Текст книги "Виннету"

Должен признаться, что в тот момент я ничего не сумел сказать в свое оправдание. В душе я испытывал стыд, так как вождь был прав.

Во время схватки с медведем геодезисты со старшим инженером укрылись в палатке и наблюдали оттуда в щелочку за происходящим. Завидев нас, они вышли и, с недоумением поглядывая на неизвестно откуда взявшихся индейцев, принялись расспрашивать, как удалось справиться с медведем. Рэттлер отрезал:

– Мы застрелили его, и на обед будут медвежьи лапы, а вечером – окорок.

Трое гостей взглянули на меня – неужели промолчу? Я не вытерпел:

– Медведя не застрелили, это я заколол его ножом. Вот эти люди признали мою правоту, но пускай Хокенс, Стоун и Паркер, когда вернутся, рассудят нас. Пусть они скажут свое слово, а пока я никому не позволю прикоснуться к медведю.

– Какого дьявола! Буду я еще прислушиваться к их мнению! – взорвался Рэттлер. – Пойду со своими людьми и освежую медведя, а кто нам захочет помешать, получит дюжину пуль в живот!

– Не кипятитесь, мистер Рэттлер, не то лопнете! Я ваших пуль не испугаюсь, не то что вы медведя, и запомните: меня не загоните на дерево. Впрочем, я разрешаю вам отправиться на ту полянку, но лишь для того, чтобы предать земле вашего товарища. Нельзя же его так оставлять.

– Кто погиб? – испуганно спросил Бэнкрофт.

– Да Роллинс, – ответил Рэттлер. – А погиб из-за чужой глупости, мог бы и уцелеть.

– Как это? По чьей глупости?

– Он вместе с нами бросился на дерево и уже почти вскарабкался, но тут прибежал этот гринхорн и раздразнил медведя. Тот в ярости бросился на Роллинса и разорвал его на куски.

Это была уже такая наглая ложь, что я от возмущения в первый момент потерял дар речи. Опомнившись, спросил Рэттлера:

– Вы уверены в этом, сэр?

– Да! – И он вытащил револьвер, приготовившись к нападению.

– Вы настаиваете на том, что Роллинс мог спастись, а я помешал ему?

– Да.

– А разве медведь не схватил его еще до меня?

– Ложь!

– Что ж, придется заставить вас сказать правду.

Выбив левой рукой у него револьвер, правой я нанес такой сильный удар в скулу, что Рэттлер отлетел на шесть шагов. Вскочив на ноги, он выхватил нож из-за пояса и кинулся на меня, рыча, как разъяренный зверь. Отразив удар, я со всей силы стукнул его кулаком по голове, и он без сознания рухнул у моих ног.

– Уфф, уфф! – удивился Инчу-Чуна, забыв на миг об обычной индейской невозмутимости, но в следующее мгновение его лицо снова приняло непроницаемое выражение.

– Олд Шеттерхэнд! – вырвалось у геодезиста Виллера. Я изготовился отбить нападение дружков Рэттлера, однако ни один из них не решился подойти ко мне, хотя злоба душила их.

Отваги у этих трусов хватило лишь на то, чтобы вполголоса посылать мне проклятия.

– Мистер Бэнкрофт, – потребовал я, – хоть раз призовите Рэттлера к порядку. Он все время ищет со мной ссоры. Добром это не кончится. Отошлите его, а если вы этого не сделаете, то уйду я.

– Ого, сэр, неужели это так серьезно?

– Да, серьезно! Вот его нож и револьвер, не отдавайте ему, пока не успокоится, иначе, смею вас заверить, я буду защищаться и просто пристрелю его. Можете называть меня гринхорном, но я закон прерии знаю: того, кто угрожает ножом или револьвером, позволено убить на месте.

Я говорил только о Рэттлере, хотя имел в виду и остальных «славных» вестменов. Разумеется, они все поняли, но промолчали.

Инчу-Чуна обратился к инженеру:

– Мое ухо слышало, что среди бледнолицых ты имеешь право приказывать. Так ли это?

– Да, – ответил Бэнкрофт.

– Я должен поговорить с тобой.

– О чем?

– Узнаешь. Но ты стоишь, а мужчины во время разговора должны сидеть.

– Ты хочешь быть нашим гостем?

– Это невозможно. Как я могу быть твоим гостем, если это ты находишься на моей земле, в моем лесу, в моей долине и в моей прерии? Пусть белые мужчины сядут. А что за бледнолицые идут сюда?

– Это наши люди.

– Пусть сядут с нами.

Сэм, Дик и Билл возвращались с прогулки. Будучи опытными вестменами, они очень удивились, увидев индейцев, и еще больше обеспокоились, узнав, кто те такие.

– Кто этот третий? – спросил меня Сэм.

– Это Клеки-Петра, Рэттлер называет его бакалавром.

– Клеки-Петра, бакалавр? Я слышал о нем, чтоб мне лопнуть. Таинственная личность. Белый, но уже давно живет среди апачей. Он вроде миссионера, хотя и не священник. Я рад его видеть. Прощупаем его немного! Хи-хи-хи!

– Если он позволит.

– Не укусит же он меня! Ба, да тут еще что-то произошло?

– Да, и очень серьезное.

– Говорите же!

– Мне пришлось сделать то, от чего вы меня вчера предостерегали.

– Точнее! Я от многого вас предостерегал.

– Я встретил гризли.

– Как? Что? Где? Вы шутите?

– Ни в коем случае. За этими кустами, в лесу. Он затащил туда тушу старого быка.

– Сто тысяч чертей! И надо же было этому случиться как раз тогда, когда меня не было в лагере! Кто-нибудь пострадал?

– Да, погиб Роллинс.

– А вы? Что делали вы? Держались в сторонке, как я советовал?

– Да.

– Правильно! Хотя что-то не верится.

– Придется поверить. Я держался настолько в стороне, что он ничего не смог со мной сделать, а я всадил ему нож между ребер.

– Вы в своем уме? Напали на него с одним ножом?

– Да, у меня не было ружья.

– Нет, это уже ни в какие ворота не лезет! Этот гринхорн специально берет с собой тяжелый карабин на медведя, а когда тот появляется, убивает его ножом. Это же нарочно не придумаешь!

– Рэттлер утверждает, будто не я уложил гризли, а он.

И я рассказал другу, как все произошло – и о медведе, и о ссоре с Рэттлером.

– Ну и легкомысленный парень! – вскричал Сэм. – Никогда в жизни не видел серого медведя, а идет на него, как на старого пуделя! Немедленно хочу поглядеть на добычу! Дик, Билл, пошли посмотрим, какую глупость выкинул опять наш гринхорн!

В это время очнулся Рэттлер, и Сэм бросил ему:

– Послушайте, мистер Рэттлер, вы опять пристаете к моему юному другу. Если вы дотронетесь до него еще хоть раз, я уж постараюсь, чтобы этот раз был для вас последним. Запомните, мое терпение кончилось. – И он торжественно удалился с друзьями.

Лицо Рэттлера исказилось яростью, он с ненавистью взглянул на меня, но промолчал, хотя готов был взорваться, как мина, в любую секунду.

Оба индейца и Клеки-Петра уселись рядом на траве, инженер устроился напротив, но разговор не начинали. Ждали возвращения Сэма и его приговора. Вернулся он довольно быстро и еще издалека закричал:

– Какой дурак сначала стреляет в медведя, а потом убегает? Если не хочешь вступать с ним в схватку, то нечего и стрелять, только раздразнишь. Оставьте его в покое, и он не нападет. Так кто же убил медведя?

– Я! – поспешно вскричал Рэттлер.

– Вы? А чем?

– Пулей.

– Правильно, все сходится!

– Я так и думал!

– Верно, медведь сдох от пули.

– Значит, он мой! Слушайте, добрые люди. Сэм Хокенс на моей стороне, – торжествовал Рэттлер.

– Ну конечно, ведь ваша пуля чиркнула медведя по голове и оторвала кончик уха, от чего гигант на месте скончался. Хи-хи-хи!

Досыта насмеявшись, Сэм продолжал:

– Если и вправду в медведя стреляло несколько человек, то все они со страху промазали. Только одна пуля приласкала его по уху, других следов нет. Зато имеются четыре огромные ножевые раны: две около сердца и две прямо в нем. Кто его заколол?

– Это сделал я.

– Вы один?

– Один!

– Значит, медведь – ваш, точнее, вам принадлежит шкура, а мясо – всем нам. Поделите мясо вы, таков обычай Дикого Запада. Что скажете, мистер Рэттлер?

– Чтоб вас черт побрал!

Задыхаясь от проклятий, Рэттлер направился к фургону, где стоял бочонок с бренди, плеснул в стакан и залпом выпил. Ну вот, теперь он будет пить, пока не свалится с ног.

Спор был закончен, и Бэнкрофт обратился к вождю, чтобы тот изложил свою просьбу.

– То, что я хочу сказать, – не просьба. Это приказ, – гордо произнес Инчу-Чуна.

– Вы не вправе приказывать мне, – высокомерно ответил старший инженер.

На мгновение лицо вождя вспыхнуло гневом, однако он сдержал себя и спокойно ответил:

– Мой белый брат, ответь мне, но по совести. Там, где живет белый брат, у него есть свой дом?

– Да.

– И сад перед ним?

– Да.

– Стерпел бы мой белый брат, если бы сосед начал строить дорогу через его сад?

– Нет.

– Места по ту сторону Скалистых гор и на восток от Миссисипи принадлежат бледнолицым. Как бы бледнолицые посмотрели на то, если индейцы пришли туда строить железную дорогу?

– Мы бы выгнали их.

– Мой брат прав. Но бледнолицые пришли на наши земли, ловят наших мустангов, убивают наших бизонов, ищут у нас золото и драгоценные камни. И вот теперь еще собираются строить длинную-длинную дорогу, по которой побежит огненный конь. И новые тысячи бледнолицых приедут сюда, чтобы отнять у нас последнее. Так как же мы должны поступить?

Бэнкрофт молчал.

– Неужели мы совсем бесправны? Вы называете себя христианами и все время говорите о любви, а сами нас грабите и убиваете, требуя в ответ покорности. Вы говорите, что ваш Бог – добрый отец всех краснокожих и белых людей, но отец он только для вас, для нас же – отчим. Разве вся эта страна не принадлежит краснокожим? Вы отобрали ее у нас, а что дали взамен? Нищету, нищету и еще раз нищету!

Вы гоните нас все дальше, забирая все наши земли. Мы задыхаемся в тесноте. Почему вы так делаете? Нужда заставляет? Самим земли мало? Нет, это все ваша жадность. Там, где вы живете, хватит места для всех, для многих миллионов, а краснокожий, законный хозяин этой страны, должен ютиться на жалком клочке земли. Клеки-Петра рассказывал мне о вашей священной книге – Библии. В ней сказано, что у первого человека было двое сыновей, и один из них убил другого, а кровь убитого взывала к небесам о мщении. Не так ли происходит и с нами – краснокожими и белыми братьями? Вы – каины, а мы – авели, чья кровь взывает к небесам о мщении. Вдобавок ко всему вам бы еще хотелось, чтобы мы покорно позволяли себя убивать. Нет, мы будем защищаться! Нас гонят с насиженных мест все дальше и дальше. Казалось, здесь мы нашли наконец отдых и пристанище, но вот вы вновь приходите и начинаете прокладывать путь для огненного коня. Разве у нас не такие же права на свой сад, как у тебя на твой? Действуя по вашим законам, мы должны были бы истребить всех вас. Мы так не делаем, только хотим обладать теми же правами, что и вы. Но оказывается, у ваших законов два лица, и вы выбираете то из них, которое вам выгодней. Ты хочешь строить здесь дорогу, а спросил ли ты нашего разрешения?

– Это излишне.

– Почему? Разве это ваша страна?

– Да, я так считаю.

– Нет, она принадлежит нам. Разве ты купил ее у нас?

– Нет.

– Разве мы подарили ее тебе?

– Мне – нет.

– И другим тоже. Если ты честный человек и приходишь сюда строить дорогу для огненного коня, то первым делом должен спросить того, кто тебя послал, имеет ли он право, и должен потребовать доказательств. Но ты этого не сделал. Я запрещаю вам дальше мерить нашу землю.

Последние слова Инчу-Чуна произнес с особым нажимом, в них слышалась суровая решимость. Меня его речь потрясла. Много книг читал я об индейцах, но в них они изображались совсем другими. Инчу-Чуна говорил на чистом английском языке, аргументация и логика его речи свидетельствовали о ясном уме. Быть может, это заслуга бакалавра Клеки-Петры?

Положение было в высшей степени затруднительное. Будь старший инженер честным человеком, он признал бы справедливость обвинений вождя. Но мистер Бэнкрофт честным человеком не был, поэтому принялся выкручиваться, пытаясь оправдать наше присутствие. Вождь легко прижал его к стене своей железной логикой, и тогда старший инженер в раздражении обратился ко мне:

– Сэр, вы разве не слышите, о чем идет речь? Скажите же свое веское слово.

– Благодарю покорно, мистер Бэнкрофт, но я геодезист, а не адвокат. Мне приказано делать измерения, а не произносить речи.

Инчу-Чуна решительно отрезал:

– Не надо слов. Я сказал, что больше вас тут не потерплю, и хочу, чтобы уже сегодня вы возвратились туда, откуда пришли. Мы с моим сыном Виннету сейчас уйдем и вернемся за ответом по истечении времени, которое бледнолицые называют часом. Если вы покинете нашу землю, мы останемся братьями, в противном случае я выкопаю топор войны. Я Инчу-Чуна, вождь всех апачей. Я сказал! Хуг!

«Хуг» – восклицание индейцев для придания большей убедительности словам, и означает оно то же, что и «аминь», «я сказал» или «да будет так».

Инчу-Чуна встал, вслед за ним поднялся Виннету. Они медленно удалялись и скрылись за поворотом. Клеки-Петра остался. Инженер обратился к нему за советом, как поступить. Старик ответил:

– Поступайте как знаете, сэр! Я согласен с вождем. Краснокожих жестоко и планомерно уничтожают. Но я белый и понимаю, что сопротивление бесполезно. Если сегодня вы уйдете отсюда, завтра придут другие и закончат ваше дело. Но хочу предостеречь вас. Вождь не шутит.

– Куда он пошел?

– За нашими лошадьми.

– Разве вы на лошадях?

– Разумеется. Мы спрятали их, когда преследовали медведя, так как на гризли не охотятся верхом.

Он встал, тем самым давая понять, что дальнейший спор бессмыслен. Мне очень хотелось порасспросить его, и я осмелился с ним заговорить.

– Сэр, позвольте я провожу вас. Мне хотелось бы поговорить с вами об Инчу-Чуне и Виннету. Они очень заинтересовали меня.

Сам он тоже крайне занимал мои мысли, однако я воздержался от вопросов.

– Хорошо, сэр, идемте, – ответил он. – Когда-то я оставил мир белых, и ни с одним из них больше не общался, но вы мне понравились. Пройдемся вместе.

Из короткой беседы я понял, что имею дело с человеком необыкновенной судьбы, хотя он очень неохотно говорил о своем прошлом. Зато сам задавал много вопросов.

Немного отойдя от лагеря, мы сели под деревом. Беседуя с ним, я не сводил глаз с его выразительного лица, на котором жизнь оставила глубокие следы. Это были следы сомнений и утрат, забот и нужды. Сколько гнева, тревоги и отчаяния выражали, вероятно, эти глаза, которые сейчас были ясны и спокойны, как ровная гладь лесного озера.

Выслушав мой рассказ, он слегка кивнул головой и сказал:

– О себе могу заметить одно: после долгой внутренней борьбы я обрел покой, оставив свет и людей, побывал в разных странах и, наконец, оказался на Диком Западе, где племена краснокожих ведут отчаянную борьбу за выживание. Я знал, что битва проиграна, что им грозит полное уничтожение и не в моих силах спасти их. Однако я мог хотя бы облегчить их страдания. Я пришел к апачам и поселился у них, узнал и полюбил этих благородных людей, их обычаи, добился их доверия и сегодня могу с радостью наблюдать первые плоды своей деятельности. Молодой человек, мне бы хотелось, чтобы вы познакомились с Виннету. Он – мое творение, я особенно горжусь им. Этот юноша наделен большими способностями. Будь Виннету сыном какого-нибудь европейского аристократа, он стал бы великим полководцем или знаменитым политическим деятелем. Но он – сын индейского вождя и разделит участь своего народа. Мое единственное желание – быть рядом с ним до самой смерти, сопровождать его во всех делах, оберегать от коварных превратностей судьбы. Он – мое духовное дитя, и я люблю его больше себя самого, а если получится, что пуля, предназначенная ему, попадет в мое сердце, я умру счастливым.

Клеки-Петра умолк, опустив голову. До глубины души взволнованный его исповедью, я лишь молча пожал ему руку – любые слова были бы лишними. Он понял и поблагодарил меня крепким рукопожатием. После долгой паузы он тихо спросил:

– Как случилось, сэр, что я открылся перед вами? Я вижу вас в первый и, может статься, в последний раз. Может, сама судьба нам уготовила эту встречу? Мне как-то странно грустно сегодня, но эта грусть светлая. Такое настроение испытываешь осенью, когда опадают листья. Интересно, как опадет последний лист моей жизни? Тихо и спокойно или его сорвет вихрем до времени?

Погрузившись в тихую, безотчетную грусть, он смотрел вдаль, на долину. По ней к нам приближались верхом Инчу-Чуна и Виннету, ведя коня Клеки-Петры в поводу. Мы поднялись и направились в лагерь, добравшись туда одновременно с индейцами.

Рэттлер, весь красный и опухший, стоял, прислонившись к фургону, и осоловелыми глазами поглядывал в нашу сторону. Пока мы отсутствовали, он успел здорово нализаться, так что теперь едва держался на ногах. А насупленный мрачный взгляд делал его похожим на быка, готового броситься на противника.

Вождь и Виннету спешились и подошли к нам.

Что решили мои белые братья: они останутся или уйдут? – спросил Инчу-Чуна.

Старший инженер попытался покончить дело миром.

– Даже захоти мы уйти, – сказал он, – мы не сможем этого сделать, ведь надо вести порученное дело до конца. Сегодня я вышлю посыльного за распоряжениями и после его возвращения смогу дать ответ.

Это было неплохо задумано, ведь, пока посыльный будет ездить туда и обратно, мы успеем закончить работу.

Но вождь решительно отказался:

– Я не намерен ждать так долго. Белые братья должны дать ответ немедленно.

В это время Рэттлер, наполнив стакан бренди, двинулся к нам нетвердыми шагами. Я подумал, что он замышляет что-то против меня, но он приблизился к индейцу и невнятно пробормотал:

– Если индейцы выпьют со мной, мы исполним их волю и уйдем, а иначе нет. Пусть начинает молодой, вот тебе огненная вода, Виннету!

И он протянул стакан, но Виннету жестом отказался.

– Как, не хочешь выпить со мной? Да ведь это оскорбление! Тогда я выплесну все это в твою поганую физиономию, краснокожий! Умойся бренди, если выпить не хочешь!

И прежде чем мы опомнились, он выплеснул стакан в лицо молодому апачу. По индейским обычаям подобное оскорбление карается смертью. И Рэттлер тут же, правда не столь сурово, был наказан. Виннету нанес ему кулаком в зубы такой удар, что тот распластался на земле и с трудом поднялся на ноги.

Я готов был уже встать между ними на случай, если начнется драка, но Рэттлер лишь бросил грозный взгляд на молодого апача и с проклятиями отошел к фургону.

Виннету отер лицо ладонью с невозмутимым видом.

– Я вновь спрашиваю вас, – спросил вождь, – но уже в последний раз. Уйдут ли белые братья сегодня же из долины?

– Нам нельзя этого сделать, – прозвучал ответ.

– Тогда уйдем мы! Но отныне между нами война.

Я попытался было их остановить, но тщетно. Все трое вернулись к лошадям. И тут раздался голос Рэттлера:

– Прочь отсюда, краснокожие собаки! А за оплеуху заплатите мне сейчас же!

С неожиданной для его состояния прытью Рэттлер схватил ружье и прицелился в Виннету. Индеец стоял прямо под пулей. Все произошло слишком быстро, спасения не было.

В ужасе вскричав: «Уходи, Виннету, быстро уходи!» – Клеки-Петра рванулся и прикрыл собой молодого индейца.

Раздался выстрел. Клеки-Петра схватился рукой за сердце, покачнулся и упал, как подкошенный. В ту же секунду упал и Рэттлер, сбитый моим ударом. Желая предотвратить выстрел, я бросился к нему, но опоздал. Поднялся шум, и только оба апача не проронили ни звука. Они опустились на колени рядом с Клеки-Петрой, отдавшим жизнь за своего воспитанника, и в молчании осматривали рану. Пуля прошла через сердце, кровь текла ручьем. Я поспешил к ним. Глаза Клеки-Петры были закрыты, лицо бледнело с каждой минутой.

– Положи его голову себе на колени, – попросил я Виннету, – если он откроет глаза и увидит тебя, ему легче будет умирать.

Юный индеец молча повиновался. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он неотрывно смотрел на умирающего друга. Клеки-Петра медленно открыл глаза, и счастливая улыбка озарила его лицо при виде склонившегося Виннету.

– Виннету, о мой сын Виннету, – прошептал он, слабея.

Его угасающий взгляд принялся кого-то искать и остановился на мне.

– Останься с ним… – сказал Клеки-Петра. – Будь ему верен… продолжи… мое дело.

– Я сделаю так. Клянусь!

Клеки-Петра сложил руки в молитве. Судорога прошла по всему телу, кровь в последний раз с силой брызнула из раны, голова откинулась. Он скончался.

Виннету бережно опустил на траву голову умершего и медленно встал. Он вопросительно взглянул на отца.

– Там лежит убийца, я сбил его с ног, – сказал я. – Он ваш.

– Огненная вода! – Только эти слова произнес вождь, но сколько же презрения в них заключалось!

– Я хочу быть вашим другом и братом. Я иду с вами! – вырвалось у меня невольно, но вождь плюнул мне в лицо:

– Паршивый пес! Вор, укравший нашу землю! Вонючий койот! Только осмелься пойти с нами, я убью тебя!

Будь на его месте кто-нибудь другой, он получил бы достойный ответ кулаком, я же оставил оскорбление безнаказанным. Он вправе считать меня врагом, пришедшим на чужую землю, я заслужил это обвинение. А как быть с клятвой, данной умирающему? Но и навязываться индейцам я больше не мог.

Белые стояли в молчании, ожидая, что предпримут апачи. Те, ни разу на нас не взглянув, усадили труп Клеки-Петры на коня, привязали, потом вскочили на своих коней и, поддерживая мертвое тело, удалились. Ни слова угрозы, ни слова о мести, они даже не взглянули на нас. И это было невыносимо. Уж лучше бы они пригрозили нам самой лютой смертью!

– То, что произошло, – ужасно, но это лишь начало. Конец может быть страшнее, – отозвался наконец Сэм Хокенс. – Пьяный негодяй все еще без сознания после вашего удара. Что с ним делать?

Не ответив, я вскочил на коня и ускакал. Мне хотелось остаться одному, хоть немного успокоиться и осмыслить происшедшие в последние полчаса события. Только поздним вечером, опустошенный и уставший телом и душой, я вернулся в лагерь.