуя, не различая удары своего сердца от биения его… Ощущение единения с возлюбленным переполняет ее и расширяется до слияния с миром вокруг… И вдруг она понимает, что этот мир принадлежит ей полностью, а она – ему… И она знает – так будет всегда.

– Фотография в руке дрожит все сильнее, вбирая в себя всю ту боль, что вырывается из ее души… Побелевшие пальцы сжимают ее слишком сильно, оставляя на тонкой бумажной плоти рубцевидные следы от ногтей. Истошный крик поднимается из подвздошья и гаснет в потоке беззвучных слез, хлынувших на мгновение раньше. В беспомощной попытке пережить боль невыносимого осознания, она сминает фотографию в бесформенный комок. Его больше нет. И жизнь без него не имеет смысла и цели… Окно, распахнутое настежь в безграничную бездну ночной тьмы, манит единственным и естественным выходом из удушающих объятий внутреннего мрака…

– Городское солнце, строгое и пыльное, равнодушно отражается в темных стеклах ее очков. Она идет по улице, перегруженной людьми, зданиями, машинами и вывесками, уверенная и холодная, как прячущиеся в подворотнях тени, в строгом деловом костюме и с папкой из тонкой кожи, прижатой к обтянутому прямой юбкой бедру… Каждый шаг выверен и всякая цель предельно ясна. Так отчего же она избегает смотреть на скрытые меж домами тени, столь же бездушные и ненужные, как и ее собственная жизнь? Ответ никогда не находится, потому что вопрос никогда не задается, зарождаясь и тут же рассеиваясь в череде принято важных и неотложных дел…

– Холод сочится отовсюду – из вечных сумерек плохо освещенного подъезда, из-под дверей наглухо запертых квартир, с пола, на котором она лежит… Он, заплеванный и затертый, кажется ей гораздо чище ее самой. Что-то сильное, неимоверно сильное давно взяло над ней верх, исподволь заполонило жизнь и превратилось в ее бытие. Но другое, сохранившееся в душе, нечто сокровенное и бесценное, то, до чего невозможно было добраться и что нельзя было продать или поменять на запретный плод, продолжало бороться. Оно боролось за нее, когда она отказалась от всяких усилий на спасение. Может быть, оно было столь настойчиво и непобедимо, что являлось не частью ее, а по-настоящему и единственно ею? И именно оно протестовало сейчас против грязи, в которую превратились ее тело и мысли… А чувства… Их у нее совсем не осталось, кроме того драгоценного ощущения своей вечной сути… Рядом валяется шприц с погнутой иглой… Из руки вяло сочится кровь. Она такая же холодная, как и окружающий ее мир. Равнодушие, ставшее ее жизнью, по каплям вытекает из нее. Кто-то дотрагивается до ее плеча. Через ледяную ауру смерти, окутывающую ее тело, она неожиданно явственно чувствует тепло человеческой руки…

– Аура домашнего тепла витает в воздухе, надежной защитой окутывая предметы, пространство, людей. Запах ее дома, ее детства – корица и ваниль, имбирь и гвоздика. До чего же она обожает свою работу! Она буквально горит ею… Жар от раскаленных печей волнами расходится по помещению. Они насыщены ароматами воспоминаний. Мамины руки, мягкие и пахнущие булочками, бабушкин поцелуй, оставляющий на щеке шоколадный аромат, дедушкины усы, навсегда запечатлевшие в себе запах свежемолотого кофе… Счастливые моменты ее жизни приходят и уходят, чтобы снова вернуться, вместе с очередной волной печного жара. Она достает из добродушно раскаленного зева широкий противень. Плотные ряды крутобоких пирожных дышат на нее сладкой истомой…

Светло-фиолетовый туман пополз из печей, от рук кулинаров, из щелей под холодильными установками… Его легкое прохладное свечение оказалось сильнее густых волн печного жара, и последний постепенно растворился в туманной дымке, неуклонно заволакивающей все вокруг. Цех исчез, вслед за ним рассеялась болотная сырость подъезда, рассыпалась в прах каменно-равнодушная выверенность городского пейзажа, размылась переполненная отчаянием ночная комната, исчез щедро залитый солнечным счастьем цветущий луг…

– Это моя жизнь везде… То, кем я могла бы стать… – мысли, громкие, как выкрикиваемые слова, взорвали устоявшуюся тишину созерцающего себя сознания.

– И то, кем можешь быть. Пока живешь. Посмотри наверх, – женский голос, невыразимо мягкий и проникновенный, мгновенно завладел ее сердцем. Ни к кому прежде Меруерт не испытывала такого всепоглощающего доверия. Она знала – обладатель этого голоса несет ей только благо. И она с готовностью приняла его.

– Да, Мирена, – знание захватило ее полностью. Но оно не пришло извне, оно всегда жило внутри нее, оно жило с ней, оно было ею – частью ее души, необходимой и неделимой. Имя ангела-хранителя, вложенное в вечную память души, звучало успокаивающе и поддерживающее одновременно.

Взгляд, направленный на вновь появившийся потолок, выхватил из его сияющей белизны проступившую на нем реальность. Что-то, вспыхнувшее с внезапной яркостью из нового пространства, захватило ее внимание с непререкаемой властностью. Промчавшись по ослепительно сияющему тоннелю, она закружилась в водовороте разноцветных потоков энергии, с головокружительной скоростью завертелась в нем. Она знала эти энергии, они ей знакомы… Постепенно пропитываясь их присутствием, Меруерт опознала его: восторг и страсть, зависть и похоть, гнев и радость, преклонение перед ней и жажда ее уничтожения – каскад человеческих чувств обрушился на доверчиво воспринявшую их душу… Оглушенная нежданным накалом чужих эмоций, она попыталась выплыть на поверхность этой энергетической бездны, выпрыгнуть из нее, вернуться к себе прежней… Будто признав ее силу, водоворот выбросил ее из себя, вытолкнул во что-то иное… Но, может быть, он просто превратился в новое пространство? Как бы то ни было, она вновь обрела привычное и безопасное ощущение себя. Но – несколько другое, чем раньше… Чем тогда… Когда? Она не знала. Мир, развернувшийся вокруг, отрезал ее от всех былых воспоминаний и опытов. Она полностью принадлежит ему. Ее мир крайне мал и безграничен одновременно. Им она живет и дышит. Им она является здесь и сейчас.

Сцена залита разноцветными лучами. Зрительский зал бушует в неистовом восторге. Аплодисменты сыплются искрящимся фейерверком. Она кланяется в десятый раз, снова и снова принимая роскошные букеты цветов из рук вспотевших от волнения поклонников. Их признание растет у ее ног ароматной горой, жертвой, принесенной ее таланту и красоте, тем раем, которого она достойна. Поклонники молят свою богиню еще раз явить им чудо ее волшебства. Она не может отказать им. Она должна уступить их просьбе. Поправив роскошное алое платье, она делает знак торжественно замершему оркестру и начинает петь…

– Это не я… – раздвоенное сознание позволяло пребывать по обе стороны одного мгновения. – Я не умею петь, – уже без сопротивления, но следуя его инерции, робко шептала она, возвращаясь в бесформенное пространство тонкого плана.

– Но это тоже ты, – голос ангела звучал уверенно и ласково. – Ты не знаешь себя. Многогранность души неизмерима. Однако в данный момент твоего бытия она представлена перед тобой несколькими самыми важными гранями, доступными твоему восприятию и проработке. Ты можешь очень многое. Но выбирать надо один раз. Сейчас.

– Как я могу выбрать! – страх перед неверным выбором зазвенел в голосе Меруерт трепещущей струной.

– Доверься своим ощущениям.

– Но я не умею…

– Умеешь. Всегда умеешь. Ты делаешь это постоянно. Сделаешь и на этот раз, – увещевательные нотки в голосе Мирены гармонично сочетались с непререкаемой твердостью. Она вела за собой подопечную уверенно и легко, встраиваясь в личность Меруерт и незаметно превращая свою (а на самом деле Высшую) волю в ее собственную. Так будет ровно до тех пор, пока Меруерт не научится осознанно находить опорой в любой форме бытия саму себя. И раскрытие через него своей духовной сути.

– Ты всегда слушаешь свое духовное сердце, – продолжала Мирена. – Но не всегда его слышишь. Ты – есть сердце. Сейчас ты – сердце. Всегда ты – сердце. Слушай себя. Но выбирая одно, ты должна будешь преодолевать в себе противоположные стремления, рождающиеся из разных источников. В этом преодолении и заключатся реализация твоего выбора.

Странное переживание, составленное из смеси несхожих побуждений и чувств, вдруг стало новой формой ее бытия. Растерянность и решимость, уверенность в правильности своего выбора и сомнения, страх и желание, острое ощущение даруемого ей шанса и возможной потери… Из глубин белого сияния снова проступили розовые блики, из которых проявились контуры уже знакомой ей комнаты. Течения несхожих вариантов судьбы опять развернулись перед ней, над ней, под ней, то захватывая внимание, то отпуская его. Растерянность и сомнения нарастали, затапливая мечущееся сознание, душным ватным одеялом обволакивая потерянно бьющееся сердце, стремясь поглотить, заглушить, остановить пульс ее жизни… Но в последний момент, прямо перед едва не вырвавшимся из подавляемого сознания стоном, они исчезли, растворившись в бело-розовом искрящемся свете, разгоревшемся не снаружи, но внутри нее. И в тот же миг Меруерт обнаружила себя в ароматных волнах печного цеха. Ее руки сноровисто и аккуратно играли с послушным человеческой воле тестом, точно так же, как секунду назад некая неуловимая Сила играла с формами ее бытия…

Удовольствие и сопутствующая ему радость сладкой истомой разлито в пространстве… Но что-то чужеродное поглощает сытость ее бытия. Неприятный холодок бежит по ее груди. Наверное, кто-то открыл окно, и сквозняк пробрался в уют ее кулинарного мирка. Неприятные ощущения усиливаются, и непонятная дрожь мелкой рябью полосует ее тело. Ощущения так отчетливы, что она не может не осознать их природу: сомнения вновь вернулись к ней.

Недовольство своей судьбой – не слишком острое, но ощутимое, – оно постоянно присутствует в ее душе, руках, взгляде, устремляемом на других людей. Она одинока, без семьи, любимого человека и детей… Ничто и никто не доставляет ей радости, кроме занятия любимым делом. Но и оно с каждым новым днем становится все менее привлекательным. Что-то пошло не так с тех пор, как она выбрала профессию кулинара и полностью посвятила себя ей. Что-то она потеряла… Но вот что…

Сквозняк окреп и превратился в противный ветерок, непрерывным потоком дующий неизвестно откуда. Он словно выдувал ее из привычной ей зоны комфорта. Рассердившись, она пыталась было противостоять ему, но быстро поняла, что это невозможно: ее сил, истраченных на борьбу с чувством неудовлетворенности выбранной жизнью, на заполнение разрастающейся в душе пустоты, не хватало… Ее энергия, захваченная сквозняковым потоком, пойманная на крючок сопротивления, неостановимо вытекала из нее… Обессиленная, Меруерт безвольно последовала за самой собой, за чувством поглощавшей ее пустоты…

Сил нет, но эта усталость приятна. О, как она обожает сладкую истому, охватывающую ее после каждого концерта! Откинувшись на мягкие подушки, Меруерт с удовольствием позволила усталости от полноценно прожитого дня затопить себя, завладеть всеми клеточками ее тела… Сколько радости – настоящей, ликующей – в этом переживании! Радость от творческих свершений – вот что наполняет ее бытие, дарует ему смысл и силу. Она улыбнулась, вспоминая многочисленные вопросы поклонников и журналистов, задаваемые ей: откуда она берет силы для столь масштабных, ярких и брызжущих жизнью выступлений, для поддержания отличной формы, красоты и здоровья. Она столько раз отвечала на эти множественные вопросы, по сути сводящиеся к одному. Но только такие же творчески успешные люди, как она сама, способны понять ее.

Заполненная блаженной истомой, она отпустила восприятие рассеянно бродить между обстановкой комнаты и образами, переполняющими ее душу. Память словно расширялась вслед за расслабленностью сознания, и среди отчетливых картин недавнего прошлого всплывали смутные, но удивительно знакомые лица и пространства… Привлеченная их появлением, она непроизвольно задерживала на них толику своего внимания, и тут же оказывалась полностью ими поглощенной. Что-то, сокрытое в глубинах ее души, пробуждалось в новом поле восприятия, и оно начинало искриться невыносимо ярким светом, принимающим форму безукоризненного шара. Блаженство, исходившее из него, из нее самой, слитой с этим светом воедино, неуклонно нарастало и, достигнув своего пика, вдруг взорвалось ослепительной вспышкой. И за долю мгновения, показавшегося ей вечностью, Меруерт прожила несколько полноценных жизней в рамках одной – единственной собственной души. Но только одна из них имела для нее огромное значение.

Глава 2
Обаяние тьмы

Радужные блики танцевали вокруг нее, и она танцевала вместе с ними. Она была одним из них, она видела свой цвет – сиреневый, легкий и почти прозрачный. Другие блики отражались в ней отсветами самых разных цветов, оставляя на ее сиянии следовые оттенки их касаний. В них ее собственный свет становился гораздо более полным и многомерным…

Постепенно соседние блики таяли, уходя в неведомые ей дали, и вскоре Меруерт осталась почти одна. Белое пространство, проступившее из исчезнувшего сияния, было каким-то новым, холодным и безжизненным. Оно давило на Меруерт, притягивая ее и отталкивая одновременно. Дискомфорт, порождаемый противодействующими силами, нарастал и вскоре стал невыносимым. Тяжесть неизвестного происхождения пригвождала ее к месту, лишив недавней легкости и текучести. Застонав от безуспешных попыток освободиться из-под ее гнетущей власти, Меруерт сделала то единственное, что могла: открыла глаза.

Белое пространство, чужеродное и безучастное к ней, расстилалось вокруг. Ужас охватил сознание, но сразу отступил, отогнанный редкими, но столь родными радужными отбликами, мелькающими то здесь, то там… Блики угасали, исполнив свою роль стражей, доставивших Меруерт в данную ей реальность. С их исчезновением пространство проступило с непоколебимой отчетливостью новой формы бытия. Рассеянным взором новоприбывшего Меруерт исследовала окружающий ее мир. Она где-то уже все это видела… Как будто она здесь уже была… Знакомые ощущения успокаивали и подчиняли сознание принимающей его реальности. Белые стены, потолок и шторы. Да, она знала эти предметы, их названия и предназначение… Она знала… Но кто она? Собственное имя несколько секунд вертелось в сознании, а затем выпорхнуло из него с быстротой перелетной птицы… Сбитая с толку, Меруерт закрыла и открыла глаза. Ничего не изменилось ни снаружи, ни внутри нее. Ее душа была такой же безучастной, лишенной образов и воспоминаний, как и пространство вовне нее. Обессиленная своей внезапной обезличенностью, она отдалась безжизненному покою сна безо всяких сновидений…

Коридор казался нескончаемым. Ненависть к казенным пространствам всегда таилась в его душе, а теперь, разбуженная откровенным равнодушием, разлитым вокруг, явила себя в полную силу. Впрочем, она никогда и не засыпала в его сердце полностью – мастерское умение контролировать свое внешнее и внутреннее поведение делало его неузнаваемым для всех, кто вступал с ним во взаимодействие. Но сам себя он узнавал в любой ситуации, и это было в его жизни основой ее успешности…

Отчего-то люди полагают, что сила ненависти проявляется в буйных порывах, перекошенных чертах лица и хаотичных действиях. Кривая усмешка на мгновение темной тенью легла на его лицо и тут же исчезла. Людишки… Презренные создания… Но не столь уж никчемные – именно благодаря им он становился сильнее и могущественнее… Благодарность… Полустертый, едва различимый светлый отблик коснулся души и тут же растворился в ее кромешной тьме, заставив его скривиться от боли. Благодарность – удел его врагов. Он давно вышел из-под их прямого контроля, и теперь то, чему он следует и чего боится – страх. Да, страх, лежащий в основе и ненависти, и боли, и жажды все большей и масштабной власти…

Отблеск чужой энергии, светлых вибраций вызвал мгновенный отклик в его темной душе. Волна густой, тягучей, древней как мир ненависти поднималась неостановимым штормовым валом. Он знал, чему предшествует его появление. Концентрат ненависти был ему нужен для следования одной из доверенных ему миссий – для убийства.

На первый взгляд, он ничем не выделялся из суетливой толпы человеческих созданий. Нормально высокого роста, с гладко зачесанными, черными как смоль волосами, черными блестящими глазами, неопределенной национальности: он вполне мог бы сойти за своего в любой стране этого ничтожного мира. Особенно в данный ему исторический период, когда народы и этносы теряют четкость внешнего и внутреннего самоопределения…

Шалкар довольно ухмыльнулся. Его достаточно высокий иерархический статус, отражающий высокоразвитое сознание, и сверхъестественные (с точки зрения глупых людишек) способности позволяли отлично замаскироваться везде, где бы он ни находился. Быть вовремя узнанным или неузнанным – залог его побед. Всюду свой и чужой одновременно, он не принадлежал ни ситуации, ни себе, а был рабом воли своего Хозяина… Потрясающая осознанность и постоянный контакт с Хозяином наделяли Шалкара феноменальной эффективностью действия. Противостоять его намерению было невозможно. Ну, хорошо, почти невозможно. Шалкар снова злобно скривился, словно от зубной боли: это «почти» он ненавидел особенно яростно, хотя принимал его как должное. Никогда нельзя было предугадать, где оно вылезет и все испортит… Но сразу же он снова злорадно усмехнулся – с каждой секундой жизни, проведенной в ненависти, он становился все сильнее. Виват этому миру! И – memento mori ему же.

Коридор все не кончался. Шалкар остановился и поставил пакет с апельсинами на протертый сотнями ног дешевый линолеумный пол. Эти люди… Они невыносимо тупы. Только окончив свое бренное существование, многие из них понимали, что дно стоит намного дороже высоты… И оплата его работы очень высока. Хотя и расплата за ее несовершение тоже огромна…

Шалкар поежился, уловив обжигающе холодное дыхание Хозяина, пробежавшее у него по позвоночнику и ледяными иглами застывшее в его сердце. Хозяин всегда с ним, в нем и знает о каждом его шаге. Скрыть что-либо, равно как и скрыться, от него невозможно…

Когда, к чертям собачьим, закончится это подобие выхода из материального мира в тонкие сферы? Жестокие черные глаза быстро оглядели силуэты покосившихся дверей, стороживших проходы в иные комнатные пространства. «Тоже мне, охранники», – усмехнулся Шалкар. В этом мире нет преград, которые он не мог бы преодолеть. Разве что…

– Вы кого ищете? – визгливый женский голос иззубренным звуковым напильником резанул слух. Хотя он и ждал ее появления, но все же вздрогнул от жадно впившихся в барабанные перепонки ноток хронической истерии. Его любимый типаж – неосознанная и оттого неуправляемая психика! Развернувшийся на голос Шалкар предстал перед его обладательницей соответствующим ее ожиданиям мужчиной.

– Я… О! Какая красота! – ослепительная улыбка подчеркивала мягкость свечения обворожительно бездонного черного взгляда… Бархатный голос обволакивал убаюкивающей ласковостью тех самых слов… Тех самых, которые так хочет слышать эмоционально неустойчивая женщина в этом лживом мире… Не находя опоры в себе, она ищет ее в других. То мгновение, которое понадобилось Шалкару на поворот к собеседнице, полностью изменило его… нет, не внешность, а пробивающуюся через нее суть. Гибкая и текучая, она подчинялась требованию ситуации, перевоплощаясь из одной маски в другую. Из откровенно опасного хищного зверя, с ненавистью оглядывавшего окружающий пейзаж, он превратился в обворожительно милого, мягкого и вместе с тем мужественного человека – в мужчину мечты. Ее мечты…

Неуклюжая девица простоватой внешности, в коротком, несвеже белом халатике, из-под которого кокетливо выглядывала разношенная в бесформенный мешок дешевая джинсовая юбка, растерянно захлопала ресницами, открыв ярко накрашенный рот, но все-таки сориентировалась.

– Ой, ну что вы… – взгляд, смущенно опущенный в пол, быстро поднялся на нежданного кавалера, пробежавшись по нему цепкими оценивающими прикосновениями. Густой румянец залил ее щеки, легко пробившись сквозь щедро наложенную искусственную краску. Не в силах выдержать насыщенного чувствами мужского взгляда, она зачарованно смотрела на пакет с яркими оранжевыми плодами, стоявший у его ног.

– Невероятно… – бархатный голос Шалкара перешел в велюровую нежность, сладострастной истомой близкого наслаждения окутывавший девушку. – Вы здесь… Ты здесь… Я тебя всю жизнь искал… – страстный шепот, уходящий в волнительно манящие низы, стих, перейдя в паузу дрожащего напряжения. Подчиняясь неведомой побуждающей силе, она подняла глаза и тут же растворилась в его взоре, отдалась ему, исчезла в его ласковой черноте. Слезы восхищения и благоговения, наполнившие его глаза, отразили ее лицо, внезапно побледневшее в проступившем на нем выражении безысходной покорности…

Отзвук удаляющихся шагов стих за поворотом больничного коридора. Наверное, одна из дверей, ведущих в пространство иного комнатного измерения, пропустила в него неведомо прекрасного странника… Рита очнулась от гулкой тишины, щедро разлитой вокруг ее бешено колотящегося сердца. Пакет с апельсинами стоял у ее ног, в доверчивом призыве распахнув мятые целлофановые створки. Что-то было необъяснимо соблазнительное в этом до примитивности простом жесте. Сколь часто кажущаяся слабость внешней оболочки таит в себе неодолимо опасную силу…

Она потянулась к желанным плодам, но замерла в полупоклоне, остановленная странным ощущением. Мышцы ее тела напряглись, сведенные волной страха, которая поднялась из глубины внезапно замедлившегося в своем биение сердца. Холодная дрожь неуправляемой рябью побежала по пальцам, задрожавшим в судорожной пляске и осыпалась в душу ледяными иглами панического ужаса. Едва сдержав рвущийся из горла крик, Рита резко разогнулась, отпрянула от пакета, подняла глаза и увидела… его. Он, прекрасный принц из ее потаенных грез, вновь стоял перед нею, улыбаясь успокаивающе и нежно… Осколки режущего льда, вонзившиеся в ее сердце, растаяли и побежали из глаз потоком благодарных слез. Она любила его… Она любила его здесь и сейчас, точно так же сильно, как любила всегда, все двадцать девять лет отведенной ей жизни… И он, призрак ожидаемой ею любви, жил и процветал ответным всепоглощающим чувством…

Она смотрела на Шалкара, но видела не его, а лишь того мужчину, которого мечтала однажды встретить. А Шалкар смотрел на нее и видел и ее представления, и мечты, и ожидания, но самое главное – он видел истинную суть ее души. Силы были неравны изначально.

Подчиняясь мягкому диктату бархатного взгляда, Рита снова приблизилась к пакету с апельсинами. И когда она взяла один из них, видение возлюбленного принца исчезло. Она стояла посреди больничного коридора одна, крепко сжимая в руке прохладную плоть оранжевого фрукта.

– Ах, вот ты где! Я тебя обыскалась! – громкий оклик заставил ее подпрыгнуть и выронить плод.

– О, какой большой! Наверное, марокканский? – веселые нотки запрыгали по скудно крашеным стенам словно солнечные зайчики. Роза ловко подхватила апельсин, врезавшийся в ее туфлю.

– Кто-то забыл? Или у тебя наконец-таки ухажер объявился? – хихикнула девушка и, не дожидаясь ответа, скрылась за дверью в смотровую.

С глупой улыбкой, приклеившейся к ее покрасневшему лицу, Рита глядела вслед коллеге. Конечно, куда ей до Розки с ее длиннющими ногами, огромными васильковыми глазами и неискоренимой жизнерадостностью… Вздохнув, она подобрала пакет с апельсинами и побрела в сестринскую. Образ обворожительного незнакомца, с которым она, как ей казалось, была знакома всю жизнь, не выходил из головы. Куда он, кстати, подевался? Может быть, отправился за цветами… Такие как он ухаживают красиво. Хотя, откуда ей знать? Кроме вечно унылого стоматолога Стасика за ней никто и не ухаживал. А она не отвечала на его поползновения – ждала его, единственного и неповторимого. Не зря, стало быть, маялась в одиночестве столько лет – подружки все уже несколько романов, а то и замужеств прокрутили.

Вопль, донесшийся из смотровой, грубо вырвал Риту из плена сумрачно-сладостных мыслей. Не успела она добежать до двери, как та распахнулась и старшая медсестра, возникшая на пороге, чуть не сбила девушку с ног.

– А-а-а-а-а-а-а-а! – с силой пароходной трубы завопила она в лицо перепуганной сотрудницы. Вцепившись в плечи Риты, она затрясла ее в приступе животной паники.

– Что, что случилось?! – тщетно стараясь перекричать начальницу, верещала перепуганная ее наскоком девушка.

– На помощь! Помогите!

Стряхнув с себя обезумевшую женщину, Рита оттолкнула ее и бросилась в кабинет. И остолбенела. На полу просторного помещения, залитого солнечным светом, возле кушетки лежал человеческий скелет. Неестественно вывернутые конечности придавали ему устрашающе-комичный вид. Скелет в медучреждении – вещь привычная… И бояться его врачам и медсестрам как-то не принято. Вот и этот скелет не вызвал бы бурю неуправляемых эмоций у созерцающей его девушки, если бы не сопутствующие ему ужасные детали.

Во-первых, запах, а вернее – отвратительная вонь разложившейся плоти, вязким туманом заволокшая комнату. Во-вторых, измятая женская одежда на скелете, пару минут назад виденная Ритой на ее сослуживице Розе. В-третьих, ее же туфли, непостижимым образом удержавшиеся на явно бившихся в конвульсиях ногах. И, в-четвертых… Это «в-четвертых» подействовало на Риту особенно жестоко. Апельсиновая корка, валяющаяся рядом с непостижимо стремительно разложившимся трупом… Тяжело, словно через силу, вздохнув, Рита грузно осела на пол, потеряв сознание…

Он всегда ненавидел пение. Впрочем, он испытывал острую неприязнь ко всему на свете, но музыку и пение ненавидел особенно рьяно. Это была его страсть, его специализация – ненависть к искусству. Поэтому, видимо, Хозяин и дал ему нынешнюю жизнь… Ведь никто, кроме него, ведомого силой своей антипатии к творчеству, не сумеет столь безукоризненно выполнить возложенные на него обязательства. А Хозяин ошибок не прощает. Шалкар усмехнулся: прощение – еще одно словечко не из его действительности. Но он частенько манипулировал им для достижения своих целей. В отличие от людей, склонных к самообману и поверхностному прощению, он, носитель почти совершенного сознания, себя никогда не обманывал. А других – да, конечно. Несчетное количество раз. Но прощения за обман он ни у кого и не думал ждать – хорошую работу не прощают, а ценят.

Чем сильнее чувство, тем неодолимее притягивает к себе его объект… Чем сильнее существо, испытывающее какое-либо чувство, тем больше оно отождествляется с ним. С незапамятных времен Шалкар превратился в саму ненависть. Но, как ни парадоксально, будучи чистой ненавистью, он вовсе ею не являлся. На самом деле был чем-то иным, какой-то непостижимой пустотой, заполнившей некогда живую и трепетную душу. Ощущать эту пустоту было поистине невыносимо. Но он научился жить с ощущением невыносимости своего бытия, заполняя, заглушая внутреннюю пустоту ненавистью. Он чувствовал себя живым, уничтожая другие жизни. И как любое создание, живущее силой разрушения, он был необратимо мертв.

Музыка царила повсюду. Она ткалась из чудесного женского голоса, разноцветными переливами множества радуг парившего в невидимых высотах. С каждым новым звуком ненависть Шалкара становилась все сильнее. Никогда прежде не испытывал он такого переживания собственной мощи. Едва переведя дух, он остановился перед неплотно прикрытой белой дверью, ведущей в одну из больничных палат. Голос взял особенно высокую ноту, и Шалкар подпрыгнул, захваченный врасплох приливной волной своего желания уничтожить. Но нет, еще рано. Он еще не чувствует верного признака приближающегося акта разрушения – абсолютного бесстрастия. Глубоко вздохнув, Шалкар деликатно постучал в облупившуюся деревянную плоть костяшками холеных, тщательно наманикюренных пальцев.