Текст книги "Научная журналистика как составная часть знаний и умений любого ученого. Учебник по научно-популярной журналистике"

Для вас уже не секрет, что конечная цель этой книги – убедить читателей, что люди эти совершили одну из самых больших ошибок, которая вообще возможна в жизни. Точнее, это даже не ошибка, а непростительная глупость, какую ни один настоящий (в этот раз я употребляю это слово безо всяких кавычек) ученый не может себе позволить. То есть не читать научно-популярную литературу, не восхищаться ею – и не критиковать ее, когда она того заслуживает.

Суммируя, я должен сказать, что поставил перед собой и перед вами задачу разрушить сложившееся предубеждение или, если угодно, предрассудок. Как известно, бороться с предрассудками – одно из самых трудных дел на свете. Стоит ли говорить, как нужны мне поэтому ваши внимание, понимание и поддержка.

Впрочем, некоторую поддержку я уже нашел – в словах Эйнштейна из того написанного более полувека назад предисловия, которые, как я говорил, не слишком хорошо известны в научном мире. Вот они, полные для нас с вами глубокого смысла: «Никак нельзя мириться с тем, чтобы каждое новое достижение в науке было известно лишь нескольким ученым в этой конкретной области, даже если им удастся вполне оценить его, развить и применить в своей работе. Сузить круг людей, которым доступно знание, до небольшой группы посвященных – значит умертвить философский дух народа, а отсюда прямой путь к духовной нищете».

Другими словами, Альберт Эйнштейн более полувека назад понимал то, о чем мы с вами говорим сегодня: что просвещать простых людей с улицы в научном отношении, держать их в курсе тех усилий, что предпринимаются научным сообществом, есть долг ученого перед обществом, в котором и благодаря которому он живет и предается чистым радостям постижения Истины.

Но в то же время – вслушайтесь, это совсем новая нота в нашей песне – сам процесс изложения результатов своего исследования в доступной неспециалисту форме дает ученому редкую возможность увидеть свои собственные повседневные научные занятия и заботы как бы со стороны или лучше сказать – с высоты, впервые рассмотреть место своей работы в общей картине мировой науки и накопленных людьми на данном этапе развития знаний. И в нашей обычной жизни мы тоже порой ощущаем потребность выговориться – рассказать кому-то о том, что нас волнует. Так мы подсознательно пытаемся обнаружить корни своего беспокойства. Очень похожее происходит и в науке. Не единожды случалось, что, пытаясь объяснить свою работу кому-то другому, ученый неожиданно для себя понимал – быть может, по-настоящему лишь впервые – истинный смысл своих исследований, ранее скрытый от него чередой ежедневных рутинных дел и забот.

И теперь скрытый смысл эшеровских «Рисующих рук» становится вам ясен. Правая рука, стремясь описать себя на листе бумаги, в то же самое время описывается левой, а в результате истинная сущность обеих из них предстает перед нами.

Другими словами… Я так часто использую это словосочетание не потому, что не могу найти какой-нибудь иной синонимический оборот, а потому что перевод с одного языка, связанного с определенным строем мысли, на другой, построенный на отличном от первого способе понимания мира, как раз и есть именно то, чем чаще всего озабочен научный журналист. Это основа его профессии. То есть, другими словами, научная популяризация есть, среди всего прочего, еще и могучее, а часто и уникальное, то есть единственно возможное, средство для понимания скрытого смысла научной деятельности. Мы вернемся и к этой идее, как и к другим, лишь намеченным и оконтуренным здесь, в следующих главах, чтобы проиллюстрировать ее многочисленными примерами из истории науки, потому что человек, разговаривающий сейчас с вами, долгое время был историком науки. Автор также долгие годы, точнее – теперь уже десятилетия, профессионально занимался проблемами популяризации науки, изучая и разрабатывая специальные приемы и методы для того, чтобы сделать эту популяризацию приемлемой как для ученых, с точки зрения точности изложения научной сути, так и для простого человека, с точки зрения понятности, доступности и увлекательности этого рассказа.

Думается, пришло время мне рассказать о себе. Разумеется, автобиографический элемент здесь полностью подчинен нашей теме – научной журналистике.

По образованию я инженер, специалист по автоматическому управлению различными сложными системами. Первые несколько лет после окончания института я был научным сотрудником в одном закрытом заведении, которые в то время назывались «почтовыми ящиками». Я писал свою диссертацию и даже не помышлял о журналистской карьере. Но судьбе было угодно послать меня переводчиком – поскольку за плечами у меня была английская спецшкола – на открывавшийся тогда в Москве I Международный конгресс по автоматическому управлению. На конгресс приехал и Норберт Винер, создатель кибернетики, которую в тот момент – это был 1960 год – отчего-то считали буржуазной лженаукой, направленной на порабощение человека машинами. Все журналисты, работавшие в печати, на радио и телевидении, получили строжайший запрет на беседы с Винером. Но я-то и мой друг Анатолий Меламед, с которым мы вместе работали в нашем «почтовом ящике», об этом ничего не знали и попросили Норберта Винера рассказать о себе и своей работе. Он, безусловно, главный гость конгресса, прославленный ученый, недоумевал, почему никто из журналистов не домогается у него хотя бы краткого интервью, и был, наверное, рад хотя бы двум желторотым юнцам. Так или иначе, но наше интервью с ним появилось в «Литературной газете» буквально на следующий день после того, как мы его туда отнесли. Если кому-нибудь из вас попадется в руки книга «Кибернетические путешествия», то там эта история живописуется во всех красках. Автором книги числится некто Лев Католин – это псевдоним, составленный из обломков наших настоящих имен и фамилий, который мы Анатолием Меламедом взяли для того, чтобы наше начальство не обнаружило, что мы не все наше время и силы отдаем родному «ящику».

Это было началом моей новой жизни. Довольно скоро я почувствовал, что журналист во мне все больше вытесняет ученого. Я забросил свою диссертацию и пошел работать в журнал «Знание – сила», в то время лучшее из научно-популярных изданий, он даже назывался научно-художественным. Я проработал там без перерыва двадцать с лишним счастливых лет. Потом я сколько-то времени был научным обозревателем в журнале «Наука в СССР», затем ответственным секретарем в журнале «Природа», а потом десять лет возглавлял Московское бюро журнала «Nature», что по-английски тоже значит «природа», но от российского издания отличается больше, чем небо от земли. Переход из одной «природы» в другую был, конечно, не случайным. Когда англичане в 2000 году закрыли свой московский корпункт, посчитав, что российская наука не заслуживает специального освещения на страницах журнала, я стал читать лекции по научной журналистике в Калифорнийском университете.

В течение нескольких лет я совмещал журналистскую деятельность с президентствованием в фонде «Дух науки», созданном с для того, чтобы как-то помочь отечественным ученым, оказавшимся в первые годы перестройки в особо бедственном положении, главным образом тем из них, кто работал на границах между различными науками и в силу этого вообще не мог рассчитывать на какую-либо поддержку, поскольку для всех финансирующих организаций был «не по тому министерству». А ведь именно пограничные исследования вести особенно трудно – и особенно перспективно. Так вот, фонд стремился помешать таким исследователям уйти в бизнес или в таксисты, чтобы не дать заглохнуть духу науки – отсюда и его немного странно звучащее название. Кроме того, я параллельно служил обществу на посту председателя московского отделения Международного фонда истории науки.

Как видите, и сама наука, ее прошлое, настоящее и будущее, и те, кто ее делает, делал или собирается делать, никогда не были мне безразличны. Как не оставляли меня попытки сделать мир науки понятным и любимым теми, кто науку не делает. Иными словами, популяризация науки – и моя профессия, и образ жизни. Дюжина с чем-то моих книг и несколько сот статей, очерков и репортажей, из которых большинство научно-популярные, будут моими свидетелями зашиты в Судный день.

Только на очень короткое время отклонился я от главной линии своей жизни, когда согласился работать в благотворительном фонде «Культурная инициатива», учрежденном известным американским миллиардером Джорджем Соросом. Но я не считаю эти годы потраченными впустую. Общение с различными выдающимися во многих отношениях людьми, в первую очередь с такой неординарной личностью, как сам Джордж Сорос, позволило мне накопить некоторый опыт в том, как превращать планы и проекты в реальность, приобрести некий дух прагматизма, дотоле у меня вовсе отсутствовавший.

И вот однажды очень простая и абсолютно естественная мысль, которой я хочу поделиться с вами, пришла мне на ум. Как глупо и непрактично вел я себя всю свою жизнь, думал я, когда изучал все последние достижения науки, исследовал самые тонкие связи между ними – а именно этим я как научный журналист и занимался – и почему-то не использовал все это богатство в своей профессии, чтобы сделать свой труд базирующимся на науке и тем самым более эффективным. Мы стремимся познать законы Природы, но сама Природа постоянно ставит нас в положение морских свинок, делает объектами своих никогда не прекращающихся экспериментов: она подбрасывает людям некие намеки и смотрит, насколько они умны, насколько способны воспользоваться открывающейся возможностью понять нечто новое. Видимо, наступил мой черед. И если я не совсем еще сошел с ума, то самое время мне понять это, и было бы чистым безумием не откликнуться на поданный мне знак и упустить возможность сделать шаг в новом направлении. Ведь что, по сути дела, было нашептано мне в ухо? То, что знания из различных дисциплин, приобретенные во время моей научно-популяризаторской деятельности, суть мой капитал, а его надо пустить в дело, он должен работать. Разве не это есть главный урок, преподанный нам всеми миллионерами и миллиардерами, а не только Соросом?

Чтобы сделать мою мысль более понятной, я могу сформулировать ее слегка по-другому. Чрезвычайно неумно игнорировать методику, результаты и выводы научных исследований в профессиональной популяризации науки. Всякий разумный научный журналист просто обязан использовать известные ему приемы исследовательской работы, чтобы обнаружить алгоритмы оптимального трансформирования знаний, полученных в одной области науки, в другие ее области, или, рассматривая вопрос в более общей перспективе, сделать эти знания достоянием самой широкой аудитории. Это и есть именно то, что составит суть первых глав этой книги.

В то же время не то что неумно – просто абсурдно – было бы считать, будто в человеческой власти управлять человеческим сознательным (а в еще меньшей степени бессознательным) поведением, чтобы наладить перенос такого деликатного продукта, как знание, из одной головы в другие. Вы не найдете никаких четких инструкций – да их и не существует в природе – касательно того, как это можно было бы осуществить, действуя шаг за шагом. Сие означает, что научная популяризация, как и всякое иное искусство, принципиально неалгоритмизуемо. Так вот, ядром второй половины книги, которую вы держите в руках, явятся поиски этих несуществующих в природе алгоритмов.

* * *

Теперь, когда вы знаете, что вас ждет впереди, чтобы более уверенно двигаться дальше, стоит, наверное, подытожить все, что было сказано до сих пор.

Мы начали с обсуждения роли и места ученого в современном нам обществе и в человеческой культуре вообще. Была предложена аналогия «яйцо – курица», которая затем была заменена на сравнение «громкоговоритель – передающая радиостанция». И та, и другая модели предназначались для доказательства почти очевидного положения: ученый есть часть цепи, связывающей прошедшие и грядущие поколения. Хотя утверждение это верно для любого человека, но в случае с ученым оно звучит намного сильнее, чем, скажем, с водителем автобуса или хоккеистом. Конечно, и они тоже используют опыт предшественников и передают кое-что из своих собственных достижений молодой смене, но масштаб заимствования и передачи несравненно меньше.

Поскольку ученый живет и трудится в культуре, созданной другими, у него есть по крайней мере три весомые причины сознательно разделить себя на две части, равные или неравные – это уже другой вопрос. А именно: на исследователя и на того, кого решили называть «научный журналист». Исследователь делает науку, а научный журналист объясняет результаты этой работы простым и понятным языком, без специальной терминологии, формул, таблиц и графиков. Резонов для такого разделения, как я говорил, три:

1. Моральный долг перед обществом.

2. Даже если ученый совершенно аморален, то и тогда ему неплохо жить в обществе, которое интересуется наукой, заботится о ее состоянии, поскольку это означает достойное финансирование научных исследований, высокий социальный статус ученого и прочие радости жизни.

3. Но самое главное – это необходимость объяснять коллегам и самому себе, в чем истинный смысл того, что было сделано, и какие проблемы стоят перед исследованием в данный момент.

Далее мы немного поговорили об одном примере удачной научной популяризации – в этот раз социальных наук, о романе Чернышевского «Что делать?», который при всех своих литературных недостатках оказал огромное влияние на российское общество, потому что очень уж соответствовал требованию момента.

После этого я рассказал вам немного о своей личной журналистской карьере. Я позволил себе обратить ваше внимание на факты моей профессиональной биографии, для того чтобы на примере показать, как ученый сначала разделил себя на исследователя и научного журналиста, как впоследствии журналистская часть его эго росла и вытесняла исследователя, пока не стало казаться, что исследователь окончательно умер. И как потом выяснилось, что он всего лишь впал в летаргический сон и пробудился, чтобы запустить процесс в обратном направлении. То есть журналист осознал, что не только можно, но и необходимо использовать в его профессии научные знания. Это была как бы женитьба после развода, и результатом этого нового союза, по сути дела, и стала эта книга.

Наконец, но не в последнюю очередь, мы осознали скрытый смысл гравюры Эшера «Рисующие руки». Что же касается его работы «Лента единства», то о ней мы еще поговорим, хотя, мне думается, вы уже сформировали на этот счет собственные гипотезы.

Закончим с подведением итогов, то есть с нашим славным прошлым, и перейдем к светлому будущему.

Глава 2
Основная проблема научной журналистики

Природа смотрит на ученого с противоположной стороны микроскопа.

Сергей Мейен

Самое непостижимое в мире то, что он постижим.

Альберт Эйнштейн

«Картинная галерея». Мауриц Эшер

Повторюсь: природа постоянно ставит опыты над всеми нами, давая людям многочисленные возможности познать законы, управляющие Вселенной, и внимательно наблюдая за тем, как люди используют представившиеся им шансы. Как выразился насмешливый Дени Дидро, «природа подобна женщине, которая, показывая из-под своих нарядов то одну часть своего тела, то другую, подает своим настойчивым поклонникам некоторую надежду когда-нибудь узнать ее всю». Обратите внимание на первый словесный эпиграф к этой главе – слова эти были сказаны Сергеем Мейеном, известным геологом, палеонтологом, философом, эволюционистом и вообще большим умницей, рано, к сожалению, ушедшим из жизни. Я горжусь тем, что он был мне другом, и мы не раз говорили с ним о странном, но знакомом каждому ученому ощущении: когда ты изучаешь нечто, это «нечто» как будто исследует твою способность постичь его устройство. Научная работа – это всегда взаимодействие между тобой и «материалом» твоего исследования. В словах, быть может, идея звучит нечетко и расплывчато, но зато на гравюре Эшера «Картинная галерея» все представлено с предельной четкостью. Юноша на гравюре рассматривает некую конструкцию, частью которой является он сам.

Вы приняли решение изучать мир научной популяризации, используя научные методы и подходы? Будьте готовы к тому, что этот сложный мир устроит вам экзамен, протестирует ваши знания и умения и, позвольте добавить, ваше чувство юмора.

Альберт Эйнштейн, чьи слова о важности популяризации науки были процитированы ранее, предварил их несколькими фразами. Вслушайтесь в них внимательно, поскольку они важны для дальнейшего анализа:

«Всякий, кто хоть раз пытался представить какое-либо научное положение в популярной форме, знает, какие огромные трудности стоят на этом пути. Можно преуспеть в доходчивости, уйдя от рассказа о сущности проблемы и ограничившись лишь смутными намеками на нее, и таким образом обмануть читателя, внушив ему иллюзию понимания сути дела. Можно, наоборот, квалифицированно и точно изложить проблему, но так, что неподготовленный читатель скоро потеряет мысль автора и лишится возможности следовать за ней дальше.

Если исключить из сегодняшней научно-популярной литературы эти две категории, то останется на удивление мало. Но зато эти немногие работы поистине неоценимы».

Едва ли Эйнштейн был первым, кто обратил внимание на тот факт, что быть одновременно точным и понятным – задача невероятной трудности при изложении научного материала и что «на удивление мало» научно-популярных работ отвечают сразу этим двум требованиям. Но он выразил свою мысль столь афористично, столь ясно, что слова его дали толчок или послужили намеком для создания гипотезы – осмелюсь сказать, первой научной гипотезы в науке о научной популяризации. А именно: что самый фундаментальный закон Природы – закон сохранения, например, сохранения энергии или массы, каковые никогда не исчезают, а лишь переходят из одной формы в другую, – этот всеобщий закон сохранения верен и для такой сложной области, как научная журналистика.

Стоит лишь облечь слова великого физика в математическую форму, и мы сразу получаем следующее уравнение:

I × A = C = const

или, что то же самое,

I = C/A,

где

I (от английского intelligibility) – понятность, ясность изложения некоего научного положения для неподготовленного читателя;

A (от английского accuracy) – точность данного изложения с научной точки зрения;

C – некая произвольная постоянная величина.

Переходя от зрительных образов – графиков – к словам: чтобы добиться большей понятности, неизбежно приходится жертвовать точностью, и наоборот.

Рис. 2.

На рис. 2 величина C, которая, вообще говоря, может иметь самое произвольное значение от нуля до бесконечности, с целью упрощения вычислений и большей наглядности выбрана равной 16. Но это, повторю, верно для любых С (см. рис. 3, где C = 4, 8, …, 32, 64, …, m).

На графиках ясно видно, что с ростом величины постоянной С можно получить бо́льшую понятность при той же точности или же бо́льшую точность при той же понятности. Какой вывод следует отсюда? Следует стремиться к максимальному значению постоянной С в данных гиперболических зависимостях.

Рис. 3

И вот мы снова оказались в положении, когда известно, что делать, но неясно – как. Как вы догадываетесь, речь об этом пойдет в следующих главах. Сейчас же можно сказать, что главная задача все-таки решена, ибо знать направление, в котором следует двигаться, – это больше половины дела. Кроме того, в наших поисках истины нас ведет полное оптимизма парадоксальное замечание Эйнштейна, предваряющее в качестве одного из словесных эпиграфов эти мои размышления.

Увертюра к главе 3

Образование – замечательная вещь, но время от времени полезно вспоминать, что ничему действительно стоящему научить невозможно.

Оскар Уайльд

«День и ночь». Мауриц Эшер

Сейчас я хочу кратко просуммировать все вышесказанное, при этом взглянув на него под новым углом зрения, который стал нам теперь доступен. Думается, это не будет пустой тратой времени. Казалось бы, мы можем без остановок и проволочек двигаться дальше. И это было бы так, если бы не одно обстоятельство.

Поскольку без возражений был принят тезис о том, что научный журналист не только может, но просто обязан использовать достижения науки в своей профессиональной деятельности, то вы, очевидно, догадались, что в какой-то мере достижения эти уже были использованы научным журналистом, и вы стали тому свидетелями, если угодно – жертвами, хотя лучше сказать – соучастниками. Теперь, повторяя в тезисном, телеграфном стиле то, что было сказано, я собираюсь при этом частично раскрыть карты – объяснить, почему это было сделано так, а не иначе, и какую конечную цель преследовал тот или иной пассаж.

Итак, о чем и как мы говорили?

Сначала были использованы пассы массового гипноза. Разными способами внушалась мысль, что профессия научного журналиста – одна из самых привлекательных, нужных и перспективных, не говоря уж о том, что она расширяет кругозор, вводит в контакт с действительно умными и интересными людьми, дает пищу уму и сердцу. Использовались ностальгические, воздействующие на эмоциональную сферу читателя, воспоминания о былых миллионных тиражах научно-популярных изданий, могучих отделах науки во всех уважающих себя газетах и толстых журналах. Эта часть исполнялась на клавикордах, в лирическом ключе, расслабляя сознание читателя и готовя его к восприятию следующей, на этот раз бравурной мелодии.

Ее вела звучная медь тромбонов оптимизма. Они возвещали благую весть о том, что маятник общественного интереса к науке прошел нижнюю точку – момент безразличия, почти презрения к ней – и неуклонно движется к прежнему почитанию и желанию быть в курсе последних научных веяний и достижений. Вновь приводились различного вида аргументы в пользу этого положения и чисто бытовые, и общефилософского характера, вроде того, что каждое новое открытие в науке лишь расширяет сферу непознанного и тем создает новые рабочие места для научных журналистов. Задачей этой суггестии было внедрить в сознание читателя мысли, что становиться научным журналистом сегодня – дело во всех смыслах стоящее, даже выгодное.

Затем был проведен сеанс психотерапии. Целью его было снять страх перед общением с учеными, побороть комплекс неполноценности, вызванный реальным или кажущимся недостатком знаний о науке у будущих научных журналистов. Обсуждались две схожие между собой модели ученого как части общества, каждая из которых приводила к выводу, что ученый в неменьшей степени заинтересован в помощи журналиста, профессионально пишущего о науке, в его таланте и умении, чем этот журналист заинтересован в информации о сделанном ученым в науке. В нужный момент вступили литавры – прозвучало малоизвестное высказывание Альберта Эйнштейна о решающей роли научно-популярной литературы в прогрессе человечества. Начиная с этого момента никто уже не страшился контактов с учеными и научными проблемами, и на извечный вопрос российской интеллигенции «что делать?» все хором отвечали: «идти – нет, бежать, нестись, мчаться – в научную журналистику».

Тут, следуя Штирлицу, знавшему об открытом психологами и физиологами свойстве памяти фиксировать последнее событие или сообщение, было сказано о еще одной, быть может, наиглавнейшей причине, почему научный журналист – одна из главных фигур прогресса. Ученому, как время от времени и всякому человеку вообще, необходимо оторваться от своих сиюминутных забот и взглянуть на свою жизнь и работу сверху, в более широкой перспективе, увидеть ее связь с другими исследованиями, сопоставить с результатами, полученными в других науках. «И здесь, – вкрадчиво пропела скрипка, – ученому не обойтись без хорошо и всесторонне информированного и умеющего эту информацию изложить на понятном другим языке научного журналиста».

Теперь надо было перейти от общего к частному, подтвердить свои рассуждения примерами, в достоверности которых читатели могли бы легко убедиться. Этого требовала теория восприятия и основы дидактики. Поэтому была предъявлена история вполне реального лица, которое, проработав несколько лет в науке и пристрастившись к писанию научно-популярных вещей, постепенно вырастило в своем сознании и своей душе научного журналиста, вытесняя при этом ученого. Казалось, ученый окончательно умер. Но выяснилось, что он лишь впал в летаргический сон и, проснувшись, родил идею (это стало поворотным моментом), что нелепо изучать все и всяческие науки и взаимодействия между ними и не использовать эти знания в своей профессиональной работе. Иными словами, надо поставить профессию научного журналиста на научную основу.

Тут мы перевели дыхание, а самые проницательные догадались, что принцип этот уже определял все сказанное и продемонстрированное, включая некоторые схемы и зрительные эпиграфы – гравюры Маурица Эшера, памятуя установленный наукой факт, что зрительное восприятие и зрительная память у большинства людей сильнее слуховой, то есть одна картинка стоит тысячи слов.

Затем я прибегнул к доказавшему свою высокую эффективность методическому приему, обычно используемому протестантским пастором, который перед каждой проповедью заранее объявляет своей пастве, о чем он будет говорить, затем сообщает, что писали по данному поводу авторитеты церкви, и в конце – что думает он сам.

Сделать нашу профессию научной – значит найти те приемы и алгоритмы, что позволяют оптимальным образом трансформировать знания, полученные в одной области науки, в иные ее области, даже очень далекие друг от друга, или, рассматривая проблему в более общей перспективе, которые позволяют сделать эти знания достоянием самой широкой аудитории. Эти приемы и алгоритмы реально существуют в природе, научный журналист заимствует их у науки и использует для ее популяризации.

В то же время абсурдно считать, будто в нашей власти управлять человеческим сознательным (а в еще меньшей степени – бессознательным) поведением, чтобы наладить перенос такого деликатного продукта, как знание, из одной головы в другие. (Автор эпиграфа к этой Увертюре, Оскар Уайльд, известен парадоксальностью своих высказываний, но тут он, видимо, сказал впрямую то, что думал.) Инструкций, как делать это, действуя шаг за шагом, вы не найдете нигде – их попросту нет в природе. То есть научная популяризация, даже используя методы и приемы науки, очень сильно от нее отличается. Познавать законы мира и делать результаты таких исследований доступными людям – две очень разные вещи. Сие означает, что научная популяризация, как и всякое искусство вообще, принципиально не алгоритмизуема. Но! Ядром всего последующего разговора явятся поиски этих несуществующих в природе алгоритмов.

Поэтому было положено на музыку математических формул высказывание Эйнштейна, которое приведено в предыдущей главе: Эйнштейн выразил свою мысль столь афористично, столь ясно, что слова его дали толчок (или послужили намеком) для создания гипотезы – осмелюсь сказать, первой научной гипотезы в науке о научной популяризации. А именно, что самый фундаментальный закон Природы – закон сохранения, например, сохранения энергии или массы, каковые никогда не исчезают, а как говаривал Михайло Ломоносов, «если в одном месте что убудет, то в другом присовокупится», – этот всеобщий закон сохранения верен и для такой сложной области как научная журналистика.

Стоит лишь облечь слова великого физика в математическую форму, и мы сразу получаем уравнение

I = C/A

или, что то же самое,

I × A = C = const,

где I – Понятность, A – Точность, C – некая постоянная величина.

В словесном выражении гипотеза звучит так:

Понятность изложения обратно пропорциональна ее Точности, или, что то же самое, произведение Точности изложения на его Понятность есть величина постоянная. То есть чтобы добиться большей Понятности, неизбежно приходится жертвовать Точностью, и наоборот.

И отсюда вывод: следует стремиться к максимальному значению постоянной С в данных гиперболических зависимостях.

И вот мы оказались в положении, когда известно, что делать, но неясно – как. Однако можно сказать, что главная задача все-таки решена, ибо знать направление, в котором следует двигаться, – это больше, чем полдела.

С этого момента мы, оставив позади повторение пройденного и осмысление его с позиций этого самого пройденного, начинаем двигаться дальше. Но прежде взгляните на гравюру Эшера, служащую зрительным эпиграфом к этой Увертюре и попробуйте дать ей свое толкование, то есть объяснение, почему она предваряет всё сказанное в этой главе.