Текст книги "Винникотт и Кохут. Новые перспективы в психоанализе, психотерапии и психиатрии: Интерсубъективность и сложные психические расстройства"

Весьма важным обстоятельством для распространения идей Д. Винникотта и Х. Хохута стало то, что они оба занимали в свое время значимые административные посты в психоаналитическом мире. Винникотт на протяжении двух сроков возглавлял Британскую психоаналитическую ассоциацию, а Х. Кохут являлся президентом Ассоциации психоанализа США, затем занимал пост вице-президента Международной ассоциации психоанализа, тем самым добавляя общественный вес своим научным концепциям.

Сегодня мы можем оценить эти новые взгляды на раннее психическое развитие как взгляды неоднозначные, подразумевающие множество вариантов их дальнейшего развития. Многие мыслители могут творчески «играть» с этими теориями, споря с ними, расширяя их, объединяя между собой или с концепциями других авторов, развивая уже имеющиеся конструкции или совершенствуя с их помощью собственные.

В настоящее время уже сложно провести четкие границы между последователями двух этих авторов. В первом поколении к числу сторонников Д. Винникотта можно отнести Хана, Лейнга, Милнера, Гаддини, Бойаса. Приверженцы идей Х. Кохута сформировали несколько различных направлений: сегодня можно говорить о кохутианцах первого поколения, сторонниках теории объектных отношений, интерсубъективистах и многих других участниках формирующихся направлений. К последователям Х. Кохута относятся де Гедо, Орштейн, Оранж, Бакал, Столороу, Голдберг, Митчелл, Браншафт, Лихтенберг и др.

Другие наши современники, например Дж. Макдугалл и А. Грин, не примыкая к какой-либо определенной школе, «пьют из источников», напрямую связанных с наследием Д. Винникотта и Х. Кохута и других исследователей, близких к ним. Они внесли заметный вклад в развитие психоанализа, создавая свои собственные теории.

Стоит вспомнить известное высказываение Г. Гантрипа (Guntrip, 1975): «История – хорошая служанка, но… плохая хозяйка, поскольку склонна порождать разного рода ортодоксии».

Однако мы знаем (если окинуть взором нашу практику), что теория зачастую неизбежно превращается в хозяйку. И это приводит к утопической, наивной попытке сделать клиническую теорию единым, унифицирующим элементом для всех аналитиков, как это пытался сделать Уоллерстейн (Wallerstein, 1988).

Г. Гантрип развивает мысль о некой ригидной позиции аналитиков. Он предполагает, что невозможно избежать принадлежности к тем или иным «знаменам». В результате во время аналитического часа всегда присутствует некий теоретический оплот или бастион. Конечно же, такое положение вещей наводит на мысль о необходимости сделать психоанализ более открытым для других научных направлений.

Совершенствуя обучение психоаналитиков, мы не должны поддаваться соблазну принадлежать «одному хозяину».

Вклад постфрейдистов в понимание раннего психического развития

Традиционно (Cvik, 1984) ранним психическим развитием считалось развитие инфантильной сексуальности ребенка вплоть до формирования у него эдипова комплекса. До этого момента было принято говорить о «предыстории новорожденного». С этой точки зрения, для определения развития во внимание принималось развитие инстинктов. До появления работ рассматриваемых в этой книге авторов появлялись лишь отдельные косвенные упоминания о роли окружающей среды в процессе психического развития.

Такие авторы, как Малер, Д. Винникотт и Х. Кохут, настаивали на том, что раннее развитие происходит исключительно в матрице «мать-ребенок». Винникотт утверждал, что «не существует такой вещи, как младенец». Таким образом, он хотел сказать, выражаясь весьма точно, что невозможно отделить младенца от материнской фигуры.

«Абстрагироваться от небезразличной для ребенка матрицы, в которой он пребывает на первых стадиях развития, и говорить о нем как об отдельном существе (с инстинктами, фантазиями, намерениями и т. п.) означает уподоблять младенца взрослому (прибегать к взрослообразию), что является опасным, искажающим и вряд ли полезным способом понимания реальности младенца» (Lancelle, 1984)[14]14
  Этот же вопрос поднимает Тэхке, говоря об искажениях «взрослообразности». «Взрослообразность здесь относится к объяснению психических процессов и поведения в терминах способностей, характеристик и черт, которые очевидно или вероятно еще не сформировались на этой стадии развития» (Тэхке В. Психика и ее лечение, психоаналитический подход. М.: Академический проект, 2001). – Прим. пер.


[Закрыть].

С самого начала жизни младенец нуждается в объектах, которые должны его поддерживать, управлять им и помогать ему приближаться к миру объектов (Д. Винникотт), а также в том, чтобы эти объекты его отражали, позволяли ему развивать способность к идеализации ради будущего чувства уверенности (Х. Кохут). Если эти объекты, воплощенные в материнской фигуре (необязательно в биологической матери), удовлетворяют эти потребности, самость будет связной и не подвергнется травматической фрагментации.

Отличительной чертой концепций этих авторов является акцент на специфических откликах окружающей среды младенца. Если окружение младенца было нездоровым, мы столкнемся с определенными последствиями в клинической ситуации. Если окружение вновь и вновь, повторно не удовлетворяло потребности младенца своими откликами, мы будем иметь дело с патологией дефицита.

Почему же акцент был смещен с трансформаций инстинктов на характеристики ранних связей? Почему краеугольный камень патологий – эдипов комплекс – был потеснен теми отношениями, которые предшествуют триангуляции?

Мы считаем, что это произошло из-за специфики того времени и, соответственно, из-за особенностей практики наших авторов – Винникотта и Кохута и их современников. Человек того времени – строитель урбанистической среды обитания – задавал направление поискам и размышлениям психоаналитиков. Основой психологических страданий людей послевоенного времени было разобщение, ведущее к недостатку эмоциональной близости и надежности в отношениях. Такие важные вещи, как понимание, встречи, объединение поколений, уважение к интимности, были затруднены. Эти проблемы требовали своего разрешения в большей степени в постиндустриальном обществе, чем в эпоху модернизма Фрейда.

Психоаналитики всегда создавали более или менее сложные теории о зарождении психики, предлагая гипотезы о том, что же было в самом начале. Психоаналитический метод предполагает путешествие в прошлое с целью заглянуть как можно глубже, а во времени – максимально близко к самому началу. Д. Винникотт (1967) установил различия между «ранним» и «глубоким». Первое он связывает со средой обитания младенца, а второе – с теми свойствами, которые появляются позже – с депрессией и ненавистью.

Таким образом, «раннее» не относится к самости: имеется в виду заботливое окружение в первые моменты после рождения, выполняющее функции поддержки, руководства[15]15
  В данной книге слово handling переводится как руководство, хотя в других переводных изданиях этот термин передается как забота, в последнем случае ускользает смысл «научение». – Прим. науч. ред.


[Закрыть]и присутствия. То, что может иметь глубину, формируется постепенно и является содержанием самости. Если в самом начале раннее окружение не справилось со своими задачами и, как следствие, имели место травматические ситуации, это проявится в ситуации анализа как «перенос потребностей» (Lerner, Nemirovsky, 1989). Для этого переноса будут значимы такие вещи, как сам факт присутствия аналитика, тон и тембр его голоса, его действия. То, что связано с глубиной, будет появляться в процессе анализа, по мере того как будут восполняться ранние провалы в развитии.

О концепции самости[16]16
  В данной книге автор использует английское «self» применительно к трудам и Д. Винникотта, и Х. Кохута. Поскольку в русских переводах Д. Винникотта чаще используется термин «Я», а в переводах Х. Кохута – «самость», это может вызвать некоторую путаницу. Здесь авторский термин «self» везде переведен как «самость». -Прим. пер.


[Закрыть]

Я остановлюсь на тех концепциях самости, которые близки изучаемому нами направлению в психоанализе. Поэтому я не буду подробно останавливаться на взглядах Хартманна, Якобсона, Малер, Кернберга, которые также внесли свой вклад в теорию самости.

Д. Стерн (Stern, 1985) пишет о самости: «Ощущение себя самого и его пределы – основная тема философских спекуляций относительно человеческой природы. Это чувство себя и его противоположность – ощущение другого – универсальные феномены, глубоко воздействующие на любой социальный опыт. Даже если нет двух людей, которые сошлись бы во мнении по поводу ощущения себя самого, любой взрослый человек имеет это ощущение, оно реально и пропитывает собой повседневную жизнь. Этот феномен проявляется в разнообразных формах. Он дает ощущение собственного уникального интегрированного тела, отдельного и отличного от других тел; чувство себя самого – проводник действий; это то, что позволяет переживать прочие чувства, то, что порождает намерения, планы, то, что переводит действия в слова, то, что интегрирует и дезинтегрирует осмысление себя самого. Как правило, это ощущение себя самого не осознается (как дыхание), но может быть осознанно и может поддерживаться осознанным. Мы инстинктивно обрабатываем полученный опыт таким образом, как будто он переживается уникальной субъективной организацией, обычно называемой «чувством себя самого». Несмотря на то что природа чувства себя самого не поддается изучению через внешние проявления, она существует как важная субъективная реальность, как очевидный феномен, достойный признания. То, каким образом мы ощущаем себя по отношению к другим, является организующей основой тех событий, которые разворачиваются в отношениях с другими».

«Предполагается, что есть некое базовое чувство самого себя, существующее задолго до появления способности к самосознанию и до способности пользоваться языком. Чувство себя самого проявляется как интегрирующий фактор, как чувство физической связности, чувство непрерывного существования во времени, как способность формировать намерение».

Вспомним комментарии Дж. Стречея во введении к «Я и Оно»: «Слово Я – das Ich – может быть понято двояким образом: это слово означает „себя самого“ как некую персону, некую целостность (включая тело), чтобы отличать себя от других людей. При другом использовании это слово может означать некую детерминирующую часть психики, которая имеет специфические свойства и функции. Фрейд использовал это слово во втором значению, давая детальное описание Я в „Проекте Психологии“ (SE, 1, р. 322–324), как он делает это в „Я и Оно“, описывая анатомию психического аппарата.

Но в некоторых его работах середины его творчества (особенно если речь шла о нарциссизме) Я в большей степени несет смысловую нагрузку „себя самого“ (das Selbst). Непросто, однако, провести демаркационную линию между этими двумя значениями этого слова».

Фрейд (Freud, 1930) писал об этом немного. Я полагаю, что самое его красноречивое заявление на эту тему таково: «По большей части мы ни в чем так не уверены, как в нашем чувстве „себя самого“, в переживании собственного я». То, что он пытается передать этими словами, трудно подвести под некую теорию. Мы знаем о нашем ощущении себя самого лишь только то, что мы постоянно существуем, можно сказать, это то, как мы осознаем себя самих, это и есть наша идентичность. В цитируемой мной работе Стерна представлен подобный взгляд.

Д. Винникотт (Winnikott, 1970) признавал, что не так просто определить, что же такое самость. Отвечая на просьбу своего переводчика уточнить это понятие, он говорил: «Я спрашивал себя, могу ли я написать что-то о термине самость, но как только я пытался, тут же понимал, как много существует неопределенности, в том числе и для меня самого в отношении значения этого термина. Скорее всего, я имел в виду следующее: „Для меня самость (не то же самое, что Эго) – это личность, которая является собой и только собой, которая обретает некую базовую целостность в процессе созревания… Самость в норме пребывает в теле, но при некоторых обстоятельствах может отделяться от тела, самость может отражаться в глазах и в экспрессии матери, как и в зеркале (зеркальное отражение – аналог отражения в лице матери)“». В следующих главах мы расскажем о понятиях истинная и ложная самость.

Х. Кохут (Kohut, 1977) указывал, что самость непознаваема в своей сущности. «Мы не можем проникнуть в суть самости как таковой посредством интроспекции или эмпатии, мы можем только наблюдать ее психологические проявления с помощью интроспекции или эмпатии. <…> Самость не является абстрактной концепцией; это – обобщение, вытекающее из эмпирических данных. <…> Мы можем объединить сведения о той структуре, в которую постепенно встраиваются отдельные образцы внутреннего опыта, воспринимаемого интроспективно или эмпатически. Эту структуру мы позже назовем „самость“ и сможем наблюдать ее характеристики в динамике».

Р. Шафер (Schafer, 1989) считает, что наша идентичность формируется из различных нарративов самости. Эта точка зрения близка идее С. Митчелл (Mitchell, 1991) относительно того, что психическое здоровье зависит также от степени интегрированности множества структур, составляющих нашу психику.

Винникотт, Кохут и вдохновившие их предшественники (Ференци, Балинт, Салливан, Фейрберн, Малер, Хартманн, Эриксон)

Концепции авторов, которых мы изучаем, базировались на идеях других мыслителей. Их предшественники пытались обратить внимание на определенные феномены, которые в дальнейшем были изучены более внимательно и подробно нашими современниками. Это обычное явление в истории науки, когда какие-либо идеи принимаются научной общественностью спустя некоторое время после их возникновения. Так, Аристарх Самосский заявил в 270 до Р. Х. о гелиоцентризме, на пятнадцать веков предвосхищая открытие Коперника. Однако Бруно и Галилей через многие годы хотя и обнародовали идею Коперника, но тут же от нее и отреклись, поскольку эта идея тогда не могла быть воспринята.

На протяжении всего развития науки истина и ее «дееспособность» несколько расходятся. Их противостояние сменяется взаимодополнением только тогда, когда исторический контекст делает возможным признание истины как достоверного знания.

С другой стороны, теории обуславливаются историческим контекстом, как на это указывал Гантрип (Guntrip, 1971): «…все теории, особенно если они касаются человеческой природы, обуславливаются культурной эпохой, интеллектуальной атмосферой и господствующими идеями, на фоне которых эти теории рождаются и развиваются». Так же обстоит дело (почему должно было бы быть иначе?) и с историей психоанализа. В качестве примера можно привести тот факт, что в произведениях Балинта и Ференци можно найти идеи, которые затем были развиты Д. Винникоттом.

Мы ознакомимся с размышлениями предшественников Д. Винникотта и Х. Кохута, не стремясь их синтезировать, понимая, однако, что все их предшественники имели нечто общее в своих взглядах, а именно положение о том, что психический конфликт не является исходным пунктом любых психопатологий, и признавали другие причины возникновения психических болезней.

Обычно считалось, что линия, которая определяет раннее психическое развитие, берет свое начало в первых моментах существования, а ее финальным пунктом является кульминация эдипова комплекса («предыстория новорожденного»). Другими словами, речь шла об инстинктивном развитии. До появления предшественников Д. Винникотта и Х. Кохута не было никаких теоретических ответвлений от этой основной идеи мотивации эволюции ребенка.

Группа авторов (которые часто цитируются нами, и особенно те, которые названы в подзаголовке) настаивала на том, что раннее развитие может происходить только в матрице «мать-младенец». Мы помним, что Д. Винникотт настаивал: «Не существует такой вещи, как младенец», имея в виду, что его невозможно отделить от материнской фигуры и рассматривать как отдельную психическую сущность. Соответственно, младенец не может быть «хозяином» своей зарождающейся психики[17]17
  Лапланш и Понталис (Laplanche, Pontalis, 1971) отмечают: «Необходимо также учесть, что уже в самом начале психосексуального развития человека эти зоны представляют собой особенно значимые области обмена с окружением, вызывая тем самым наибольшее внимание, заботу (а значит, и возбуждение) со стороны матери» (цит. по: Словарь психоанализа / Под ред. Ж. Лапланша, Ж.-Б. Понталиса. М.: Высшая школа, 1996).


[Закрыть].

Мы уже указывали ранее, что на ранних эволюционных этапах человеческого существа – такого зависимого и незрелого – необходимы объекты, которые поддерживали бы его (физически и метафорически), управляли бы им и облегчали бы ему постепенное приближение к миру объектов (Д. Винникотт), а также ему необходимы объекты, которые позволили бы ему развивать способность к идеализации, чтобы чувствовать себя уверенно рядом с идеализируемым объектом (Х. Кохут). Если эти объекты воплощаются в материнской фигуре (которая необязательно должна быть биологической матерью) и если эта материнская фигура отвечает на потребности младенца, младенец получит переживание связности самости, и его самость будет нормально развиваться.

В трудах упомянутых авторов делается особый акцент на специфический отклик объектов среды. Если ранняя атмосфера не здорова, это повлечет за собой неизбежные последствия. Таким образом, мы оказываемся «по ту сторону» от эволюции инстинктов и приходим к заключению об иерархической значимости среды, в которой развивается младенец, для достижения здоровья. Если окружение не справилось со своими задачами (если ранние отношения были неадекватными для развития), мы будем иметь дело с проблемой дефицита.

Мы можем найти множество идей предшественников, но остановимся лишь на тех, которые в дальнейшем были развиты Д. Винникоттом и Х. Кохутом.

Шандор Ференци (1873–1933) и супруги Балинт были теми, кто впоследствии стали эмблемами венгерской школы психоанализа. Первый прожил до 60 лет (1873–1933), оставив после себя огромное количество произведений, в которых он описывал психоанализ со своей точки зрения. Полезно почитать его произведения, поскольку его часто обвиняют в «отступничестве» от психоанализа те, кто мало знаком с его произведениями. В последние годы (столько десятилетий спустя после его смерти!) его труды начинают вновь цениться.

Ш. Ференци был пациентом Фрейда, и его анализ состоял всего лишь из девяноста сессий в разные периоды. Наиболее интересные и оригинальные работы Ш. Ференци были написаны им в последние десять лет жизни. Наиболее творческой работой после «Talüssa» (1924) является «Эластичность психоаналитического метода» (1928), где он развивает концепцию эмпатии, которую потом использовал Д. Кохут. Ш. Ференци считал, что эмпатия приводит аналитика к правильной терапевтической позиции в отношении того, как, когда и каким образом интерпретировать. Х. Кохут писал, что эмпатия помогает аналитику регулировать свою активность, поскольку позволяет ему почувствовать, насколько анализанд в состоянии его понять. Без эмпатии мы оставались бы в большей неуверенности в отношении этого вопроса.

М. Балинт написал многие свои работы совместно с супругой. Он работал с тяжелыми пациентами, и его исследования охватывали широкий спектр тем, но как предшественник изучаемых нами авторов он интересен в связи со своей работой «Базисный дефект» (1968). Отсутствие, недостаток, нехватка – чувства, присущие тяжелым больным. Эти чувства развиваются в ответ на неспособность матери удовлетворить потребности ребенка на довербальном, доэдипальном уровне. Эти идеи положили начало теории дефицита (Killigmo,1978).

Фейрберн (1889–1964), о котором мы еще вспомним в дальнейшем, особенно настойчиво после 1940 г. предлагал взглянуть на либидо как на агента, который ищет объект, а не удовольствие, а эрогенные зоны рассматривал как каналы для коммуникации с объектами. Фазы либидинального развития он воспринимал как «техники Я» для регулирования отношений с объектами. Все это давало основание для идеи «первичного импульса» – импульса, направленного на поиск объекта. Этот импульс рассматривался в качестве главной движущей силы психики. То, что Фрейд рассматривал как главный движущий импульс, в концепции Фейрберна было названо «вторичными импульсами». Сексуальность как бы ехала верхом на «первичных импульсах», она оставалась затушеванной, а как мотивация психики рассматривалась потребность в любви (интересе, значении) – это то, что ребенок искал в первую очередь.

Следовательно, схема структуры психики, которую предлагает Фейрберн, «включает в себя функции Я, неразрывно связанные с объектами, что и составляет основу психической реальности, отличную от механически-гидравлической модели внутреннего мира» (Dupetit, 1986).

Фейрберн переформулирует, как мы указывали ранее, теорию инстинктов, которая провозглашает психику в качестве результата конфликта между импульсами и защитами. Так же он не принимал постулат об инстинкте смерти. По его мнению, в первую очередь, возникает связь, отношения между объектами, а потом эта связь наполняется либидо. Инстинктивные импульсы наполняют (субсидируют) самость, а не являются источником энергии, свободным от структуры.

Фейрберн не переставал подчеркивать, что источником его разногласий с Фрейдом являются контекстуальные различия. Он считал, что в XIX в. доминировала «гельмгольцевская концепция физического единства». Если посмотреть на концепцию либидо с позиций Фейрберна и найти аналогичные взгляды у других авторов (тех, кто признает самость центром психики человека), можно понять, что целый мир ранних отношений не находил себе места в психоанализе неврозов, выносился за его пределы в классической метапсихологии.

В США Г. С. Салливан, психиатр и психоаналитик, который жил в первой половине ХХ в. (1892–1949) и посвятил себя в особенности изучению пациентов-шизофреников, создал настолько интересную, насколько же и мало цитируемую теорию. На его представление о развитии личности оказало влияние движение культуралистов (Уайт, Сапир, Мид, Мейер, Бенедикт). Свою теорию Салливан назвал «теорией межличностных отношений». Вне сомнений, многие современные интерсубъективисты опирались на нее.

Салливан считает, что человек, исходя из его биологии, формируется в процессе взаимодействия с себе подобными, начиная с момента рождения; человеческой психике свойственны стремление к достижению удовлетворения и желание обрести безопасность и надежность. Достижение удовлетворения имеет биологическую подоплеку, а поиск безопасности является продуктом культуры. Человек никогда не бывает изолирован, в любой жизненной ситуации он так или иначе имеет какое-либо окружение. Несмотря на биологическую основу человека, он, по сути, является продуктом взаимодействия с себе подобными, начиная с момента рождения. Эти идеи позволили Салливану создать концепцию, связывающую социальные биологические и психологические факторы.

Э. Уайт на конференциях в Институте Вильяма в 1944 и 1945 гг. высказывал идею о том, что психические болезни связаны с межличностными коммуникациями. Если в коммуникации происходит что-то болезненное, неадекватное, затрудняющее нормальное взаимодействие между людьми и если эта болезненная коммуникация еще и длится во времени, возникает психическое нарушение.

Х. Хартманн (1894–1970) разрабатывал свои гипотезы на основе классических позитивистских биологических моделей. В результате он постулировал идею «свободного от конфликта участка Я». Созревание Я, по его мнению, осуществляется в результате непрерывного взаимодействия между потребностями организма и влиянием окружающей среды (Fenichel, 1957). Он считал психоанализ всеобъемлющей психологией и особо интересовался такими психическими функциями, как аффекты, память, сознание и т. п., но особенно системами защит (Bleichmar, Bleichmar, 1989). По его мнению, перенос воспроизводит только инстинктивные эдипальные аспекты, а более ранние доэдипальные содержимые психики не переносятся. Аспекты, связанные с реальной фигурой аналитика, имеют особое значение, поскольку с этой фигурой устанавливаются отношения как раз через зону Я, свободную от конфликта. Так возникает терапевтический альянс. Эти концепции развивали в своих работах Д. Рапапорт, Э. Зетцель и Р. Гринсон.

Эрик Эриксон (1902–1994) занимал значительное место в североамериканском психоанализе. Он считал, что человек развивается постоянно на протяжении всей жизни, и выделял восемь этапов развития. Эриксон не разделял фрейдовскую точку зрения о том, что человек прекращает свое развитие в подростковый период в связи с угасанием эдипова комплекса. По его мнению, человеческое развитие продолжается на протяжении всей жизни и во взрослом возрасте, и в старости.

На каждом этапе развития человек решает определенные проблемы:

Доверие-Подозрительность

Автономия-Стыд и сомнения

Инициатива-Виновность

Способность трудиться-Неполноценность

Идентичность-Смятение, спутанность

Интимность-Изоляция

Креативность-Застой

Целостность самости-Отчаяние

Первые пять этапов он относит к детству и началу подросткового периода, а остальные три – к взрослой жизни и к старости. Каждый этап сопровождается специфическим эмоциональным кризисом, чье проявление будет обуславливаться совокупностью биологических и культурных факторов. Каждый этап может пройти нормально или болезненно. Возьмем, к примеру, первый этап, связанный с базовым доверием. В соответствии с воззрениями цитируемых в этой книге авторов, достижение ребенком способности доверять обеспечивает здоровые отклики объектов среды ребенка на его примитивные потребности. Однако на это также будут влиять принятые в социальной среде нормы вскармливания и воспитания.

Эриксон (1982) подтвердил свою теорию наблюдениями за методами вскармливания и воспитания в племени Сиу. Он сообщал, что детям этого племени помогают развивать их адаптивные функции в процессе повседневной жизни. Матери сиу внимательны и добры к своим младенцам в процессе грудного вскармливания, а когда у тех начинают резаться зубы, матери, «играя, вызывают раздражение у младенцев таким образом, чтобы их скрытая злость максимально вышла наружу». Эриксон продолжает: «Это проявляется потом в повседневных состязаниях, поскольку для охоты и войны необходимо умение эффективно использовать свою агрессию в отношении добычи и врагов».

«Таким образом, можно прийти к заключению, что примитивные народы преуспевают в том, чтобы наделить специфическим значением ранний телесный и межличностный опыт. Эти материнские провокации помогают найти формы и способы для контролируемой канализации энергии и для придания смысла непостижимой детской тревожности».

Важен вклад Эриксона в теорию развития в рамках «психологии самости», особенно в том, что касается эпигенетического развития и адаптации. Действия во время кормления и социальные требования оказываются связанными между собой.

Опираясь на многочисленные наблюдения за младенцами и их матерями Маргарет Малер (1897–1985) в 1960–1970 гг. описала наблюдаемые феномены и связала их с разными теориями: фрейдовской, эго-психологией, объектными отношениями Фейрберна и определила три фазы нормального развития ребенка. Первая фаза – аутистическая – длится до четвертой недели после рождения и отражает абсолютно нарциссическое состояние полного погружения в себя, вторая – симбиотическая – характеризуется слиянием и объединением с матерью и длится до пяти месяцев, чтобы потом перейти в третью фазу – сепарации-индивидуации, которая подразделяется на четыре подфазы: дифференциации, практики, воссоединения и фаза консолидации объекта. Удачное прохождение этих фаз приводит к стойкому ощущению своей индивидуальности и интегрированности, а также к константному восприятию объекта между двумя и тремя годами.

Сепарация понимается как интрапсихическое достижение, в то время как индивидуация начинается с осознанием собственного существования. Малер считала, что при инфантильных психозах симбиотическая связь недостаточна или извращена. При синдроме аутизма ребенок не может использовать свою мать как защиту от недифференцированных стимулов и не может достичь состояния индивидуального существования. Аутистичные защиты – это крайняя попытка уничтожить существование внешних живых объектов в негативной галлюцинации (Bleichmar, 1977).

На каждой фазе могут быть сложности, которые потом отражаются в той или иной патологии с аутистическими или симбиотическими признаками.

Невозможно назвать всех многочисленных авторов, помимо цитируемых, которые повлияли на Д. Винникотта и Х. Кохута, но мы не можем не упомянуть Дж. Боулби (19071990), о котором речь пойдет ниже.