Текст книги "Последние часы. Книга I. Золотая цепь"

Если бы Элиас придерживался о Братьях иного мнения, Джем, возможно, сейчас находился бы на их стороне. Но исправить ничего было нельзя, и Корделия понятия не имела, как к нему обратиться.

– Твоего отца ни за что не признают виновным, – пообещала Люси, стиснув руку Корделии. – Я поговорю с родителями…

– Нет, Люси. – Корделия покачала головой. – Всем известно о близкой дружбе между нашими семьями. Они уверены в том, что твои мать и отец не смогут судить беспристрастно. – Она вздохнула. – Я сама пойду к Консулу. Обращусь к ней лично. Возможно, она не до конца понимает, что остальные просто хотят поскорее замять этот скандал с жителями Нижнего Мира, обвинив моего отца. Всегда легче указать пальцем на кого-то конкретного, чем признаться, что все мы совершаем ошибки.

Люси кивнула.

– Тетя Шарлотта так добра, не могу представить себе, чтобы она отказалась помочь вам.

«Тетей Шарлоттой» Люси называла Шарлотту Фэйрчайлд, первую женщину, избранную Консулом. Она также была матерью парабатая Джеймса, Мэтью Фэйрчайлда, и старым другом семьи Эрондейл.

Человек, занимавший пост Консула, обладал огромной властью, и когда Корделия впервые услышала о том, что отца взяли под стражу, она сразу же подумала о Шарлотте. Но Консул не имеет возможности поступать так, как ему (или ей) заблагорассудится, объяснила ей тогда Сона. Внутри Конклава существуют группировки, могущественные фракции, которые постоянно давят на нее, убеждая сделать то или это, и она не рискнет разгневать их. Если они пойдут к Шарлотте, для их семьи будет только хуже, говорила Сона.

Корделия не возражала, но все же считала, что мать ошибается – разве сущность власти состоит не в этом, в возможности рискнуть и вызвать гнев людей? Зачем женщине было становиться Консулом, если она даже на этом высоком посту продолжает суетиться и волноваться о том, как бы случайно не расстроить кого-нибудь, как бы всем угодить? Ее мать была слишком осторожна, слишком опаслива. Сона считала, что единственным выходом из сложившейся ситуации был брак Корделии с каким-нибудь влиятельным человеком, который мог бы спасти репутацию их семейства в случае, если Элиас отправится в тюрьму.

Но Корделия не собиралась рассказывать об этом Люси. Она не собиралась вообще никому об этом рассказывать. Она не могла без гнева и ужаса думать об этом: не то, чтобы она была против самой идеи брака, но считала, что выходить замуж следует за того, кого выберешь сама, и только по любви. Она не желала участвовать в сделке, целью которой было обелить имя их семьи – ведь отец не совершил ничего противозаконного! Она намеревалась решить эту проблему, используя свой ум и храбрость; она не позволит продать себя, как рабыню на рынке.

– Я понимаю, сейчас все выглядит просто ужасно, – говорила тем временем Люси, и Корделия сообразила, что пропустила часть ее речи, – но я просто уверена в том, что скоро все закончится, и твой отец вернется к вам совершенно свободным от всяких обвинений. А тем временем ты побудешь в Лондоне, сможешь тренироваться вместе со мной и – ой! – Люси отняла у Корделии руку и принялась рыться в ридикюле. – Чуть не забыла. Я же прихватила для тебя новую главу «Прекрасной Корделии».

Корделия улыбнулась и постаралась временно выбросить из головы собственные неприятности. «Прекрасная Корделия» – так назывался роман, который Люси начала писать еще в двенадцать лет. Целью его было развлечь Корделию и поднять ей настроение во время продолжительного пребывания в Швейцарии. В романе описывались приключения молодой женщины по имени Корделия, изящной, очаровательной и покорявшей всех представителей сильного пола своей неземной красотой, и красивого мужчины, обожавшего ее, лорда Хоука. К сожалению, они были разлучены, когда Корделию похитили пираты, и с того дня девушка пыталась вернуться к лорду; но на пути к возлюбленному ее ждали захватывающие приключения и многочисленные препятствия в виде привлекательных мужчин, которые сразу же влюблялись в героиню и предлагали ей руку и сердце. Претендентов на руку красавицы было так много, что настоящая Корделия давно уже перестала их считать.

В течение четырех лет Люси каждый месяц, без единого пропуска или опоздания, высылала подруге новую главу, и Корделия, свернувшись перед сном в постели, погружалась в мир фантазии, следила за романтическими приключениями своей выдуманной тезки и ненадолго забывала о реальной жизни.

– Чудесно, – ответила она и взяла сверток. – С нетерпением жду продолжения, ужасно интересно, сумеет ли Корделия вырваться из лап злобного Бандитского Короля!

– Ну, на самом деле, оказалось, что Бандитский Король не такой уж и злобный. Понимаешь ли, он младший сын одного герцога, который всегда… извини, – робко пробормотала Люси, заметив сердитый взгляд Корделии. – Я забыла, ведь ты не любишь, когда тебе заранее все рассказывают.

– Правда, – ответила Корделия и слегка стукнула подругу по плечу рукописью, свернутой в трубку. – Но все равно, спасибо тебе, дорогая моя, я прочту главу сразу же, как только появится свободная минутка. – Она оглянулась. – Скажи мне, разве… то есть, мне тоже очень хочется поболтать с тобой наедине, но ведь это было ужасно невежливо, просить твоего брата отойти от нас?

– Нисколько, – заверила ее Люси. – Взгляни на него. Он весь в своей книге и давно о нас забыл.

Это было правдой. Несмотря на то, что Джеймс, казалось, был всецело поглощен чтением, он неизменно уклонялся от встречных прохожих, перешагивал через камни и упавшие ветки, попадавшиеся на дороге, а один раз даже вполне благополучно разминулся с малышом, катившим обруч, и все это с изяществом и грацией, достойными восхищения. Корделия подумала, что, попробуй она провернуть такой же фокус, ей не избежать столкновения с деревом.

– Тебе так повезло, – прошептала Корделия, не сводя взгляда с Джеймса.

– Это почему же, скажи на милость? – удивилась Люси и уставилась на подругу, распахнув глаза. В отличие от Джеймса с его янтарными глазами, радужные оболочки у Люси были бледно-голубыми, немного бледнее, чем у ее отца.

Корделия резко отвернулась и зашагала вперед.

– О, ну потому… – «Потому, что ты можешь каждый день проводить время в обществе Джеймса?» Она сомневалась в том, что Люси сочтет это необыкновенным подарком судьбы; обычно, когда дело касалось братьев, все было совершенно наоборот. – Он такой любящий, преданный брат. Если бы я попросила Алистера идти в десяти шагах позади меня по парку, он поступил бы ровно наоборот: путался бы у нас под ногами только для того, чтобы меня позлить.

– Пф-ф-ф! – воскликнула Люси. – Разумеется, я обожаю Джеймса, но характер у него совершенно испортился в последнее время – с тех пор, как он влюбился.

Люси могла бы с таким же успехом швырнуть в подругу бомбу. Корделии показалось, что мир рушится, все вокруг разлетается на мелкие кусочки.

– С тех пор как он – что?

– Влюбился, – повторила Люси с видом заправской сплетницы. – Он, естественно, ни за что не назовет ее имя, потому что это же Джейми, он никогда нам ничего не рассказывает. Но отец сразу поставил ему диагноз: он говорит, что это, вне всяких сомнений, любовь.

– Ты говоришь таким тоном, словно речь идет о чахотке. – У Корделии голова шла кругом от неожиданного известия. Джеймс влюблен? Но в кого?

– Ну, между любовью и чахоткой есть что-то общее, верно? Он бледнеет и худеет, стал угрюмым и молчаливым и часто неподвижным взглядом смотрит в окно, словно Китс.

– А разве Китс постоянно смотрел в окно? – Иногда ей было нелегко следить за ходом мысли Люси.

Люси продолжала щебетать, нисколько не задетая вопросом о том, как проводил свои дни самый знаменитый английский поэт-романтик.

– Он никому ничего не рассказывает, кроме Мэтью, а Мэтью нем, как могила, когда дело касается Джеймса. Но сегодня утром я случайно услышала их разговор…

– Случайно? – Корделия приподняла бровь.

– Да, я случайно оказалась под столом, – с достоинством ответила Люси. – Я искала там потерянную сережку.

Корделия прикусила губу, чтобы не улыбнуться.

– И что ты услышала?

– Он определенно влюблен, но Мэтью считает, что он ведет себя глупо. Эта девушка живет не в Лондоне, но она собирается переехать в город и провести здесь довольно долгое время. Мэтью не одобряет выбор Джеймса… – Внезапно Люси смолкла и с силой вцепилась в запястье подруги. – О!

– Ой, Люси, больно…

– Прекрасная молодая леди, которая собирается приехать в Лондон! Какая же я дурочка! И почему я сразу не догадалась, о ком идет речь, это же ясно как день!

– Ты так считаешь? – пробормотала Корделия. Они подошли к знаменитому Долгому озеру; солнечные лучи, плясавшие на воде, слепили ее.

– Он говорил о тебе, – выдохнула Люси. – О, как же это чудесно! Только представь, что будет, когда вы поженитесь! Тогда мы по-настоящему станем сестрами!

– Люси! – Корделия понизила голос до шепота. – У тебя нет никаких оснований считать, что это я.

– Знаешь ли, я сочла бы его просто безумцем, если бы он не влюбился в тебя, – возразила Люси. – Ты просто ужасно красивая, и, как сказал Мэтью, ты только что приехала в Лондон, чтобы поселиться здесь на продолжительное время. Кто же это еще может быть? Анклав не настолько велик. Нет, это наверняка ты, и никто другой.

– Я не знаю…

Глаза Люси сделались круглыми от изумления.

– Значит, дело в том, что он тебе не нравится? Что ж, сейчас нельзя требовать этого от тебя. Я хочу сказать, что ты знаешь его чуть ли не с рождения, так что я понимаю, он не производит на тебя особенного впечатления, но я совершенно уверена в том, что со временем ты сможешь привыкнуть к его лицу. Он не храпит, не отпускает грубых шуток. Правда, он совсем не так уж плох, – рассудительно добавила она. – Ты просто пообещай, что подумаешь об этом, ладно? Потанцуй с ним завтра один раз. Ведь у тебя есть бальное платье, правда? Для того, чтобы сразить его наповал, нужно сногсшибательное платье.

– Да, платье есть, – поспешила заверить ее Корделия, хотя и знала, что наряд отнюдь не «сногсшибательный».

– А когда ты сразишь его наповал своей красотой и изяществом, – продолжала Люси, – он предложит тебе руку и сердце. Потом мы с тобой решим, стоит ли принимать это предложение, и если ты согласишься, то поставь условие: отложить свадьбу на неопределенный срок. Так будет лучше, мы успеем закончить совместные тренировки и станем парабатай.

– Люси, перестань, ты сводишь меня с ума! – воскликнула Корделия и бросила озабоченный взгляд через плечо. А вдруг Джеймс нечаянно услышал кое-что из их разговора? Нет, ей так не показалось: он по-прежнему шагал по дорожке, обходя встречных, и читал свою книгу.

В сердце девушки зародилась предательская надежда, и на миг она позволила себе перенестись в страну фантазий: представила себе обручение с Джеймсом, представила, как ее принимают в семью Люси. Люси, ее сестра уже в глазах закона, несет букет цветов на свадьбе. Их друзья – конечно же, у них множество преданных друзей – восклицают: «О, какая прекрасная пара…»

Внезапно она нахмурилась.

– А почему Мэтью не одобряет меня? – спросила она и закашлялась. – То есть, я хотела сказать, если они действительно говорили обо мне. А я уверена, что это вовсе не так.

Люси беззаботно махнула рукой.

– Он считает, что девушка, о которой идет речь, равнодушна к Джеймсу. Но, как мы уже установили, ты довольно быстро сможешь влюбиться в него, если приложишь немного усилий. Мэтью слишком трясется над Джеймсом, но бояться нечего. Возможно, он и недолюбливает многих людей, но он очень добр к тем, кто ему нравится.

Корделия подумала о Мэтью, парабатае Джеймса. Мэтью практически неотлучно находился рядом с Джеймсом еще с тех лет, когда оба они учились в школе, в Идрисе, и время от времени она встречала его в обществе. На первый взгляд это был любезный молодой человек с золотыми волосами, но она подозревала, что если кто-то причинял боль Джеймсу, ласковый пушистый котенок превращался в свирепого льва.

Но она никогда не сможет причинить боль Джеймсу. Она любит его. Она любила его всю свою жизнь.

И завтра у нее появится возможность сказать ему об этом. Она не сомневалась в том, что его любовь придаст ей уверенности, решимости обратиться к Консулу и попросить о снисходительности к отцу. Может быть, Джеймс будет сопровождать ее.

Корделия высоко подняла голову. Да, после завтрашнего бала жизнь ее изменится навсегда.

Недавнее прошлое. Идрис, 1899 год

Каждый год, сколько Джеймс себя помнил, его семья проводила лето в Идрисе, в особняке Эрондейл-Мэнор. Это было величественное здание из золотистого известняка, выстроенное на невысоком холме; склоны холма, на котором был разбит сад, спускались к волшебному Лесу Брослин, высокая стена отделяла поместье от владений семьи Блэкторн.

Джеймс и Люси проводили целые дни за играми на опушке загадочного темного леса, купались и рыбачили в речке, протекавшей поблизости, катались верхом по зеленым полям. Иногда они пытались заглянуть через высокую стену, окружавшую дом Блэкторнов, но ограда сплошь заросла ползучими растениями с длинными, острыми шипами. Шиповник, ощетинившийся колючками, обвивал ворота; казалось, что Блэкторн-Мэнор давно покинут обитателями, и дикая природа захватила его. Они знали, что Татьяна Блэкторн живет там, но видели лишь ее экипаж, и то издалека, а двери и окна особняка были наглухо заперты.

Однажды Джеймс спросил у родителей, почему они не общаются с соседкой, ведь, помимо всего прочего, Татьяна приходилась родственницей дядьям Джеймса, Гидеону и Габриэлю Лайтвудам. Тесса дипломатично объяснила, что их семьи в плохих отношениях между собой в тех пор, как отец Татьяны был проклят, и они не сумели спасти его. В тот день погибли отец и муж Татьяны, а ее сын Джесс умер несколько лет спустя. Во всех этих несчастьях Татьяна винила Уилла и своих братьев. «Иногда случается так, что люди не в состоянии справиться со своим горем, они замыкаются в себе, проклинают весь свет, – говорила Тесса, – и им хочется найти объект ненависти, кого угодно, чтобы свалить вину на конкретного человека. Все это очень печально, потому что Уилл и твои дядья обязательно помогли бы ей тогда, если бы могли».

После этого разговора Татьяна перестала занимать Джеймса: он не желал знать женщину, которая ненавидела его отца без всяких на то оснований. А затем, в лето, когда Джеймсу исполнилось тринадцать, из Лондона пришло известие о том, что Эдмунд и Линетт Эрондейл, дедушка и бабушка Джеймса, умерли от инфлюэнцы.

Смерть родителей подкосила Уилла; если бы не это, события, возможно, развернулись бы иначе.

Но он был погружен в свое горе, и произошло то, что произошло.

Вечером того дня, когда они узнали о смерти Линетт и Эдмунда, Уилл сидел на полу в гостиной, Тесса – у него за спиной, в глубоком мягком кресле, а Люси и Джеймс растянулись на коврике у камина. Уилл, привалившись спиной к коленям Тессы, невидящим взглядом смотрел в огонь. Вдруг все услышали, как отворилась входная дверь; Уилл поднял голову, когда в комнату вошел Джем в облачении ордена Безмолвных Братьев. Он подошел к Уиллу, сел рядом и прижал к себе голову друга; и тот стиснул в пальцах складки одеяния Джема и зарыдал. Тесса склонилась над ними, и их горе, взрослое горе, объединило их и словно отдалило от детей. До той минуты Джеймсу никогда не приходило в голову, что его отец способен плакать.

Люси и Джеймс убежали на кухню. Там их и нашла Татьяна Блэкторн, когда пришла попросить Джеймса обрезать шиповник. Дети сидели за столом, а кухарка Бриджет кормила их пудингом.

Татьяна походила на серую ворону и выглядела совершенно неуместно в их чистой, светлой кухне. На ней было поношенное саржевое платье, потертое на швах и рукавах; грязная шляпа, украшенная чучелом птицы с глазами, похожими на бусины, криво сидела на макушке. Волосы у нее были седые, кожа серая, а глаза – тусклого зеленого цвета, словно несчастья и ненависть лишили красок ее тело.

– Мальчик, – произнесла она, глядя на Джеймса. – Ворота моего поместья заросли ползучими растениями, их невозможно открыть. Мне нужен кто-то, кто сможет обрезать плети. Ты сделаешь это?

Может быть, если бы ситуация сложилась иначе, если бы Джеймс не чувствовал себя одиноким, потерянным, беспомощным, не злился на себя за то, что не может помочь отцу, он отказался бы. Наверное, он поинтересовался бы у миссис Блэкторн, почему она просто не попросит обрезать шиповник того, кто делал это долгие годы, или почему ей внезапно понадобилось выполнить эту работу поздно вечером.

Но он не стал расспрашивать незваную гостью. Он поднялся из-за стола и последовал за Татьяной на улицу, навстречу сгущавшимся сумеркам. Солнце садилось, и Джеймсу казалось, что верхушки деревьев Леса Брослин охвачены пламенем, когда он спешил за Татьяной к черным воротам Блэкторн-Мэнора. Ворота были выкованы из железа и значительно пострадали от времени, но на арке, венчавшей их, еще можно было прочесть латинские слова: «LEX MALLA, LEX NULLA».

«Несправедливый закон – это не закон».

Она наклонилась, пошарила среди прошлогодних листьев и выпрямилась, держа в руке огромный нож. Когда-то нож, судя по всему, был острым, но сейчас лезвие полностью покрылось ржавчиной, и нож казался почти черным. На какой-то миг Джеймс решил, что Татьяна Блэкторн привела его сюда, чтобы убить. Он представил, как сейчас она вырежет ему сердце и оставит его здесь, на траве, в луже крови.

Но вместо этого она сунула нож ему в руку.

– Приступай, мальчик, – велела она. – Не торопись.

Ему показалось, что она улыбнулась, но потом он подумал, что ошибся – наверное, это была просто игра света. Она ушла, шурша юбкой по сухой траве, оставив Джеймса у ворот с ржавым ножом, словно безнадежного претендента на руку Спящей Красавицы. Он вздохнул и начал резать плети.

Вернее будет сказать, попытался их резать. Тупое лезвие скользило по жестким стеблям, которые были толстыми, как чугунные прутья ограды. Коварные острые шипы кололи Джеймсу пальцы.

Вскоре руки его, исцарапанные отвратительными растениями, налились свинцом, белая рубашка была забрызгана кровью. Это абсурдно и глупо, сказал он себе. Наверняка это выходило за рамки обязанностей перед соседями. Разумеется, его родители не будут его бранить, если он сейчас отшвырнет нож и уйдет домой. Разумеется…

Внезапно за плотной стеной колючих лиан мелькнули две белые, как лилии, ручки.

– Мальчик из семьи Эрондейл, – прошептал чей-то голос. – Позволь, я помогу тебе.

Он в изумлении уставился на стебли шиповника, упавшие к его ногам. Мгновение спустя за оградой появилось личико девочки, узкое и бледное.

– Мальчик из семьи Эрондейл, – снова обратилась она к Джеймсу. – Ты умеешь говорить?

– Умею. И у меня есть имя, – сказал он. – Я Джеймс.

Лицо ее, ненадолго появившееся в обрамлении лиан, исчезло. Послышался звон, и под воротами возникла пара садовых ножниц, старых, но вполне пригодных для работы. Джеймс наклонился и поднял их.

Выпрямившись, он услышал свое имя: мать звала его.

– Мне нужно идти, – прошептал он. – Спасибо тебе, Грейс. Ведь ты Грейс, верно? Грейс Блэкторн?

Он услышал, как девочка ахнула, затем снова выглянула в проем.

– О, прошу тебя, возвращайся завтра, – сказала Грейс. – Если вернешься завтра вечером, я смогу ускользнуть из дома и приду сюда, к воротам. Мы сможем поговорить, пока ты обрезаешь шиповник. Я уже очень давно не разговаривала ни с кем, кроме мамы.

Она протянула руку сквозь прутья, и он увидел алые царапины там, где шипы задели ее нежную кожу. Джеймс поднял руку, и на мгновение пальцы их соприкоснулись.

– Обещаю, – услышал он собственный голос. – Я вернусь.

2. Пепел розы

 
Смерть разожмет все руки,
Все охладит сердца,
Но нет ни вечной муки,
Ни райского венца;
Без гнева, без участья
Листву сорвет ненастье,
Не может быть у счастья
Счастливого конца.
 

Алджернон Чарльз Суинберн, «Сад Прозерпины»[6]6
  Перевод М. Донского.


[Закрыть]

– Мэтью, – повторил Джеймс. – Мэтью, я знаю, что ты там. Вылезай, иначе, клянусь Ангелом, я наколю тебя на кинжал, как лягушку.

Джеймс лежал на животе на бильярдном столе в комнате отдыха Института и сердито смотрел вниз.

Бал начался полчаса назад, но никто не мог отыскать Мэтью. Только Джеймс догадался о том, где скрывается его парабатай: это была одна из его любимых комнат в доме, уютная, со вкусом отделанная под руководством Тессы. Ниже рейки, которая тянулась примерно на уровне пояса, стены были оклеены обоями в серую и черную полоску, а выше – выкрашены серой краской. Комнату украшали портреты и генеалогические схемы в рамках, мебель – диваны, кресла с подголовниками – была далеко не новой, но удобной. На специальной коробке для хранения сигар фирмы «Данхилл» красовались изящные полированные шахматы, напоминавшие шкатулку с драгоценностями. И еще в комнате стоял массивный бильярдный стол, под которым сейчас прятался Мэтью.

Послышался приглушенный стук и шорох, и из-под стола появилась светловолосая голова. Хлопая зелеными глазами, Мэтью уставился на Джеймса.

– Джейми, Джейми, – страдальческим тоном произнес он. – Ну почему обязательно гоняться за лучшим другом по всему дому? Я мирно спал, никого не трогал.

– Значит, просыпайся. Ты нужен в бальном зале, кавалеров для танцев не хватает, – сообщил Джеймс. – Там просто целая толпа девчонок.

– К дьяволу бальный зал, – буркнул Мэтью, выползая из-под стола. Он был облачен в великолепный светло-серый костюм с голубоватым отливом, в петлице торчала бледно-зеленая гвоздика. В руке он сжимал хрустальный графин.

– К дьяволу танцы. Я намереваюсь остаться там, где я есть, и напиться как следует. – Он посмотрел на графин, потом поднял на Джеймса взгляд, полный надежды. – Можешь ко мне присоединиться, если хочешь.

– Это портвейн моего отца, – заметил Джеймс. Он знал, что вино очень сладкое, но очень крепкое. – Завтра утром тебе будет худо.

– Carpe decanter[7]7
  Буквально «наслаждайся графином». Мэтью перефразирует латинское крылатое выражение «carpe diem» («лови день», «наслаждайся моментом»).


[Закрыть], – пробормотал Мэтью. – Ничего не будет, это хороший портвейн. Знаешь, я всегда восхищался твоим отцом. Собирался в один прекрасный день стать таким, как он. Но вот однажды я познакомился с магом, у которого было три руки. Он мог одной рукой драться на дуэли, второй – тасовать колоду карт, а третьей – расшнуровывать корсет дамы, и все это одновременно. Теперь я мечтаю быть похожим на этого парня.

– Ты уже напился, – неодобрительно произнес Джеймс и протянул вниз руку, чтобы отобрать у друга выпивку. Однако Мэтью, несмотря на хмель, не утратил ловкости: он мгновенно убрал графин, вцепился в запястье Джеймса и сдернул приятеля со стола. Секунду спустя они покатились по ковру, словно дерущиеся щенки; Мэтью захлебывался от истерического хохота, а Джеймс пытался вырвать у него сосуд с вином.

– Слезь… с… меня! – прохрипел Мэтью и отпустил противника. Джеймс повалился на спину; при этом из графина вылетела пробка, и портвейн залил его одежду.

– Только посмотри, что ты наделал! – сердито воскликнул он, вытащив из кармана платок и пытаясь промокнуть алое пятно, расползавшееся по его белоснежной рубашке. – От меня воняет, как от пивовара, а выгляжу я, как мясник.

– Вздор, – фыркнул Мэтью. – В любом случае, девчонкам нет никакого дела до того, во что ты одет. Они слишком заняты, чтобы обращать внимание на тряпки: пялятся в твои бездонные золотые очи. – Он уставился в лицо Джеймсу, выпучив глаза до такой степени, что лицо у него сделалось, как у безумца. Потом собрал глаза в кучку.

Джеймс нахмурился. Действительно, глаза у него были огромные, с пушистыми черными ресницами, прозрачные и золотистые, словно некрепкий чай; но над ним столько издевались в школе из-за этих необычных глаз, что до сих пор разговоры о них вызывали у него лишь раздражение.

Мэтью поднял руки и растопырил пальцы.

– Мир! – заискивающим тоном произнес он. – Больше не ссоримся. Можешь вылить остатки портвейна мне на голову.

Джеймс невольно улыбнулся. На Мэтью невозможно было долго сердиться. На него практически невозможно было даже рассердиться.

– Пойдем со мной в бальный зал, пополним ряды кавалеров, и тогда я с тобой помирюсь.

Мэтью покорно поднялся – сколько бы он ни выпил, он всегда уверенно держался на ногах. Он протянул Джеймсу руку, которая нисколько не тряслась, без малейшего усилия помог другу подняться и поправил лацканы его смокинга, чтобы прикрыть винное пятно.

– Не желаешь принять немного портвейна внутрь, или предпочитаешь носить его на себе? – И он протянул Джеймсу пресловутый графин.

Джеймс отрицательно покачал головой. Нервы у него были натянуты, и вино могло бы помочь ему расслабиться, но оно замедляло реакцию. Ему хотелось сохранить ясность мысли – на всякий случай. Он знал, что сегодня она может и не прийти. Но, с другой стороны, она могла и появиться. Прошло шесть месяцев с того дня, как он получил ее последнее письмо, но ведь сейчас она была в Лондоне. Нужно быть готовым ко всему, думал Джеймс.

Мэтью грустно вздохнул и поставил графин на каминную полку.

– Знаешь, как говорят, – произнес он, когда они с Джеймсом вышли из комнаты и зашагали по лабиринту коридоров к бальному залу, – пей, и уснешь; спи, и не будешь грешить; не греши, и спасешься; следовательно: пей, и спасешься.

– Мэтью, ты способен грешить даже во сне, – произнес чей-то томный, вялый голос.

– Анна, – пролепетал Мэтью, вцепившись в плечо Джеймса. – Неужели тебя послали привести нас?

В коридоре, небрежно привалившись к стене, стояла кузина Джеймса Анна Лайтвуд в шикарном наряде, состоявшем из облегающих брюк и рубашки в тонкую полоску. У нее были голубые глаза Эрондейлов, взгляд которых всегда вызывал у Джеймса неопределенное беспокойство, потому что ему казалось, что на него смотрит сам отец.

– Если под словом «привести» ты подразумеваешь «приволочь обратно в бальный зал любым способом», то да, – ответила Анна. – Девушкам нужно с кем-то танцевать, нужно, чтобы кто-то повторял им, как замечательно они выглядят, и я не могу справиться со всем этим в одиночку.

В этот момент музыканты заиграли новую мелодию – веселый вальс.

– Чтоб мне провалиться, только не вальс, – в отчаянии простонал Мэтью. – Я ненавижу вальс.

Он осторожно начал пятиться, но Анна схватила его за рукав.

– Ну уж нет, не уйдешь, – рявкнула она и твердой рукой подтолкнула обоих в сторону танцевального зала.

– Хватит уже таращиться на себя в зеркало, – усталым тоном произнес Алистер. – Ну почему женщинам необходимо постоянно себя разглядывать? И почему у тебя такое недовольное лицо?

Корделия злобно уставилась в высокое зеркало на отражение брата. Они ждали начала праздника за дверьми большого бального зала Института. Алистер выглядел безупречно в черном вечернем костюме и белой сорочке; напомаженные светлые волосы были аккуратно зачесаны за уши, на руках – лайковые перчатки.

«Потому что мне наряды подбирает матушка, а тебе она позволяет одеваться по собственному вкусу», – подумала девушка, но не произнесла этих слов вслух, потому что мать стояла рядом. Сона была твердо намерена одевать Корделию по последней моде, пусть даже эта «последняя мода» совершенно не подходила ее дочери. На сегодняшний вечер она выбрала для Корделии платье бледно-лилового цвета, отделанное сверкающим стеклярусом. Медно-рыжие волосы девушки были подобраны вверх и уложены в виде мелких кудряшек, а чудовищный длинный корсет в виде буквы S стискивал тело и буквально не давал возможности дышать.

Корделия считала, что выглядит просто ужасно. Пастельные тона были последним писком моды, картинками с такими платьями были забиты модные журналы, но журналы подразумевали, что девушка должна быть светловолосой, бледной, с крошечной грудью. Корделия определенно не подходила под это описание. Бледные тона совершенно не шли к цвету ее лица, и даже корсет не мог сплющить ее бюст. Темно-рыжие волосы не были ни редкими, ни послушными: они были длинными и густыми, как у матери, и в распущенном виде достигали талии. Прическа с мелкими локонами смотрелась нелепо.

– Потому, что я вынуждена носить корсет, Алистер, – отрезала она. – Я хотела взглянуть, не стала ли я фиолетовой от натуги.

– А что здесь плохого? Фиолетовый будет отлично сочетаться с цветом твоего платья, – заметил Алистер. Корделия вспомнила отца и горько пожалела о том, что его нет здесь: он всегда говорил ей, что она прекрасна.

– Дети, – с укором в голосе произнесла мать.

У Корделии возникло ощущение, что Сона будет называть их «детьми» даже тогда, когда они оба состарятся, поседеют и будут переругиваться, сидя в креслах на колесиках.

– Корделия, корсет не только создает женственный силуэт, но и демонстрирует хорошее воспитание и тонкий вкус дамы. Алистер, оставь сестру в покое. Сегодняшний вечер очень важен для всех нас, и мы должны постараться произвести хорошее впечатление.

Корделия поняла, что матери неловко оттого, что она была здесь единственной женщиной в покрывале; кроме того, ее волновал тот факт, что она не знает почти никого из влиятельных гостей. В Тегеранском Институте она сразу сориентировалась бы и поняла, кто есть кто.

Завтра все будет иначе, повторила про себя Корделия. Не имеет никакого значения, какого цвета ее платье и как оно на ней сидит; важно только то, сумеет ли она очаровать влиятельных и могущественных Сумеречных охотников, которые могут представить ее Консулу и замолвить за нее словечко. Она заставит Шарлотту понять – она всех их заставит понять, что ее отец, может быть, и плохой стратег, но не преступник и не заслуживает тюремного заключения. Она заставит их понять, что семье Карстерс нечего скрывать.

Она сделает так, что ее мать снова будет улыбаться.

Двери бального зала распахнулись, и на пороге появилась Тесса Эрондейл в наряде из розового шифона; прическу ее украшали крошечные розы. Корделия сомневалась в том, что ей нужен корсет. Она и без того выглядела хрупкой и воздушной, как фея. Глядя на эту женщину, трудно было поверить в то, что она сокрушила армию металлических монстров.

– Благодарю, что согласились подождать, – произнесла хозяйка. – Я хотела, чтобы вы появились втроем, так будет удобнее представлять вас гостям. Все просто сгорают от желания познакомиться с вами. Идемте же!

Она провела их в зал. Корделия смутно помнила, что когда-то она играла с Люси в этой огромной заброшенной комнате. Но сейчас зал был полон света и музыки.

Исчезли тяжелые парчовые драпировки, слуги убрали темные пыльные портьеры. Все было легкое и воздушное; вдоль стен были расставлены светлые деревянные скамьи, а на скамьях были разложены подушки в золотую и белую полоску. Над занавесями тянулся фриз, расписанный золотыми деревьями и птицами – присмотревшись внимательнее, можно было разглядеть, что это цапли. Стены были украшены всевозможным декоративным оружием: здесь были мечи в ножнах, усыпанных драгоценными камнями, луки, вырезанные из слоновой кости и нефрита, кинжалы с рукоятями в виде солнца с лучами или ангельских крыльев.