Электронная библиотека » Кармен Майкл » » онлайн чтение - страница 5


  • Текст добавлен: 29 ноября 2014, 14:20


Автор книги: Кармен Майкл


Жанр: Зарубежные приключения, Приключения


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

5
Маландру

Маландру[34]34
  Malandro (португ.) – мошенник, мелкий уличный жулик.


[Закрыть]
на то и маландру, а дурак – он на то и дурак.

– Безерра да Силва[35]35
  Безерра да Силва (1927–2005) – бразильский певец, композитор и гитарист, «голос холмов и фавел»; создал стиль самбандида (бандитская самба).


[Закрыть]

Солнце поднималось над молочно-белыми арками Лапы, когда я впервые встретила Уинстона Черчилля.

Розовые пальцы утреннего света медленно поднимались, ползли к аркаде, обнажая темные закоулки, в которых, свернувшись калачиком, спали ночные любовники, а алкоголики баюкали свои пустые бутылки. Разношерстная группка встрепанных юристов, проституток-трансвеститов и уличной шпаны с клеем окружила двух музыкантов. Один был с барабаном, второй с маленькой гитаркой – бразильцы называют их cavaquinho. Рядом отплясывала босиком беззубая карга, облаченная в блестящий пластиковый балахон и навороченный головной убор из перьев, оставшийся с прошлогоднего карнавала. Уинстон Черчилль приметил меня, когда я шла в стакане с растаявшим льдом и сахаром, а я напряженно размышляла, куда подевалась Кьяра и есть ли у меня хоть какие-то шансы стать первой австралийской королевой самбы в этой округе! Люди говорили потом, что я стала встречаться с Уинстоном Черчиллем, желая его спасти, но тогда, сдается, единственным человеком, который нуждался в спасении, была как раз я.

Бразильский тезка премьер-министра Британии был шести футов ростом, черный, как ночь, и одет весь в белое. Глаза у него были просто поразительные – светло-голубые с рыжей искрой, как у дикого кота. Секунда, и все светские холостяки Густаво потеряли для меня всякий интерес. Уинстон предоставил остальным музыкантам отдуваться, а сам развинченной походкой направился прямо ко мне. Сначала он ничего не сказал, потому что пел песню о каком-то beijo[36]36
  Beijo (португ.) – поцелуй.


[Закрыть]
и пощипывал струны своей лиры, извлекая томные звенящие звуки. Вдруг на грязной булыжной мостовой посреди Рио-де-Жанейро не осталось никого, кроме меня и Уинстона, и вся Вселенная со всеми ее звездами и лунами вращалась вокруг нас одних. Я спросила его, что такое beijo, а он поцеловал меня в губы, заглянул в глаза и сказал по-английски: «Вот это и есть beijo». Потом мы бродили по пляжу Фламенго и говорили о самбе. Он сказал, что я самая прекрасная женщина из всех, каких он только видел в жизни. Верилось в это с некоторым трудом, учитывая, что мы шли по пляжу, который начинал заполняться толпами красоток-супермоделей с кофейной кожей в узеньких набедренных повязках. Но я не стала спорить. Мне не из-за чего было поднимать спор.

Менее чем через четыре часа, когда мы обедали за столиком «с видом на бассейн» в пятизвездочном отеле в Ипанеме, а вокруг сновали официанты в смокингах, словно мы были английскими королем и королевой, Уинстон сделал потрясающее признание.

– Я люблю тебя, – сказал он.

От неожиданности я со стуком уронила вилку на стол.

Подлетевший официант как ни в чем не бывало смахнул крошки.

– Мы же только что познакомились…

– Я знаю. Любовь – безумие, да? – Он ласково пожал мне руку и крикнул официанту, чтобы подали шампанское.

Что за удивительная культура! Никаких комплексов, никаких страхов! Мне пели серенады, осыпали комплиментами, меня любят – а ведь не прошло и пяти часов. Все это было безумно романтично, даже несмотря на то, что спустя три дня я узнала: Уинстон живет с бывшей женой, умирающей актрисой, которая обещала завещать ему все свое состояние.

Понять, почему я все-таки решилась закрутить с Уинстоном Черчиллем, непросто, однако, полагаю, отправной точкой было то, что я внезапно и без памяти влюбилась. Да разве можно было в него не влюбиться? Представьте, что вы возвращаетесь с работы, идете по улочке в своем красно-кирпичном предместье, и тут вдруг навстречу вам Бред Питт – падает на колени прямо на тротуар и говорит: «Бог мой. Наконец я тебя отыскал». Вы бы что, ему отказали?

Уинстон Черчилль был сложен, как юный боксер, выглядел, как улучшенная версия Дензела Вашингтона, а самбу танцевал так, что рядом с ним мужики из «Клуба Буэна Виста» казались косолапыми. Конечно, если бы я тогда поняла, что сам дьявол приглашает меня на танец, то, возможно, обдумала бы все получше. А с другой стороны, как знать, может, и не нужно было ничего обдумывать.

Через два дня он нагрянул ко мне домой и, перебирая струны, пел под балконом китайской принцессы серенады о несчастной любви, а соседи швыряли в него гнилые манго и угрожали расправой. Все это привело к тому, что я в очередной раз отложила поездку в Сальвадор.

Это было как взрыв. Казалось, он дожидался моего приезда. С легкой мускулистой руки Уинстона Черчилля глухие улочки Руа Жоаким Силва, Руа да Лапа и Руа Тейлор и их обитатели оживали для меня в его рассказах и шутках.

– Вот Присцилла, она была замужем за самым красивым мужчиной в Лапе. Первые три года она гонялась за ним вверх-вниз по лестницам с кухонным ножом, потому что он ей изменял. Сейчас он в тюрьме. О, а вон идет Бахьяно – торгует медовой кашасой. Он уезжал. Избил свою женщину прямо посреди улицы, а местный наркобарон оскорбился, потому что Бахьяно не имел права распускать руки на его улице. Вот и пришлось Бахьяно уехать и скрываться в Минас. Пока его тут не было, лучший дружок увел его девушку и украл магазинчик медовой кашасы, причем Бахьяно все это время звонил ему и спрашивал: «Ну как, утихло там, можно мне возвращаться?» – а друг отвечал: «Нет, брат, обожди еще пару недель…» Вот, приехал все-таки наконец… дурень! А посмотри-ка вон на того парня. Это Фернанду. Он единственный неподкупный полицейский в Бразилии, местные его ненавидят. Из-за него невозможно вытащить своих из тюряги – он не берет взяток. Вот это dono местной boca-dafuma, дымной пасти, – точки, где покупают наркотики. Вон та девчонка продает секс за деньги, мы здесь называем таких garota-de-programa – девушка из программы. Рядом сидит ее мамаша, занимается тем же. Вон на той улице – видишь? – раньше были одни бордели. А проститутки в них были сплошь французские…

Я уже неплохо ориентировалась на улицах Лапы благодаря Кьяре, но не понимала их, пока не встретила Уинстона Черчилля. Он был знаком с наркодилерами, музыкантами, шпаной, шлюхами и даже с богатыми ребятами, которые губили здесь свои жизни. Перед ним как на ладони лежало прошлое, настоящее и, довольно часто, будущее этого квартала из восьми улиц. Уинстон стал для меня олицетворением Рио. Моим человеком в Рио.

Ночь за ночью мы с Уинстоном Черчиллем слонялись между осыпающимися колониальными и модерновыми фасадами Лапы, почерневшими от блевотины и мочи бродяг, давным-давно облюбовавших этот квартал. Мы пели в кабаре, пили кашасу в цыганских барах и с ночи до полудня танцевали на улицах даже в будни. Это был нескончаемый театр на фоне декораций в виде величественных белых арок Лапы – собственного Колизея города Рио. Здесь, под этими благословенными арками, пролетали столетия, если вести отсчет от давних дней рабства, когда вьючные животные шли с запада на плантации иезуитов на юге города. В ту пору рядом с Лапой разливалось гниющее и зловонное озеро Бокейрао, пока наконец терпение у представителей городской элиты не лопнуло и озеро не осушили, разбив на его месте парк с ограниченным доступом, где избранные могли бы спокойно есть субботними вечерами свои сэндвичи с огурцом. Парк назвали Пассейу Публику. Половину жилого фонда Рио-де-Жанейро пустили под бульдозер, пытаясь модернизировать тропическую столицу. Однако вонь скоро доползла и до новых барочных статуй, а спустя какое-то время бродяги и богема вновь заполонили заброшенную Лапу.

Лапа. Прекрасная, блестящая и ужасная. Всего-то сорок два акра, а сколько здесь заблудших душ – ее рабов и изгнанников, мошенников-malandro и поэтов, шлюх, сутенеров и постоянных клиентов. Для богемы Лапа то же, что высокой очистки героин для наркомана, – чистая волна неразбавленного наслаждения. Лапа никому не отказывает, никого не отвергает, и в ответ ей под ноги бросают то, что имеют: наследства, семьи, талант, а подчас – когда уже катятся под откос – и самоуважение. Интеллектуалов она превращает в невнятно бормочущих пьянчуг, достойных женщин – в продажных шлюх, ее сточные канавы устланы разлагающимися душами гениальных музыкантов.

Одних Лапа привлекала и удерживала наркотиками, других – музыкой, очень многих – доступным сексом. Но меня влекло другое – непредсказуемость и неповторимость каждого дня. Ежедневно я спускалась в Лапу с высот Санта-Терезы и, даже еще не добравшись до ее мощеного ложа, но издали ощутив запах щедро политых мочой булыжников, чувствовала, как колотится сердце. Я никогда не знала, на что наткнусь, что ожидает меня сегодня: кулачный бой между двумя женщинами, то же между женщиной и мужчиной, играющий посреди улицы оркестр, политическая демонстрация, репетиция карнавала, охота полиции на трансвеститов, а может, вообще ничего – или, скажем, только парочка старых музыкантов на перекрестке. Я подсела на непредсказуемость, как на наркотик.

Наши с Уинстоном отношения развивались здесь же, в широко раскрытых объятиях Лапы. Если Лапа была непредсказуема, то Уинстон – воплощенный хаос. У него не было ни мобильника, ни банковских карт – не было даже удостоверения личности. Он проводил у меня дома три дня, пропадал на пять, затем являлся в мини-платье с оборками и воланами, с макияжем на лице и бутылкой розового игристого вина.

– Собирайся-ка, мы уходим, – заявил Уинстон в один прекрасный день, бросая мне черное платье.

– Куда еще? – запротестовала я.

– В клуб, – пробормотал он невнятно, как пьяный.

– В какой? – Я уже начала хихикать.

– А шшшто ты имеешь против? – спросил он, притворяясь, будто сердится.

– Абсолютно ничего! – Я была в восторге. В конце концов, это же вовсе не моя жизнь. Это просто трехмесячная поездка в Южную Америку, и только-то.

Мы действительно вышли в тот вечер, сначала плотно пообедали за мой счет (Уинстон забыл бумажник), потом отправились в новый клуб самбы под названием «Демократикуш». За это платит он, сказал он. Ну, в общем, что-то вроде. Уинстон был знаком с парнем на входе, и тот пропустил нас за так.

Выпивка меня не пугала. Насторожилась я из-за зубов. Как-то утром Уинстон Черчилль явился к нам с зубной болью и сообщил, что ему необходимо ставить коронки на передние зубы. Густаво поспешно утащил меня в сторону и начал торопливо шептать:

– Только не протезирование зубов, Кармен. Ты покатишься по наклонной плоскости. Ты же молодая женщина. Тебе не следует оплачивать ему протезирование.

Бедняга Уинстон. Я одолжила ему пятьдесят реалов на лечение больного зуба, но это высветило кое-какие серьезные проблемы, касающиеся распределения доходов. В том, что в карманах у Уинстона свистел ветер, не было, конечно, его вины. Бразилия жутко бедная страна, и это касается большей части ее населения. Кроме того, разве меня не воспитывали в убеждении, что любовь выше денег? Что милосердие и сострадание важнее материальных благ? Что нужно делиться с неимущими? Я уж не говорю о том, что Уинстон, как ни крути, угрохал две недели на то, чтобы показать мне Рио, а мог бы в это время найти какую-нибудь работу. Меня разрывали сомнения, я реально чувствовала себя в долгу.

– Слушай-ка, Уинстон Черчилль, а ведь ты так и не рассказал мне, откуда у тебя это имя.

– Оно нравилось моей маме, – безмятежно улыбнулся Уинстон.

– А… так она была поклонницей великого человека?

– Кого? – Он непонимающе нахмурил брови.

– А ты что, не знаешь? Английского премьер-министра.

Он замотал головой и пожал плечами:

– Прости. Я не понимаю, о ком ты говоришь.

– Не знаешь, кто такой Уинстон Черчилль?

– Уинстон Черчилль – это я.

– Но задолго до тебя, радость моя, был такой премьер-министр…

– Откуда мне знать. Я же никогда не учился.

В уголках его громадных синих глаз показались слезы, и у меня упало сердце.

– Даже сейчас, – он с трудом выдавливал слова, – не считая коронок на зубах, единственная моя мечта – пойти в школу… – Уинстон судорожно вздохнул. – Может быть, может быть, когда я получу это наследство… Не знаю… Да все равно я дурак дураком…

– Нет, Уинстон, – запротестовала я, чувствуя, что тону в этих бездонных очах. – Ты вовсе не дурак. Что ты такое говоришь! Просто у тебя не было возможностей. Слушай, может, я смогу тебе помочь… Я хочу сказать… В общем, сколько тут у вас стоит школа?

– Всего пятьсот долларов…

– О…

– Наличными. Бедняжка Уинстон. Но если не считать его бывшей жены, отсутствия денег и образования, а также того обстоятельства, что между нами не было абсолютно ничего общего, наш курортный романс развивался просто ослепительно. Разумеется, меня немного беспокоило то, с какой легкостью он признался мне в любви, тревожила и пропасть в возрасте между нами (ему был двадцать один, а мне двадцать восемь), а также тот факт, что Уинстон превосходил меня по внешним данным. Но я выбросила все это из головы, осознав: наконец-то мужчины начали понимать, что я – настоящая богиня. Конечно, все эти глупые, зажатые англосаксонские мальчишки, полгода набирающиеся храбрости, чтобы сказать, что им типа вроде нравлюсь, просто не понимали, какая я сказочная женщина. Двадцать восемь лет было прожито впустую, но здесь, в Бразилии, меня сумели раскрыть и оценить по достоинству.

Мои друзья волновались не столько из-за самого романа, сколько из-за моей уверенности, что он может продлиться больше двух дней. Густаво при каждом упоминании имени Уинстона делал страшные глаза, но Карина выслушивала меня внимательно и с присущей ей вдумчивостью.

– Ты счастлива? – спросила она, протянув ко мне руки вверх ладошками.

– Абсолютно! – отвечала я с восторженным вздохом.

Карина ласково улыбнулась:

– Ну и радуйся тому, что есть, потому что больше месяца это не продлится.

Как она могла сказать такое! Охваченная страстью, я не замечала ничего вокруг – а ничего и не было, кроме чистой радости от того, что рядом со мной лучший мужчина планеты. Разумеется, не вполне Эйнштейн, но кто сказал, что из него нельзя сделать гения? Вот пройдет несколько классов местной вечерней школы и какие-нибудь ускоренные курсы, тогда и поговорим. Ведь у него просто поразительный потенциал. О, потенциал, заманчиво-мерцающий оазис!

Приблизительно в это же время я впервые услышала слово malandro. Три вкрадчивых слога прозвучали в связи с тем самым Уинстоном Черчиллем из уст кого-то из моих белых бразильских друзей, представителей среднего класса. Слово сопровождалось сдавленным смешком, а когда я спросила, что оно означает, все удивленно закачали головами, словно сомневаясь, что сумеют объяснить иностранке такое сложное и тонкое социальное понятие.

– Но как это переводится на английский? – настаивала я.

– Не думаю, что перевод существует, – пожала плечами Карина. – Это исключительно латиноамериканское понятие.

С тех пор, топая по туристическим маршрутам Лапы, посещая уроки капоэйры и самбы, я на каждом шагу слышала это слово. Мои уши, казалось, не улавливали никаких других звуков, только эти: маландру, маландру, маландру. Певцы в Лапе слагали о них песни в ритме самбы, политики с негодованием отвергали обвинения в том, что таковыми являются, брошенные жены выкрикивали это слово из открытых окон в спину неверным мужьям.

В жизнелюбивой культуре Бразилии, ставящей наслаждения превыше всего, храбро бросающей вызов католической морали и тому неудобному качеству, что зовется верностью, то и дело всплывает, появляется фигура маландру, этакого потасканного антигероя бразильского фольклора. История, как правило, проста: бедный парень, вынужденный как-то выживать в условиях нищеты и дискриминации, становится ловким мошенником, потом влюбляется в невинную богатую девушку, но ее высокопоставленные родители стремятся разрушить этот союз. Он жулик, алкоголик и гуляка, но девчонка следует зову сердца (или, по крайней мере, зову гормонов), восстает против семьи и бежит с любимым в Лапу или другой столь же непристойный богемный район. Конечно же с ним куда интереснее, чем с прочими, скучно-благопристойными персонажами пьесы. Впрочем, само собой разумеется, что у него есть и другие женщины. И наверное, эта история не была бы бразильской, если бы сердцем маландру не завладевала вскоре бесстыдная и похотливая певичка кабаре в сексуальном платье.

За примерами из области искусства тоже далеко ходить не надо, бразильский сентиментализм их предоставляет немало. Игрок Гуляка в романе Жоржи Амаду «Дона Флор и два ее мужа», контрабандист Макс Заграница из пьесы Шику Буарке[37]37
  Шику Буарке (род. 1944) – выдающийся современный бразильский композитор, певец, актер и писатель.


[Закрыть]
«Опера маландру», искатель приключений Лелеу в фильме «Лисбела и преступник»[38]38
  «Лисбела и преступник» – фильм (2003) бразильского режиссера Гела Арраэса.


[Закрыть]
– все это портреты любимого сына Бразилии.

Но мое собственное, личное понимание того, кто же такой маландру, родилось позже, когда в один прекрасный пятничный вечер я осталась одна. Уинстон Черчилль был таков, вместе со своей бывшей, которая не только явно прожила дольше, чем я предполагала, но и начала с пугающей регулярностью появляться на сцене городских театров. Я даже прочитала рецензию, где ее хвалили за «блистательное и пылкое» выступление в роли «Бразильской Леди Макбет». Я все никак не могла поверить, что Уинстон Черчилль меня обманывал. У него были слишком голубые глаза, слишком безукоризненное тело, а восхитительная кожа слишком черной – он был слишком совершенен, чтобы оказаться лжецом. Видимо, проблема, втолковывал мне вечером на балконе правильный Густаво, заключалась в том, что я воспринимала все с позиций англосаксонской женщины.

– Тебе следует раскрепоститься, – шепнул он, видя, как я извожусь и кукожусь над очередной рецензией, где хвалили умирающую экс-жену. Затем Густаво смягчился: – Это Бразилия. Проблема не в Уинстоне Черчилле, дорогая. Проблема в тебе. Отправляйся в Лапу, найди себе другого маландру. – Он сделал паузу. – Может, теперь это будет Джордж Вашингтон.

Густаво долго заливисто хохотал над собственной шуткой, а отсмеявшись, удалился к себе, взмахнув полами белого восточного халата.

Последовав совету Густаво, я одна отправилась в Лапу. Стоял шумный пятничный вечер. Для иностранки прогуливаться по Руа Жоаким Силва вечером пятницы было равносильно прогулке с ведром овса в стойле голодных быков. Я буквально слышала топот целого стада бразильцев, жаждущих визы, – и предпочла укрыться под навесом заведения с претенциозной вывеской «Бар 100 процентов».

С владельцем бара, Карлиту, я познакомилась, когда гуляла здесь с Уинстоном Черчиллем. Он поприветствовал меня радушной улыбкой и отогнал трех увязавшихся следом парней. Был ранний вечер, но завсегдатаи бара, кажется, уже успели набраться – а может, не успели протрезвиться после предыдущей ночи. Я поинтересовалась, не знает ли Карлиту, куда уехал Уинстон Черчилль. Проигнорировав мой вопрос, он ласково взял мои руки в свои и фальшивым тоном поведал, что Уинстон Черчилль конечно же любит меня. Его жена Изабел выразительно закатила глаза и пошла разливать пиво. Чтобы не унижаться еще больше, я поменяла тему.

– Бог с ним, с Уинстоном Черчиллем, он маландру, и все тут, – произнесла я, а сама краем глаза наблюдала, как он отреагирует на мою провокацию.

Я впервые употребила этот термин, и Карлиту осторожно улыбнулся – Лапа себя защищает. Изабел с веселым любопытством смотрела на мужа из-за стойки. Искоса взглянув на нее, он откашлялся и заговорил:

– Маландру не обязательно значит плохой человек. Это как Наполеон. Мне кажется, все зависит от того, с кем ты его обсуждаешь, с французами или с русскими.

Не в силах и дальше оставаться в стороне, Изабел возмущенно фыркнула. Между сидящими в баре мужчинами и женщинами вспыхнула дискуссия насчет того, кто же такой маландру – коварный сексуальный извращенец или молодец и красавчик, которого просто неправильно поняли. Спор длился довольно долго, в огонь то и дело подливали масла в виде анекдотов и историй из жизни, женщины стояли на том, что всех маландру нужно держать под замком, но тут сзади раздался голос.

– Может быть, сегодня и так, – произнес голос; я обернулась и увидела вошедшего в бар пожилого человека. Среди пестрых шортов и пластмассовых шлепанцев он казался миражом в безупречном белом костюме и элегантной белой панаме. – Но в мое время, minha fi lha,[39]39
  Minha fi lha (португ.) – дочь моя.


[Закрыть]
в мое время маландру были очень разными.

Он церемонно приветствовал меня, поцеловав руку, а Карлиту представил мне восьмидесятичетырехлетнего Валдемара да Мадругаду.

– Тогда маландрус, живущие в Лапе, были хорошо одеты, очаровательны и элегантны. Они носили белые шляпы, белые туфли и белые полотняные костюмы.

С этим словами Валдемар смахнул невидимую пылинку с лацкана собственного белого пиджака и окинул презрительным взглядом окружающие его полуголые тела и купальники-бикини – неофициальную униформу завсегдатаев «Бара 100 процентов».

Выяснилось, что Валдемар да Мадругада (прозвище, примерно означающее «Валдемар до рассвета»; он получил его в молодости за обыкновение подолгу, до самого утра, сиживать в богемных барах) – один из старейших представителей богемы Рио-де-Жанейро и один из известнейших и всеми обожаемых обитателей Лапы. Он приехал сюда в 1940 году, проведя десять лет в ужасном сиротском доме в Минас-Жерайсе, куда был помещен, когда его отец застрелил его мать. Он был музыкантом, исполнявшим самбу, играл с такими родоначальниками самбы, как Картола и Карлос Кашаса, в знаменитой школе самбы «Эстасон Примейра де Мангейра». Валдемар частенько наведывался в Лапу еще в те времена, когда полиция преследовала за игру на барабанах. В дни Валдемара да Мадругады Лапа переживала закат своей прекрасной эпохи. Тогда здесь махровым цветом цвели публичные дома и развеселые кабаре, в которых блестящие денди танцевали бок о бок с французскими проститутками и потомками рабов, рождая ту самую самбу, которой славится современная Бразилия.

В истории Рио-де-Жанейро это был бурный период. Страна еще не оправилась от последствий недавней отмены рабства, в города хлынули толпы безземельных и неимущих крестьян. Газеты могли сколько угодно трещать, расхваливая «тропический Париж», но на деле город оставался крайне бедным и раздробленным. Вот на таком-то историческом фоне и выросла мифологическая фигура маландру, словно чертик из табакерки, – беззаботный авантюрист, порождение кризиса и заброшенности, он, маландру, высмеивал богатых и защищал бедных (иногда). Вакхический персонаж, маландру пил в баре пиво даже в полдень понедельника, в окружении женщин, и все его поступки становились частью фольклора. Маландру был классическим антигероем.

Музыкант, играющий самбу, ничего не стоит, если не написал хоть одну песню, воспевающую великолепного маландру и его подлые подвиги. В барах Лапы до сих пор рассказывают о легендарных маландру, таких как Мигелзинью, который украл в Лапе церковные колокола и продал их – только для того, чтобы украсть снова до наступления следующего дня, – потому что местный священник отказался крестить дочку Мигелзинью, если колоколов не будет. Или как борец за права гомосексуалистов Мадам Сата, актер-трансвестит, недавно увековеченный в одноименном фильме, – он был рожден рабом в нищем районе на северо-востоке Бразилии, в девятилетнем возрасте его выменяли на лошадь, но Сата бежал в Рио, стал актером кабаре и защитником проституток в Лапе. В общей сложности Мадам Сата провел в тюрьме лет тридцать, по разным обвинениям – от антиобщественного поведения до убийства полицейского. Это весьма противоречивый персонаж в бразильской истории.

Валдемар, как и половина Лапы, при первой возможности сообщил, что был знаком со знаменитым маландру лично.

– Мадам Сата был великий человек. Благородное сердце. Он был сильным человеком, отчаянным, но защищал людей, – объяснял мой новый знакомый. – Лапа в ту пору была лихим местом, а он заботился о проститутках. Как-то явился в полицейский участок и сразился с пятерыми полицейскими, которые избивали девочек.

Первые маландру, как описывают писатели (например, Луиш Мартинш), состояли на жалованье у проституток за то, что охраняли их альковы и защищали, чтобы их не избили и не ограбили.

Парадоксальный образ маландру как благородного защитника слабых в духе Робин Гуда – мощный мотив в бразильском фольклоре. Настолько, что здесь этих парней возвели едва ли не в ранг святых. Зайдите в молельный дом афро-бразильской религии кандомбле или походите по магазинчикам, где торгуют религиозными изображениями. Вы увидите странную фигурку где-то посредине между святыми и духами – одет человечек в точности, как Валдемар, даже в такой же белой панаме, залихватски сдвинутой набок. Так, став символом дикого африканского духа Эшу, маландру (или Зэ Пелинтра, как его часто называют) превратился для современных афро-бразильцев в религиозный символ. Ему удается избегать негативных эпитетов и таких оценок, как «вор» или «жиголо». Для этого в ход идут хитрость, обаяние и способность уговорить любого спонсировать его праздный образ жизни, с самбой, азартными играми и красивыми женщинами. Маландру символизирует бунт низов против социального и экономического неравенства. Его хитроумные проделки и подвиги, пусть и мелкокалиберные, восхваляются как победы над богатыми и имущими.

Я напрягла мозги, пытаясь вспомнить, что в поведении Уинстона Черчилля могло бы сойти за социальный бунт, и оправдать его подлость. На ум не пришло ничего, кроме случая, когда он отогнал уличного мальчишку, собравшегося меня испугать, неожиданно хлопнув в ладоши над ухом. Ну, может, еще его слова: «Никто не может воровать деньги моей женщины, кроме меня».

Валдемар прервал мои тягостные раздумья, вовремя напомнив:

– Нынче маландру уже не осталось. Развеселая богемная жизнь Лапы – только ностальгия. Да и никакая это не богема – все эти людишки, которых видишь здесь сейчас, они же ничего не могут, кроме как воздух шумом засорять. – Валдемар, нахмурясь, окинул взглядом бар. – Самба, рок-н-ролл, хип-хоп… Музыка загрязнена. В мое время маландру не ширялся, даже не курил. Он жил только ночью, картежничал и любил.

В общем, действительно трудновато представить на нынешней Руа Жоаким Силва щеголеватого маландру в смокинге, в окружении эмансипированных обожательниц. На улице, где прежде процветали кабаре и игорные дома, сейчас, сплетаясь в уродливый клубок, несутся из стереоколонок американский хип-хоп, скверный бразильский рок и непристойности кариока-фанка. Даже величественные арки Лапы как будто уменьшились рядом с небоскребами, где разместились банки и офисы нефтяных компаний.

В музыке и книгах о Рио интеллектуалы печалятся, что ныне маландру «вымерли как класс», а те, что остались, «носят галстуки» и «занимаются политикой». Популярный певец, композитор и писатель Шику Буарке в своей ностальгической «Опере маландру» заявляет, что, хотя бразильское общество по-прежнему разъедают нищета и неравенство, культура маландру – как культура интеллектуального протеста – давно исчезла из Рио, как исчезла и истинная богема. Горькое разочарование, словно в ловушку, заманило его обнищавших жителей в существование, полное насилия и преступлений.

В тот вечер я вернулась домой рано и ждала, что позвонит Уинстон Черчилль, но он не позвонил. Зато позвонила приятельница и сказала, что видела его выходящим из отеля «Вилла Рика» с датской капоэйристкой по имени Хельда.

В следующий понедельник я опять слонялась по Лапе в надежде, что столкнусь с ним, и в конце концов устроилась отдохнуть и выпить пива рядом с известным заведением «Та’ На’ Руа», где любой мог разжиться косячком.

Улица была пуста, грязна и завалена мусором – воскресные лоботрясы оставили все это, а сами расползлись по домам, истерзанные наркотой и с омерзением вспоминая свои похождения. Остались только главные действующие лица. Местный наркобарон, семнадцатилетний парень, чистенький и трезвый, облокотился о руль новенького горного велосипеда, устремив задумчивый взгляд в никуда. Красивая, наголо бритая девушка поглаживала игрушечного пуделя, кривя губы в улыбке, и курила сигарету за сигаретой. Она предлагала местным мальчишкам выпивку, но те отказывались. Рядом с ней сидел подросток, наркодилер, – он стал звездой, сыграл недавно в «Городе Бога», но снова вернулся к торговле наркотиками. Парень, покрытый татуировками с изображением Христа, целовался с девушкой, у которой было только пол-лица – подбородок ей исковеркала бейсбольной битой бывшая любовница-лесбиянка. Трое растаманов, постарше, в вязаных шапочках, сидели, прислонившись к чьему-то автомобилю, и покуривали травку, вяло обсуждая своих жен-немок. Недавно прибывший испанский турист втягивал носом кокаин с корня упрямого дерева оити,[40]40
  Oiti (португ.) – Licania tomentosa, культивируется как декоративное растение.


[Закрыть]
а прямо на улице играли беспризорные дети с не по годам серьезными, изможденными лицами – они носились, непостижимым образом цепляясь-таки за свое детство, хотя тщетность этих усилий была, в общем, очевидна. Неизбежный запах аммиака, понятное дело, проникал всюду.

Колумбиец, продавец украшений, продемонстрировал мне свои уродливые кожаные фенечки и попытался завести разговор. На пляже Копакабана, сказал он мне, он никому не навязывается со своими товарами, а просто ждет, пока девушки сами к нему подойдут. Я поинтересовалась, успешно ли идет торговля, но он не стал отвечать, а вместо этого спросил про Уинстона Черчилля – правда ли, что он мой бойфренд? В Лапе все друг друга знали, если не по имени или национальности (небразильцев здесь звали по стране происхождения: «Привет, кубинец! Привет, итальянка!»), то по крайней мере в лицо. Я сделала неопределенный жест – то ли кивнула, то ли пожала плечом, не желая заявлять претензии на Уинстона, но в то же время пытаясь отвадить продавца украшений. Он рассмеялся и спросил по-английски с испанским акцентом:

– Знаешь, что такое маландру? Это искусство, – продолжил он, не дожидаясь моего ответа. – Сначала подцепляешь девушку-иностранку – ну, знаешь, девушку, которая пьет кайпиринью, – занимаешься с ней любовью и стараешься, чтобы она как можно скорее забеременела. Когда она с тобой съедется, можешь возвращаться к своей обычной жизни. Первый раз, обнаружив, что ты ей изменил, она очень сердится. Но все равно остается с тобой, потому что думает, что ты исправишься. В конце концов, она ведь платит. Иногда они пытаются деньгами повлиять и заставить тебя перемениться. Но ты не меняешься. Рано или поздно девушка наконец учит португальский и начинает мало-помалу понимать, чего лишилась. Те, что посильнее, пытаются от тебя избавиться, но тебе уходить незачем, ты ведь маландру. Маландру значит только одно: что женщины оплачивают его счета. А потом платят тебе за то, чтобы ты уехал. Вот как он. – Колумбиец ткнул пальцем в сторону одного из растаманов. – Его подружка-немка здесь даже не живет, но оплачивает его квартиру. – Он с завистью покачал головой, потом добавил: – Бразильским-то девчонкам хватает ума на это не покупаться.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации