Текст книги "Классические психоаналитические труды"

Невроз переноса (II)

Прежде чем переходить к суммированию проявлений невроза переноса, их значения и того, как они могут быть применены в анализе, нам благоразумно будет перечислить те выводы, к которым мы уже пришли. Данную тему осложняет столько проблем и неопределенностей, что часто даже опытному аналитику затруднительно избежать относительно нее искаженных представлений или, еще хуже, лакирования проявляющихся затруднений путем догматического цепляния за несколько теоретических обобщений или за некоторые практические эмпирические правила. Психоанализ, как и многие другие науки, подвергается влиянию моды, что ведет, в свою очередь, к принятию псевдонаучных лозунгов. За последние годы в нашей стране[28]28
  В Великобритании. – Прим. пер..


[Закрыть] в отношении переноса, например, явно установилось как бы фетишистское отношение, и в то же время термин «невроз переноса» со всеми его теоретическими и практическими импликациями относительно вышел из употребления.

Поэтому, наряду с другими причинами, желательно еще раз особо подчеркнуть практическую разницу между спонтанными, или рабочими, переносами и специфической невротической стадией повторения, известной как невроз переноса, и указать, что у многих приходящих на анализ пациентов такая симптоматическая форма повторения отсутствует или принимает неспецифические формы и что в любом случае показания для интерпретаций переноса никоим образом не отличаются от тех, которые действуют в любой другой аналитической ситуации, а именно: что они должны быть оправданы материалом ассоциаций и текущим состоянием аналитических защит. Ясно, что как по теоретическим, так и клиническим соображениям непрестанная интерпретация переноса выше человеческих сил. При том, что интерпретация переноса представляет существенное различие между психоанализом и другими формами психотерапии и что с самых первых дней психоанализа необходимость интерпретации переноса постоянно прививалась студентам-психоаналитикам, все же нет необходимости оглуплять практику психоанализа, рекомендуя ее автоматическое применение на любой стадии каждого анализа. Более формально можно сказать так: степень и интенсивность любых переносов является признаком существующей деятельности бессознательных катексисов, которая различается при разных расстройствах и в разное время при одном и том же расстройстве. Работа с переносом поэтому должна варьироваться в соответствии с имеющимися в каждом случае проявлениями.

Следует подчеркнуть, что проявления невроза переноса могут классифицироваться по тому же типу, что и в случае сопротивлений, а именно: в соответствии с описательными, функциональными, структурными, генетическими критериями и критерием сопротивления. Тот факт, что каждая фаза невроза переноса может действовать как сопротивление, делает данную процедуру логичной и существенной. С учетом этих соображений мы можем поэтому перейти к табулированию тех видов информации, которую ожидаем получить при неврозе переноса, и способов ее применения, которые мы постараемся сделать. Так как, однако, не все пациенты манифестируют невроз переноса и поскольку в таких случаях мы должны самым активным образом использовать любые имеющиеся проявления переноса, то заодно мы можем иметь дело и со спонтанными формами переноса или, как я назвал их, с рабочими переносами – под тем же самым заголовком.

Одно последнее предварительное замечание: столкнувшись с сопротивлениями переноса, мы должны помнить, что, применив технику психоанализа, мы сделали все, что в наших силах, чтобы поощрить развитие инфантильных переносов. Мы прежде всего инициировали процесс психической регрессии в надежде, что сможем таким образом получить доступ к уровням психики, на которых изначально развились симптоматические образования или первоначально установилась предрасположенность к симптоматическому образованию[29]29
  В недавней статье (Psychoanal. Quart., 1950, 501–539) Ида Макалпайн (Ida Macalpine) утверждает, что аналитический перенос не является спонтанной манифестацией невротика, но активно индуцируется аналитической техникой, которая создает инфантильный сеттинг, к которому анализанд должен приспособиться, а это он может сделать только через регрессию. По ее мнению, характеристики аналитической техники используются для создания постоянной, пассивной и непреложной среды, т. е. «потери объектного мира». В ее неподдающейся пассивности лежит «активность», применяемая к анализанду на протяжении терапии. Она, кроме того, утверждает, что при дифференциации психоанализа и гипноза схожести склонны минимизироваться; например, концепция пассивности аналитика появилась справедливо, но неправильно использовалась для руководства всей психоаналитической техникой. И гипноз, и психоанализ эксплуатируют инфантильные ситуации, создаваемые mutates mutandis (с необходимыми поправками) ими обоими. Аналитический перенос определяется как постепенная адаптация индивидуума с помощью регрессии к инфантильной аналитической обстановке.


[Закрыть]. И таким способом мы использовали то, что при психических расстройствах склонность к регрессиям при любом состоянии чрезвычайно сильна. Поэтому нам не стоит удивляться, если инфантильные повторения (симптоматические или нет) станут ходячей монетой психоаналитических обменов.

При описательной классификации сопротивлений мы обнаружили, что их удобно ориентировочно группировать соответственно как неявные и явные, добавляя осторожное замечание, что мы не можем измерять интенсивность сопротивлений по описательным стандартам и что на деле самые сильные сопротивления не имеют прямых признаков своего существования. Аналогичный подход может быть принят и в случае проявлений переноса. Вместо того, однако, чтобы разделять их соответственно только на малые и большие манифестации, более точно одновременно рассматривать их в терминах длительности, например, являются ли они кратковременными или затяжными.

Фактически на типичной начальной стадии признаки переноса являются и неявными, и кратковременными. Мы привыкаем подмечать ряд малых реакций, которые могут быть непрямо или лишь отчасти интерпретированы при их первом появлении. Общее в них то, что они касаются непосредственного сеттинга аналитической ситуации и профессиональных реакций аналитика. Типичные примеры: реакции на обстановку комнаты, сосредоточенность на конкретных предметах или характеристиках комнаты, на признаках движений аналитика, приписываемых аналитику эмоциональных реакциях. Один пациент делает мимолетное замечание про кусок провода, выступающий из электропроводки, другой случайно прерывается, чтобы проследить за узором на противоположной стене, третий уделяет особое внимание появлению цветов на письменном столе, четвертый искоса смотрит на любую переписку, которая может лежать в поле зрения. Еще один загипнотизирован ручками, торчащими из ящиков комода. Другие вздрагивают от малейшего шума извне и подозрительно, оценивающе смотрят туда, откуда идет беспокойство. Других, кроме того, беспокоит скрип стула аналитика, или они внимательно прислушиваются к его дыханию, изменениям в голосе – короче, к любым одушевленным или неодушевленным проявлениям, касающимся персонального сеттинга аналитической ситуации.

Следующими идут разные явления переноса малой длительности, свидетельствующие о различных идентификациях и отношениях к родительским Имаго в психике пациента. Они часто принимают форму речевых оговорок, подобно тому, как при неправильном использовании местоимений пациент идентифицирует аналитика с собой и со своим отцом. Пациент, доставая письмо из конверта, говорит: «Я только что слышал от вашего отца, – затем, поправляя себя, поспешно добавляет: – Нет, я имею в виду от вас… Я имею в виду он слышал от вас, нет, – и теперь как-то с отчаянием: —Я слышал от него». Изданный мною легкий грохочущий шум раздражает другого пациента, но напоминает ему, что его отец, который умер в молодости, гремел таблетками, а во время умирания от болезни страдал недержанием кала.

Поэтому для начала мы накапливаем множество фрагментов информации об инфантильных реакциях, способах мышления и об инфантильном развитии. Данные фрагменты плывут, так сказать, по общему течению ассоциаций или, если использовать другую метафору, поднимаются к поверхности, как воздушные пузырьки. Все это время пациент может осуществлять довольно связное изложение фактов. Данные различные фрагменты информации начинают с ходом времени группироваться в сознании аналитика и могут быть соответствующим образом подразделены на (1) факты, связанные с развитием либидо, и (2) факты, связанные с развитием Эго. В то же время мы в целом замечаем, дают ли такие малые признаки переноса выход главным образом позитивному (дружественному) или негативному (враждебному) отношению. Письмо, полученное перепутавшим местоимения пациентом, содержало отказ отца помочь ему найти новую работу. Пациент, на самом деле, крайне амбивалентно относился к своему отцу, к которому у него было пассивное бессознательное гомосексуальное отношение, – вскоре после этого он начал жаловаться, что не чувствовал, что анализ «помогал» ему. Естественно, данные негативные проявления при частом повторении требуют систематической проработки, но при первом появлении могут рассматриваться как устанавливающие музыкальный ключ к переносу или, другими словами, как первые искры, летящие от точильного круга начинающегося анализа.

Подразделение переносов на либидо– и Эго-переносы становится более очевидным, если мы рассматриваем затяжные способы поведения при неврозе переноса. Позитивный или негативный характер таких способов поведения тоже проявляется более точно. Ожидать можно одного – конечной целью такого поведения является установление в анализе психологической атмосферы инфантильной эдиповой ситуации. Аналитические эквиваленты данной ситуации весьма многочисленны – пациенты могут постоянно вести себя, как если бы они были единственными объектами внимания аналитика, они будут использовать свои сопротивления, рассчитывая вызвать контрперенос или контрсопротивление, будут постоянно жаловаться, что их анализ бессмыслен и что их аналитик упускает что-то важное. С другой стороны, как только делается любая эффективная интерпретация, они набрасываются на аналитика со злобой и подозрением, бросаются опровергать то, что воспринимают как критику, и вообще ведут себя, как будто им угрожают кастрацией или оплодотворением, – короче, мы начинаем узнавать специфические ситуации, вновь и вновь разыгрывающиеся на протяжении длительного времени, включающие всякого рода повторения, смоделированные по основным вариантам эдиповых взаимоотношений – от всецело позитивных до полностью негативных, от прямых до инвертированных. Более того, мы обнаруживаем, что они существуют под различными масками, что есть, так сказать, многоязычная версия переноса. Хотя в большинстве психоневрозов акцент делается на генитальном символизме, в реакциях некоторых пациентов на время, деньги, интерпретации, темы трат и т. п. нетрудно увидеть издание той же пьесы на анально-эротическом диалекте. С другой стороны, у иных пациентов, особенно у тех, у кого в основе лежит депрессивная реакция, акцент переноса главным образом орального типа. Пациент сообщает, что у него развилась привычка заходить в ресторан закусить после каждой сессии, на которой он был не удовлетворен интерпретациями. Его реакции на любую задержку в начале сессии становятся все более унылыми, однако лишь с приглушенным выражением негативного чувства. Его сновидения все больше и больше касаются образов предприятий питания, в которых содержатель настаивает на закрытии раньше обозначенного времени. И постепенно любой аспект анализа, конкретный или абстрактный, оценивается в терминах орального символизма.

В данной связи можно привлечь внимание к особо неподатливой форме повторения в переносе, обнаруживаемой во всех случаях, когда, чтобы предотвратить разрешение конфликта, концентрирующегося вокруг травматических ситуаций, используются мазохистические защиты. Они вполне могут быть описаны как травматические неврозы переноса, чтобы отличить их от более бурных форм психоневротических неврозов переноса. У подобных пациентов, как правило, имеется сильно вытесненное гомосексуальное отношение, выраженная степень амбивалентности и едва скрытая чувствительность к любому кажущемуся пренебрежению, и все это выражается в большей мере через характерологические, чем через классические симптоматические образования. Одной из их главных бессознательных задач является установить в анализе травматическую ситуацию, и они будут хвататься за малейший повод, чтобы пожаловаться, что их отвергают. При неудаче они будут либо утверждать, что весь процесс анализа составляет травму, либо делать все, что в их силах, чтобы вызвать у аналитика негативную контрреакцию. Это трудная ситуация, и если не отвечать на нее терпеливой, но при этом эффективной интерпретацией, тогда она чаще всего приводит к застою в анализе. Хотя и сильно заряженная бессознательной враждебностью, данная ситуация по сути означает фрустрацию либидо, а от обычной ситуации переноса она отличается тем, что простой катарсис памяти для ее облегчения относительно неэффективен.

С развитием таких либидинозных переносов становится очевидным, что существенной частью данной ситуации является повторение ранних отношений Эго и Супер-Эго. А в более сложных случаях воспроизведение таких бессознательных аспектов Эго обретает приоритет над чисто либидинозными повторениями. Вы помните, что с точки зрения Эго вторая стадия психоанализа заключается в исследовании раннего развития Эго и в оценке того, какие идентификации и интроекции сыграли решающую роль в формировании Супер-Эго. В неврозе переноса мы еще раз видим интроекции в форме проекций, а по силе и качеству проецируемых ситуаций можем оценить характер развития Супер-Эго. Такие затяжные эго-повторения более наглядны у обсессивных, особенно имеющих в основе депрессивную структуру, пациентов, чем у истериков. Они являются постоянной чертой при анализе расстройств характера, а высшая форма защиты принимает форму продуцирования «нарушенной» аналитической ситуации, из которой пациент потом может убежать на том основании, что не происходит никаких улучшений. Это, по сути, защита от чувства вины. При этом нельзя уставать повторять, что, хотя такую ситуацию преодолеть сложно, ее возникновение является не только необходимым предварительным условием исцеления, но и действительно неизбежным этапом развития в анализе подобных пациентов. Другими словами, успешный анализ бессознательной вины может произойти, только когда она была обсуждена еще раз в социальной (семейной) тревоге, из которой произошла. Перенос вины позволяет появиться свежей проекции. До того как это произошло, мало возможности изменять неудачные интроекции. Депрессивный пациент с кажущимся неразрешимым негативным образом отца, покрывающим предшествующий негативный материнский образ, справлялся с «травматической двойной негативной фиксацией» с помощью идентификации с виной (guilt-identification), через которую связал с собственным Эго свои враждебные и садистические реакции на родителей. Его симптоматические регрессии представляли в одно и то же время и бегство от такого интернализованного заряда садизма, который в другое время разряжался на генитальном уровне, и регрессию на фантазийную стадию орального нарциссизма. Данные идентификации были скрыты в случае отца открытой враждебностью, а в случае матери – реактивной идеализацией. Прямая интерпретация данных отношений не дала эффективных изменений, и только после того как периоды пробных негативных реакций на аналитика стали более настойчивыми и определенными, идентификации с родителями из чувства вины могли быть проанализированы. На самом деле он идентифицировался с ними через их генитальную активность, которая вызвала у него враждебность, тем самым усилил свою генитальную вину. Со временем, после интерпретации переноса, последовало высвобождение позитивного либидо в отношении отца. Важным же является то, что без проекции в переносе негативный образ отца так бы и остался постоянно канализованным в отношениях к заместителям отца, дезорганизовывал бы всю его систему гомосексуальной сублимации и продолжал бы вредить успешности его семейных отношений. Перемена была обязана, однако, не только интерпретации переноса. Ей помогало существование актуальной аналитической ситуации, в которой пациент мог переживать в несколько разреженной форме на самом деле позитивную реакцию к объединенному отцовско-материнскому заместителю. Основная функция позитивного переноса, на самом деле, – позволить пережить в неамбивалентной форме прежние амбивалентные отношения к родителям.

Возвращаясь к нашей общей оценке проявлений переноса, нужно заметить, что в случае проявлений либидинозного переноса, исследуемого нами, как отмечалось, для изучения и реконструкции инфантильного развития, не принципиально строго следовать порядку, в котором они появляются. Обычно они подходят под общую схему развития, и труднее всего уверенно датировать проявления, например, являются ли разыгрываемые в анализе оральные фантазии первичными или же результатом обратного смещения. В случае проявлений, по которым мы судим о ходе развития Эго, более важно замечать порядок, в котором имеют место различные периоды идентификаций. Как правило, мы обнаруживаем, что при анализе Эго существует общее движение в прошлое, достигающее кульминации при приближении анализа к завершению. Такой взгляд на процесс помогает понять истинный защитный смысл движения интересов и забот вперед, представленный неврозом переноса. Если бы не было защит переноса, то мы бы, вероятно, могли непрерывно наблюдать различные стадии развития Эго и видеть, что вслед за одной проанализированной идентификацией ее место сразу занимает идентификация, предшествовавшая ей. Движения переноса имеют тенденцию затемнять такое восприятие, и если не осуществлять анализ, то конечный результат будет таким же «рваным», как исполнение военного марша оркестром из одного человека. Но данная путаница– не единственное затруднение: во многих случаях один набор идентификаций в защитных целях может быть сильно заряжен. Например, когда пациент демонстрирует признаки крайней кастрационной тревожности, ранние идентификации могут просто указывать на факт, что аналитик идентифицируется с Имаго отца. Вскоре после этого может представиться случай увидеть, что система идентификации существенно изменилась и что на аналитика реагируют на основе идентификации с матерью. Так вот, в то время как это соответствует общей линии развития любого пациента, оно имеет еще и защитное значение. Материнские Имаго на самом деле наделены опасными возможностями, но любопытно, что в такой период тревожность по поводу отца во многом исчезает. В таких обстоятельствах мы можем быть уверены, что позже нам придется вернуться для проработки значительного запаса кастрационной тревоги, относящейся к отцу.

Прежде чем оставить данный вопрос идентификаций Эго и их анализа, наверное, представляющий самую трудную часть аналитической работы, мы можем утешить себя некоторыми законными уверениями. Во-первых, хотя наши первые впечатления от Эго пациента, наблюдаемые в переносе, калейдоскопичные, основные этапы идентификации не столь многочисленны, и при достаточном опыте их можно быстро привести в порядок, так же как бывает легко классифицировать разнообразных представителей оральных, анальных и генитальных фантазий. С другой стороны, хотя перенос определенно затемняет наше восприятие, он имеет и свои преимущества. Проекция может быть очень четко определена, и ее обращение дает нам весьма точную ad hoc[30]30
  Специальную.


[Закрыть] интерпретацию. Кроме того, мы не остались один на один с проекциями переноса – пациент продолжает предоставлять нам информацию и из других источников. Вообще подробный рассказ фантазий имеет своими последствиями специфические реакции Эго – иногда изменения в тоне голоса или использование неких стереотипных многозначительных фраз является определенным указателем на происхождение таких реакций. Если, в самом деле, мы привлечем внимание пациентов к тону их голоса, они часто спонтанно замечают: «А, это моя мама так говорила» или «…использовала такую фразу». Наконец, мы можем припомнить, что в большинстве случаев мы не резко вступили в невроз переноса, хотя на начальном этапе мы интерпретировали, чтобы устранить препятствия ассоциациям, но мы продолжали собирать из оговорок, парапраксий и т. д. все больше информации об основных линиях развития Эго. С самого начала наша общая политика была такой же – устранять препятствия, и в то же время из каждого затруднения извлекать информацию. Перенос с начала и до конца действует как защита, но с ходом времени мы все больше применяем полученную информацию. Мы используем ее с намерением, во-первых, активизировать воспоминания пациента или, при неуспехе, чтобы реконструировать забытые или безвозвратно ушедшие периоды его развития. Интерпретация же переноса должна использоваться как рычаг, и использовать его надо, когда внешний вид анализа демонстрирует признаки окаменения.

Но мы не должны каждый раз ожидать, что наши интерпретации переноса немедленно освободят аналитическую ситуацию, вызывая поток воспоминаний, или что автоматически произойдет разрешение переноса. Наоборот, невроз переноса в первую очередь расцветает от интерпретации переноса; другими словами, перенос, начинаясь с фрагментарной формы, стремится наращивать себя на основании интерпретации переноса. Поэтому мы должны быть уверены в достаточной корректности наших интерпретаций переноса. Если это не так, то мы сами будем побуждать пациента нашими внушениями выстраивать фальшивый и искусственный псевдоневроз переноса[31]31
  Часть III, глава 1 полного издания «Техники психоанализа» – «Терапевтический эффект неточной интерпретации».


[Закрыть]. Несомненно, такие псевдопереносы временами имеют терапевтический эффект, но такой эффект вызывается скорее внушением, чем психоанализом. В этом лежит опасность фетишистской политики интерпретации переноса. Это правда, что с момента, когда мы начинаем интерпретацию переноса, мы можем, если ситуация оправдывает, все происходящее в анализе интерпретировать как проявление переноса. Но мы никогда не должны нашу аналитическую технику превращать в технику взаимопонимания (rapport technique). Псевдоневрозы переноса временами определенно могут давать хороший терапевтический эффект, но это относится и к любой форме терапии взаимопонимания. Неточные интерпретации переноса, на самом деле, имеют такой же терапевтический эффект, как если побуждать незнакомца к дружеским чувствам или – в случае негативных интерпретаций – критиковать случайного знакомого «для его же пользы».

Чтобы проиллюстрировать эти различные аспекты интерпретации переноса, мы можем вернуться после длительного перерыва к истерической пациентке, которую мы оставили на кушетке, когда она требовала от нас «говорить». Из нашего наблюдения за «движением вперед», из истощения дополнительных источников информации мы знаем, что пришло время что-то сказать, т. е. сделать интерпретацию переноса. Но первое же наше наблюдение показывает, что наша политика как будто не работает. Сначала мы предполагаем, что данное требование, чтобы мы говорили, является сознательным представителем бессознательной фантазии в отношении нас, но пациент это отрицает. Подкрепившись дополнительным набором ассоциаций, безошибочно указывающим на главную тему фантазии, мы переходим к изложению данной фантазии, как она бессознательно представлена в отношении к нам самим, например, что это инфантильная сексуальная фантазия. Отрицание наполнено чувствами еще больше. В большинстве случаев на текущий момент мы довольствуемся таким отрицанием – при условии, что наша интерпретация была правильной, отрицание означает бессознательное «Да». Но мы затем должны внимательно наблюдать, что происходит, когда отношение отрицания стихло, – нам нужно заметить, был ли достигнут какой-нибудь прогресс или же ассоциации демонстрируют какой-нибудь признак движения в прошлое, в противоположность занятости настоящим; появляется ли в сновидениях с такими или похожими фантазиями какой-нибудь дополнительный материал, или же защитные механизмы становятся более отчетливыми. Если, как часто бывает, подобных признаков прогресса не видно, то мы можем с уверенностью заключить, что фантазии переноса все еще слишком сильно заряжены, и должны использовать первую же возможность для их дальнейшего обсуждения. Но что даст такую ближайшую возможность? На первый взгляд, ответ покажется простым, а именно: когда любые позитивные признаки (такие как оговорки) либо негативные признаки (такие как паузы) укажут, что пациент вовлечен в озабоченность переносом. У многих пациентов это происходит столь часто, что найти удобную возможность не представляет труда. Но я хочу заявить следующее: когда мы уверены, что ситуация переноса сильно заряжена, нам нет необходимости ждать таких очевидных удобных случаев. Как я говорил, мы всегда можем приподнять крышку с котла переноса, и первая возможность для этого по-настоящему определяется возникающим у нас убеждением, что анализ тормозится – так же, как, вообще говоря, мы интерпретируем, когда из-за ассоциаций пациента у нас возникает убеждение, что необходимо некоторое более подробное обсуждение. Когда подходит время, то возможность сразу же предоставляется. Ситуация переноса присутствует всегда. Последующее вмешательство определяется правилами, которые мы сформулировали при рассмотрении сопротивлений. Прежде всего, убеждены ли мы, что наша исходная интерпретация правильна? Если да, то мы оставляем время для проработки. Если нет – а поначалу лучше так и думать, – то возникает вопрос: что мы упускали? Удовлетворив себя в данном отношении, мы развиваем интерпретацию переноса в таком направлении, всегда сверяя наши результаты с вызываемой нами эмоциональной реакцией или с возникновением временных симптомов.

Теперь, я думаю, будет понятно, почему важно делить трансляцию проявлений переноса на объяснения либидо и на объяснения Эго. Бесполезно просто делать объяснения, касающиеся либидо, если мы будем пренебрегать тем, что данные инфантильные остатки отрицаются не столько сознательным Эго, сколько бессознательным инфантильным Эго и что сопротивления переноса сами по себе свидетельствуют о работе инфантильного Эго. Короче, сопротивления переноса являются неотъемлемой частью переноса и должны интерпретироваться как таковые. Это объясняет, почему, когда мы впервые сообщаем истерику интерпретации переноса либидинозных фантазий, заявленная нами политика как будто не работает. Наши интерпретации еще не завершены.

Мы видим, таким образом, что существенного различия между целью интерпретации вообще и целью интерпретации переноса нет. Все интерпретации могут быть классифицированы в соответствии с их целью на (1) интерпретации, рассчитанные на преодоление сиюминутных препятствий, и (2) интерпретации, ведущие назад к бессознательным корням фантазии переноса и с точки зрения Эго, и с точки зрения либидо. Я думаю, такое приблизительное разделение важно еще и по следующей причине: описывая текущие аналитические ситуации контрольных анализов, кандидаты часто перемежают свое изложение фразами типа «Это, очевидно, означало мать» или «То, очевидно, означало отца», и, хотя это, несомненно, совершенно правильные выводы, возникает впечатление, что они как-то изолированы от контекста и что интерпретации, изложенные конкретно в такой форме, будут значить для пациента мало или вообще ничего. Так вот, предположим, что пациент начинает показывать несомненные признаки враждебности к матери, тогда использование в тот момент данного наблюдения будет зависеть от состояния анализа. Если анализ в данный момент тормозится, тогда может быть немедленно задействована интерпретация переноса. Но, предположим, реакция сохраняется, и тогда из данной ситуации нужно извлечь нечто большее. Мы можем покопаться в своем собственном сознании, чтобы сориентироваться относительно данной реакции. В конце концов, для размышления у нас имеется много предсознательного материала, предположительно некий материал сновидений, покрывающие воспоминания, отмеченные ранее в ходе анализа, свидетельства фиксаций или регрессий к определенным стадиям инфантильного развития, ряд четко установленных этапов инфантильных идентификаций, симптоматическая картина, временные симптоматические образования, движения либидо во внеаналитической ситуации – на самом деле, целая сокровищница информации, которая должна помочь нам «найти место» для данной враждебности к матери. Так что, показав пациенту существование такой враждебной реакции, нашей следующей задачей будет показать продолжение существования такой привычной реакции. Другими словами, мы никогда не перестаем осуществлять интерпретации переноса, пока тот, наконец, не понят до самых своих истоков. Установить существование фантазии переноса – только половина нашего дела; она должна быть выделена еще раз и напрямую связана с инфантильной жизнью.

Хотя интерпретация переноса и другие виды интерпретаций не различаются существенным образом в целях, есть различие в производимом ими эффекте. При обычной интерпретации мы устанавливаем некоторые важные словесные мостики, делающие возможной более эффективную связь между бессознательной и предсознательной системами. Удачно установленный мостик может также служить проводником бурного разряда аффекта, либо несколько оживлять воспоминания, но во многих случаях подобная работа немедленного результата не имеет. А при интерпретации переноса благодаря элементу драматизации эффективная интерпретация более убедительна, при этом пациент подходит к актуальному переживанию насколько возможно близко. Но самое убедительное из всего – это когда мы можем продемонстрировать несоответствие между аффектом и действительной незначительностью повода к нему. Именно в такой момент начинающий аналитик имеет основание испытать гордость за предвидение и опыт своих предшественников. Следуя с излишней, можно не сомневаться, ригидностью классическим правилам, которые определяют ход обычного анализа – правилу ассоциаций, положению на кушетке, политике воздержания от личных советов, нравоучений или от выражения своего личного мнения, – ему удалось избежать ловушек контпереноса, расставленных пациентом в целях бессознательной защиты. Он не сыграл ни одной из ролей, отведенных ему пациентом; поэтому, когда бессознательная фантазия приходит в голову или кристаллизуется бессознательная идентификация, он в состоянии получить награду за свое тщательное беспристрастное отношение, обнаруживая для пациента несоответствие между идеей и аффектом, являющееся признаком нарушенной психической функции. Прямая интерпретация бессознательного конфликта и его содержания, несомненно, может произвести эффективные разрядки и тем уменьшить текущие напряжения. Это, в действительности, является сутью так называемой «краткосрочной» аналитической терапии. Но это не приводит к раскрытию той диссоциации, которую вызывает конфликт. Переживание и интерпретация переноса обеспечивают аффективный опыт (аффективный мостик) для связывания прошлого с настоящим.

К данным вопросам мы в свое время еще вернемся, а именно: при обсуждении так называемой «активной терапии» и случаев-исключений. Пока же повторим, что не стоит связывать наши надежды с неизбежным успехом интерпретаций переноса. В начале нашего обсуждения переноса я отметил, что ни на какой другой стадии анализа убеждения аналитика не подвергаются столь суровому испытанию, как на стадии невроза переноса. Сейчас я должен обосновать данное утверждение. Лучший метод для этого – обозначить в целом типы реакций переноса при различных невротических состояниях. У истинных истерических пациентов реакции переноса становятся крайне раздраженными, но в силу их озабоченности непосредственным окружением таким пациентам трудно признать явно преувеличенный характер своих отношений. Однако когда нам удается довести интерпретацию переноса до осознания, мы, как правило, получаем вознаграждение в виде нового материала воспоминаний. Защитный процесс, однако, немедленно возобновляется, и мы, таким образом, продвигаемся через неспокойную ситуацию, обнаруживая фантазии, стимулируя воспоминания, но время от времени давая передышку для усвоения. На самом деле ситуация настолько драматична, что нам никогда не приходится долго сомневаться в реальности переноса. Главные причины ошибок заключаются в том, что (1) мы можем не распознать перемену в анализе достаточно рано; что мы можем не разобраться в том, в какой степени возбужденный перенос скрывает фантазии враждебности, и что из-за явного характера фантазий мы можем слишком торопить события. К счастью, такие ошибки обычно могут быть исправлены при изучении материала текущих сновидений. Ибо он не только крайне ярок и основывается на самом откровенном символизме, но и сама взаимосвязь сновидений истерички с ее текущей жизнью и тот факт, что реакции и аффекты сновидений сохраняются в течение нескольких часов после пробуждения пациентки почти без изменений, позволяют нам наблюдать перенос in statu nascendi. К этому можно добавить, что чрезмерная спешка обычно приводит к неизменному повышению активности вытеснения.