Текст книги "Моя борьба. Книга четвертая. Юность"

– Ох! – Андреа посмотрела на меня, потом на Ричарда. Остальные захихикали.

Я велел им достать учебники, а потом, когда все раскрыли их, попросил Хильдегюнн почитать. Ричард поднялся и, коротко кивнув мне, исчез в коридоре.

На перемене я подошел к его кабинету и постучался. Ричард сидел за столом, и, когда я вошел, поднял на меня взгляд.

– Привет, Карл Уве, – сказал он.

– Привет, – ответил я. – Я просто хотел спросить, зачем ты ко мне на урок приходил.

Он посмотрел на меня – изучающе и вопросительно. Потом улыбнулся и прикусил нижнюю губу, по привычке, которую я уже успел за ним заметить, так что борода у него встопорщилась и придала ему что-то козлиное.

– Да я хотел посмотреть, как ты на уроке держишься, – проговорил он. – Я иногда буду захаживать. Среди вас много таких, у кого нет образования, и мне важно понимать, как вы справляетесь. Преподавать – это, знаешь ли, дело непростое.

– Когда у меня будут проблемы – я непременно скажу. Обещаю, – сказал я. – Будь уверен.

Он засмеялся.

– Это я знаю. Но речь не о том. Ты давай, иди отдохни чуток! – И он уткнулся в разложенные перед ним бумаги.

Таким образом мне показали, кто тут главный, и на несколько секунд меня охватило нежелание уступать, однако ничего другого мне не оставалось: сказать мне было нечего, да и в словах его не было ничего особенного, поэтому в конце концов я повернулся и пошел в учительскую.

Заглянув после уроков на почту, я обнаружил в ящике три письма. Одно было от поступившего в Ставангерский университет Бассе, другое – от Ларса, который теперь жил вместе со своей девушкой в Кристиансанне, а третье – от Эйрика. Он начал учиться в Техническом университете в Тронхейме.

Бассе описывал случай, произошедший с ним накануне переезда. Он привел домой девушку – или, скорее, женщину, потому что ей было двадцать пять – и в самый, как он это называл, интересный момент с ней приключилось что-то вроде припадка. Бассе испугался до смерти. Он писал, что у женщины начались судороги, тело ее тряслось и дрожало, он решил, что у нее эпилепсия, вытащил из нее член и вскочил.

«Карл Уве, я со страху чуть не умер! Я не знал, куда бежать – скорую вызвать или как. Вдруг она умрет! Я ведь и правда так подумал. Но потом она открыла глаза, потянула меня к себе и спросила, куда это я собрался. “Еще!” – стонала она. Прикинь? Оказывается, это у нее оргазм был! Вот как оно бывает у зрелых женщин!»

Я шел по дороге, читал его письмо и смеялся, но чувствовал, как меня что-то гложет, потому что сам я никогда ни с кем не спал, секса у меня не было, иными словами, я был девственником и не только мучился от стыда за то, что два года врал о своих постельных подвигах – причем и Бассе, и другие, похоже, мне верили, – но и изнывал от желания переспать с девушкой, неважно с какой, и испытать ощущения, которые регулярно испытывали Бассе и другие мои приятели. Каждый раз, когда я слушал про их геройства, по телу разливались одновременно апатия и желание, бессилие и сила, потому что чем дольше у меня не получалось ни с кем переспать, тем сильнее я этого боялся. Почти о любой моей проблеме я мог поговорить с кем-нибудь и облегчить душу, но об этой говорить было нельзя, никогда и никому, ни при каких обстоятельствах, и каждый раз, думая об этом – а случалось такое нередко, по несколько раз в час, – я чувствовал, как на меня опускается тяжелая темнота, непроглядная безнадежность, которая порой тотчас же уплывала, как туча мимо солнца, а иногда сковывала меня надолго, но независимо от того, какую форму принимала эта безнадежность, избежать ее я не мог – столько с ней было связано сомнений и мук. Получится ли у меня? Получится ли? Если я, несмотря ни на что, смогу устроить все так, как надо, и окажусь в одной комнате наедине с обнаженной девушкой, получится ли у меня вообще переспать с ней? Буду ли я в состоянии все это проделать?

Таинственность и двойная игра, которую я вел, не облегчали мне задачи.

– Знаешь, что написано на самом конце презерватива? – спросил, глядя на меня, Трунн. Была весна, перемена, и мы целой компанией стояли перед школой.

Он смотрел на меня.

Интересно, почему? Догадывался, что я вру про девушек, что я вру про секс?

Я покраснел.

Что мне ответить? Сказать «нет» и спалиться? Или сказать «да», чтобы меня вполне резонно спросили «и что же»?

– Нет, что? – спросил я.

– Значит, у тебя такой маленький член? – проговорил он.

Они расхохотались.

Я тоже засмеялся, с невыразимым облегчением.

Вот только Эспен – он, кажется, посмотрел на меня? Вроде как понимающе и оттого отчасти торжествующе?

Спустя два дня он подвозил меня вечером домой – мы с ним засиделись у Гисле.

– А у тебя вообще сколько девушек было, а, Карл Уве? – спросил он, когда мы проезжали по пологому склону возле Крагебуэна, где по обеим сторонам дороги выстроились старые ветхие дома.

– А тебе зачем? – уклончиво спросил я.

– Да просто спросил. – Он глянул на меня и снова посмотрел на дорогу перед нами. И улыбка у него на губах – она была лукавой.

Я нахмурился и изобразил сосредоточенность.

– Хм-м, – протянул я, – шесть. Хотя погоди-ка, нет, пять.

– И кто они?

– У нас тут что, допрос?

– Да не-ет, но ответить-то можно?

– Сесилия, ну помнишь, из Арендала, мы с ней встречались, – начал я.

За окном проплыл старый магазин, где я в свое время потырил немало сладостей. Его давным-давно закрыли. Эспен включил поворотник.

– Та-ак. – сказал он.

– Марианна, – ответил я.

– Ты и Марианну трахнул? – удивился он. – А я и не знал! Чего ж ты не сказал?

Я пожал плечами:

– Личная жизнь-то у меня тоже должна быть.

– Слушай, из всех моих знакомых о тебе я меньше всего знаю! Но это пока только две.

Крупный мужчина с огромным брюхом и вечно разинутым ртом стоял у забора. Он проводил взглядом нашу машину.

– Вот эта семейка – та еще, – сказал я.

– Ты давай не уходи от темы, – не отступал Эспен, – еще трех не хватает. Я потом про своих тоже расскажу, если захочешь.

– Ну ладно. Еще исландка – она прошлым летом работала в киоске с мороженым рядом со мной. Я тогда кассетами торговал в Арендале, и она однажды пригласила меня домой.

– Исландка! – восхитился Эспен. – Звучит прямо чудесно.

– Оно и было чудесно, – подтвердил я. – И еще с двумя просто переспал по разу. Я даже не знаю, как их зовут.

Мы съехали с последней горки. Вдоль реки стеной выстроились деревья. Внизу они расступались, так что видно было маленькое футбольное поле, где три фигурки целились в четвертую, стоявшую в воротах.

– А ты с кем? – спросил я.

– Да сейчас уже некогда рассказывать, – сказал он, – приехали.

– Давай, выкладывай, – потребовал я.

Он засмеялся и остановил машину.

– До завтра! – попрощался я.

– Вот урод! – Я открыл дверцу, вышел и направился к дому.

Прислушиваясь, как постепенно затихает шум двигателя, я думал, что зря так подробно ответил ему. Надо было сказать, что это его не касается. Он бы на моем месте так и ответил.

Почему вообще ему везет, а мне нет?

Для него девушки значили меньше, чем для меня, это да. Не то, чтобы они ему меньше нравились, вовсе нет, но он, наверное, не считал, будто они чем-то лучше его, недостижимые настолько, что с ними нельзя ни говорить, ни делать какие-нибудь обычные дела, он ставил их на один уровень с собой или даже ниже, потому что уверенности в себе ему было не занимать. Так что ему было на них плевать, а они, видя это, стремились завоевать его внимание. В моих же глазах они оставались совершенно недоступными, да, кем-то вроде ангелов; я любил в них все, от просвечивающей на запястье вены до мочки уха, и когда видел очертания груди под футболкой или голую ногу под летним платьем, то внутри у меня словно что-то обрывалось, все вокруг кружилось и меня накрывало всепоглощающим желанием, легким, точно свет, а в нем таилась уверенность, будто все возможно, не только здесь – вообще повсюду, и не только сейчас, а и дальше в будущем. И едва меня охватывало это чувство, как откуда-то изнутри пронзало осознание, похожее на водяной смерч, тяжелое и темное, – отчаянье, покорность, бессилие, – и мир для меня замыкался. Оставалась неловкость, молчание, испуганные глаза. Оставались горящие щеки и острая тревога.

Но существовали и другие причины. Нечто, чего я не умел и не понимал. Существовали тайны и мрак, темные поступки и издевательский смех. О да, я догадывался, но ничего об этом не знал. Ничего.

Я сунул письмо Бассе в карман и заспешил наверх, к дому. Нильс Эрик обещал забрать меня через полчаса, а мне надо было еще успеть перекусить.

Спустя пару часов мы уже ехали по главной улице Финнснеса. Приехав туда впервые из Осло и Тромсё, я решил, что это маленькая, задрипанная деревня. Сейчас, после всего пяти дней в Хофьорде, Финнснес казался мне почти городом, большим, бескрайним, полным возможностей.

Нильс Эрик остановил машину на парковке перед большим супермаркетом, и мы пошли искать винный магазин. Я купил для вечеринки одну «Коскенкорву» и четыре бутылки белого вина, а для себя – маленькую бутылку виски. Нильс Эрик взял три бутылки красного, что меня не удивило – он был явно из тех, кто пьет не пиво и не что покрепче, а красное. Когда мы положили бутылки в багажник, я уговорил его сходить со мной в магазин электроники, где продавались и магнитофоны. Мой был совсем плохой, и мечту эту я вынашивал уже давно, а теперь, когда у меня появилась постоянная работа, я решил, что пора действовать.

В магазине были только музыкальные центры, не самые лучшие, но я подумал, что потом я куплю стереосистему поприличнее, и огляделся, высматривая продавца.

Продавец стоял за стойкой, спиной ко мне, и открывал маленьким ножичком картонную коробку. Я подошел ближе.

– Вы мне не поможете? – попросил я.

Он едва повернул голову.

– Погодите минутку, – бросил он.

Я снова подошел к магнитофонам и махнул Нильсу Эрику – тот рылся в ящике с пластинками.

– А ты какой купил бы? – спросил я.

– Никакой, – ответил он. – Музыкальные центры вообще дерьмо.

– Согласен, – кивнул я, – но других тут, похоже, нету. А я покупаю на то время, что я тут живу.

Он посмотрел на меня.

– У тебя что, деньги лишние? Или вы, Кнаусгоры, – судопромышленники? А я и не знал!

– Можно же в рассрочку взять. Вот, гляди, за три четыреста девяносто девять. Это в месяц всего несколько сотен получается.

Продавец выпрямился и заозирался. Это был щуплый мужчина с небольшим животом, в очках в железной оправе и с зачесанной набок челкой.

Я показал на «Хитачи».

– Мне вот эту, – сказал я, – его же можно в рассрочку, да?

– Если у тебя работа есть, – ответил он.

– Я в Хофьорде учителем работаю, – сообщил я.

– Тогда ладно, – он кивнул. – Надо только кое-что заполнить, ты подойди к прилавку…

Пока я заполнял бумаги, продавец пошел за музыкальным центром.

– По-твоему, это правильно? – засомневался Нильс Эрик. – В рассрочку ты в итоге в два раза переплатишь. И в месяц получаются неслабые деньги. Зарплата у нас не сказать чтоб высокая.

Я взглянул на него.

– Ты мне кто, мама? – огрызнулся я.

– Ладно, твое дело, – он снова отошел к пластинкам.

– Вот именно, – буркнул я.

В этот момент со склада вернулся продавец со здоровенной коробкой в руках. Он протянул мне коробку и, пока я ее держал, проверил документы и заглянул мне в паспорт, а когда он убедился, что все в порядке, я отнес коробку к машине и поставил ее на заднее сиденье.

Следующим и последним пунктом программы был супермаркет. Взяв тележки, мы расхаживали вдоль полок и брали то, чего в деревенском магазине не было. Я первым делом ухватил две пачки сигарет. Отойдя подальше, к прилавку с фруктами, я сунул пачки в карманы, по одной в каждый, и как ни в чем не бывало продолжал складывать в тележку продукты. В больших супермаркетах я всегда воровал сигареты, тут бояться было нечего, меня еще ни разу не поймали. Воровство я считал проявлением свободы, возможностью наплевать на всех и поступать, как хочется, а не как полагается. Это был бунт, акт неповиновения, одновременно приближающий меня к представлению о том, каким я должен быть. Я ворую, я принадлежу к тем, кто ворует.

Это мне всегда сходило с рук, и тем не менее сейчас, подкатывая тележку к маленькому островку, где сидела продавщица, я нервничал. Она смотрела на меня совершенно обычным взглядом, ко мне ниоткуда никто не подкрадывался, поэтому я выложил продукты на ленту, расплатился, сложил все в пакет и быстро, но без излишней торопливости вышел на улицу, где остановился и закурил, а через минуту следом появился и Нильс Эрик с двумя тяжелыми объемистыми пакетами.

Несколько километров мы проехали молча. Я по-прежнему злился на него за лекцию в магазине электроники. Меня бесило, когда другие, будь то мать, отец, брат, учитель или лучший друг, лезут в мои дела; меня это категорически не устраивало. Никто не имеет права указывать мне, как поступить. Время от времени Нильс Эрик поглядывал на меня. Пейзаж за окном стал более плоским: низенькие деревья, вереск, мох, ручейки, неглубокие, совершенно черные озера, а вдалеке гряда высоких островерхих гор. В окрестностях Финнснеса мы заехали на заправку, в машине запахло бензином, и от этого меня стало слегка подташнивать.

Нильс Эрик снова посмотрел на меня:

– Не поставишь музыку? Там в бардачке кассеты.

Я открыл бардачок и выложил кассеты себе на колени.

Сэм Кук. Отис Реддинг. Джеймс Браун. Принс. Марвин Гэй. UB40. Смоки Робинсон. Стиви Уандер. Теренс Трент Д’Арби.

– Ты соул любишь? – спросил я.

– Соул и фанк, – ответил он.

Я поставил то единственное, что слышал прежде – «Parade» Принса, и, откинувшись на сиденье, посмотрел на горы, покрытые внизу зеленым махровым ковром из кустарника и низеньких деревьев, а выше – мхом и вереском, тоже зеленым.

– А зачем ты сигареты украл? – спросил Нильс Эрик. – То есть это не мое дело, ты сам за себя отвечаешь, мне просто любопытно.

– Ты видел? – удивился я.

Он кивнул.

– Ведь деньги-то у тебя есть, – продолжал он, – ты же не из нужды их украл?

– Верно, – сказал я.

– Вдруг тебя поймали бы? Как бы это выглядело? В том смысле, что ты же учитель.

– А меня поймали?

– Нет.

– Нет? Тогда все это чистой воды домыслы, – сказал я.

– Ладно, не будем об этом, – проговорил он.

– Почему же, давай поговорим, – уперся я. – Давай, продолжай.

Он коротко хохотнул.

За этим последовало долгое молчание, которое, однако, не было неловким. Дорога бежала вперед, горы были красивыми, музыка – хорошей, а мнение Нильса Эрика – любителя походов, меня не заботило.

Но потом все изменилось. Я словно чересчур далеко зашел в одном направлении, и пришло время вернуться назад, потому что там меня ждало незавершенное дело. Нильс Эрик не причинил мне зла, никак меня не обидел, просто был излишне любопытным и, возможно, чуть навязчивым, а здесь, где я никого не знаю, это, возможно, не самое страшное.

Я замычал себе под нос «Sometimes it Snows in April».

– Ты слышал последний альбом Принса? – спросил я. – «Lovesexy»?

Он покачал головой.

– Но если он летом приедет в Норвегию или Швецию, то я схожу. Концерты у него невероятные. Я разговаривал с теми, кто был на его концертах во время турне Sign o’ the Times – они говорят, ничего прекраснее в жизни не видели.

– Я бы тоже сходил, – сказал я. – Вот этот последний тоже хороший. Может, хуже, чем Sign o’ the Times, но… Кстати, когда он только вышел, я о нем рецензию писал в «Фэдреланнсвеннен» и чуть не облажался. – Я посмотрел на Нильса Эрика: – В какой-то английской газете я читал, что Принс неграмотный, и сам едва об этом не написал, еще немного – и всю статью на этом построил бы. Вроде как Принс не умеет читать… Но, к счастью, мне это все показалось странным и я об этом умолчал. Позже я сообразил, что, видимо, это у него с нотной грамотностью проблемы. Точно не знаю. И что мерзко – мы столько запоминаем неверной информации, чего-то такого, что вообще от действительности далеко. Неприятно, когда подобное говорят, а тем более когда пишут и печатают в газете.

– Я думал, в этом и смысл газет, – Нильс Эрик улыбнулся, не сводя глаз с дороги.

– Да уж, – согласился я.

Далеко впереди показалась дорога на Хофьорд – узенькая серая линия, ведущая в черную дыру в горе.

– Я во вторник, кстати, письмо от своей девушки получил, – снова заговорил я.

– Вон оно что, – откликнулся он.

– Ага. Хотя девушка – это как посмотреть. Мы летом встречались. Ее Лине звали…

– Звали? Она что, умерла на этой неделе?

– Для меня да. В том-то и суть. Она меня бросила. Написала, что я такой чудесный и прочее и прочее, но что она никогда меня не любила, а так как я переехал сюда, лучше будет со всем покончить.

– Значит, ты свободен, – сказал Нильс Эрик.

– Именно, – я кивнул. – Именно это я и собирался сказать.

Из туннеля выехала машина – черная и маленькая, как жук-навозник, но ехала быстро и стремительно увеличивалась в размерах.

Когда мы поравнялись, водитель помахал нам рукой, Нильс Эрик поприветствовал его в ответ, сбавил скорость и свернул на последний отрезок дороги, ведущей к деревне.

– Странно, да? – спросил я. – Все знают, кто мы такие, а мы никого не знаем.

– Ага, – сказал он, – в жутковатое местечко мы с тобой попали.

Он повернул рычажок и включил дальний свет, а потом поднял вверх еще один и запустил «дворники». По капоту, лобовому стеклу и крыше застучали капли. Гул мотора рикошетил от горных склонов, обволакивая нас, подобно панцирю, который тотчас же отвалился, стоило нам вынырнуть из туннеля к раскинувшемуся перед нами фьорду.

– А у тебя есть девушка? – спросил я.

– Нет, – сказал он, – я свободен – свободнее некуда. Я уже много лет ни с кем не встречаюсь.

Он что, гей?

О нет, только бы не гей!

Вообще-то он странноватый. И эти румяные щеки…

– Тут особого выбора нет, – сказал он, – но зато и конкуренция невысокая. Так что выходит то на то. – И он рассмеялся.

«Конкуренция невысокая». Что бы это значило? Что других геев здесь не особо много?

Внутри у меня все похолодело, и я уставился на синюю гладь моря.

– Туриль ничего так, – добавил он.

Туриль!

Ложная тревога!

Я снова посмотрел на него. Он, не сводя глаз с дороги, боковым зрением наблюдал за мной.

– Но она же старая! – возразил я.

– Да какая же старая? – не согласился он. – Ей навскидку лет двадцать восемь. Ну, может, тридцать. Да, может, и так. Но, во-первых, это не называется старая! Во-вторых, она сексуальная. Очень сексуальная.

– А я что-то не заметил, – сказал я.

– Карл Уве, мне-то не восемнадцать. Мне двадцать четыре. И для меня двадцативосьмилетняя – это не старая. Или недоступная, – он усмехнулся. – Другое дело, что для меня она недоступна.

Мы медленно ехали по узенькой, словно придавленной горным склоном дороге. Местные ездили здесь с той же скоростью, что и везде, но Нильс Эрик, насколько я понял, был осторожный и предусмотрительный.

– А ты что скажешь? – спросился он. – Присмотрел кого-нибудь?

Я улыбнулся:

– Когда я сюда ехал, то в автобусе одну видел. Она в Финнснесе в гимназии учится, а живет в Хеллевике.

– Вон оно что!

– Ну, там поглядим. А насчет других даже не знаю.

– Вибеке – девчонка сочная, – сказал он.

– В смысле толстая?

– Нет, в смысле… Она симпатичная. Может, чуть полновата, ну и что с того? И Хеге, она… с ней, я думаю, непросто. Но она привлекательная. Верно же?

– Ты всеядный, что ли? – пошутил я.

– Женщины – это женщины. Такой у меня девиз.

Внизу показалась деревня. Он остановился перед моим домом и занес мне в квартиру пакеты, пока я вытаскивал здоровенный ящик с музыкальным центром. Потом Нильс Эрик попрощался и поехал дальше, к себе. Я подключил музыкальный центр, поставил The Associates – их альбом Sulk, совершенно истерический, и развалился на диване. Спустя некоторое время я засел за письма, старался писать коротко, чтобы успеть побольше, потому что сейчас главное было не сами письма, а рассказ, который я вложил в каждый конверт.

На следующий день ко мне на перемене подошел Стуре.

– Можно с тобой поговорить? – Он потер лысину.

– Да, разумеется!

– Хотел тебе просто совет дать, – сказал он, – про третьеклашек и четвероклашек. Я слыхал, ты им вчера всю Вселенную показал…

– Ну да…

– Знаешь, они ведь совсем крохи, поэтому, может, лучше будет в следующий раз с простого начать? Нарисовать план школы, например. А потом – деревни. Понимаешь? Начать со знакомого, а потом переключиться на Норвегию, Европу и мир. И уже после рассказать о Вселенной. Если, конечно, ты еще тут будешь! – И он подмигнул мне, чтобы свойскостью сгладить назидательность. Но это был никакой не совет. Это было замечание. Я посмотрел ему в глаза, и меня захлестнул гнев.

– Хорошо, я подумаю. – Я развернулся и двинулся прочь.

Я был в ярости, но в то же время мне сделалось неловко: я понимал, что он прав. Они малыши и, вероятнее всего, ничего не поняли, а то, что в десятилетнем возрасте интересовало меня, вовсе не обязательно будет интересно и им.

В учительской разговаривать я ни с кем не стал. Молча сев за свой стол, я делал вид, будто читаю, пока не прозвенел звонок и я не направился в класс.

Странно, думал я, остановившись перед столом и дожидаясь учеников, странно, что я чувствую себя своим среди учеников в классе, а не среди учителей в учительской.

Вот только куда эти самые ученики подевались?

Я подошел к окну.

Во дворе между двумя зданиями не было ни души. Может, они на футбольной площадке?

Я взглянул на часы. После звонка прошло уже пять минут. Я понял: что-то стряслось, и направился по коридору к выходу. Быстро прошагавший мне навстречу Стуре открыл дверь. Я последовал за ним и увидел, что он уже бежит бегом.

Происходила драка. Двое мальчишек обхватили друг дружку руками, потом один упал на землю, но вскочил. Другие ученики столпились вокруг, молча наблюдая. За их спиной виднелись деревья, а дальше – горы и море.

Теперь и я побежал, скорее для вида – я понимал, что Стуре все уладит, и радовался этому.

Дрались Стиан и Кай Руал. Стиан был сильнее, это он сбил Кая Руала с ног, но Кай Руал не сдавался и снова кидался на обидчика.

Когда Стуре добежал до них, драка прекратилась. Стуре схватил Стиана за шиворот, отодвинул от себя и принялся ему выговаривать. Стиан опустил голову, как побитая собачонка. Со мной он бы повел себя иначе, это уж точно.

Я остановился перед ними.

Кай Руал стоял, уставившись в землю. Брюки у него были заляпаны грязью, а в глазах блестели слезы.

– Ты чего творишь? – напустился я на него. – Зачем ты подрался?

– Ой, да заткнись ты, – пробормотал он.

Я положил руку ему на плечо, но он вывернулся.

– Пошли, – сказал я и посмотрел на остальных. – А вы тут чего делаете?! Вы-то даже не дрались!

Кай Руал быстро взглянул на меня, точно ожидая наказания, но понял, что зря опасался.

– Пошли, – повторил я. – Давай, Кай Руал, зайди в туалет и приведи себя в порядок. Видок у тебя не очень.

Ученики из класса Стуре уже подошли к двери.

– Это кровь? – спросил Кай Руал.

– Нет, – успокоил я его, – это грязь и сопли.

Мы обсудили случившееся. Когда Кай Руал вернулся, я сказал ему, что он может драться сколько влезет, но за пределами школы. На выходных дерись хоть с утра до ночи, и после уроков тоже, сказал я, но не в школе. Выдержишь? Он покачал головой. Это Стиан, урод, начал, оправдывался он. Ясно, сказал я, значит, придешь домой и разберешься с ним. Но не тут. Если это снова случится, я буду вынужден тебя наказать. Это ты понимаешь? А драка того не сто́ит. Подожди пару часов – и сможешь поступать, как захочешь. Ну, а сейчас пора урок начинать, вам неплохо и выучить хоть что-то. «Да, особенно вам, – сказал я, – вы вообще ничего не знаете!» Четыре девочки смерили меня самым хмурым своим взглядом.

– Ничего не знаете! – сказал я. – Поэтому вперед, открывайте книжки.

– Ты сам-то чего, до хрена всего знаешь, что ли? – спросила Хильдегюнн.

Вивиан и Андреа расхохотались.

Я выставил указательный палец:

– Не ругаться! Чтоб я этого больше не слышал.

– Да в Северной Норвегии все ругаются, – запротестовала Вивиан.

– С ругательствами то же правило, что и с дракой, – отрезал я. – Дома ругайтесь хоть до посинения. Но не здесь. Я совершенно серьезно. Ну ладно. Продолжаем делать упражнения, которые начали на прошлом уроке. Страница тринадцать и дальше. Если надо будет, я помогу. В начале следующего урока разберем возникшие сложности. Хорошо?

Я подошел к окну и скрестил на груди руки. Откуда-то издалека до меня доносился голос Нильса Эрика – он вел у четвероклашек английский. Я вспомнил Стиана, его наглую улыбку, адресованные ему взгляды одноклассниц. Они восхищаются им, это я понял. Может, они даже мечтают о нем?

Да, наверняка.

От этой мысли меня кольнуло. Он же просто мелкий говнюк.

Я подошел к учительскому столу и посмотрел на Хеге: они с классом расположились в небольшом закутке, занятом под библиотеку, ученики расселись вокруг Хеге на подушках, а она что-то читала им вслух.

Поймав мой взгляд, она посмотрела на меня и улыбнулась. Я улыбнулся в ответ, сел за стол и заглянул в учебник, раздумывая, чем занять их на следующем уроке.

Когда я поднял голову, то встретился взглядом с Андреа. Кровь прилила у нее к щекам. Я улыбнулся. Она подняла руку и уставилась в столешницу. Я встал и подошел к ней.

– Помочь? – спросил я.

– Вот этот пример, – она ткнула пальцем в тетрадь, – я его неправильно решила?

Я склонился над тетрадью. Андреа сидела неподвижно, наблюдая, как мой палец ползет вниз по странице. Пахло чем-то яблочным. Я решил, что это, наверное, ее шампунь, и почувствовал, как грудь чуть сдавило. Ее дыхание, упавшие на лицо волосы, глаза из-под челки. И все это так близко.

– Да не-ет, – протянул я, – тут, похоже, все верно, да?

– Правда? – она посмотрела на меня, и когда наши взгляды встретились, я выпрямился.

– Да, – сказал я, – давай, работай дальше!

Когда я после урока пришел в учительскую, там никого не было. И лишь усевшись, я заметил на кухне Туриль. Она намазывала бутерброд.

– У тебя «окно» было? – спросил я.

Она кивнула и, откусив бутерброд, выставила указательный палец, пока дожевывала.

– Да, – сказала она, – но я тут не прохлаждалась, а готовилась к следующим урокам.

– Ясненько. – Я взял со стола газету.

Листая газету, я краем глаза наблюдал за Туриль – как та подносит ко рту руку с бутербродом и расхаживает по кухоньке. Она наклонилась открыть холодильник. Я поднял голову. На Туриль были черные брюки в обтяжку. Я смотрел на обтянутые тканью икры и бедра, широкие, но не слишком, как раз наоборот, очень женственные в своих изгибах и полноте.

Член у меня налился кровью, и я, не сводя глаз с Туриль, закинул ногу на ногу. Как изумительно было бы переспать с ней, трогать ее ноги, ее бедра. О господи. Ох. Касаться ее груди! О, ее гладкая кожа! О, ее бедра, такие гладкие изнутри!

Я сглотнул и посмотрел в потолок. Нет, такого не случится. Даже если бы я, вопреки всему, оказался бы в постели с ней или кем-то вроде нее, у меня ничего не вышло бы. Это я знал. Она достала из холодильника пакет молока и выпрямилась. Открыла молоко и, наливая его в стакан, быстро взглянула на меня, а когда наши взгляды встретились, улыбнулась.

От нее ничто не укрылось.

Я покраснел и улыбнулся в ответ, силясь думать о чем-то таком, что отвлекло бы меня от увиденного и нарисованного воображением.

Туриль запрокинула голову и залпом выпила молоко, а после вытерла тыльной стороной ладони белые молочные «усы» и опять посмотрела на меня.

– Хочешь кофе, Карл Уве? Похоже, кофе тебе сейчас жизненно необходим!

В каком это смысле? У меня что, такой вид, будто мне кофе хочется?

– Нет, спасибо, – отказался я.

Но отказ привлекает лишнее внимание!

– Хотя, пожалуй, спасибо, – поспешно исправился я. – Кофе выпью.

– Молока?

Я покачал головой. Она налила две чашки кофе, подошла к дивану и, передав мне одну чашку, уселась рядом и вздохнула.

– Чего вздыхаешь? – спросил я.

– А я разве вздохнула? – удивилась она. – Да просто поздно уже, а я не выспалась.

Я подул на черную непроницаемую жидкость с маленькими светло-коричневыми пузырьками по краям и немного отхлебнул.

– Я не очень шумлю? – спросил я. – В смысле, музыка не мешает? Или еще что-нибудь?

Она покачала головой.

– Я слышу, что ты дома, – сказала она, – но мне не мешает.

– Точно?

– Ну конечно!

– Потому что, если будет шумно, вы скажите.

– А ты нас слышишь?

– Почти нет. Только шаги.

– Это потому, что Георг сейчас в рейс ушел, – сказала она, – а когда я одна, то меня почти не слышно.

– А его долго не будет?

– Нет, в субботу возвращаются.

Она улыбнулась. Ее губы, думал я, такие мягкие, красные и живые, а за ними зубы, белые и твердые.

– Ясно. – Я повернул голову, потому что дверь с противоположной стороны открылась, и в учительскую вошли Тур Эйнар, а за ним Хеге и Нильс Эрик.

– Стройными рядами, – прокомментировал я.

– Да, мы соблюдаем расписание, – ответил Нильс Эрик, – и знаем, насколько важна каждая минута для будущего наших учеников. Поэтому мы не можем – повторяю, не можем заканчивать уроки за три минуты до звонка. Поступить так означало бы проявить крайнюю безответственность. Да, не преувеличу, если назову такой поступок непростительным.

– Да, непросто вам, учителям-предметникам. Тяжелое бремя взвалил ты себе на плечи, – не растерялся я, – и почему же ты классное руководство не взял, как я? Тогда мог бы сам своим временем распоряжаться.

– Моя цель – стать со временем директором, не получая при этом педагогического образования, – заявил Нильс Эрик. – Это непросто, редко кому удается, но именно такую цель я себе и наметил. – Он потер руки и состроил коварную мину: – а сейчас самое время закинуться парой черствых бутербродов с заветренным сыром!

В учительскую вошли Вибеке, Яне и Стуре. Я встал, освобождая место желающим перекусить, взял чашку и подошел к окну.

Небо было серое, но не давило. Возле стены напротив стояли и болтали девочки из моего класса. Ученикам восьмого и девятого разрешалось на перемене оставаться в школе, что они почти всегда и делали, по крайней мере, девочки. Младшеклассники обычно гуляли с другой стороны, возле футбольного поля.

Я пока еще ни разу не дежурил на перемене.

Я обернулся к остальным.

– У кого сегодня дежурство? – спросил я.

– Дай-ка угадаю… У тебя! – привалившись к дверному косяку, Стуре простер вперед руку.

Я подошел к висящему на стене расписанию. Да, дежурство и впрямь оказалось у меня.

– Черт, совершенно из головы вылетело, – пробормотал я. Выскочив в коридор, я схватил куртку и, на ходу натягивая ее, заспешил к выходу.

Из-под навеса от дождя показалась толстенькая приземистая фигурка – это был мальчик по имени Ю. Он устремился ко мне, но я притворился, будто не замечаю его, и перешел на противоположную сторону, где перед единственными воротами гоняла серый тяжелый мячик ватага малолеток.