Текст книги "Забавляйся сейчас... убьешь позднее"

– Да, успели перекинуться парой любезностей на пороге, – хмыкнул Хиллан. – Я вас предупреждал, Рейф, во что вы вляпаетесь, связавшись с этим типом вроде этого Холмана!

– Помню, – кивнул Кендалл, – но, вероятно, вы не так высоко цените мою профессиональную репутацию, как я. – Он перенес все внимание на меня, каким-то особым, плавным поворотом головы совершенно исключив Хиллана из разговора. – Что случилось, мистер Холман?

Я описал ему свою встречу с Боулером, подробно пересказав разговор. Все трое слушали, не упуская ни единого слова. Затем Хиллан презрительно фыркнул:

– Ну вот, это именно то, о чем я вам твердил! Этот тип, Боулер, пытается вас шантажировать, рассчитывая, что во избежание публичного скандала вы предпочтете раскошелиться. Все, что вы должны сделать, – это поручить нашему адвокату с ним разобраться. – Он коротенько хохотнул. – Черт возьми, вы ведь отлично знаете, что, получив по почте пьесу, никогда не задерживаете ее у себя, а тут же отсылаете обратно, в нераспечатанном виде.

– Боулер уверяет, что кто-то в этом доме расписался за бандероль, – спокойно объяснил я. – Судя по его внешнему виду и манере говорить, я полагаю, вы правы, считая этого типа профессиональным шантажистом. Но в таком случае он куда опаснее, чем неопытный любитель.

– Это также означает, что мой отец будет пользоваться вашими услугами гораздо дольше, не так ли, мистер Холман? – ядовито поинтересовалась Антония.

– Достаточно! – прикрикнул на нее Кендалл.

– Меня это не обижает, – искренне сознался, я. – Чувствительность в моей профессии – все равно что клаустрофобия для ловца жемчуга. А Боулера нельзя недооценивать, это ясно.

– Может быть, вы объясните мне поконкретнее, что привело вас к такому выводу?

– Вам это не понравится.

– По всей вероятности, но ничего не поделаешь!

– Судя по тому, как Боулер разговаривал и действовал, он слишком уверен в себе, чтобы блефовать. Если они явятся в суд и смогут доказать, что вы присвоили произведение его клиента, никто не станет раздумывать, правда это или нет. Отправлять по почте сразу две копии литературного произведения, чтобы при необходимости доказать авторское право, стало почти стандартной практикой в подобном бизнесе, не так ли?

– Конечно, – хмыкнул Хиллан, – но я не понимаю...

– Если, – продолжал я, не обращая на него внимания, – Боулер сможет доказать, что вы получили копию пьесы, соответствующую отправленной банкиру, и это то самое произведение, которое в настоящее время идет на Бродвее под вашим именем, иных доказательств не" потребуется.

– Но я ее даже в руках не держал! – воскликнул Кендалл.

– И это возвращает нас к тому, с чего я начал, – буркнул я. – Боулер вовсе не утверждает, что пьесу получили вы. Он говорит, что кто-то из обитателей дома расписался за бандероль, и ни судья, ни присяжные не поверят, что вы ее не читали, раз существует достоверное подтверждение того, что пьеса побывала в вашем доме.

– Но никто здесь не стал бы расписываться за... – Голос Кендалла сорвался, а в его широко раскрытых глазах появилось страдальческое выражение.

– Я предупреждал, что вам это не понравится, – напомнил я. – Я также полагаю, что вы правы: если бы кто-то в этом доме по неведению все же расписался за принесенную бандероль, он не стал бы этого скрывать и вручил бы пьесу вам.

– Не знаю, на что вы намекаете, Холман, – раздраженно бросил Хиллан. – Если кто-то, очевидно, не Рейф и не я, расписался за эту бандероль, почему же он не отдал ее Рейфу? Что, дьявол побери, он сделал с рукописью? Разорвал, сжег или что?

– Нет, “по неведению” – неподходящее слово! – крикнул я. – Это могло быть сделано только преднамеренно.

– Но это означало бы, – медленно проговорил Кендалл, – что кто-то в нашем доме специально умолчал о случившемся, став партнером шантажиста.

– Вот теперь до вас дошло, – усмехнулся я. Антония выпрямилась, уставившись на меня широко раскрытыми глазами. Хиллан тоже вытаращил глаза, не замечая, что пепел сигары испачкал ему весь пиджак.

Это был по-настоящему болезненный момент, и подсознательно я ждал какого-то драматического действа: например, что кто-нибудь ворвется в гостиную и прикончит гнусного шпика на коврике у поддельного камина.

– Если так, – нервно обронила Антония, – это мог сделать любой из тех, кто тогда жил у нас в доме! – Она посмотрела на Хиллана. – Вы, или Брюс, или Питер?

– Вы никого не забыли? – спросил я самым вкрадчивым тоном.

– Я кого-то не упомянула? – С минуту девушка недоуменно таращилась на меня, потом ее лицо вспыхнуло от гнева. – Ох, вы имеете в виду меня? Это безумие!

Хиллан сверкнул глазами:

– Мы все вот-вот вцепимся друг другу в глотки!

– Это не безумие, – хрипло проворчал Кендалл, – а, напротив, вполне логично и разумно. Дело в том... – Он на мгновение запнулся. – Только я не могу представить, почему кто-то из близких захотел бы причинить мне такое зло?

– Три четверти миллиона долларов – довольно веская причина, – заметил я. – Но, возможно, существует и другая, более эмоциональная. Зависть, ненависть, кто знает?

– Ну, – Хиллан снова сунул сигару в рот, – если соединить деньги и зависть, круг немедленно сузится, верно? – Он глянул на Кендалла. – Я вам тысячу раз говорил, что глупо разрешать этим двум бездельникам жить здесь. Хотите заниматься благотворительностью – воля ваша, но селить паразитов в собственном доме – значит напрашиваться на неприятности. Разве я этого не говорил?

– Помолчите! – осадил его Кендалл. – Мне необходимо все обдумать.

– А что за два бездельника? – Я вопросительно посмотрел на Хиллана.

– Толбот, манерный виршеплет, и Джон Эшберри, самый скверный актер в мире! У Рейфа какая-то странная слабость к ним обоим – один Бог ведает почему, – и эти лоботрясы живут здесь уже пару лет.

– Ну а прислуга? – поинтересовался я.

– Прислуги практически нет, – отрезала Антония, – только раз в неделю приходит уборщица. Готовлю и слежу за домом я сама.

– Может быть, нам удастся немного сузить круг? – Я взглянул на Кендалла. – Например, кто находился в доме в то время, когда это могло произойти? То есть с момента, когда вы закончили черновой вариант пьесы, и до того, как отослали ее продюсеру на Бродвей.

– Почему с того момента, когда я закончил черновой вариант?

– Потому что кто-то должен был скопировать его и передать клиенту Боулера, – терпеливо объяснил я. – Как иначе ухитрились бы он или она вовремя отправить два экземпляра, достаточно схожих с вашей теперешней пьесой, чтобы они могли обвинить вас в плагиате?

– Я не подумал об этом, – с тяжелым вздохом признал драматург. – Разумеется, все нужно было продумать и спланировать до мелочей.

– Джеки! – возбужденно вскрикнула Антония. – Она прожила тут целый месяц как раз после того, как ты закончил пьесу и кое-что дорабатывал, помнишь?

– Не впутывай ее в эту историю! – сурово одернул дочь Кендалл.

– Еще чего! Если все под подозрением, включая твою собственную дочь, не вижу причин, чтобы Джеки оставалась в стороне. Неужели только потому, что она была твоей любовницей?

Кендалл откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза, и посидел так пару секунд, потом смерил домашних тяжелым от гнева взглядом.

– Я хочу поговорить с мистером Холманом наедине, – отчеканил он сухим формальным тоном. – Поэтому я буду крайне признателен, если вы оставите нас вдвоем.

– Но, Рейф! – Хиллан не мог скрыть обиду. – Я ведь управляющий вашими делами! Любое решение по столь важным вопросам...

– Выйдите отсюда! – чуть повысил голос Кендалл. Менеджер без лишней спешки направился к двери, явно рассчитывая изобразить достойное отступление, но это у него плохо получалось. Антония поднялась с кушетки, надменно вскинув голову, но приказу отца подчинилась беспрекословно. Дверь за ними захлопнулась, Кендалл принялся непослушными пальцами набивать трубку.

– Что мне делать? – спросил он.

– В вашем распоряжении три дня, – ответил я. – После этого будет слишком поздно. Если пойдете на встречу с Боулером и его клиентом в кабинете банкира, вам не оставят иного выхода, кроме как согласиться на его условия. Если же вы не уступите, они разоблачат вас как плагиатора и передадут дело в суд. Стало быть, единственный шанс – разоблачить сообщника шантажистов здесь, в доме, и доказать его виновность.

– За три дня? – Он недоверчиво покачал головой. – Каковы шансы на успех, мистер Холман?

– Положение, конечно, скверное, но шанс выиграть есть всегда.

– Вы попытаетесь? Я кивнул:

– Разумеется. Но одно вы должны уяснить твердо: это не доставит удовольствия никому из живущих в доме, в том числе и вам самому.

– Хорошо, мистер Холман, поступайте так, как сочтете необходимым.

– Это означает копаться в личной жизни каждого, вытаскивать на свет Божий то, что они хотели бы спрятать, обнажать чувства, которые они скрывали годами, – предупредил я. – А в результате все, кому не в чем себя упрекнуть, возненавидят вас не меньше, чем меня.

– Это необходимо сделать... Не жалейте никого, включая меня!

– Хорошо. – Я взглянул ему в глаза. – Где мне искать Джеки?

Его лицо вновь окаменело на несколько секунд, но тут же просветлело.

– Вы правильно начали, мистер Холман... Джеки Лоррейн. У меня где-то записан ее адрес, я его найду.

– А как насчет живущего здесь актера Джона Эшберри? Может, имеет смысл переговорить с ним прямо сейчас?

– Боюсь, что нет. Каждый понедельник он навещает старого приятеля в Санта-Монике и возвращается не раньше полуночи.

– Что ж, это потерпит до завтра... Могу я получить адрес Джеки Лоррейн?

– Сейчас принесу.

Драматург вышел из комнаты, а я, чтобы убить время, закурил сигарету. В гостиной стояла такая тишина, что можно было расслышать негромкое гудение кондиционера где-то у меня под ногами. В воздухе, если принюхаться, все еще витал легкий аромат духов Антонии. Вскоре возвратился Кендалл с листком бумаги.

– Я переписал вам адрес, – деловито заговорил он, – но не уверен, что она по-прежнему там живет.

– Это легко проверить... Еще один вопрос, прежде чем я уйду. Антония – ваша родная дочь? Кендалл так и вскинулся:

– Какого черта вы имеете в виду? Разумеется, она моя дочь.

– Мисс Кендалл так мало на вас похожа, что мне невольно пришло в голову, уж не приемный ли она ребенок.

– Нет, Антония – копия матери, умершей, когда девочка была еще младенцем.

– Мне просто стало любопытно. – Я пожал плечами.

– Этого требует ваша работа, мистер Холман. – Он невесело улыбнулся. – Моя – тоже, и вплоть до недавнего времени я считал себя чем-то вроде эксперта. – Нервный оскал Кендалла мало напоминал улыбку. – Полагаю, в известной степени это забавно? Крупный драматург, знаток всевозможных человеческих пороков и слабостей! И кто-то в моем собственном доме, по-настоящему близкий мне человек, старательно разрабатывает план, чтобы жульнически похитить у меня огромную сумму денег, а заодно погубить репутацию и дальнейшую карьеру. Все это творилось у меня под носом, а я ничего не заметил.

– Сочиняя пьесу, вы сами создаете характеры, – напомнил я очевидное. – Вы рисуете окружение своих персонажей, их прошлое, придумываете мотивацию поступков и даже диалоги. Ну а в реальной жизни сколько людей способны устоять перед соблазном раздобыть около миллиона долларов?

– Не знаю, мистер Собеседник! – проворчал он. – А каково ваше мнение?

– Ни один! – в тон ему отозвался я. – Возможно, именно об этом вам стоит хорошенько поразмыслить нынешней бессонной ночью.

Глава 3

Джеки Лоррейн все еще жила в высотном здании недалеко от Стрипа, как я выяснил, приехав туда. Ее квартира была на четырнадцатом этаже, скоростной лифт в мгновение ока доставил меня на место – я едва успел нажать на кнопку. Ноги мои чуть не утонули в толстенном ковре, устилавшем коридор, пока я шел от лифта до дверей квартиры. Нажав на кнопку звонка, я услышал, как в недрах обиталища Джеки мужской голос запел: “Заниматься любовью, крошка, мне почти недосуг” – и резко замолчал. Какое-то время я отупело смотрел на звонок, затем, сочтя, что это случайное совпадение, отважился повторить попытку. Но стоило только прикоснуться к звонку – и голос вновь запел ту же песню.

«Может быть, она подвела проводок к какому-то пленному вокалисту, запертому в темном чулане, а бедняга знает, что, если откажется петь, когда электроимпульс подаст сигнал голосовым связкам, его перестанут кормить?»

Дверь отворилась. На пороге, деликатно позевывая, стояла томная брюнетка. Волосы рассыпались по плечам, длинная челка почти касалась бровей. Красивый овал по-кошачьи изящного личика, большой, выразительный рот... Нет, по-моему, просто позор, что в глазах такой женщины читалось твердое намерение отвергнуть любой товар, какой бы я ей ни предложил: “Нет, спасибо, мне не нужен крем!"

Сильно поношенный белый брючный костюм Джеки украшали гигантские подсолнухи, рассыпанные в самых необычных для произрастания этих цветов местах. Блуза, скрепленная на шее воротником-хомутиком, плотно облегала шикарную грудь и пышные бедра, словно нарочно созданные, чтобы спасти вас от холода в зимние ночи. Крохотные медные колокольчики тонкого браслета на обнаженной правой руке мелодично позванивали на каждом шагу.

Вид этой особы вызвал у меня вполне человеческую реакцию. Возможно, у драматурга она и могла вызвать чисто академический интерес, но я в этом сильно сомневался.

– У вас неглупый вид, – позевывая, промурлыкала она, – так скажите что-нибудь остроумное.

– О'кей. – Я дружелюбно усмехнулся. – Это не вы недавно стянули у автора одну хорошую пьесу?

Она заморгала так, что на миг верхние и нижние ресницы слились в любовном единении.

– Повторите-ка еще разок!

– Кто-то украл копию последней пьесы Рейфа Кендалла, – объяснил я. – Это произошло, когда вы гостили в его доме.

– У вас есть имя?

– Рик Холман.

– Думаю, вам лучше войти, Рик Холман. Джеки повернулась, чтобы показать мне дорогу, и я узрел совершенно голую спину, покрытую ровным загаром вплоть до того места, где колоссальный подсолнух скрывал переход из долины в расселину.

Гостиная, без особого порядка обставленная современной голландской мебелью, смахивала на миниатюрный Голливуд-Боул. Звездная ночь за окнами из зеркального стекла, безусловно, была чудом искусства, но я все же понадеялся, что хотя бы бар под мраморной доской, стоявший в углу комнаты, выполнял свое естественное предназначение.

– А где чулан? – полюбопытствовал я.

– Чулан? – На лице Джеки мелькнула легкая тревога. – Какой еще чулан вам понадобился?

– Тот, где вы держите взаперти ручного вокалиста, – ответил я, – беднягу, к чьим голосовым связкам подключены провода дверного звонка.

– Ах вот оно что! – Джеки вдруг расхохоталась. – Оригинально, правда? Я заказала звонок после того, как этот мерзавец Тони Алтино сбежал от меня, даже не соизволив попрощаться. Эти слова – начало песенки из его альбома и довольно точно характеризуют Тони. Это ничтожество и в самом деле никуда не годный любовник. Слушая его песенку “Скажи, что любишь меня”, я готова была поклясться, что несчастный сгорает от безумной страсти, а на самом деле... Поверите ли, негодяй накануне очередной записи иногда не желал отвечать мне по телефону, опасаясь за свой драгоценный голос!

– Певец, драматург... А кто вы такая, мисс Лоррейн? – спросил я. – Просто коллекционируете знаменитости или тоже из их числа?

– Я актриса, – холодно ответила она. – Никто никогда обо мне не слышал, но мое лицо знакомо всем, кто смотрит телевизор. Я любящая жена полицейского-неудачника, гордая подруга симпатичного, молодого, но закомплексованного врача, несчастная девица из салуна, влюбленная в шерифа, угодившего в трудное положение. Назовите сериалы, и я опишу вам эпизоды, где играла спутницу героя, мучимого какими-нибудь проблемами. – Взглянув на мою ошарашенную физиономию, она сердито повела плечиками. – Садитесь, Рик Холман, нечего стоять тут открыв рот, а то я начну нервничать или подумаю, что у вас тоже постоянные трудности.

Я опасливо присел на краешек ультрасовременной кушетки, явно не предназначенной для нежных игр, да и вообще для человека из плоти и крови, но потом до меня дошло, что у бедняги, видимо, тоже какие-то проблемы. Джеки Лоррейн устроилась рядом, внимательно изучая меня колдовскими глазами.

– Если кто-то и уволок пьесу Рейфа, то, должно быть, успел вернуть вовремя, до открытия сезона на Бродвее?

– Нет, ее стащили, чтобы кто-то другой мог сделать копию и таким образом получить материал для шантажа, – пояснил я. – Теперь они предложили Кендаллу выбрать: либо заплатить огромную сумму, либо доказывать в суде, что он не плагиатор.

– По-моему, все это ужасно нелепо! – Она засмеялась было, но тут же посерьезнела. – И все же, насколько я понимаю, вы говорите правду...

– Естественно, – буркнул я. – Иначе зачем бы я пришел сюда?

Она глубоко вздохнула, гигантский подсолнух на груди мигом расплылся, утратив привычные очертания.

– Вот уже не знаю... – В ее глазах вспыхнул чуть насмешливый огонек. – Но, пожалуй, я бы сумела отыскать пару довольно веских причин.

Я не стал говорить, что обе они сейчас у меня перед носом. Зачем впадать в вульгарность.

– Давайте пока ограничимся Кендаллом и его проблемами, коль скоро вы крупная специалистка по таковым.

– Я под подозрением только потому, что жила в доме в то время, когда это произошло? – Она нахмурилась. – И кто же упомянул имя Джеки Лоррейн?

Не успел я раскрыть рот, как она прижала палец к моим губам:

– Давайте-ка я сама отгадаю. У меня только одно предположение: милая маленькая Антония, верно?

– В самую точку.

– Это было нетрудно! – Она мрачно усмехнулась, и уголки губ поползли вниз. – Антония никогда и мысли не допускала, что в жизни ее папочки может появиться другая женщина. По ее мнению, он в этом не нуждается.

– Вы ее не устраивали? Она была против?

– Господи, вы все ловите на лету, Рик Холман. – Длинные ресницы пару раз одобрительно затрепетали. – Разумеется, Антония была вне себя, но у нее хватило сообразительности не показывать этого в присутствии папеньки. Вот когда мы оставались вдвоем, все сразу же менялось. – Немного помолчав, она тихонечко вздохнула. – Так что, мне выпала роль главного злодея?

– Не более чем любому, кто жил тогда у Кендалла, – честно ответил я. – Кендалл поручил мне попытаться урезонить вымогателя, а сделать это можно, только разыскав в доме его сообщника, укравшего копию пьесы. Это было сделано либо ради денег, либо в отместку, либо ради того и другого сразу. Единственное, что мне известно о Кендалле, – это его репутация хорошего драматурга. Может быть, вы сумеете мне помочь, рассказав о Кендалле-человеке.

– Приходите как-нибудь еще, когда выпадет свободная неделька. – Она лукаво улыбнулась. – Вообще-то, думается, я сумею набросать портрет, но сперва мне необходимо выпить. А вы как насчет этого?

– Я думал, вы уже никогда об этом не спросите, – с благодарностью ответствовал я.

Джеки приготовила напитки на мраморной доске бара, потом отнесла их к кушетке и снова уселась.

– Я из тех девушек, которым необходимо, чтобы их постоянно любили, – доверительно сообщила она.

Я поглядел на подсолнух, вновь расцветший на ее левой груди, и пробормотал:

– Вряд ли у вас с этим могут быть сложности.

– Это слабость! – Она отпила немного скотча и жалобно улыбнулась мне. – По большей части я выбираю совсем не того, кого следовало бы: всяких грубиянов вроде Тони Алтино и ему подобных. Рейф Кендалл был буквально создан для меня, и, будь у меня такая возможность, я бы любила его до конца своих дней. Но ничего не вышло, поскольку его милашка доченька разделалась со мной черт знает как!

– А именно?

– Однажды вечером, когда Рейф закончил пьесу, из Нью-Йорка прилетел его продюсер. Рейф отвез их с Майлзом Хилланом обедать в Чейзенс. Два приживальщика тоже куда-то ушли, в доме остались только мы с Антонией. Она пригласила на вечер своего приятеля, и мы втроем очень весело посидели за столом. Я по наивности вообразила, что, возможно, Антония изменила дурное отношение ко мне либо не хочет затевать свару при этом парне. Мне он показался не парой для нее, настоящее дитя притонов, не обученное даже вести себя за столом, но мальчик старался быть милым и внимательным, так что я воспрянула духом. – Джеки скривилась – очевидно, воспоминания не доставляли ей особой радости. – Мы много пили и за обедом и после него. Видимо, кто-то из них подсыпал в мой бокал снотворное, а то и кое-что похуже, потому как я полностью отключилась там же, в гостиной. А проснулась в своей комнате, в одной постели с приятелем Антонии. Оба – совершенно голые. В дверях стоял Рейф и смотрел на нас. По выражению его лица я поняла, что у меня нет ни единого распроклятого шанса объяснить, что произошло. Он дал нам десять минут, чтобы убраться из дому. “Приятель” слинял так поспешно, что я не успела задать ему ни одного щекотливого вопроса, ну, и мне оставалось только идти домой пешкодралом на ночь глядя.

– А как звали того приятеля?

– Какой-то Пит... – Она брезгливо скривила губы. – Фамилию при мне, кажется, вообще не упоминали.

– Вы собирались рассказать мне о Рейфе Кендалле, – напомнил я.

– Верно... До сих пор не понимаю, как у чудного малого вроде Рейфа могла родиться такая стервозная дочь. Что можно сказать про Рейфа? В жизни своей не встречала более милого и доброго человека. Он блестящий драматург и обожает свою работу. Он увлечен ею. Полагаю, от коммерческих успехов у Рейфа все еще слегка кружится голова. Может, именно из-за этого он позволяет двум прихлебателям так безбожно себя доить?

– То есть будущему поэту и неудавшемуся актеру? – уточнил я. – Толботу и Эшберри? Она кивнула:

– Рейф почему-то вообразил, будто обязан их содержать. Понимаете, для него это что-то вроде заклятия: кто-то скрещивает пальцы, чтобы отвести беду, кто-то стучит по дереву, а Рейф кормит паразитов. Он отлично знает, что ни у того, ни у другого нет настоящего таланта, но упрямо делает вид, будто верит в них. А пиявки и рады иметь даровую крышу над головой и тратить его деньги!

– А как они, по-вашему, относятся к Рейфу?

– Как содержанки, которым не надо ничего предпринимать для сохранения теплого местечка. Оба ребячливы и раздражительны и ведут себя с Рейфом как двое испорченных детишек, если не хуже!

– Кто-нибудь из них способен выкрасть копию его пьесы, или саму пьесу, или участвовать в разработке этого вымогательского плана?

– Несомненно, – не раздумывая заявила она. – Хотя не думаю, что у кого-то из этой парочки хватило бы мозгов все придумать и организовать с самого начала. Что касается кражи, то это давно стало их второй натурой. Было время, когда я воображала, будто они просиживают ночи напролет, придумывая благовидный предлог вытянуть из Рейфа очередные пятьдесят долларов. Поверите ли, когда кто-то из прихлебателей входил в комнату, меня передергивало от омерзения. – Джеки допила свой скотч и довольно долго разглядывала пустой бокал. – Знаете, очень странно вот так рассуждать о Рейфе. Я не видела его почти год, но наш разговор пробудил чувства, которые, казалось, уже давно умерли во мне. Как говорится, заныла старая рана... Доктор, как насчет лекарства?

– Антония – стопроцентная стерва и ни перед чем не останавливается, лишь бы не подпустить к отцу других женщин, – задумчиво пробормотал я. – Толбот и Эшберри – пара беспринципных попрошаек, готовых, по всей вероятности, на любую подлость ради денег. Возможно, они люто завидуют Кендаллу и мечтают сравняться с ним. Таким образом, остаетесь только вы с Майлзом Хилланом.

– Я Майлзу очень не нравилась, а он – мне. Он неприятный тип, – быстро ответила Джеки. – Но Майлз – менеджер Рейфа и, по всей вероятности, получает какой-то процент с доходов. Хиллан не женат, но создавалось впечатление, что он куда больше заинтересован в доходах Рейфа, нежели сам Рейф. Возможно, ему необходимо быстро сколотить капитал, чтобы скрыть какие-то тайные грехи или пороки? Вот только я понятия не имею, есть ли у Майлза Хиллана тайные грехи.

– Хорошо, спасибо, – сказал я, протягивая пустой бокал. – Операция закончена, доктор прописывает вторую порцию спиртного как лучшее средство для исцеления старых ран.

– Вы замечательный врач! – Она вложила свой бокал в мою руку. – Вам и готовить лекарство.

Я отнес бокалы к бару и вновь их наполнил, а когда вернулся к кушетке Джеки, вдруг почувствовал, что мысли ее витают где-то далеко.

– Спасибо, – пробормотала она, забирая бокал. Я снова сел рядом.

– Я тут задумалась. Это был никуда не годный год, понимаете? Три месяца после Рейфа – никого, затем шесть месяцев – болван Алтино, потом – снова пусто. Этак девушка может совсем потерять веру в себя. Как вы считаете, может, имеет смысл выбрать мужчину другого типа? Кого-то потверже. Парня, который знает, чего он хочет, уверен в себе и не сомневается, что своего достигнет. Человека, который думает, что неврозы растут в саду! Возможно, кого-то вроде вас, Рик Холман?

– Чтобы меня любили за подобные качества? Это было бы нечто новенькое! Боюсь, я бы даже занервничал.

– Ну, к неврастеникам-то вы явно не относитесь, – с уверенностью заявила она. – Просто вы не хотели связываться с женщинами, верно? – Ее колдовские глаза на мгновение блеснули. – Но никто и не говорит, что вы свяжете себя хоть в малейшей мере. Речь идет всего-навсего о небольшом эксперименте, своего рода проверке, а потом мы оба поймем, “звякнуло” что-то между нами или нет. – Она лениво улыбнулась, но в глазах заполыхал хищный огонь. – Если не “звякнет”, никто от этого не пострадает, верно?

Джеки аккуратно опустила бокал на маленький столик возле кушетки, потом поднялась с заученной медлительностью. Все колокольчики на браслете зазвенели, когда она закинула руки за голову, потянувшись к застежке на хомутике. Дальнейшее можно с полным основанием назвать разновидностью стриптиза. В конечном итоге блуза плавно соскользнула до колен, и Джеки предстала моим глазам обнаженной, не считая белых кружевных трусиков с золотистым подсолнухом на левом бедре. Коралловые бутоны, венчавшие высокую грудь, нежно подрагивали, стоило ей чуть-чуть шевельнуться.

– Это вас пугает? – слегка севшим голосом осведомилась Джеки. – Я имею в виду перспективу познакомиться поближе.

– В данный момент не могу представить ничего лучше. Одно меня несколько тревожит: если ничего не получится, как бы не стать очередным клоуном, подсоединенным к проводам вашего звонка.

– Вы шутите? – растерянно спросила Джеки, машинально оглаживая бедра.

– Давайте скажем так: я немного озадачен... Пару минут назад вы говорили, что Рейф Кендалл создан для вас и вы готовы любить его до гроба. Меня вы знаете минут пятнадцать и все же хотите совместно прыгнуть в постель, чтобы выяснить, “звякнем” мы или нет.

– Вы хладнокровный мерзавец, Рик Холман! – И она с горящими глазами двинулась ко мне. – Перестаньте умничать хоть на минутку, давайте немного расслабимся, а?

– Сначала скажите мне кое-что. Какие вопросы вас тревожат?

Она замерла:

– О чем это вы?

– Я имею в виду вопросы, которых еще не задал, – терпеливо объяснил я. – Они вас настолько пугают, что вы предпочитаете уложить меня в постель, лишь бы не отвечать на них.

– Вы с ума сошли! – Джеки собиралась топнуть ногой, но, видимо, оценив, как это отразится на ее внешности, успела остановиться как раз вовремя. – Вы очаровали меня, мне казалось, что я понравилась вам, а наилучший способ выяснять... – Она замолчала.

– Послушать ваши рассуждения, так именно у вас есть все основания помочь шантажистам, – заметил я. – Это превосходная возможность отомстить Антонии за нанесенную обиду и наказать Кендалла за то, что поверил дочке, а не вам!

Лицо Джеки окаменело.

– Так, по-вашему, я могла бы украсть новую пьесу Рейфа только для того, чтобы... – Она влепила мне пощечину, звонкую, как первый залп ружейного салюта. – Ну ты и дерьмо!

– Вы знаете парня по имени Боулер? – спросил я.

– Боулер? – Она на минуту задумалась. – Нет, никогда не слышала о таком. А что?

– Раз не слышали, это не имеет значения... Чувствую, что следовало бы задать вам еще парочку хороших вопросов, но пока ничего стоящего не приходит на ум.

Глаза мисс Лоррейн полыхнули ледяной яростью.

– Тогда я буду весьма признательна, если вы немедленно уберетесь куда подальше и там их припомните, а тогда можете отправить мне телеграмму!

– Впрочем, есть еще один вопрос, – спохватился я, уже встав с кушетки. – Как вы думаете, сам Рейф Кендалл способен присвоить чью-то пьесу?

– Да вы совсем спятили! – злобно крикнула она. – Это же гений! Один из самых талантливых людей нашего века!

– Мне просто хотелось узнать ваше мнение... Она плотно обхватила руками грудь и замерла, сверля меня неласковым взглядом. Даже подсолнух на ее левом бедре вроде бы подзавял и утратил золотистое сияние.

– Благодарю за виски и за все остальное. Вероятно, в ваших глазах я пал еще ниже Алтино, но мне заниматься любовью совсем недосуг.

Джеки с напускным высокомерием тряхнула головой, и ее брови полностью исчезли под темной челкой.

– Ладно, Холман, – вдруг хихикнула она. – Возвращайтесь весной, когда вспомните, что вы – мужчина, и попытайте удачи еще раз. Почему бы и нет?

– Любопытно, кого вы тогда подключите к звонку? – брякнул я и сразу пожалел о сорвавшейся грубости.

Ледяное молчание сопровождало меня до конца коридора и не оставило даже в кабине лифта, словно мисс Лоррейн хотела убедиться, что я ни одной лишней секунды не стану осквернять ее дом своим присутствием.

Я остановился у аптеки, перехватил кофе с сандвичем и к десяти вернулся домой. Здесь стояла такая тишина, что даже звук падающих на дно бокала кубиков льда показался необычайно громким. Зато журчание виски я счел куда более приятным на слух и попробовал подобрать для обеих тем подходящее музыкальное сопровождение. Резкий звонок в дверь все испортил. Плетясь в прихожую, я без особой надежды подумал, что, возможно, фортуна решила все-таки вознаградить меня за столь неудачный день.

Когда я отворил дверь, на пороге стояла египетская наложница в черном свитере и узких белых брюках, плотно обтягивающих стройные ноги. Она явилась не одна. Стоявший рядом парень был дюйма на два выше меня. Черный, как у Антонии, свитер и джинсы не скрывали обалденной мускулатуры. Судя по всему, один из тех молодчиков, перед которыми вы спешите извиниться, когда они сталкивают вас с тротуара. Этакий мрачный верзила лет тридцати – то ли профессиональный борец, то ли бандит. Слишком длинные курчавые волосы падали на шею, бакенбарды лишь немного сглаживали угловатую линию скул, тонкогубый рот выдавал холодную жестокость, и даже густые ресницы не смягчали взгляд глубоко посаженных карих глаз.