Текст книги "Крест над Глетчером. Часть 1"

Альфред осматривал между тем приветливый домик с зелеными ставнями. Ему особенно приглянулось угловое окошечко в верхнем этаже с ярко-красной геранью и бледно розовой дикой гвоздикой на подоконнике, и он невольно подумал, что это была комнатка Мариетты. К дому прилегал садик, огороженный забором и насаженный цветами и овощами. В одном уголке цвела высокая верба и крупный яркий мак с черными сердцевинами, свешивающий свои головки за забор.

Дверь растворилась и Альфред увидел шедшего к нему Добланера. Он приветствовал графа своим низким горловым голосом, протягивая широкую мощную руку, в которой совсем исчезла рука гостя. Масса густых волос покрывала его голову. Из-под нависших бровей добродушно и честно глядели на Альфреда острые серые глаза. Широкий кожаный пояс обхватывал сильную плотную фигуру. Короткие черные кожаные брюки были спущены ниже колен на толстые шерстяные чулки. Ноги были обуты в тяжелые башмаки.

Когда Мариетта показалась в дверях, отец велел ей принести ключевой воды из источника, который бил из-под камней среди корней большой сосны. Затем он просил гостя войти в нижнюю комнату, куда Мариетта подала ему свежее питье. Поспешно выйдя в сени, она скрылась в кухне. Здесь хозяйничала ключница Фефи. Она хлопотливо подкладывала хворосту в огонь, над которым висел на тяжелой цепочке выпуклый котелок. «Господи, Боже мой!» – воскликнула она в испуге, узнав о приходе графа. Это был ее обычный возглас в минуты сильного волнения. Она поправила красный платок, надвинувшийся на ее костлявое лицо, и, окинув зорким взглядом свой синий передник, поспешно сняла его и надела чистый. Затем, по приказанию Мариетты, она выбежала к рыбной сажалке, устроенной на этом роднике, вода которого была пропущена через нее. Альфред беседовал между тем с Добланером и был крайне поражен впечатлением, вынесенным им из этого разговора. Оно совершенно противоречило, его ожиданиям: судя по занятиям и по одежде, он считал Добланера поселянином, тогда как из его речи и из интереса к чисто умственным и возвышенным вопросам, он не мог не усмотреть в нем до известной степени образованного человека. Альфреду было небезызвестно, что Добланер слыл оригиналом, но в данную минуту он никак не мог припомнить, что именно рассказывалось по этому поводу. Это было тоже противоречие, которое он нашел и в Мариетте. Оно сказывалось даже и в ее имени. По матери-итальянке, ее нарекли Мариеттой, а в долине она была известна под именем Добланеровой Мойделе. Отец сам колебался между этими двумя именами; когда он бывал строг или даже сердит, он называл дочь Mapиеттой, в минуты же нежности она была для него Мойделе. Также звала ее и старая Фефи, которая, только говоря о ней с посторонними, упоминала имя Мариетта, так как оно казалось ей более внушительным.

Внимание Альфреда было отвлечено приходом Мариетты, которая хлопотливо занялась приготовлением к обеду. Она накрыла скатертью тяжелый дубовый стол и поставила на него вынутые из стенного шкафчика тарелки, стаканы и круглый хлебец на деревянном блюде. Затем явилась старая Фефи с продолговатым оловянным блюдом форелей, ломтями нарезанного сала и выпуклой кружкой вина.

Все это было очень вкусно. В открытые окна уютной чистой комнаты, освещенной солнцем, врывался прохладный горный воздух, изрядно возбуждавший аппетит.

Улыбка не сходила с уст Мариетты, прислушивавшейся к разговору мужчин. Добланер помнил графа еще мальчиком, а теперь нашел в нем вылитый портрет отца, который так часто бывал у него и беседовал с ним о таинственной силе – камней и кристаллов, зная, что Добланер специально занимался составлением их коллекции. Он был исключительно сведущ по этой части и много зарабатывал этим делом, не смотря на несколько небрежное и скорее любительское отношение к нему. Ему случалось иногда получать заказы издалека, но самые редкие и драгоценные экземпляры камней он оставляет для собственной коллекции, которой очень гордился.

Тотчас же после обеда он повел графа наверх в угловую комнату Мариетты, конечно ни мало не думая смутить ее этим. Там стоял старинный сундук с рядами мелких ящиков, в которых сохранялись достопримечательные разноцветные камни. Все было в большом порядке: при каждом экземпляре находилось соответствующее описание, как это обыкновенно бывает у ученых собирателей. Показывая коллекции Альфреду, Добланер вставлял от времени до времени свои примечания касательно места нахождения и особенных свойств некоторых экземпляров.

Но молодой граф интересовался этим, по-видимому, только из учтивости. Все внимание его было обращено на уютную комнатку, которую он уже не раз окинул беглым взглядом. С двух сторон вдоль стены стояли деревянные скамейки. В одном углу помещалась широкая кровать с пологом, в другом была большая зеленая изразцовая печь. У окна с цветами стоял рабочий столик. Порядок и опрятность бросались в глаза, и при всей своей простоте, комнатка казалась такой уютной, что, наверное, понравилась бы Альфреду, далее если бы он и не был сосредоточен на мысли о той, которой она принадлежала.

Мариетта все это время оставалась внизу. Когда на лестнице снова послышались гулкие шаги и в комнату вошли Добланер с графом, она даже испугалась, видя, что отец, согласно своему ежедневному обыкновению, надел сумку и взял палку, прицепив свою горную железную обувь к крючку на кожаном поясе. Он простился с гостем без всяких дальнейших церемоний, крепко пожав ему руку и проронив мимоходом словцо по адресу Мариетты. Добланер пошел по направлению к горам мерным шагом, не оборачиваясь. Посмотрев ему вслед, она сочла нужным извинить его перед графом, пояснив, что в это лучшее время года он не пропускал ни одного дня в своих странствованиях. Не менее смутило Мариетту, что отец оставил ее с гостем одну. Чтобы вывести ее из этого неловкого положения, Альфред показал ей свою эскизную тетрадь и сообщил о своем намерении снять несколько живописных видов с окрестностей долины Элендглетчера, которая пользовалась такой известностью в мире туристов. Оказалось, что Мариетте было кое-что знакомо по этой части. Она рассказала, что несколько лет тому назад у ее отца гостил некоторое время один дальний родственник их – живописец: он собирал разные эскизы головок и разных архитектурных украшений, он пробовал снимать также и ландшафты. Тогда то ей и приходилось показывать ему красивые места в окрестностях долины. Но молодой человек скоро уехал в Рим, и год спустя они получили грустное известие о том, что он умер там в чахотке. Мариетта была видимо расстроена этими воспоминаниями. Как бы желая отогнать их, она тряхнула своей маленькой головкой и указала на одно местечко вдали, где на сером каменистом грунте стояла ель. Оттуда, по ее словам, он не раз снимал вид с их домика и широкого полукруга гор, видневшегося в перспективе. Нельзя было сделать лучшего выбора для начала эскизов. Дом Добланера находился в самом центре роскошных красот природы, расстилавшихся на неотразимое пространство кругом. Дойдя до указанного Мариеттой местечка, Альфред расположился на камне, выделявшемся среди лужайки и поросшем мхом. Смелыми верными штрихами набросал он приветливый домик с группой хвойных деревьев и высившихся за ними в дальней перспективе седые горные хребты. Мариетта села в стороне на лужайке и, все еще немножко чуждаясь, заглядывала в глубокие глаза молодому художнику, который отвечал ей от времени до времени приветливым взглядом. Привольно было Альфреду с простодушными и сердечными хозяевами срисованного им домика и его неудержимо манило почаще бывать у них.

Мариетта много говорила об отце, на котором сосредоточился весь интерес ее жизни со смерти матери. Ее постоянной заботой было облегчить ему тяжелую потерю, что удавалось ей, конечно, только отчасти. Замкнутость и уединение тесно связывали ее с отцом, который, по-видимому, понял мало-по-малу на сколько он был необходим для подрастающей дочери, и перестал предаваться горю, как бывало прежде. Матери он ей, конечно, заменить не мог. Не мог так бережно следить за ее хорошей, прямой натурой и, вместе с тем, так умело направлять ее в учении. В белокурой, еще полудетской головке девушки был целый запас полезных знаний, чего она сама не сознавала за полным отсутствием соревнования со своими однолетками.

Мать Мариетта вышла замуж ниже своего положения: она была дочь одного зажиточного сельского хозяина. Отец мечтал о несравненно лучшей партии для нее и остался крайне недоволен ее выбором. Он видел в Добланере, и отчасти не без основания, нечто среднее между господином и поселянином. Добланер посвятил себя первоначально изучению естественных наук, откуда и возникло его пристрастие к минералам, но затем, и независящим от него обстоятельствам, он должен был отказаться от определенного призвания. Ни эта неудача, ни необходимость вести замкнутую и уединенную жизнь в долине Элендглетчера не могли заставить жену его раскаяться в своем выборе. Она часто говаривала Мариетте, что главное условие для счастья молодой девушки – любовь, и что чем проще жизнь, тем легче она достигается. Девочка, конечно, не очень много понимала об этом тогда, но все, что она слышала из уст матери, западало в ее головку и ожило в памяти после смерти ее.

Болтая с Альфредом, Мариетта мало-по-малу совсем повеселела. Но временам раздавался ее звонкий смех, когда он в свою очередь что-нибудь рассказывал ей. Но эти веселые минуты снова прерывались воспоминаниями о хорошем прошлом, когда в доме Добланера царило беспечное веселье, которое вносила в их маленькую семью беспредельная взаимная любовь. И даже, когда мать Мариетты задумывалась иногда над ее будущим, отцу всегда удавалось развлечь ее своим неисчерпаемым юмором, от которого теперь не осталось и следов. Тут молодая девушка рассказала об одном очень смешном случае: незадолго до последней болезни матери, они втроем отправились в город; в купе они случайно встретились с бывшим претендентом на руку ее матери, который сделался зажиточным сельским хозяином. В отместку за полученный когда то отказ, он всю дорогу подтрунивал над профессией своего счастливого соперника и намеками сравнивал его скромное существование со своей собственной привольной жизнью. Всего забавней при этом было спокойствие, с которым отец Мариетты давал сдачи своему противнику. На одной из станций поселянин вышел из вагона и громогласно потребовал себе вина. На его зов никто не явился, и он во всеуслышание выразил свое неудовольствие за беспорядки. Зная, что богатый поселянин в первый раз ехал по железной дороге, Добланер, видевший все происшедшее, высунулся в окно вагона и надоумил его позвонить в большой колокол, подававший звонки к отходу поезда. Поселянин, не задумавшись, принялся трезвонить пока его не обступили поездные служащее и не потащили к станционному начальству. Попавшись впросак, он беспомощно погрозил кулаком Добланеру, который любезно кивнул ему на прощанье, когда тронулся поезд.

Альфред чистосердечно расхохотался, когда Мариетта окончила рассказ. Он нашел, что она очень мило передала его, и что юмор Добланера целиком перешел к дочери. Но молодой девушке было грустно при мысли о перемене, происшедшей в отце, который теперь уж больше никогда не шутит.

О чем бы ни зашла речь, Мариетта все сводила на разговор об отце. Хоть она и не жаловалась на свою жизнь, а Альфред все же понял, что она была для Добланера только милым ребенком, которому он уделял всю любовь, на какую был только способен, отдаваясь всецело своей профессии. Все занятия с Мариеттой сводились к его любимому предмету. Добланер, казалось, забывал, что имел дело с девочкой, и что ремесло это не могло быть доступно ей. Мариетта часто сопровождала отца в его странствованиях преимущественно по самым непроходимым местам в горах, вроде каменистых скал и марэн. Особенно неутомим бывал Добланер в своих поисках после сильной грозы, сопровождавшейся обыкновенно значительным движением в каменных породах. И только изредка удавалось ему обогатить свою коллекцию какой-нибудь ценной находкой, большей же частью похождения эти оставались безуспешными. Дело доходило иногда до того, что ночь застигала их в горах, и им приходилось ночевать в одном из сенных амбаров, разбросанных по косогорам.

Вечерние досуги свои Добланер проводил за чтением древних книг со старинной печатью, исследуя сокрытую в них мудрость и от времени до времени бормоча что-то про себя. Мариетта же работала, или сидела так, отдаваясь воспоминаниям о прошлом; незабвенный образ матери живо восставал в ее памяти.

Девушке вспоминались чудные сказки, которыми мать так умела заинтересовать ее маленькую детскую головку. Она в воображении переносилась в далекий мир, о котором так много слышала от нее, и где неведомые люди веди иную жизнь, трудовую, беспокойную, совсем не похожую на ту, которая была суждена ей. А все же ее никуда не влекло из родной долины. Ее жизнь протекала так ровно, что перемена казалась ей совершенно невозможной. И если даже Мариетта иногда и мечтала о чем-нибудь, то это бывало обыкновенно бессознательно и не проявлялось никогда определенными желаниями. День ее слагался так: самое короткое время уходило на хлопоты по хозяйству; затем она часами сиживала на скамеечке перед домом, болтая с отцом, пока тот курил трубку, а иногда и засыпала на солнышке. Когда отец не бывал дома, Мариетта бродила по лесу и возвращалась домой с полной корзинкой отборных грибов. Случалось также и читать, сидя под деревом, или уходить в горы иногда одной, а иногда с козочкой, оставшейся после смерти матери на ее попечении.

Соседи наезжали очень редко: они все жили далеко. Когда же Мариетте случалось по большим праздникам бывать в селе, ей не было привольно там, и ее тянуло назад в свою долину, к снеговым вершинам гор.

В долгую зиму время проходило в чтении и шитье, а иногда и в размышлении. Восторженной радостью приветствовался первый прилет ласточек, который вили гнездышки на доме Добланера. С их появлением возобновлялись прогулки по знакомым милым местам. Так проходила жизнь из года в год и, как казалось Мариетте, не могла измениться пока, пока – но о далеком будущем она никогда не думала. Вот какою представилась Альфреду простая, идиллическая жизнь Мариетты отчасти с ее слов, отчасти и из собственных догадок, которыми он пополнял пробелы в ее рассказе.

Болтая со своей спутницей, он незаметно окончил эскиз, который удался как нельзя лучше. Снятый вид изображал дом Добланера на фоне зеленой лужайки с выделявшимся на ней стогом сена. Тут же возле – садик и выходившие в него из комнаты Мариетты угловое окошечко с геранью и гвоздикой, которое он срисовал особенно тщательно. За домом виднелся хвойный лес, а в дальней перспективе каменный выступ, окаймленный со всех сторон глетчером, где Альфред встретился со своей спутницей – в общем, вышла прехорошенькая картинка. Мариетта встала и, наклонив свою грациозную белокурую головку над работой молодого художника, окинула ее радостным взглядом. Воодушевленный обаянием красоты этого юного, невинного создания, Альфред восторженно воскликнул: «Не существует доли завиднее призвания художника, которому дано созерцать и воспроизводить все прекрасное!» Смущенная упорным, нежным взглядом Альфреда, Мариетта встрепенулась и убежала, сказав, что хочет нарвать цветов для букета графине Леоноре.

Твердо и смело ступала она своими маленькими ножками по крутому, каменистому косогору вверх, наклоняясь направо и налево и срывая альпийские розы, темная листва которых вилась по каменистому склону. Альфред собрал между тем краски и тетрадь и любовался грациозной фигуркой Мариетты, которая искусно связывала нарванный букет. Легким прыжком спустилась она с горы и, поспешно вручив букет Альфреду, попросила передать его графине Леоноре.

«А я?» – спросил Альфред, не поясняя свою просьбу, которую Мариетта тотчас же поняла. Ее щечки слегка вспыхнули. Робко опустив головку, она взглянула на маленький пучок гвоздики, пришпиленный к корсажу. Подумав с минуту, она сняла цветочки и молча отдала ему. Затем быстро повернулась и убежала по каменистой тропинке. Оглянувшись только издали, она увидела Альфреда, стоявшим все на том же месте и смотревшим ей вслед. Он высоко приподнял шляпу с приколотыми к ней цветами и, приветливо крикнув ей: «До свидания Мариетта!» пошел, удаляясь скорым шагом. Девушка долго смотрела ему вслед, пока совсем не потеряла его из вида.

III

На другой же день Альфред, с помощью умелого камердинера Франца, занялся устройством рисовальной мастерской в одной из нежилых комнат обширного замка. Недостатка во всевозможных принадлежностях соответствующего убранства, разумеется, не оказалось, и комната неузнаваемо преобразилась. Ее украсили старинные доспехи, огромное копье, которое «золотой граф» употреблял на турнирах. Тяжелые кресла, обитые кожей или разными старинными материями, выцветшие от времени драпировки, готические ящички, бокалы и тому подобные украшения. Высокое окно было обвито плющом, а в одном из углов поместили покойное кресло под остролистной пальмой.

Затем было отведено подходящее место для мольберта и тут же уголок для работ графини Леоноры, которая рисовала пока только карандашом. Брат с сестрой проводили целые часы в этой уютной мастерской. Леоноре очень понравился эскиз дома Добланера с величественной перспективой. Она разглядела намеченные на нем очертания двух фигур: Добланера, с короткой трубкой в зубах, сидевшего на скамейке перед домом, и стоявшей возле молодой девушки с пышной белокурой косой, спадавшей ей на грудь.

Оживленный разговор сменялся по временам продолжительным молчанием, которое Альфред первый нарушал обыкновенно каким-нибудь замечанием по адресу Добланера или Мариетты, и Леонора инстинктивно поняла, что очаровательная девушка произвела сильное впечатление на ее брата.

Когда Альфред оставался в мастерской один, его любимым препровождением времени было всматриваться вдаль, где ущельем начиналась долина Элендглетчера, обрамленная темной полосой лесов, над которыми высилась, в виде груды развалин, обнаженная горная вершина. В ней Альфред признал вершину горы, ближайшей к дому Добланера. Он любовался этой замечательной гигантской скалой, еще сидя на каменном выступе. В очертаниях своих трех вершин она походила на огромные окаменевшие огненные языки, почему Мариетта и назвала ее горою пламени. По соображениям Альфреда, дом Добланера должен был быть расположен у подошвы именно этой горы, почему ему и был особенно мил вид, открывавшийся на нее из окна мастерской. В воображении молодого художника отчетливо рисовался образ прелестной девушки с загорелым личиком и белокурыми косами, ему слышался ее серебристый голосок, а всего живее представлялось, как она отдала ему пучок гвоздики грациозным движением маленькой ручки и, смущенная, быстро убежала. Что делала в это время Мариетта? – Дни ее проходили по-прежнему. Она еще раз побывала на каменном выступе, и вновь пережились впечатления встречи с Альфредом. Вспомнились смущения при виде его и его ласковая приветливая речь. Мариетта была полна мысли об этой встрече, но не проронила ни одного слова об Альфреде и только в душе радовалась, когда Добланер, совсем не замечая ее молчаливости, не раз упоминал об обаятельном впечатлении, произведенном на него красивым молодым графом, и о поражающем сходстве его с покойным отцом.

В отсутствие Добланера молодая девушка проводила целые часы, сидя на скамейке перед домом и не сводя глаз с извивавшейся вдоль лужайки каменистой тропинки, по которой ушел Альфред. Ей живо вспоминался весь тот день, и мысль невольно останавливалась на цветочках, которые она вручила ему при прощании. Зачем она сделала это? Так думалось ей, и что подумает о ней Альфред? Какими глазами посмотрит на нее при следующей встрече, хотя бы в селе? Мариетта как-то не сознавала возможности его вторичного прихода к ним, хотя и не видела в этом ничего невероятного. Мечтой проносились перед ней остальное лето и перспектива предстоявшей затем зимы, такой же, как предыдущая: опять одиночество, опять замкнутость в мире снега и льда. Погруженная в свои мысли, Мариетта не отдавала себе отчета в том, что собственно с ней произошло. Она не замечала, что теперь впервые у нее вырывался невольный вздох при мысли о приближавшемся конце лета. Однажды она, по обыкновению своему, сидела перед домом и всматривалась вдаль. Седые горные хребты, ярко освещенные солнцем, казалось, дремали на лоне лазоревого неба. Необъятный полукруг их замыкался над лесом бесцветными каменными породами, в которых образовались местами желобки, причудливо разветвлявшиеся к верху. Побелевшие от весеннего разлива дождей и таявших снегов, они походили издали на огромный остов дерева, вырезанный в камнях и сливавшийся своим стволом с долиной. Сравнение это напрашивалось само собой, но Мариетта никогда еще не замечала этой особенности в горах.

В глубине долины, где виднелась темная полоса лесов, покрывавшая склоны гор, показалась вдруг вышедшая из-за деревьев человеческая фигура, в которой молодая девушка, не смотря на дальнее расстояние, тотчас же узнала Альфреда. Да, это был молодой граф. Он поспешно шел по направлению к дому Добланера, постепенно ускоряя шаг. Увидев опять обширную котловину, обнесенную высочайшими фантастическими вершинами, исчезавшими в голубом небе, он вздохнул полной грудью на чистом, горном воздухе. Теперь только, вблизи уютного уголка Добланера, ему стало ясно, что сюда влекло его, что сюда стремился он всей душой.

Мариетта вскочила в радостном испуге. Как охотно бросилась бы она к нему на встречу, но порыв этот поборола девическая робость. Она остановилась и, только когда он подошел, протянула ему руку. Они безмолвно стояли друг перед другом. Весь горный мир, казалось, озарился светом любви, зарождавшейся в их сердцах, и обменом проникавших в душу взглядов поведали они друг другу чудную тайну.

Добланер от души обрадовался приходу молодого графа. Он взволнованно приветствовал гостя своим низким голосом и с увлечением принялся рассматривать художественно иллюстрированные красками руководство минералогии, учения об окаменелостях и кристаллографии, которые принес ему Альфред. Он весь углубился в чтение новых книг, a Мариетта с гостем ушли в горы и расположились на скале под елями. На этот раз Альфред выбрал для своего эскиза вид противоположной стороны долины, с необозримой, серебристой пустыней Вечного льда и с каменным выступом, выдававшимся на полувысоте глетчера. Часы быстро проходили в веселой болтовне. Они оба были беззаветно счастливы хорошим настоящим, хоть и не проронили ни одного слова о зарождавшейся взаимной любви.

Вернувшись домой, Мариетта с гордостью показала эскизную тетрадь Добланеру; он назвал некоторые пункты, снятые умершим в Риме художником, с которыми, по его мнению, Мариетта должна была познакомить графа. Она сама намеревалась показать Альфреду все эти места и тем больше обрадовалась, заручившись согласием отца. Но на этот раз молодые люди ограничились послеобеденной прогулкой к марэне, под каменным выступом, откуда открывался живописный вид на дом Добланера. Альфред пришел в неистовый восторг при виде освещенного солнцем ледяного поля. Заходящее светило роняло в долину яркие, косые лучи, ударяя ими в каменистую вершину так называемой горы пламени, высившейся над домом Добланера. Чем ближе склонялось солнце к закату, тем фантастичнее становилось освещение ее скалистой вершины. Бледные, едва заметные днем очертания причудливого силуэта, походившего на группу окаменелых, огненных языков, обозначались теперь все отчетливее, и верхушка горы словно разгоралась гигантским костром. Яркий, красноватый свет лучей заходящего солнца постепенно поднимался, озаряя только самые вершины гор, пока, наконец, все не слилось в однообразном сером фоне.

Наши молодые герои повернули обратно: они шли почти все время молча. Мариетта проводила гостя до опушки леса, который наискось пересекал долину, отделяя от нее котловину, замкнутую в горах в виде красивой декорации. Прощаясь, Альфред удержал в своей руке маленькую, пухленькую ручку Мариетты и, на вопрос, будет ли она рада вскоре опять увидать его, он получил в ответ глубокий, полный значения для него взгляд.

Альфред скоро сдержал слово. На этот раз молодая девушка повела его в одно из мест, указанных отцом. Их взорам представился живописный вид пенящегося ручья, который ниспадал с крутого ската и затем извивался между фантастично разбросанными по долине скалистыми глыбами. Молодые люди по обыкновению сделали привал, но на этот раз, что то не спорилась работа, не клеился разговор. Мариетта стала молчаливее и задумчивее, и когда на обратном пути, при спуске в долину, пришлось расстаться, личико ее омрачилось грустью. Альфред понял, что в этом сказалось нечто больше, чем сожаление при мысли о разлуке, во всяком случае, непродолжительной. Он нежно обнял ее и поцеловал в головку. Легкая краска покрыла щечки Мариетты, но поцелуй не испугал ее: он был для них обоих только наружным проявлением душевных ощущений, которые давно уже стали ясны им. Чем отчетливее сознавала Мариетта новое чувство, тем менее была способна беззаветно отдаваться счастью настоящего. Вопреки переживаемому блаженству, она не могла отрешиться от неотступной мысли о будущем. Но молодая девушка тщетно искала ответ на свой вопрос.

Посещения Альфреда возобновлялись все чаще и чаще. Как счастлив бывал он всякий раз при виде хорошо знакомой и милой ему окрестности дома Добланера, глядя на величественный горы, подернутые голубоватой дымкой. Живительный горный воздух освежал его разгоряченную голову. От прилива молодой страсти и любви, у него невольно вырывался иногда радостный крик. На этот зов выбегала к нему на встречу Мариетта. Он заключал в свои объятия и целовал в алый ротик молодую девушку, которая тут же принималась весело болтать.

Самой большой радостью для Мариетты было сделать что-нибудь приятное Альфреду и притом обыкновенно сюрпризом. Однажды, расположившись по обыкновению на скале под елями, чтобы рисовать, он заметил между деревьями скамеечку, устроенную так, чтобы ему можно было работать, сидя в тени. Рядом, немного пониже, Мариетта устроила сиденье и для себя. Там проводили они вместе целые часы. Мариетта подолгу останавливала свой взгляд на молодом художнике, пока он снимал виды, изредка наклоняясь, чтобы поцеловать ее в головку. В другой раз Альфред увидел, что лужайка, на которой он не любил сидеть, потому что высокая, густая трава долго не просыхала после утренней росы, была скошена собственноручным трудом Мариетты. Приветливый взгляд Альфреда в ответ на милое внимание бывало лучшей наградой для Мариетты, а ему доставляло большое удовольствие срисовывать все те места, с которыми были связаны воспоминания о счастливых часах, проведенных с Мариеттой, причем особенно тщательно молодой художник передавал поэтический образ своей подруги. Отношения Альфреда и Мариетты упрощались все более и более. Теперь при прощании уже не являлось тяжелого чувства: могло ли быть сомнение в том, что свидание скоро возобновится. Проводив Альфреда, молодая девушка подолгу смотрела ему вслед; любуясь его стройной и мощной фигурой, она внутренне гордилась сознанием, что ей принадлежит нужная любовь этого красивого юноши. Они вполне поняли друг друга и вверились будущему.

Однажды, когда в одно из посещений Альфреда, зашел опять разговор об умершем в Риме художнике, Добланер повел гостя в бывшую комнату своего родственника, чтобы показать оставшиеся там эскизы, нарисованные масляными красками. Альфред скромно сознал превосходство этих работ над своими, откровенно пояснив, что быстрым успехам в живописи очень способствуют благоприятные условия окружающей обстановки. На это Добланер простодушно предложил графу эту комнату, извиняясь за ее скромное убранство. Мариетта испугалась и вместе с тем от души обрадовалась, когда Альфред также просто принял предложение ее отца.

Тут же обо всем переговорили, и молодая девушка не утаивала своей детской радости. Добланера, однако, поразила особенная заботливость, с которой его дочь занялась устройством комнаты для графа, но долго останавливаться на этом ему не пришлось. В ту же ночь разразилась над долиной сильная гроза, за которой, по его соображениям, должно было последовать значительное передвижение в горных ущельях и марэнах. Все его внимание сосредоточилось на этой мысли, и он, по обыкновению, стал пропадать целыми днями и возвращался только поздно вечером, усталый до изнеможения.

Таким образом, Альфред и Мариетта были совершенно предоставлены друг другу; заботы по немного сложному хозяйству были целиком поручены Фефи. Молодой граф занял предназначенную ему комнату, тщательно убранную и уставленную цветами. С каким приливом радости проснулся он на следующее утро: яркие лучи утреннего солнца заливали своим светом его уютную комнату и горы, окружавшие дом Добланера. Альфред быстро поднялся и с наслаждением вдохнул горный воздух, ворвавшийся свежей струей в открытое окно. Выйдя на лужайку, он встретил Мариетту, которая с ласковой насмешкой приветствовала его с поздним утром. Ему показалось, что никогда еще Мариетта не была так прекрасна. Ее личико, как и вся окружающая природа, дышало утренней свежестью, за которой стушевывался сильный загар, придававший ей характер южного типа, совершенно противоречившая белокурым волосам.

Она развешивала белье, от времени до времени перекидываясь веселыми шутками с Альфредом, который не сводил глаз с ее статной, гибкой фигурки, любуясь ее непринужденно грациозными движениями. Наивно простодушная в своем неведении, Мариетта не подозревала о зарождавшейся в Альфреде страсти.

Часа два спустя, влюбленные сидели уже на откосе горы и любовались глетчером, красиво раскинувшимся вокруг каменного выступа по ту сторону долины. Там увиделись они впервые, и завязалось то, что дало им обоим столько счастливых дней и так много внесло в их молодую жизнь. Мариетта вспоминала об их первой встрече. Она поведала Альфреду, что он предстал пред ней, подобно одному из тех сказочных принцев, которые обыкновенно влюбляются в первую попадающуюся им на встречу девушку, и о которых так часто рассказывала ей покойная мать. Ее пугал тогда глубокий его взгляд, проникавший, как ей казалось, в самую глубь ее души.

При этом Альфред, нежно лаская Мариетту, высказал надежду, что и развязка их встречи будет такова же, как в сказках, да и могло ли быть иначе.