Текст книги "По дикому Курдистану"

– Да послушай же! Они дадут очень хороший бакшиш.

Слово «бакшиш» на Востоке обладает чудесным действием. В данном случае это слово стало для нас спасительным. Мирта опустила руки, мягко улыбнулась, правда, улыбка эта немедленно сменилась издевательской усмешкой, и повернулась к мистеру Давиду Линдсею.

– Большой бакшиш? Это так?

Линдсей замотал головой и показал на меня.

– Что с ним? – спросила она меня, показывая на англичанина. – Он что, ненормальный?

– Нет, – ответил я ей. – Позволь нам, о душа этого дома, рассказать, кто мы такие! Этот человек, которого ты сейчас спросила, набожный паломник из Лондонистана. Он копает киркой, которую ты здесь видишь, в земле, чтобы подслушать язык умерших, и дал себе обет не говорить ни слова, пока он не получит на это разрешения.

– Праведник, святой и к тому же волшебник? – спросила она испуганно.

– Да. Я предостерегаю тебя – не оскорбляй его! Этот человек – предводитель одного большого народа далеко отсюда на Западе, а я – эмир воинов, которые почитают женщин и дают бакшиш. Ты султанша этого дома, позволь нам осмотреть его и решить, не сможем ли мы прожить в нем несколько дней.

– Эфенди, твоя речь благоухает розами и гвоздиками; твой рот мудрее и умнее, чем у этого Селима-аги, который постоянно забывает говорить то, что надо, а твои руки – как длани Аллаха, дарующего благословение. У тебя много слуг с собою?

– Нет, ведь наши руки достаточно сильны, чтобы защищаться самим. У нас только трое сопровождающих – слуга, хавас мосульского мутасаррыфа и курд, который уже сегодня покинет Амадию.

– Тогда добро пожаловать! Осмотрите мой дом и мой сад, и, если вам у меня понравится, мои глаза будут бдеть и светить над вами!

Она заново протерла свои «бдящие» и «светящие» и собрала лук с пола, чтобы освободить для нас дорогу в дом. Арнаутский храбрец, похоже, был весьма доволен таким исходом дела. Сначала он провел нас в комнату, в которой жил сам. Она была весьма большой, и мебель в ней заменял единственный старый ковер, использующийся как диван, кровать и стол. На стенах этой комнаты висели оружие и табачные трубки. На полу стояла бутылка, около нее было видно несколько пустых яичных скорлупок.

– Еще раз добро пожаловать, мой господин!

Он поклонился, поднял с пола бутылку и дал каждому из нас по скорлупе. После этого он что-то налил в них. Это была ракия. Мы выпили по нескольку скорлупок, он же приставил бутылку ко рту и не отнял ее, пока не убедился, что все зелье из сосуда протекло в его желудок. После этого он взял у нас из рук скорлупки и, выдув из них оставшиеся на дне капельки, положил их снова на пол.

– Мое собственное изобретение! – гордо произнес он. – Вы не удивляетесь, что у меня нет стаканов?

– Ты, очевидно, предпочел всем стаканам это чудное изобретение, – высказал я догадку.

– Я их предпочитаю потому, что у меня просто нет стаканов. Я албанский ага и ежемесячно должен получать жалованье 330 пиастров, но вот уже одиннадцать месяцев жду этих денег. Аллах керим, султану, видимо, они самому нужны!

Теперь мне стало понятно, почему он так бурно отреагировал на слово «бакшиш».

Ага провел нас по дому. Он был достаточно просторным и добротным, но уже приходил в упадок. Мы выбрали себе четыре комнаты: по одной на каждого из нас и одну для Халефа и башибузука. Цена за жилье была незначительной, всего пять пиастров, то есть примерно по марке за комнату в неделю. Во дворе был сарай, который мы также сняли для наших лошадей. Он тоже стоил марку в неделю.

– Вы хотите осмотреть сад? – спросил ага.

– Естественно! Он красив?

– Очень красив. Наверное, так же красив, как райский! Там ты увидишь всевозможные деревья и травы, названия которых я даже не знаю. Днем сад освещает солнце, а ночью сверкают над ним глаза звезд. Он очень красив! Пошли посмотрим!

Мне было забавно слушать его.

Сад был довольно убогий, составляя в окружности примерно сорок шагов. Я обнаружил в нем лишь искривленный кипарис и дикую яблоню. «Всевозможные травы» состояли всего лишь из дикой горчицы, разросшейся петрушки и нескольких убогих маргариток. Но наивеличайшим чудом этого сада были грядки с чахнувшими в трогательном единодушии луком, чесноком, кустом крыжовника, несколькими кустиками белены и увядшими фиалками.

– Красивый сад, не правда ли? – сказал ага, выпуская гигантское кольцо дыма.

– Очень красивый!

– И как он плодоносит!

– О да!

– И много красивых растений, не правда ли?

– Без числа!

– Ты знаешь, кто гулял по этому саду?

– Кто же?

– Красивейшая роза Курдистана. Ты никогда не слышал об Эсме-хан, с которой никто не может сравниться по красоте?

– Это она была женой Исмаил-паши, последнего наследника аббасидского[40]40
  Аббасиды – династия правителей в Багдадском халифате в VIII-XIII вв.


[Закрыть] халифа?

– Ишь ты, знаешь! У нее был почетный титул «хан», как и у всех женщин этой сиятельной семьи. Его, то есть Исмаил-пашу, обложил Инджу Байракдар Мохаммед-паша. Он взорвал стены замка и взял его приступом. Потом Исмаила и Эсме-хан отвезли в качестве пленников в Багдад… Здесь же, в этом доме, она жила и благоухала. Эмир, мне очень хотелось бы еще раз увидеть ее здесь!

– Это она посадила эту петрушку и чеснок?

– Нет, – серьезно ответил он, – это сделала Мерсина, моя домоправительница.

– Тогда возблагодарим Аллаха, что вместо Эсме-хан у тебя есть эта сладкая Мерсина.

– Эфенди, порой она бывает очень ядовита!

– Не ропщи на это, Аллах ведь распределил дары по-разному. И то, что ты должен вдыхать аромат этой Мерсины, наверняка было записано в Книге.

– Именно так! Но скажи, может быть, ты арендуешь этот сад? Сколько ты за него требуешь?

– Если вы заплатите мне по десять пиастров за каждую неделю, можете вспоминать там Эсме-хан сколько вам заблагорассудится!

Я медлил с ответом. Сад примыкал к задней стене здания, где я заметил два ряда маленьких отверстий. Это выглядело как тюрьма.

– Я не думаю, что сниму этот сад.

– Почему?

– Мне не нравится эта стена.

– Стена? Отчего же, эфенди?

– Я недолюбливаю такое соседство, как тюрьма.

– О, люди, которые там сидят, тебе не помешают. Эти отверстия так высоки, что их невозможно достать. К тому же они очень маленькие.

– Это единственная тюрьма Амадии?

– Да. Другая развалилась. Мой унтер-офицер надзирает над пленниками.

– И ты утверждаешь, что они мне не помешают?

– Обещаю – ты ничего не увидишь и не услышишь.

– Хорошо, тогда я дам тебе десять пиастров. Значит, за неделю ты получишь от нас тридцать пять пиастров. Разреши за первую неделю заплатить сразу.

Лицо его расплылось в улыбке от удовольствия, когда я это предложил. Англичанин заметил, что я полез в карман, и затряс головой, вытащив свой собственный кошелек и подав его мне. Его явно не обременяла такая трата, поэтому я вытащил из кошелька три цехина и дал их аге.

– Вот, возьми! Остальное – бакшиш для тебя.

Это было вдвое больше по сравнению с тем, что он должен был получить. Повеселев, он произнес с глубоким почтением:

– Эмир, Коран говорит – кто дал вдвое больше, тому все это Аллах возместит во сто крат. Аллах твой должник, он тебя богато одарит.

– Нам нужны лишь ковры и трубки для наших комнат. Где я могу их одолжить, ага?

– Господин, если ты дашь еще две такие монеты, ты получишь все, что только пожелает твое сердце!

– Возьми деньги!

– Я уже спешу принести вам все необходимое.

Мы покинули сад. Во дворе стояла Мерсина, душа дворца. Ее руки были измазаны в саже. Она мешала указательным пальцем разогретое в миске масло.

– Эмир, тебе подошли наши комнаты? – справилась она.

Здесь до нее, видимо, дошло, что палец вовсе не заменяет ложку; она быстро его вытащила и осторожно облизала.

– Я сниму их, а также сарай и сад.

– Он уже все заплатил, – сказал довольный ага.

– Сколько? – спросила она.

– Тридцать пять пиастров за первую неделю.

О своем бакшише плут ничего не сказал. Значит, он и здесь был под башмаком у своей Мерсины! Я взял из кошелька еще один цехин и дал его ей.

– Вот возьми, жемчужина радушности! Это первый бакшиш для тебя. Если мы будем довольны тобой, то получишь еще больше.

Она поспешно схватила деньги и сунула их за пояс.

– Я благодарю тебя, о Господи! Я уж послежу за тем, чтобы ты чувствовал себя в моем доме так же вольготно, как на коленях праотца Ибрахима. Я вижу, что ты эмир храбрых воинов, которые чтят женщин и дают им бакшиш. Идите наверх, в ваши комнаты! Я сделаю жесткий рис – пиринч и хорошенько полью его растопленным маслом.

При этом, как бы забывшись, она вновь сунула палец в миску и по старой привычке стала мешать им масло. Ее предложение было крайне заманчиво, но… брр!

– Твоя доброта велика, – отвечал я, – правда, у нас нет времени ее оценить, мы должны сейчас же выйти прогуляться.

– Но ты хочешь, чтобы я приготовила кушанья, эмир?

– Ты ведь говорила, что тебе приходится денно и нощно работать, только чтобы угождать аге, поэтому мы не смеем тебе больше докучать. Кстати, нас часто будут приглашать к столу, ну а если этого не случится, мы закажем еду где-нибудь в трактире.

– Но ты ведь не откажешь мне в торжественном обеде!

– Ладно уж, тогда свари нам несколько яиц, ничего другого нам нельзя сегодня есть.

Пожалуй, это единственное блюдо, которое можно было без опаски вкушать из рук этой «нежной» Мерсины.

– Яйца? Хорошо, будут вам яйца, эмир, – торопливо отвечала она, – но, когда вы их съедите, оставьте скорлупки Селиму-аге, они нужны нам как бокалы, а этот человек был столь неосторожен, что разбил все скорлупки.

Мы зашли на короткое время в наши комнаты, где скоро появился ага с одеялом, коврами и трубками, которые он одолжил у торговцев. Они были новые и поэтому чистые, так что мы могли быть довольны. Позже возникла Мерсина с крышкой от старой деревянной коробки, что должно было означать поднос. Там лежали яйца, наш торжественный обед! Рядом покоились полусгоревшие лепешки и стояла знаменитая миска с маслом, окруженная несколькими яичными скорлупками, в которых лежала грязная соль, грубо помолотый перец и какой-то подозрительный порошок, похожий на тмин. Ножей или ложек для яиц, естественно, не было.

Это лукуллово пиршество, к которому мы пригласили и Мерсину, мы благополучно пережили, после чего она удалилась со своей посудой снова на кухню. Ага также приготовился уйти.

– Ты знаешь, господин, куда я сейчас направляюсь?

– Наверное, об этом я сейчас и сам услышу.

– К мутеселлиму. Он должен узнать, что за благородный эмир появился в нашей Амадии и как с ним обошелся смотритель дворца.

Ага стряхнул с бороды остатки топленого масла, которым наслаждался наедине с Мерсиной, придав себе, таким образом, должный вид, и отправился в путь. Теперь мы остались одни.

– Можно мне теперь говорить? – спросил Линдсей.

– Да, мистер.

– Надо покупать платье!

– Сейчас?

– Да.

– В красную клетку?

– Естественно!

– Тогда едем тотчас же на базар.

– Но я не смогу говорить! Покупать должны вы, сэр. Здесь деньги!

– Мы купим лишь платье?

– А что же еще?

– Немного посуды, она нам нужна. Мы сделали бы доброе дело, если бы подарили ее аге или домоправительнице. Дальше табак, кофе и другие вещи, без которых нам нельзя обойтись.

– Well! Оплачу все!

– Сперва мы воспользуемся вашим кошельком, а уж потом рассчитаемся друг с другом.

– Нет уж, я оплачу все! Договорились?

– Мне можно идти с вами? – спросил Мохаммед.

– Как хочешь. Но, я думаю, тебе лучше как можно меньше показываться на людях. В Спандаре тебя узнали как одного из хаддединов, мы не учли, что ты очень похож на своего сына, в чем меня тамошний староста уверял.

– Тогда я останусь!

Мы зажгли наши чубуки и пошли. Прихожая дома была наполнена дымом, а на кухне кашляла Мерсина. Заметив нас, она мгновенно вышла навстречу к нам.

– Где наши люди? – спросил я.

– Возле лошадей. Ты собираешься уходить?

– Мы собираемся на базар за покупками, не обращай на нас внимания, о хранительница кухни. У тебя убегает вода.

– Пусть убегает, господин. Далеко не убежит!

– Зачем ты варишь пищу в таком большом котле?

– Я варю ее для арестованных.

– A-a! Для тех, кто находится здесь, рядом?

– Да.

– Разве их столь много?

– Нет и двадцати.

– И все из Амадии?

– О нет. Есть несколько провинившихся арнаутских солдат, несколько халдеев, курдов, пара жителей Амадии и один араб.

– Откуда араб? Здесь же совсем нет арабов!

– Его привели из Мосула.

– Что за еду они получают?

– Хлебные лепешки, вот я их и пеку, а в полдень или позже, как мне будет удобно, вот эту горячую пищу.

– Из чего она состоит?

– Это мука, размешанная с водою.

– И кто же ее им приносит?

– Сама я. Сержант открывает мне отверстия в дверях. Ты был хоть раз в тюрьме внутри?

– Нет.

– Если ты захочешь ее посмотреть, только скажи мне.

– Тебе не разрешит сержант!

– Он мне разрешит, ведь я его госпожа.

– Ты?

– Я. Разве я не госпожа его аги?

– Это так! Я поразмыслю, приличествует ли сану эмира посещать тюрьму и тем, кто это разрешит, давать хороший бакшиш.

– Приличествует, господин, и даже очень. Может, ты и смилуешься над арестованными, чтобы им можно было бы покупать у меня кушанья и табак, чего они, к сожалению, не могут делать!

Меня весьма порадовали сведения, полученные здесь, но я соблюдал осторожность и не задавал более подробных вопросов, которыми легко возбудил бы подозрения. Мы позвали Халефа, болюка-эмини и курда из Спандаре, после чего отправились в путь.

Базары как вымерли. Насилу нашли мы маленькую кофейню, где нам подали напиток, очень напоминавший мне по вкусу жженые ячменные зерна. С трудом допив непонятную бурду и заново набив трубки, мы отправились к торговцу платьем. Владелец кофейни описал нам место, где мы легко можем найти все нам нужное. Сделку заключили при молчаливом согласии англичанина и к его явному удовлетворению. Ему досталось одеяние исключительно в красную и черную клетку, и причем за сравнительно низкую цену. Потом мы позаботились и об остальных покупках и отослали их со слугами домой. Курд получил в качестве подарка усыпанный жемчугом мешочек, набитый табаком, который он с гордостью тут же укрепил себе на пояс, чтобы этот признак достатка бросался всем в глаза.

Пройдясь вместе с англичанином по городу, я пришел к убеждению, что эту некогда столь важную пограничную крепость, которой турки и сегодня придавали немалое значение, можно легко захватить врасплох с несколькими сотнями предприимчивых курдов. Та кучка солдат, которых мы встретили, выглядели голодными и больными, а защитные сооружения находились в столь жутком состоянии, что вряд ли могли считаться таковыми.

Вернувшись домой, мы застали там агу, поджидавшего нас.

– Я должен привести тебя к мутеселлиму, – сказал он.

– Привести? – переспросил я, улыбнувшись.

– Нет, просто сопроводить. Я ему все рассказал, а этому смотрителю пригрозил, подержав кулак перед его носом. Аллах защитил его, иначе я мог бы просто убить его!

При этом он сжимал кулаки и вращал глазами.

– Что сказал комендант?

– Эмир, сказать правду?

– Я жду только этого!

– Он не обрадован вашим визитом.

– Вот как! Почему же?

– Он недолюбливает чужестранцев и поэтому вообще очень мало принимает гостей.

– Он отшельник?

– Отнюдь. Но он получает как комендант ежемесячно, наряду с бесплатной квартирой, 6780 пиастров и находится в том же положении, что и мы: уже одиннадцать месяцев дожидается жалованья и не знает, что ему есть и пить. Разве может он радоваться при всем при этом важным визитам?

– Я хочу повидаться с ним, а не обедать у него.

– Не пойдет, это просто невозможно. Он должен принять тебя согласно твоему званию, и поэтому он здешних… здешних…

Он смешался.

– Что – здешних?

– …Здешних евреев к себе позвал, чтобы одолжить у них пятьсот пиастров, необходимых для того, чтобы все купить, что нужно для твоего приема.

– И они дали?

– Аллах-иль-Аллах! У них у самих ничего не осталось, ведь им все уже пришлось ему отдать. Потом он взял в долг барана и еще много всякого такого. Это очень плохо, в особенности для меня!

– Отчего?

– Должен ли я ему дать в долг пятьсот пиастров или…

– Ну, или…

– Или тебя спросить, не…

– Ну, говори же, ага!

– …не богат ли ты. О, эмир, у меня самого не было бы ни одной пара, если бы ты мне сегодня ничего не дал! А из них Мерсина уже взяла себе тридцать пять пиастров!

Одолжить мутеселлиму пятьсот пиастров, чтобы он мог меня принять, – все равно что подарить. Это была приблизительно сотня марок. Нельзя сказать, что я был совсем без средств, благодаря деньгам, найденным на коне Абузейфа. Для нашей же цели благоволение мутеселлима было бы необычайно выгодно. Во всяком случае, я мог дать пятьсот пиастров, и столько же, я думаю, дал бы мистер Линдсей, который охотно потратится для такого приключения на столь ничтожную для него сумму. И я пошел в комнату англичанина, оставив агу ждать меня внизу.

Сэр Дэвид был как раз занят переодеванием. Его длинное лицо сияло от удовольствия.

– Мистер, как я выгляжу? – спросил он.

– Совсем курд!

– Well! Очень хорошо! Отлично! Но как мотать тюрбан?

– Дайте мне!

Он еще ни разу в своей жизни не держал тюрбанной ткани. Я усадил ему на сияющую главу шапку и искусно обмотал ее черно-красным полотнищем. Так я создал один из тех огромных тюрбанов, какие в этой стране носят только лишь вельможи и благородные мужчины. Такой головной убор часто имеет четыре фута в диаметре.

– А вот и курдский великий хан!

– Превосходно! Великолепно! Классное приключение! Амада эль-Гандура освободить! За все заплатить, все хорошо оплатить!

– Вы серьезно, сэр?

– Почему несерьезно?

– Впрочем, я знаю, что вы весьма зажиточны и умеете своевременно пустить в дело свое богатство.

Он глянул на меня быстро и испытующе и спросил:

– Нужны деньги?

– Да, – просто ответил я.

– Well! Вы получите их! Это для вас?

– Нет. Я надеюсь, что вам не придется узнать меня с этой стороны.

– Да, сэр! Тогда для кого?

– Для мутеселлима.

– A-a! Почему? Для чего?

– Этот человек очень беден. Султан уже одиннадцать месяцев не платит ему жалованье. И по этой причине он применял известную систему всех турецких чиновников и порядочно высосал соков из местного населения. Теперь ни у кого ничего нет, и никто не может, следовательно, ему дать в долг. Поэтому мой визит создал неловкую ситуацию. Он должен меня хлебосольно принять, но не обладает для этого нужными средствами. Поэтому он одолжил барана и всякое прочее и спрашивал меня тайком, не достаточно ли я богат, чтобы одолжить ему пятьсот пиастров. Конечно, это сделано чисто по-турецки, и на возврат не надо надеяться. Но поскольку нам важно заполучить в его лице союзника, я решил…

Он прервал меня жестом.

– Хорошо! Дадим ему банкноту в сотню фунтов!

– Этого слишком много, сэр! Это по курсу Константинополя составляло бы одиннадцать тысяч пиастров. Я хочу ему дать лишь пятьсот и вас прошу добавить столько же. Он остался бы этим доволен.

– Тысяча пиастров! Слишком мало! Подарил же я арабским шейхам шелковое платье! Хотелось бы его видеть. Пойдем вместе, я все заплачу.

– Мне это подходит.

– Тогда поставим в известность агу!

– А что мы будем делать?

– По дороге купим подарок, вложим деньги.

– Но не слишком много, сэр!

– Сколько? Пять тысяч пиастров?

– Пять тысяч – больше чем достаточно!

– Well! Значит, пять тысяч! Есть!

Я вернулся к Селиму-аге.

– Скажи коменданту, что я приду с одним из моих спутников.

– Когда?

– Скоро.

– Твое имя он уже знает. Какое еще имя я должен сообщить?

– Хаджи Линдсей-бей.

– Хорошо! А пиастры, эмир?

– Мы просим разрешения преподнести ему подарок.

– Тогда и он должен вам что-то подарить!

– Мы не бедны. У нас есть все, что нам нужно, и мы только порадуемся, если он нам ничего, кроме своей дружбы, не подарит. Скажи ему так!

Он ушел, утешенный и удовлетворенный.

Уже через пять минут мы с англичанином молча взирали на мир с лошадей; я строго-настрого запретил мистеру Линдсею произносить хотя бы слово. Халеф и болюк последовали за нами. Курда, как водится, мы уже отправили вместе с взятым в долг одеянием и множеством приветов в Спандаре. Мы проехались по базарам, купив расшитую материю к праздничному платью и симпатичный кошелек, куда англичанин положил двадцать золотых меджиди, каждая по сто пиастров. В таких случаях мой добрый мистер Линдсей никогда не скупился, это я уже узнал на опыте.

Наконец мы поскакали к дворцу коменданта. Перед ним стояли в почетном карауле около двухсот албанцев, предводительствуемые двумя мюльазимами под командой нашего храбреца. Он обнажил саблю и громко скомандовал:

– Построиться!

Они старались от всего сердца выполнить это требование, но, в конце концов, у них получилось что-то вроде змеистой линии, к концу переходящей в согнутый хвост.

– Музыка! Давай!

Три флейты начали дружно скулить, а турецкий барабан звучал как монотонный скрип кофемолки.

– Громче, сильней!

При этом добряк ага вертел глазами, музыканты не отставали, а мы, не прерывая этот высокохудожественный и крайне для нас лестный прием, подскакали к входу и спешились. Оба лейтенанта подъехали к нам и поддерживали нам стремя. Я сунул руку в карман и дал каждому по серебряной монете в десять пиастров. Они были явно удовлетворены и быстро засунули ее куда-то в свои одежды, не выказывая ни малейшего признака обиды за свою оскорбленную честь.

Турецкие офицеры низкого чина и сегодня, особенно в отдаленных гарнизонах, продолжают оставаться слугами своих начальников и уж так привыкли к этому, что даже не дожидаются приказов и позволяют, чтобы их рассматривали как слуг.

Я отдал аге материю и кошелек.

– Доложи о нас и передай коменданту подарки.

Он с достоинством пошел вперед. Мы следовали за ним. Под воротами стоял назардши – смотритель дворца, принявший нас совсем по-другому, нежели в первый раз. Он скрестил руки на груди, глубоко поклонился и покорно пробормотал:

– – Ваш слуга целует руку; мой господин кланяется вам!

Я прошагал мимо него не отвечая; Линдсей также сделал вид, что не заметил его. Должен сознаться, что мой мистер Крылатый Бык выглядел вполне достойно, несмотря на кричащие краски его костюма. Его одежда сидела на нем как влитая, а сознание того, что он англичанин, и к тому же богатый, придавало его фигуре уверенность, которая здесь была крайне уместна.

Несмотря на наше пренебрежение к своей персоне, смотритель вошел первым, взобравшись по лестнице, в помещение, похожее на приемную. Там расположились на убогих коврах чиновники коменданта, поднявшиеся, когда мы зашли, и почтительно приветствовавшие нас. Это были большей частью турки, среди них было и несколько курдов, производивших, по крайней мере что касается их внешнего облика, намного лучшее впечатление, чем турки. Около одного из окон стоял курд, в котором по виду сразу можно было узнать свободного жителя гор. С мрачной миной, всем своим видом высказывая нетерпение, он смотрел наружу.

Один из турок подошел ко мне.

– Ты эмир хаджи Кара бен Немси, которого ожидает мутеселлим?

– Я.

– А я баш киятиб – стряпчий коменданта. Он просит тебя немного подождать.

– Я не привык ждать, он ведь знал, что я приду!

– Он очень занят, но это не займет много времени.

Что это было за важное занятие, я скоро понял. Из комнаты мутеселлима бегом выскочил слуга и вернулся так же торопливо через некоторое время с двумя банками без крышек. В большой был табак, в маленькой – кофейные зерна. Комендант смог послать за всем этим лишь по получении денег. Перед тем как вернулся слуга, ага вышел из комнаты мутеселлима.

– Эфенди, еще одно лишь мгновенье! Сейчас ты сможешь войти!

Тут к нему повернулся стоящий у окна курд.

– А когда я наконец смогу войти?

– Тебя допустят к мутеселлиму уже сегодня.

– Уже сегодня? Я был здесь раньше этого эфенди и раньше всех остальных. Мое дело важное, и уже сегодня мне нужно отправляться в обратный путь.

Селим-ага завращал глазами.

– Эти эфенди – эмир и бей. Ты же только курд. Ты пройдешь лишь после них.

– У меня такие же права, что и у них. Я посланец одного смелого человека, который тоже бей.

Прямодушный и бесстрашный нрав этого курда понравился, хотя его претензия косвенно была направлена против меня. Ага необычайно разгневался, снова начал вращать глазами и ответил:

– Твоя очередь позже или, может, совсем никогда. Тебе неизвестны самые элементарные вещи, необходимые для того, чтобы пройти впереди большого и влиятельного человека!

Видимо, курд забыл «необходимое», то есть бакшиш. Но он не испугался, а лишь сказал:

– А знаешь ли ты, что самое необходимое для курда-бервари? Вот эта сабля! – При этом он ударил по рукоятке оружия. – Не хочешь ли попробовать? Меня послал бей из Гумри. Это прямое оскорбление для него, раз меня снова и снова не пропускают и заставляют ждать. Он найдет, чем на это ответить. Я пошел!

– Стой! – крикнул я.

Он находился уже около двери. Не тот ли это бей из Гумри, про которого мне говорил староста Спандаре?

Вот превосходная возможность зарекомендовать себя в глазах бея, причем с хорошей стороны.

– Чего ты хочешь? – спросил он неприветливо.

Я подошел к нему и протянул руку.

– Я хочу поприветствовать тебя, это все равно что твой бей услышал бы мой привет.

– Ты его знаешь?

– Я его еще не видел, но мне уже о нем рассказывали. Он очень смелый воин и заслуживает моего уважения. Не передашь ли ты ему послание от меня?

– Да, если я смогу.

– Ты сможешь. Но прежде я тебе докажу, что я умею чтить бея. Ты можешь войти к мутеселлиму передо мною.

– Ты это всерьез?

– Какие могут быть шутки со смелым курдом?

– Слышите? – повернулся он к остальным. – Этот незнакомый господин знает, что такое вежливость и уважение. Но бервари также знает законы приличия. – И, повернувшись ко мне, прибавил: – Господин, спасибо тебе, ты порадовал мое сердце! Теперь я охотно подожду, пока ты не поговоришь с мутеселлимом.

Теперь он протягивал мне руку. Я ударил по ней.

– Я принимаю твои условия, тебе не придется долго ждать. Но скажи мне, не найдется ли у тебя после разговора с мутеселлимом время, чтобы навестить меня?

– Я приду, но тогда мне придется немного быстрее скакать. Где ты живешь?

– Я живу здесь. У Селима-аги, полковника арнаутов.

Он отошел, согласно кивнув головой, поскольку слуга уже открывал двери, чтобы пропустить меня и Линдсея.

Комната, куда мы попали, была обклеена старыми, выцветшими бумажными обоями, у задней стены было возвышение, устланное ковром. Там сидел комендант. Это был высокий, худощавый человек с острым, пожалуй, преждевременно постаревшим лицом, с затуманившимся и не вызывающим доверия взором. Он приподнялся и дал нам знак занять место по обе стороны от него. Мне это было нетрудно, мистер Линдсей же, напротив, немного попотел, прежде чем уселся в позу, которую турки называют «покоем тела». Кто не привык к ней, у того очень быстро немеют ноги.

Таким образом, жалея англичанина, мне нужно было постараться, чтобы беседа не длилась слишком долго.

– Добро пожаловать в наш дом, да продлится безмерно ваша жизнь! – этими словами встретил нас комендант.

– Так же как и твоя, – отвечал ему я. – Мы прибыли издалека, чтобы увидеть тебя. Да пребудет благословение в твоем доме и удастся любое твое начинание…

– И вам я желаю блага и успеха во всех ваших делах! Как называется страна, увидевшая твое рождение, эмир?

– Германистан.

– Там есть великий султан?

– Там очень много падишахов.

– И много воинов?

– Если падишахи Германистана соберут всех своих воинов, они увидят несколько миллионов глаз, направленных на них.

– Я еще не видел этой страны, но она должна быть большой и знаменитой, ведь ты состоишь под защитой падишаха.

Это был, конечно, намек на то, чтобы показать документы. Я тут же это сделал:

– Твое слово верно. Вот бу-джерульди, паспорт падишаха.

Он взял бумагу, прижал ее поочередно ко лбу, рту, груди и начал читать.

– Но здесь звучит твое имя по-другому, чем Кара бен Немси!

Черт, как неприятно! То обстоятельство, что я сохранил данное мне Халефом имя, могло нам навредить, но я быстро нашелся и сказал:

– Прочитай еще раз имя, стоящее на пергаменте!

Он попробовал, но у него ничего не получилось. А уж имя моего родного города прочел он вовсе запинаясь и краснея.

– Вот видишь! – заявил я. – Ни один турок не может правильно прочитать и произнести правильно имя из Германистана; с этим не справится ни муфтий, ни мулла, потому что наш язык очень труден и пишется другим шрифтом в отличие от вашего. Я хаджи Кара бен Немси, это докажет тебе это письмо, данное мне для тебя мутасаррыфом Мосула.

Я протянул ему письмо. Прочитав, он удовлетворился и вернул мне после обычной церемонии бу-джерульди.

– А этот эфенди – хаджи Линдсей-бей? – спросил он затем.

– Таково его имя.

– Из какой он страны?

– Из Лондонистана, – отвечал я, чтобы не называть ему более знакомое название Англии.

– Он дал обет молчания?

– Он не говорит.

– Он может колдовать?

– Послушай, мутеселлим, о магии нельзя говорить просто так, всуе.

– Мы познакомимся поближе, ведь я большой любитель магии. Ты веришь, что можно сотворить золото?

– Да, золото можно сделать.

– И что есть камень мудрости?

– Есть, но он не в земле, а запрятан в людских сердцах и его нельзя изготовить с помощью химии.

– Ты говоришь непонятно, но я вижу, что ты знаток магии. Она бывает черная и белая. Ты знаешь оба ее вида?

Я развеселился.

– О, мне известны и другие ее виды.

– Есть еще другие?

– Голубая, зеленая и желтая, также красная и серая. Этот хаджи Линдсей-бей был сначала поклонником магии в серую клетку, теперь же он перешел к магии в красно-черную.

– Это видно по его одеянию. Селим-ага мне рассказывал, у него есть с собою кирка, которой он разрывает землю, чтобы исследовать язык умерших.

– Так оно и есть. Но давайте сегодня об этом не будем говорить. Я воин, эфенди, а не учитель, преподающий уроки другим.

Бравый комендант промотал уже все денежные источники своей и без того нищей провинции и искал выхода в магии. Мне не хотелось укреплять его в этом суеверии, но и устраивать дискуссии тоже не стоило. Или эта пресловутая мотыга моего мистера Крылатого Быка навела его на мысль поговорить со мной о магии? Тоже возможно. Кстати, мои последние слова, по меньшей мере, возымели свое действие: он хлопнул в ладоши и велел принести кофе и трубки.

– Я слышал, что мутасаррыф воевал с езидами? – затронул он другую тему.

Было довольно опасно втягиваться в этот разговор, но я не знал, как мне от него отделаться. Он начал как бы со слухов: «Я слышал…» И все же он, как ближайший подчиненный губернатора и комендант Амадии, должен был знать все не просто по слухам. Поэтому я предпочел ступать по его собственным стопам в беседе.

– Я тоже об этом слышал.

И, чтобы опередить вопрос с его стороны, прибавил:

– Он, должно быть, их наказал, а теперь, пожалуй, на очереди и строптивые арабы.

Он встрепенулся и пытливо взглянул на меня.