Текст книги "Живописец теней"

Наступило долгое молчание. Констебль с покрасневшей физиономией изучал несуществующее пятно на идеально начищенном башмаке.

– Мы из принципиальных соображений не торгуем автографами врагов народа, – выговорил наконец Георг Хаман оскорбленным тоном.

– Вы должны меня правильно понять. Я вовсе не ставлю под вопрос вашу лояльность; я же вижу ваши партийные значки. Просто мы должны научиться отличать коллекционирование от политики. Эти два предмета не имеют ничего общего. Помимо этого, я ищу, по просьбе одного знакомого, автографы двух известных, но, к сожалению, непатриотичных писателей.

– Кто бы это мог быть?

– Братья Томас и Генрих Манн. Давно эмигрировали. Мой знакомый, который передает эту просьбу, занимает высокий пост в партии. Нас свели общие интересы; подумайте, простой полицейский и влиятельный политик! Гарантирую, что, если вы выполните его просьбу, это только пойдет вам на пользу. Вы обзаведетесь могущественным покровителем. И по слухам, о которых вы наверняка сами позаботились, вы вполне в состоянии раздобыть запрещенные раритеты.

Это соответствовало истине. Через Морица они пустили слух, что для братьев Броннен нет ничего невозможного, они могут раздобыть все что угодно, это только вопрос времени.

– Что скажешь, Роберт? – спросил Густав.

– Мы должны подумать. И прозондировать наших посредников. Посмотрим, что мы сможем сделать.

– Деньги не проблема, – сказал констебль. – Мой знакомый готов заплатить, сколько вы запросите, но лично я попросил бы вас о скидке в качестве благодарности за помощь в делах. Полицейская работа – это призвание, и никто не идет в полицию ради зарплаты… Сколько вам понадобится времени?

– Примерно неделя, – в унисон сказали братья Броннен.

– Я зайду ровно через неделю. Хайль Гитлер!

Вечером, когда Виктор и Георг шли в борцовский клуб на Софиенштрассе, Берлин погрузился во мрак. Погасили уличные фонари, трамваи выключили фары – власти организовали учебное затемнение.

– А в самом деле, сколько времени нам понадобится, чтобы достать портреты антипатриотичных писателей? – спросил Виктор, чуть ли не на ощупь пробираясь вдоль фасада дома.

– Полдня уйдет на то, чтобы добыть фотографии. Полминуты на подписи. Я их знаю наизусть.

– А как с Эйнштейном?

– Примерно то же самое… плюс пять минут, чтобы набить руку на почерке. Странно, раньше я никогда не копировал его подпись.

– А цена?

– Сто марок за все три. Это вполне рыночная цена. А Янсен пусть сам разбирается со своим влиятельным приятелем.

Виктор остановился. Он почти не различал лица Георга. Ему вдруг показалось, что эта темень, эта временная слепота не просто так. Это знак из будущего.

– А ты уверен, что он не провокатор?

– Абсолютно уверен. Я знаю этот тип. Фанатичный коллекционер. Пойдет по трупам.

Первый день прошел не особенно успешно. Если не считать Янсена, у них был всего один посетитель – прыщавый юнец, который так ничего и не купил. Именно об этом размышлял Виктор, когда они свернули в проходной двор к борцовскому залу.

– Не беспокойся, – сказал Георг. Он и в самом деле как будто читал его мысли. – Все пойдет отлично. Мы же только начали. Кстати, думаю, в ближайшее время надо больше внимания уделять автографам. И подумать о почтовых заказах. Констебль – хороший знак. Запреты всегда привлекают людей. Запретное, скандальное, спекулятивное. Каких женщин молва связывает с Гитлером?

– Рифеншталь?

– И еще эта английская аристократка, Юнити Митфорд. Мы выставим их портреты с автографами в витрине. И напишем: «У нас найдется все, что любит фюрер».

– По-моему, чересчур вызывающе. И опасно – подделки в витрине.

– Успокойся, дорогой братец. Надежность стопроцентная. Единственное, что нам нужно для полного счастья, – пара девушек для прикрытия. Посмотрим, что удастся сделать Морицу.

Чемпиону округа в этот вечер предстояло раскусить нелегкий орешек. Зал был забит до отказа, и большинство болело за его противника. Это был не просто матч, не просто борьба одного стиля жизни против другого, думал Виктор, сидя на скамье и наблюдая публику. Это еще и противостояние одной идеологии с другой и… он с трудом решился сформулировать мысль… дуэль одного вида любви с другим, а скорее, дуэль любви со своей противоположностью.

Первый раунд едва начался, как Хольцбринку, рыжеватому и прекрасно тренированному капитану СС, быстрым рывком удалось вывести Морица из равновесия и хитрым финтом произвести захват со спины. Красивый захват обернулся не менее красивым броском. Мориц пытался подняться с ковра, но чемпион полка из Потсдама прочно удерживал его до конца раунда.

Второй раунд был лучше. После того как Хольцбринк был предупрежден судьей за неправильно проведенный захват, он был вынужден начать в партере. Морицу удалось провести пару удачных бросков, что дало ему несколько очков, и счет сравнялся. Соперник был явно растерян, но, уйдя в защиту, ему удалось сохранить статус-кво до конца раунда.

Чтобы публика могла посмотреть несколько матчей, договорились проводить всего три раунда. Перед последним счет был семь-семь. В углу ринга массажист обрабатывал руки и спину чемпиона, а на скамейке рядом с Виктором Георг начал заключать пари. Он поставил неожиданно большую сумму, что защитник титула одержит чистую победу. Виктор тоже постучал букмекера по спине.

– Я тоже хочу поставить десять… нет, пятнадцать марок, что эсэсовец проиграет вчистую!

И вот начался третий раунд. Хольцбринк начал не особенно уверенно, но потом ему удалось захватить голову Морица и бросить его на ковер. С быстротой ласки он повернулся вокруг оси и оказался на спине партнера в позе, которая вряд ли понравилась бы партийным гомофобам. Ему удалось завести руку между плечом и шеей Морица. Если бы не усталость, которая начала уже не на шутку вгрызаться в мышцы, скорее всего, ничего бы не произошло, и Мориц просто начинал бы в партере. Но он поддался силе соперника и оказался на волосок от туше… правда, тут ему немного повезло: он захватил пояс Хольцбринка левой рукой, вывернулся, и оба борца выкатились за пределы ковра.

Теперь они начинали стоя. Оставалась всего одна минута, но теперь уже эсэсовец был на два очка впереди. Борцы кружились по ковру. У Морица был рассечен лоб, кровь заливала глаз и щеку, но судья не хотел прерывать матч – оставались буквально секунды. Публика ревела от возбуждения. Образовались два лагеря, болеющих за своих фаворитов; все бешено орали, как на поле битвы, и награждали друг друга убийственными взглядами.

Организаторы матча, собравшиеся у столика секретаря, заметно нервничали, опасаясь массового побоища. Виктор обратил внимание на двух женщин, пробравшихся к самому краю ковра. Он не слышал слов, но по губам было видно, что они кричат «Мориц, Мориц», подбадривая чемпиона на последний, решающий бросок. И этот бросок состоялся, причем настолько быстро, что публика не успела прореагировать.

Мориц отклонился назад, делая вид, что потерял равновесие. Хольцбринк рефлекторно бросился вперед – и нарвался на великолепно подготовленный бросок. Эсэсовец взвился в воздух и, пролетев несколько метров над ковром, приземлился на него спиной с такой силой, что так и остался лежать, хватая ртом воздух. Свисток судьи, фиксирующий туше, совпал с гонгом, возвестившим конец раунда.

Драки, к счастью, не возникло. Публика потянулась к пивным стойкам позади трибун. Разочарованные эсэсовцы покидали зал. Чемпион сидел на табуретке в углу ринга и весело махал рукой поклонникам. Тренер накладывал ему повязку на лоб.

– Сандра и Клара Ковальски, – представил Мориц девушек, когда они уже отмечали победу за дальним столиком в ресторане «У слона» на Иоахимштрассе.

Это были те самые девушки, которые подбадривали Морица в последнем раунде.

– Официально они сестры. Сироты. И не просто сестры, а и медсестры, к тому же очень хорошие. Никому и в голову не приходит удивляться, что они живут вместе в доме Кёлера на Линиенштрассе.

Девушки весело закивали головами. Им было лет по двадцать. Клара, может быть, чуть старше.

– На самом деле они даже не родственницы. Похожи, правда? Но сходство зависит скорее от того, что они нравятся друг другу… рыбак рыбака видит издалека. Клара и Сандра подруги.

– Мориц сказал, вам нужно общество, – сказала младшая. – Это и нам подходит замечательно.

– Хозяин чересчур глуп, чтобы что-то заподозрить, – продолжил Мориц. – Но в том же доме, к сожалению, живет спившийся квартальный Нольте, он утверждает, что видел, как девушки страстно целовались в прачечной. Они, ясное дело, все отрицают, но в такие времена лучше опередить, чем тебя опередят…

Над бровью у непобедимого чемпиона красовалась большая повязка, а под глазом уже цвел синяк.

– Вы просили – я сделал. И не смотрите на меня так, будто я положил Хольцбринка в последний момент чисто случайно. Все было спланировано. Это не случайность и не удача, а тактика. Решающий бросок произошел бы раньше, если бы он не запер меня полунельсоном за минуту до конца.

– Неожиданное поражение сверхчеловека, – шепнул Георг, – и крупный выигрыш двух филателистов, поставивших целых двадцать пять марок на чемпионское туше.

Ресторан постепенно заполнялся. Виктор был знаком кое с кем – кто-то жил в том же квартале, кого-то он только что видел на матче. На их столик косились с любопытством. Он почувствовал гордость, что у него такие друзья – Мориц и Георг, гордость, что их ум и предусмотрительность помогают им справиться со всеми трудностями.

– Вопрос решен! – воскликнул Мориц. – С этого момента вы, девушки, официально помолвлены с этими господами. Теперь смотрите, что у меня есть: квитанция на две пары обручальных колец. Вы получите их в ныне стопроцентно арийском магазине Мендельсона на Анкламерштрассе, и если они вам подойдут, на кольцах будут выгравированы ваши имена. А мне никакая маска не нужна. Борец по определению не может быть гомосексуалом! Тем более чемпион Берлина в легком весе…

Так совпало, что примерно через неделю после открытия магазина состоялся вернисаж большой выставки под названием «Портрет нашего Великого Вождя» в центральном комитете партии в Митте. Виктор, получивший задание написать полотно с Гитлером, чтобы повесить на почетном месте в лавке братьев Броннен и таким образом придать их деятельности флер политического идеализма, отправился туда.

Изюминкой выставки было монументальное полотно Генриха Книрра «Адольф Гитлер, создатель Третьего рейха, гений возрождения немецкого искусства», уже вызвавшее два года назад всеобщее восхищение на выставке нацистского искусства в Мюнхене. Картина была написана в имперском стиле: поясной портрет Гитлера, стоящего на террасе на фоне какого-то парка. Небо покрыто тревожными облаками; только в одном месте сквозь облака пробивается солнце, как надежда на прекрасное будущее. На рукаве – повязка со свастикой, на груди – Железный крест I степени, военное алиби двадцатилетней давности. Фюрер предстает перед зрителем как благородный полевой командир, человек, которому можно довериться в трудные времена.

На стене напротив разместился «Знаменосец» Губерта Ланцингера, написанный в более современной манере, по крайней мере с формальной точки зрения. Здесь Гитлер изображен в профиль, облаченный в футуристическую версию средневековых лат. Он восседает на черном коне с нацистским флагом в руке. Если немного напрячь фантазию, можно услышать исходящий от полотна лязг оружия.

Придворные художники постарались показать триумфатора небывалого масштаба, решил Виктор, обойдя выставку. Непогрешимый в своей мудрости, аскетичный и подтянутый, истинное спасение для потерявшего ориентиры немецкого народа. Портреты были на редкость неинтересны. Ничто не привлекало внимания, за исключением, может быть, футуристского крестоносца Ланцингера. Отто фон Курсель, Фриц Эрлер, Хуго Леман… все эти арийские маляры с их ограниченностью и полным неумением создавать что-то новое… Он даже огорчился. Как это могло произойти? Где потерялось немецкое искусство? На стенах он видел то, чего там не было, тени художников, выброшенных из галерей… их в лучшем случае показывали как образцы вырождения: Франц Марк, Кете Кольвиц, цветовые взрывы Пауля Клее. Как будто они никогда не существовали… нет, существовали, но теперь только в виде бесплотных привидений.

Он вздохнул и присел на банкетку перед рисунком углем некоего Конрада Хоммеля. «Фюрер» – коротко и ясно. Отягощенный раздумьями вождь позирует в кресле перед книжными полками. Мечтательный профессорский взгляд, очки балансируют на кончике носа. При желании его можно принять за филателиста… Виктор не прикасался к углю с тех пор, как год назад нашел Георга Хамана, еще когда тот снимал квартиру на Кнезебекштрассе. Я, сказал он тогда, остался без квартиры и средств к существованию и хотел бы попробовать себя в филателии и автографах… Виктор взял угольный карандаш и удивил себя самого, меньше чем за две минуты сделав великолепную копию в захваченном с собой блокноте. Недолго думая, он скопировал и автограф: К. Хоммель-38.

Ощущение карандаша в руке, запах угля, приятная тяжесть блокнота на коленях, возбужденное дыхание, постоянно работающий взгляд, скользящий вдоль невидимой масштабной сетки, где размеры и перспектива, словно соревнуясь друг с другом, проявляются на листе… только сейчас он понял, как ему не хватает всего того, чего он лишился, уйдя из академии.

Радостно возбужденный, он прошел в отгороженный зал. Табличка на стене возвещала, что здесь собраны работы любимых художников фюрера. Несколько рисунков некоего Пауля Гайсслера напоминали дипломы, выданные за образцовую посредственность… «Дом в Браннау ам Инн, где родился фюрер», «Начальная школа фюрера в Фишльхаме». Он скопировал их за пять минут.

Группа посетителей, перешептываясь и обмениваясь восхищенными возгласами, собралась в другом конце комнаты. На застекленном стенде были представлены собственноручные работы самого Гитлера. «Рейхсканцлер и вождь немецкого народа в юности был талантливым художником», – сообщала табличка. На одном из рисунков была изображена Триумфальная арка в Мюнхене, на другом – вид города Линца. Дилетант и есть дилетант, подумал Виктор, но на всякий случай скопировал и эти рисунки, с подписями и всеми деталями.

В обеденное время, как договорились, на пороге лавки с прусской пунктуальностью появился констебль Янсен, в начищенных до горячего блеска сапогах. На этот раз он был в полицейской форме.

– Удалось ли господам выполнить мою просьбу? Всю неделю я почти не спал от волнения.

– Ваш ученый еврей задал нам работу, – ласково сказал Георг, направляясь к сейфу. – Но зато с бежавшими писателями хлопот не было. Нашлись у нас на складе. В коробке, которую мы считали пропавшей…

Янсен пригорюнился:

– Вы хотите сказать, что с автографом Эйнштейна ничего на вышло?

– Почему не вышло? Просто на это ушло больше времени и больше денег, чем мы предполагали. Предложений фактически нет, а спрос почти тот же. Спросите моего брата Густава, это он занимался вашим делом.

Виктор серьезно покивал головой. Он стоял на табуретке и вешал на стену с кинозвездами портрет Гитлера работы Хоммеля.

– Черная биржа? – спросил Янсен.

– Зарубежные связи. Люди из американского посольства. А знает ли констебль наш девиз?

– Нет, откуда…

– Если Эйнштейн придумал свою формулу E = mc², то у нас формула другая, хотя похожая: Н = В + Т2. То есть невозможное равняется возможному плюс квадрат времени…

Янсен сделал скептическую мину – с полным на то основанием, подумал Виктор.

– Я, конечно, преувеличиваю, – улыбнулся Георг, – у нас есть связи, и нам повезло, вот и все.

– Иностранцы? А вы уверены, что за вами не наблюдали? – Констебль нервно прикусил нижнюю губу.

– Этого никто не знает. Мы идем на риск и берем за это плату. Что такое, в конце концов, автограф, констебль? Закорючка на куске бумаги, – Георг заговорщически подмигнул, – а закорючку на куске бумаги в принципе может подделать кто угодно. В нашей профессии полно фальсификаторов. И знаете, как мы выводим их на чистую воду?

– Знания?

– Опыт и интуиция. И тщательное палеографическое исследование. В подвале у нас стоит стол с подсветкой, мы просвечиваем автографы снизу. Сильное увеличение. Подробные каталоги автографов выдающихся людей всех эпох и в различном возрасте. Мы знаем, что в любой подписи есть так называемая мягкая составляющая. Что это значит? Первое «i», скажем, всегда в одинаковой пропорции к заглавной букве, а последнее «i» может варьировать чуть не каждый раз. Я говорю о двух «i» в фамилии Эйнштейн, констебль. Или возьмем, к примеру, Бисмарка. Подпись, датированная 1850 годом, значительно отличается от более поздних, предсмертных образцов, скажем, 1898 года. Обратил ли внимание фальсификатор на эти изменения? Если нет, его немедленно выведут на чистую воду. Не говоря уже о тех случаях, когда автограф настолько идеален, что не может быть подлинным.

Констебль Янсен смущенно потер усы.

– Надо знать, как работает фальсификатор. – Виктор решил заполнить неловкую паузу и слез с табуретки. – Чтобы его разоблачить, надо знать, как он работает. А вы знаете, как он работает, констебль? Он переворачивает подпись, когда хочет ее подделать. Он находит подпись в каталоге, переворачивает книгу, и не списывает подпись, а рисует ее. Как абстрактную фигуру. То есть он подделывает не письменный текст, а геометрический образец. Нам пришлось научиться разоблачать подобные хитрости.

– Вы могли бы оказать большую помощь полиции. В отделе по борьбе с мошенничеством.

– Разумеется, – сказал Георг. – В Чехословакии полиция привлекала нас для установления подлинности документов. Все, что мы просили, – три оригинала, чтобы было с чем работать. Ничего хитрого. Подпись – как отпечатки пальцев, у каждого человека уникальна. Зависит от того, как он держит ручку, от нажима, стиля… от образования, опыта – от самой жизни.

– Но мой Эйнштейн, надеюсь, подлинный?

– Можете быть уверены. Проверен по всем правилам искусства. Мы не хотим ставить на кон свою репутацию.

Очень осторожно, словно предмет из самого хрупкого материала… скажем, графин богемского хрусталя или подлинный желтый банко с типографским дефектом, Георг достал из сейфа портрет и отнес к стойке, где констебль Янсен буквально дрожал от нетерпения. Он все время поглядывал через плечо, желая, по-видимому, убедиться, что за ними не наблюдает какой-нибудь стукач.

Георг снял обертку и показал сначала оборотную сторону портрета. Там стоял штемпель с текстом «Собственность Госдепартамента США», а рядом – наклейка с входящим номером и надписью: «Дар доктора Эйнштейна, март 1928 года».

Он перевернул портрет. Это была цветная фотография. Знаменитый физик проказливо улыбался в камеру. В верхнем углу было написано тушью: «Послу Шерману с лучшими пожеланиями». А чуть пониже стояла подпись – Альберт Эйнштейн.

– Не может быть! – воскликнул констебль. – Как вам это удалось?

– Мы предпочитаем не называть никаких имен, – твердо сказал Георг. – Так будет лучше для всех. Могу только сказать, что мы приобрели этот портрет у человека, близкого к посольским кругам, и стоило это нам около ста марок. Вам мы дадим двадцать процентов скидки, констебль. К сожалению, это крайняя цена. Учтите наши собственные затраты.

– Замечательно! Просто замечательно! А братья Манн? Они тоже здесь? Мой высокопоставленный друг будет в восторге.

Теперь настал черед Виктора подливать бензин в коллекционерский костер в душе констебля. Он нашел в картотеке букву «М», где, как фантазировал Георг, скоро будут лежать автографы Мольера, Марата и Моцарта, открыл папку и нашел между Меттернихом и Мольтке конверт с двумя подписанными портретами знаменитых во всем мире писателей. Томас и Генрих Манн. Фотографии были подлинными – снимок Томаса был выпущен респектабельным издательством «Фишерс», а Генрих приобретен в именитом магазине во Франкфурте.

– Мы не успели их обрамить… но, если констебль подождет, через пять минут все будет готово.

– Нет никакой надобности. Мой друг вряд ли собирается повесить их на стенку дома или в конторе. Что скажут гости? Ведь далеко не все так, как мы с вами, разделяют и понимают страсть коллекционера…

Констебль вдруг замолчал. Его взгляд остановился на графическом портрете Гитлера, который Виктор только что повесил на стену. Портрет был подписан новым придворным художником Конрадом Хоммелем.

– Это что – подлинник? – севшим голосом спросил он. – Меня прямо в дрожь бросает от одной мысли, что сам фюрер позировал для этого портрета…

И не успел Виктор возразить (чисто рефлекторно, поскольку он, как ни странно, никогда раньше не пытался представить себя в роли фальсификатора искусства – подделка документов, марок, автографов, справок и прочего еще куда ни шло, но он вовсе не собирался подделывать картины!) – не успел он рта открыть, как услышал ответ Георга:

– Естественно! Порядочность и высокое качество товара уже принесли и продолжают приносить нам дивиденды. Речь идет о доверии клиентов. Нам повезло – еще до того, как господин Хоммель снискал себе славу Герострата, мы раздобыли несколько его рисунков, и считаем, как и наш вождь, что это настоящие произведения искусства. Фантастическое искусство! Это вам не вырожденческая мазня французских педерастов! Собственно говоря, мы бы с удовольствием расширили нашу деятельность и занялись современным искусством, но не хватает времени…

– Это тоже продается? – робко спросил констебль.

– К сожалению, на этот рисунок уже есть заказ, – неожиданно для самого себя соврал Виктор. – Но если господин Янсен или его знакомый интересуются такими вещами, мы можем предложить кое-что еще.

И все еще не совсем соображая, что делает, Виктор достал из портфеля копии рисунков Гайсслера, сделанные им во время посещения выставки «Портреты нашего Великого Вождя», – дом, где родился Гитлер, и его начальная школа. Мало этого, он извлек на свет божий и изображения триумфальной арки в Мюнхене и города Линца. На обоих рисунках стояла подпись Гитлера.

– Не может быть! – ахнул констебль. Лоб его покрылся крупными каплями пота. – Это же рисунки самого фюрера! Где вы их взяли?

Наступило молчание. Виктор напрягся, стараясь не обращать внимания, что Георг отчаянно подает ему знаки – ты что, рехнулся?! Останавливаться было уже поздно.

– Я, конечно, понимаю, что эти гениальные рисунки нашего Великого Вождя стоят уйму денег, – сказал фанатичный коллекционер-полицейский, – но я умоляю, отложите их на пару дней. Мне нужно немного времени, чтобы раздобыть деньги. И рисунки Гайсслера тоже отложите – мой высокопоставленный друг ко всему прочему собирает еще и оригиналы гитлерианы. А рисунки Великого Вождя я хотел бы взять для себя. Могу я надеяться на ваше молчание?

– Два дня, не больше, – наглея с перепугу, брякнул Виктор. – Мы только что получили эти экспонаты. И констебль, я уверен, понимает, что продать их не составит труда… мы даже выставлять их не будем, просто позвоним кое-кому…

Лавка филателии и автографов братьев Броннен очень быстро стала знаменитой. Они играли крупно, и, как ни парадоксально, именно высокие ставки обеспечивали им самое надежное прикрытие. Редкая марка казалась подлинной именно потому, что она была столь редкой. И чем страннее был автограф, тем меньше было сомнений в его аутентичности. К тому же сбылось предсказание Георга, сказавшего, что зарабатывать деньги они будут не на марках, а на чем-то столь эфирном и неощутимом, как человеческие подписи.

Не менее странным было и то, что их успеху немало способствовал фанатичный констебль. Он был важным узелком в контактной сети, и с его помощью их слава распространилась по городу очень быстро. Именно знакомым Янсена им удалось продать автографы эмигрировавших знаменитостей вроде Билли Уайльдера или Зигмунда Фрейда, а также зарубежных звезд Чарли Чаплина, Жозефин Бейкер и Греты Гарбо – все на глянцевых фотографиях двадцатых годов. И осчастливленные клиенты распространяли слухи все более широко, все больше коллекционеров становилось их постоянными заказчиками. «Они любят рисковать не меньше, чем собирать свои коллекции», – философски заметил Георг, когда очень крупный чиновник из Министерства финансов спросил, нет ли у них на складе автографа Черчилля. Страна воевала, а Черчилль был главной фигурой в лагере противника. После сложных комбинаций им удалось раздобыть подлинный снимок, сделанный пятнадцать лет назад во время поездки Черчилля в Индию, и, если верить надписи, сделанной Виктором на самом лучшем школьном английском, который он мог из себя выдавить, снимок был подарен некоему махарадже Удайпура. Доверчивый покупатель не моргнув глазом выложил за этот шедевр триста марок.

Прошел год, как они открыли свое дело, и все чаще задумывались, не ограничиться ли им автографами. Для изготовления марок требовалось слишком много времени. К тому же они постепенно нашли несколько лавок, где портреты известных эмигрантов пылились на тайных полках и владельцы отдавали их за бесценок. Подделать подпись – несколько минут работы. Самым трудным было создать внушающую доверие легенду, подтверждающую подлинность автографа. Но даже при этом у них оставались океаны времени и возможности заработать еще больше. Они понимали, что во всем этом карикатурно отражается дух времени; потребность оторваться от действительности у людей была больше, чем когда-либо…

В Европе шла война, но в мире Виктора и Георга она была не особенно заметна. О событиях на фронте они читали в газетах или смотрели тщательно отцензурированную и смонтированную хронику в кинотеатрах, которую показывали перед каждым сеансом. Польшу Германия проглотила, как изголодавшийся волк глотает мышь; на очереди были северные и западные соседи. С точки зрения генштаба, кампания шла как по маслу: Дания, Норвегия, Нидерланды, Франция были уже оккупированы. Англичане затаились на своем острове. На востоке оставалась Россия.

Под защитой фальшивых бумаг и непостижимого везения Виктор и Георг жили так, как будто ничего не происходило. Им без всяких сложностей продлевали лицензию, и никто из представителей власти их не беспокоил, не считая, разумеется, констебля Янсена. Виктор предполагал, что Янсен, заходивший к ним чуть не каждый день, сам по себе в какой-то степени обеспечивает их безопасность, а может быть, к этому приложил руку и его высокопоставленный друг, чье имя по-прежнему оставалось для них неизвестным.

Они начали торговать и произведениями искусства – опять же благодаря неутомимому коллекционеру констеблю Янсену. Беспредельно счастливый, что ему удалось приобрести рисунки самого Гитлера (на что он истратил последние сбережения), он через пару недель опять появился в лавке – посмотреть, нет ли чего нового. По чистой случайности им было чем порадовать неутомимого Янсена. Только что прибыли еще несколько рисунков Гитлера – два венских мотива, сделанных, по-видимому, для открыток. Виктор утверждал, что они купили их у того же продавца, что и предыдущие рисунки. Янсен купил оба – в кредит и с огромной скидкой. Подлинность рисунков подтверждалась еще и посвящением – на обоих была дарственная надпись, адресованная племяннице Гитлера Анжелике Раубаль. Янсен воспользовался случаем, чтобы расспросить их от имени своего могущественного приятеля, нет ли у них на примете того, что он назвал «нетрадиционным искусством».

– Если господа понимают, что я имею в виду, – слегка замялся он. – Я говорю о живописи… не санкционированной официально… ну, той, что в интересах поднятия духа и укрепления гражданской обороны… чтобы создать нового человека во всем, в том числе и в области эстетики… короче, я говорю о произведениях, изъятых из наших галерей и именно поэтому, в силу своей труднодоступности, привлекающих внимание истинных коллекционеров…

Выяснилось, что все эти витиеватые эвфемизмы предназначены для обозначения «вырожденческого искусства». Они пообещали навести справки, и через месяц Янсен приобрел для своего друга обнаженную модель Оскара Кокошки за две тысячи марок. Редкостное и полузапрещенное полотно потребовало целую ночь лихорадочного труда и было изготовлено в подпольной мастерской на Горманнштрассе, 3, бывшим студентом Академии искусств Виктором Кунцельманном.

Даже Георг Хаман со своим идеальным чутьем на темные дела не мог предполагать, насколько велик спрос на их продукцию у берлинских коллекционеров, среди которых были и высокие партийные чиновники. Он не мог также предугадать, какие суммы они готовы выкладывать за предметы своей страсти. Их деятельность имела и то преимущество, что опровергнуть подлинность было почти невозможно. Золотое правило экспертов – найти последнего хозяина картины, то самое правило, что всегда становилось камнем преткновения для фальсификаторов, было практически неприменимо. Хозяева либо высланы, либо имущество их конфисковано.

Слава молодых специалистов росла с каждым днем. Виктор целыми днями писал картины в духе запрещенных художников, а Георг посвящал почти все свое время созданию правдоподобного провинанса каждой из них. Удивительно, но, не имея никакого специального образования, он стал истинным специалистом по подделке документов, подтверждающих историю той или иной картины. Он раздобыл копии коллекционных штампов, принадлежавших когда-то еврейским коллекционерам. Английские и американские коллекционные клейма в такие времена было почти невозможно проверить. К тому же на рынке искусства циркулировало огромное число произведений, награбленных в оккупированных странах, и об их происхождении никто лишних вопросов не задавал. Установление подлинности стало скорее вопросом доверия, чем точной науки.

Все знания и умения, приобретенные Виктором за годы учения, весь его талант – все преломлялось теперь сквозь призму фальсификации. «Вырожденческое искусство» в музеях не выставлялось, но во внутренней своей картотеке он сохранил точную память о сотнях полотен модернистов. Их стиль и любимые мотивы он мог варьировать до бесконечности – в результате получались как известные, так и доселе неизвестные полотна. Он до такой степени наслаждался возможностью писать, что не чувствовал за собой никакой вины. Он даже не рассматривал свои полотна как подделки. Он просто возвращал миру испорченные или утраченные оригиналы. Например, за эти месяцы в ателье Виктора появился портрет Макса Бекманна работы Эрика Марка, а также штук двадцать полотен Поповой, Гроша, Нольде, Эрнста и Швиттерса. Эти модернистские шедевры, ушедшие на продажу, как только высохла краска, Георг снабдил внушающими доверие справками и родословными линиями. Он обнаглел до того, что подделал знаменитое коллекционное клеймо индустриальных магнатов Тиссенов, зная, что те официально объявили, что не хотят иметь с «вырожденческим искусством» ничего общего.