Текст книги "Флориендейл. Одна из них"

Мужчина средних лет в тёмной военной форме и при оружии вошёл в кабинет. Он дважды хлопнул себя по груди в знак приветствия, коротко поклонился и выложил пистолет на тумбу у дверей. Холланд был последним человеком на свете, кто стал бы угрожать Роттеру, но так было положено по инструкции, а он всегда щепетильно следовал указаниям.

Как обычно, Холланд морщился – его привычное выражение лица, будто он всё время жевал лимон. Выглядело это довольно отталкивающе, но Роттер ведь его не для красоты нанимал. Холланд начинал свою карьеру как телохранитель Роттера. И в этом деле его высокий рост, широкие плечи, а главное – невероятная преданность и привычка не задавать вопросов ценились больше, чем приятная наружность. С мозгами ему тоже повезло, и он быстро выслужился, оказавшись сообразительнее других людей Роттера. Разглядев талант Уильяма Холланда, Роттер не стеснялся применять его по назначению. Несколько лет назад он отправил Холланда в Алилут управлять тюрьмой особого режима, где содержались в основном политические преступники. Туда требовался как раз такой человек.

– Прекрасно, Уильям, что ты поспешил, – сказал Роттер, выступая ему навстречу. – Но как же это? Я полагал, мой вызов застанет тебя в Алилуте.

– Совпадение, командир, – кивнул Холланд. – Я только из машины. Хотел… обсудить один спорный вопрос.

Он стоял перед Роттером, вытянувшись и сложив руки за спиной. Вся его фигура, как обычно, выражала исполнительность и боевую собранность, но Роттер чувствовал: что-то не так. Как тогда, когда его бывшая секретарша – толковая, а не та курица, что сидела теперь в приёмной, – пришла к нему молить о декретном отпуске.

– В чём дело, Уильям? – Роттер осмотрел его с головы до ног. – Ты же знаешь, я во всём тебя поддерживаю. Может, Алилут утомил? Полагаю, ты уже готов к некоторому повышению до губернатора, к переезду.

– Меня вполне устраивает Алилут, командир… – Холланд осёкся.

– Да? – Роттер вскинул брови. – Что за неловкая пауза, растолкуй?

– В последнее время у меня появились некоторые мысли…

– Мысли – это отлично, – перебил Роттер, с интересом изучая Холланда. – Так бывает: они приходят, а мы и не ждали.

Роттер откровенно давал ему понять, что сегодня он настроен миролюбиво – в конце концов, он позволял себе такое не каждый день. Холланд наконец оттаял и кривовато улыбнулся.

– Я хотел бы жениться, – внезапно заявил он, – на заключённой Эстель Амейн, – и выронил платок, который комкал за спиной.

На мгновение Роттер растерялся. Это было почти новое для него чувство – настолько давно он его не испытывал. Несколько секунд он продолжал столбом стоять посреди кабинета, затем подошёл ближе, поднял с пола квадратик белой ткани, изучил его и вернул Холланду.

– Эстель Амейн, – протянул Роттер. – Так неожиданно… Ты будешь смеяться, но мы с Линчевым буквально десять минут назад обсудили её казнь.

Холланд едва заметно вздрогнул. Похоже, ему не хотелось смеяться.

– Ты что же… как это там у приличных людей принято – любишь её?

– Да, командир, – коротко отозвался Холланд.

– А зачем люди женятся, Уильям? Подумаешь, любовь. Является ли она вообще основанием для брака? Я где-то слышал, что хорошее дело браком не назовут. Ирина бы со мной согласилась, – Роттер хмыкнул.

– Эстель хочет сменить фамилию, командир.

– Сменить фамилию! – воскликнул Роттер. – Эстель… Холланд? Это лучшее, лучшее, что я слышал за последний месяц! Неужели не шутишь?!

– У нас есть письменное свидетельство об отречении Эстель от престола и медицинская справка, что она больше не может иметь детей, – продолжил Холланд.

Ловко спрятав платок, он предъявил обе бумаги. Роттер просмотрел их: первая была ему хорошо знакома, вторую он видел впервые. Всё это, безусловно, имело огромную важность, но не представляло для предводителя особого интереса. Роттер помахал рукой, давая Холланду понять, что бумаги можно убрать.

Он окинул задумчивым взглядом город за стеклом. Показавшаяся в первый момент бредовой идея выдать Амейн за Холланда с каждой секундой становилась всё более заманчивой. Как он сам только что сказал, «мысли приходят, а мы и не ждали». Роттер чувствовал большую симпатию к Холланду, Эстель же как человек была ему безразлична. Как бывшая королева – другое дело, но, учитывая неспособность Эстель к деторождению, для этого союза не было особенных препятствий.

– Бумаги отправь на экспертизу. Я знаю, что они с нашими печатями, – Роттер вскинул руку в красной перчатке и предупредил слова Холланда, – всё равно, пусть ещё раз проверят. А потом… ты же понимаешь, что пожизненное заключение этой дамочки после вашего милого семейного торжества никуда не денется?

– Да, командир, – ответил Холланд.

– Что ж… – Роттер похлопал Холланда по плечу, приглашая его сесть, и вернулся в своё кресло с высокой ортопедической спинкой. – В качестве свадебного подарка можешь выпускать её в сад или даже выгуливать иногда за пределами тюрьмы, но только под охраной и в твоём присутствии.

Роттер помолчал немного, Холланд же никогда не нарушал тишины первым.

– Да, это определённо интересно! Но ты вот что ещё мне скажи, дорогой друг: как нам быть с девчонкой, с этой… как её? – Роттер силился вспомнить имя дочери Эстель, но не мог.

Холланд подсказал:

– Вероника.

– Именно! Ты готов дать ей умереть?

Холланд слегка побледнел лицом и шеей.

– Командир, она также подписала отказ от власти и…

– Чушь! – оборвал Роттер. – Соглашение, договор – пустая бумажка, вспомни Локарно. – Холланд недоумённо смотрел на предводителя, и Роттер махнул рукой и продолжил: – Девчонка пока мала, и неизвестно, что взбредёт ей в голову в будущем. Я предпочёл бы избавиться от неё сейчас.

Холланд помедлил и произнёс:

– Вероника представляет опасность лишь теоретически, на деле же я не могу вообразить, как она может вам помешать. Вы её не знаете, командир, она такой робкий ребёнок. Если даже ливьеры…

– Этот ребёнок имеет право, – прорычал Роттер, – претендовать на что-то! У ливьер нет ничего, кроме эфемерных фантазий. Как только они обнаружат себя, мы их уничтожим, это вопрос времени. Вся их борьба построена на вере – вере во что, Уильям, скажи мне?

– В королевство, – ответил Холланд.

– Правильно, а королевство… Королевство начинается с королевы! Я всё сказал!

Роттер не хотел говорить Холланду, что дело не в девчонке как таковой, а в магии, которую она могла разбудить. Этого нельзя было допустить ни в коем случае. И он не допустит…

Роттер глубоко вдохнул и выдохнул, успокаиваясь после мимолётной вспышки ярости. Он вдруг заметил на столе бокал с шампанским, про которое совсем забыл, и подхватил его за изящную ножку.

– Пью за госпожу Эстель Уильям Холланд, – сказал Роттер уже совсем другим тоном. – Готовьте свадьбу и не забудьте пригласить на торжество своего предводителя. Я хочу посмотреть, как крепко свяжут вас узы брака. Недели через две, пожалуй… Уточни в приёмной, когда у меня свободный день.

Он глотнул шампанского и удовлетворённо кивнул.

– Что касается девочки, её заберут позже. Об этом я тебе сообщу отдельно. Для жены легенду придумай какую-нибудь, думаю, разберёшься сам. Что дальше – не твоя забота.

– Будет исполнено, командир, – кивнул Холланд.

– Отлично! А теперь давай сменим тему. Расскажи мне, как вообще дела на юге? Что слышно? – Роттер нажал на кнопку вызова секретаря и распорядился подать второй бокал для Холланда и сыр.

γ

Наименее похожим на Роттербург городом в Соединённой Федерации был, конечно, Алилут. Три других – Флору, Ангору и Ориенталь – разрушили в горячке гражданской войны или отравили химическим оружием, после чего они вошли в зону отчуждения, запрещённую к посещению. Поезда шли из Роттербурга через Манолу в Индувилон, не останавливаясь во Флоре, и баржи плыли по реке мимо уцелевших причалов Ангоры и Ориенталя, не замедляя хода.

Зато Алилут выжил, более того, почти не пострадал. Изгибы мощёных улиц, столь узких, что их не стали закатывать в асфальт, старинные здания с синими черепичными крышами и многоярусными террасами, парк, кольцом охватывающий центр города, – всё осталось как прежде. На главной площади высился собор из голубого камня, который Линчев приказал закрыть и разрушить, а Роттер – отреставрировать, сделать музеем и брать с туристов деньги за посещение. Шестнадцать лет назад именно здесь, в Алилуте, потерпела поражение последняя горстка защитников королевства. В честь победы революции на месте снесённого дворца бывшего герцога Алилута установили замысловатый памятник из гранита и мрамора, изображавший Эдгара Линчева с ключами от города. В остальном влияние новой эпохи в столь удалённом от столицы Алилуте ощущалось слабо, и потому город невольно стал излюбленным местом паломничества заезжих гостей, желавших почувствовать атмосферу дореволюционной старины.

Гуляя по окрестностям города, случайный турист мог наткнуться на невысокий холм, огороженный непривлекательным забором под флагами Соединённой Федерации. Табличка «Алилутская тюрьма особого режима, гл. н. майор У. Холланд», витки колючей проволоки и мрачные бетонные строения на склоне отпугивали любопытных. Издалека невозможно было разглядеть на самой вершине холма двухэтажный дом с палисадником и маленьким прудом – он спрятался за широкой стеной с полосой отчуждения. Тюрьма была местом безрадостным, преступников в бараках содержали в строгости, но тем не менее многие из них имели шанс когда-нибудь выйти на свободу. У главной узницы, запертой в стенах аккуратного и в чём-то даже уютного дома на вершине холма, такого шанса не было.

В начале своего заключения Эстель Амейн находилась под круглосуточным наблюдением, запертая в тюремной клетке посреди просторной комнаты. К клетке примыкала ванная кабинка с таймером, отводившим не более пяти минут на любые процедуры. Несколько раз Эстель задержалась в ванной дольше, чем следовало, но быстро усвоила, что этого делать не стоит.

До семи лет её дочь Вероника жила вместе с ней. Эстель учила её читать и писать и шёпотом рассказывала о сказочном Флориендейле. Потом дочь перевели в отдельную клетку в углу того же помещения, и девочка часами простаивала на одном месте, обняв прутья решётки и глядя на маму. Говорить им было запрещено. Если Вероника нарушала правило, ей затыкали рот платком.

Так продолжалось, пока начальником не назначили Уильяма Холланда. Похоже, молчаливая пленница Эстель Амейн ему понравилась: он позволил открыть решётчатые двери их темниц, принёс книги, рукоделие и цветные мелки для Вероники. Сам Уильям заглядывал редко и всегда ненадолго – только чтобы удостовериться, что его жертвы не строят планов побега. Эстель хотелось выразить ему свою благодарность, но не хватало сил сложить простейшие слова в осмысленные предложения: она ослабла, ей казалось, что руки и ноги её не слушаются. Узница часто бредила наяву.

Когда Уильям это заметил, то счёл необходимым ещё немного улучшить положение заключённых. Эстель и Вероника получили отдельную комнату и могли теперь свободно передвигаться по первому этажу. На окнах стояли решётки, а дом был окружён высоким забором и днём и ночью контролировался охраной: у них бы не получилось бежать, даже если бы они захотели. Впрочем, они, очевидно, не хотели и даже не могли представить себе иной жизни, особенно девочка.

* * *

Вероника не хотела взрослеть. Она не понимала, что будет с ней дальше и зачем она существует. Спрашивала у матери, почему их не убили при перевороте, и Эстель отвечала, что «пощадили по доброте душевной», но, сколько Вероника ни пыталась осмыслить эту «доброту», у неё не получалось. Наверное, это был особо жестокий, извращённый тип доброты, до которого не каждый додумается. В тюрьме девочке не суждено было испытать ни одной настоящей эмоции, и каждый следующий год походил на предыдущий. Конечно, у неё были книжки, но она с большим трудом могла сопереживать персонажам и оживлять в своём воображении написанное. Чужие приключения казались лишь издёвкой над её собственным пустым прозябанием.

Одним из немногих жалких развлечений Вероники было сидеть на подоконнике и смотреть на меняющееся небо – удивительно, каким разным оно могло быть, особенно летом. Зимой она часто проводила время в кухне, где всем заправляла экономка Маньяна. Разговаривать с персоналом Веронике было запрещено, но зато она могла беспрепятственно наблюдать за женщиной и её хлопотами и вертеть в руках продукты из мира по ту сторону стены. На продуктах были указаны названия городов, откуда их привезли, и часто после таких открытий Вероника допытывалась у матери, где находятся эти города и что она о них знает. Впрочем, это была игра для маленькой Вероники. Теперь, когда девочке было почти шестнадцать, Эстель уже не могла сообщить ей ничего нового.

Однако сегодня был особенный, невероятный день. Сегодня впервые за последние несколько месяцев Вероника счастливо улыбалась, предвкушая, как она покинет стены темницы! Они с матерью так и не поняли, почему Роттер вдруг решил пойти навстречу Холланду и одобрил его предложение о переводе девочки в столичный колледж, но Вероника не собиралась омрачать свой праздник поиском причин. Главное – она будет свободна! Будет учиться вместе с другими подростками и увидит мир! Вероника, без преувеличения, обезумела от радости.

Машина должна была прийти во второй половине дня, и за обедом девочка от возбуждения не могла проглотить ни крошки. Мама тоже заметно волновалась: она ела суп, но бульон то и дело выплёскивался из ложки. Господин Уильям сидел напротив Вероники, поглощённый своими мыслями. И Вероника, и её мать время от времени украдкой поглядывали на него, не решаясь нарушить тишину, но, казалось, ему было не до них. Он ел молча и сосредоточенно, не поднимая глаз.

– Будешь второе? – коротко спросил он у Вероники, не притронувшейся к еде.

– Ешьте, господин Уильям. – Вероника мягко улыбнулась, передавая ему тарелку.

Картошка с рыбой каждый четверг. Мясо в пятницу. Суббота – овощной день. Она знала меню наизусть, разнообразием оно не отличалось. Разве что с годами Маньяна стала готовить вкуснее.

– Ника… – тихо сказала мама.

– Да?

– Не проголодаешься?

Вероника рассмеялась, но, взглянув на мать, осеклась. Эстель смотрела на неё, плотно сжав губы. Казалось, она совсем не дышит. Вероника ещё никогда не видела маму в таком напряжении. Неужели это из-за её отъезда? Кажется, мама хотела что-то сказать, в глазах промелькнула неожиданная решимость, но тут с улицы послышался шум. Холланд вытер рот салфеткой и встал, оправляя форму.

– Прощайтесь, – коротко бросил он и направился в холл.

Вероника поднялась. Непонятное чувство разлилось по телу, и даже немного заныло сердце. Она подошла к Эстель, сидящей на стуле неподвижно и с прямой спиной, и обняла её за шею.

– Мама, мамочка! – прошептала Вероника. – Я обязательно буду писать. А если господин Уильям не разрешит тебе читать почту даже от меня, то я сама приеду и всё расскажу.

Слова «почта» и «приеду» звучали так сладко!

Эстель развернулась к дочери и взяла её за плечи.

– Послушай, – сказала она срывающимся голосом, – я написала кое-какое письмо и хочу, чтобы ты его отослала. Это важно. Здесь у меня нет шанса, но ты сможешь… И ответ, если он будет… придёт тебе. Сделаешь это для меня?

Вероника кивнула.

– Надеюсь, я разберусь, как это сделать. А кому оно?

– Людям из моего прошлого. Мне важно знать… Ты не представляешь, Ника, насколько важно!

Эстель не могла больше сдерживаться: резко отодвинула стул и отошла к окну, кусая губы. Она живо вспомнила тот день, когда отдала Альфе Камиле свою настоящую дочь. Сколько ни умоляла Эстель, Альфа отказалась сообщить королеве, в какой семье нашла приют девочка, но Аврора, сочувствуя Эстель, всё же оставила ей адрес в Поверхностном мире. Эстель заучила его наизусть. И вот он, шанс… Ей нужно было увидеть свою дочь – хотя бы одну фотографию. Узнать, как её зовут и всё ли у неё хорошо. Что, если она несчастна? И наоборот, вдруг она счастлива – счастлива без неё? Эстель жаждала ответов и в то же время боялась их.

– Это тайна, Ника. Я прошу тебя, никому не говори! – сказала Эстель.

– Даже Уильяму?..

– Он ничего не знает.

Вероника молчала, растерянно стоя посреди комнаты и не понимая, что делать дальше. Она не так представляла себе прощание с матерью.

– Кому это письмо? – повторила вопрос Вероника.

– Я не могу тебе сказать, это опасно. – Эстель вернулась к дочери и порывисто обняла её.

– Ты уверена, что это действительно необходимо, в таком случае? – осторожно спросила Вероника.

– Да. У меня болит сердце. Все эти годы мы сидели взаперти, и я думала, что смирилась, но… если я буду знать, что у меня была возможность, а я ею не воспользовалась, это меня уничтожит…

Поглаживая Веронику по голове одной рукой, другой Эстель быстро вытащила из кармана склеенные листки бумаги и сунула их под кофту Вероники.

– Вдруг они следят за нами, – прошептала она.

Тревога матери передалась Веронике, и девочке стало казаться, что сейчас вой дёт господин Холланд, или охрана, или сам Роттер – и уличит их в нарушении дисциплины. Но никто не вошёл. Мама отстранилась, и Вероника поправила постоянно спадавшую с плеча сумку, которую Уильям подарил ей по случаю отъезда. Прежде она никогда не нуждалась в сумке, и это тоже было непривычно и волнительно.

Эстель расцеловала её в обе щеки и улыбнулась, смахивая слёзы.

– Всё будет хорошо, Ника. Я рада за тебя.

* * *

– Смирно!

Охрана застыла по команде Холланда: полдюжины широкоплечих мужчин в полной экипировке. Роттер не смог сдержать улыбки. Сам он приехал в Алилут с одним-единственным телохранителем – девчонка едва ли представляла для него большую опасность. Но охраной на месте занимался Уильям, и он, как всегда, буква в букву соблюдал протокол.

– Вольно.

– Как ты их выдрессировал, Уильям, – протянул Роттер. – Чудесно, чудесно. Новая форма отлично смотрится.

Он подошёл к одному из охранников и пощупал синий жилет.

– И ткань такая качественная. Местное производство?

– Так точно, командир.

– Очень достойно, да…

– Прикажете привести девочку? – спросил Холланд.

Роттер скривился.

– Ну что ты сразу о деле. А побеседовать? Какая шикарная погода у вас тут на юге! Ты заработался, Уильям. Или, может… – Роттер ухмыльнулся, – тебе просто не терпится остаться наедине с невестой?

Сморщенное лицо Холланда дрогнуло, но он не ответил на шутку. Возможно, его остановила мысль о любимой Эстель, отдающей своего ребёнка на заклание и даже не подозревающей об этом. Интересно, что он ей наплёл?

– Хорошо, пускай выходит.

Роттер нечасто навещал Алилут. Атмосфера города его раздражала, да и путь был неблизкий. Он давно уже собирался как следует взяться за этот округ и навести порядок, но, как это бывает, то одно, то другое – руки не доходили. Веронику он не видел уже несколько лет, пять или шесть, он точно не помнил. С тех пор девочка заметно повзрослела, но красотки из неё не вышло. Жидкие белобрысые волосы, неопределённого цвета глаза, вечно страдальческое выражение лица – в ней не было ничего особенного, никакой изюминки. Если бы не её проклятая кровь…

– Вероника, дорогая, – произнёс он, протягивая к ней руки в красных перчатках, – как жизнь молодая?

«Он совсем не изменился, – подумала Вероника, осторожно спускаясь по крутым ступеням к подъездной дорожке. – И какое ему дело до моей жизни?»

Но она знала, что не следует злить предводителя, от которого эта жизнь зависела. В конце концов, в этот раз он приехал с добрыми намерениями.

Поэтому, оказавшись перед Роттером, девочка вежливо поклонилась, как можно незаметнее вытерла вспотевшие от волнения ладони о штаны и ответила, что у неё всё в порядке.

– Рада, что вы посетили нас, господин Роттер, – поспешно добавила она, чтобы не показаться невежливой.

– Ты попрощалась со своей мамой?

Вероника кивнула, спиной чувствуя, что мать смотрит на неё сквозь окно в прихожей, где Холланд строго-настрого приказал ей оставаться.

– Удачи, Вероника. – Холланд обнял её так крепко, что девочка растерялась. С чего вдруг столько нежности? Уильям был приветлив с ней, но только и всего; по большей части ему не было до неё никакого дела.

Она обернулась, в последний раз окинула взглядом свой дом-тюрьму и уже открыла дверь автомобиля, как вдруг раздался голос Роттера:

– Нет, нет, стой. Охрана! Обыщите её.

Сердце Вероники забилось быстрее, она попыталась скрыться в салоне, но охранники не пустили её, без лишних слов крепко схватили за запястья и отобрали сумку.

– Зачем это? – крикнула девочка. – Там же только мои ручки и книжки!

– Так чего переживаешь? – пожал плечами один из мужчин. – Сейчас глянем на твои книжки, и готово.

Они бесцеремонно вытряхнули из сумки несколько книг, коробку карандашей, портрет Эстель, чистую тетрадку и исписанный блокнот.

– Это что? – спросил охранник.

– Стихи, – прошептала девочка.

– Конфисковать, – приказал Роттер. – Никаких стихов. Дай-ка мне.

Вероника с ненавистью уставилась на красные перчатки, перелистывающие страницы. Если бы он сейчас начал читать её стихи вслух, она бы точно разрыдалась. Но Роттер быстро захлопнул блокнот и отшвырнул его в сторону.

– Повернись, – сказал охранник, и Вероника, сжав зубы, послушно крутанулась на месте.

– Всё в порядке, командир. Прикажете отправляться?

– Самое время, – кивнул Роттер.

Мгновенно забыв о Веронике, он обратился к Холланду и заговорил с ним вполголоса. Вместе они направились в сторону другого автомобиля, гораздо роскошнее того, в котором Веронике предстояло ехать на север.

Она быстро успокоилась после короткого досмотра. Неважно, сколько унижений ей пришлось вынести до этого момента, главное – теперь она свободна! Свободна впервые за всю свою жизнь. Свободна ходить где хочет, и говорить с кем угодно, и делать что в голову взбредёт. Всё как она пожелает! Надо только не забыть отправить мамино письмо…

Вероника сидела на заднем сиденье, восторженно глядела сквозь тонированное стекло на пейзажи за окном и не могла перестать улыбаться. Так, с улыбкой на губах, она и заснула.

δ

Воздух был тяжёлым и плотным, как перед грозой. Работалось с трудом. Мари набрала уже полную корзину лиавер и теперь приступала ко второй. Задержав в руке очередной цветок, она невольно залюбовалась. Мари не раз слышала, что после лиавер все прочие цветы, какими бы красивыми они ни были, кажутся блёклыми и невзрачными. Раньше она не верила в эти слухи, распускаемые теми, кто, очевидно, просто хотел похвастаться допуском к цветам пятого класса. Но теперь она их понимала.

Бутоны лиаверы достигали своего идеального размера – примерно с ладонь взрослого человека – через месяц после прорастания семян. Это служило сигналом, что цветок созрел. Если его не срезали вовремя, через пару дней многослойное нагромождение золотистых бархатных лепестков осыпалось и цветок терял свои свойства. Срезанная же лиавера несколько недель стояла в воде и не вяла. Аромат, исходивший от цветов, напомнил Мари запах мёда, только нежнее и тоньше. Мари знала, что парфюмеры, фармацевты и даже кондитеры со всей Федерации встают в очередь за год, чтобы получить свежие лиаверы из Цветочного округа. Духи, косметика и лекарства с экстрактом лиаверы огромными партиями отгружались в Поверхностный мир.

Почему же ливьеры взяли себе такое имя? Кто его придумал? Мари вытерла пот со лба и поднялась с земли. Зелёная юбка испачкалась, но это ерунда. Мари больше волновало, куда пропала сестра. Они пришли на участок вместе и работали бок о бок первый час, но потом Кассандра исчезла. Мари достала пирожок из корзинки, но кусок не лез в горло. Хотелось пить, и ей было невероятно жарко в рубашке. Кстати, откуда у неё эта рубашка?..

Мари набрала в лёгкие горячего воздуха и позвала сестру, но Кассандра не откликнулась. Пересохшее горло саднило после крика. И тут Мари вспомнила, что в корзинке есть вода. Она достала фляжку, отвинтила крышку и с облегчением припала к горлышку, откинув голову и закрыв глаза.

Что-то густое и тёплое коснулось губ. Рука Мари дрогнула, и красная жидкость брызнула на одежду, потекла по рукам и шее. Кровь?! Отплёвываясь, Мари вскочила на ноги и выронила фляжку. Кровь мгновенно впиталась в землю, и там, где Мари только что срезала последние цветы, стали прорастать и распускаться новые лиаверы.

И тут она увидела Кассандру – сестра вынырнула из рощи. На Кассандре были такие же зелёные юбка и рубашка, что и на Мари. Она бежала со всех ног, а за ней… гнался человек с пистолетом!

Превозмогая усталость и тошноту, Мари бросилась им наперерез.

– Прячься, Мари! Беги домой! – донеслось до неё.

– Нет! – выкрикнула она. – Нет!

И упала, провалившись в некстати подвернувшуюся канаву. Мари забарахталась, пытаясь подняться, и заметила, что с других сторон к ним бегут другие люди в тёмной униформе. Они окружали Кассандру, а Мари всё никак не могла встать на ноги.

Сжав зубы и зарычав от напряжения, она на локтях выползла из ямы. Кассандра всё ещё бежала, перепрыгивая через канавы с водой и иногда замедляя ход, чтобы обернуться и бросить взгляд на преследователей. Она то резко уходила в сторону, то бросалась вниз, уворачиваясь от выстрелов, как вдруг – когда до Мари оставалось всего несколько метров! – Кассандра отчаянно вскрикнула и повалилась на землю. Странно, но это по-прежнему был всё тот же сектор лиавер, и сказочные цветы слегка колыхались, обеспокоенные вторжением, и полыхали на солнце, как золотое море, безмятежное и бескрайнее. Мари бросилась к сестре. Сердце сжалось, когда она увидела рану. Воздуха не хватало. Мари упала Кассандре на грудь и забилась в диких конвульсиях.

– Мари, Мари! – закричала Кассандра, переворачивая её на спину и впиваясь руками в плечи. – Мари, ты с ума сошла?! Дыши, пожалуйста!

* * *

Мари открыла глаза. Она была вся мокрая от пота, и подушка тоже, и простыня. Кассандра сидела рядом и сжимала её руки. Она была жива и умирать не собиралась.

– Ты меня напугала! – сказала Кассандра. – Что с тобой?.. Сначала орала, как будто тебя пытают, потом стала задыхаться. И разбудить невозможно. Всё нормально?

– Да, – слабо сказала Мари, пытаясь прийти в себя. – Да! Просто кошмар…

– Ты уверена, что всё прошло? – Кассандра пристально посмотрела на неё, потом пожала плечами. – Ладно, бывает. Лежи, я принесу воды.

Она исчезла в кухне и загремела стаканами. Мари зажмурилась и, превозмогая страх, попыталась воскресить в памяти детали сна. Теперь все невероятные обстоятельства стали так очевидны, что она даже разозлилась на себя: как можно было не понять, что она спит?! Конечно, никто не позволил бы им собирать лиаверы без специального допуска. И в больших секторах не работают без тентов, когда солнце в зените. В конце концов, лиаверы не распускаются в апреле! Да ещё эта странная одежда… и кровь во фляжке – полный абсурд!

Может, она в своём кошмаре была ливьерой? А Кассандра?

Мари фыркнула. Всё это – плод её больной фантазии, результат страшилок Стафиса и истории с девушкой, которую нашла Лидия. Мари видела её на следующий день в больнице – худую смуглую ливьеру немногим старше их с сестрой. В тот раз врачи не смогли ей помочь.

«Конечно, причина в этом», – успокоила себя Мари, отгоняя жуткие видения. Ничего этого не было и нет: ни убийц, ни крови. Есть только Кассандра – вот она зашла в комнату со стаканом воды, увидела, что с Мари всё в порядке, и радостно улыбнулась.

«Но всё ли со мной в порядке?» – подумала Мари.

* * *

Цветочный округ был одним из самых больших в Соединённой Федерации. По обе стороны нового шоссе, связавшего Алилут с портовым и промышленным центром Индувилоном, до самого горизонта раскинулись поля и оранжереи. Это был южный край Федерации, и потому весна, хоть и явилась в этом году с опозданием, первым делом заглянула именно сюда. Жалкие остатки снега таяли на глазах, и с каждым днём становилось ощутимо теплее. Жители посёлков радовались весне: дома в округе отапливались кое-как, и зимой многие мёрзли. В самые холодные зимы приходилось ночевать в спальных мешках в коридорах больниц: там всегда было тепло. Но пускали не всех – не хватало места.

Солнечные дни означали, что пора приниматься за работу. Заправив штаны в высокие резиновые сапоги, люди с утра до вечера сновали по тропинкам между секторами, вскапывали грядки, налаживали систему полива, растаскивали удобрения, очищали от льда и грязи оранжереи. Мари и Кассандра работали вместе со всеми. Кончился март, и в старших классах начались цветочные каникулы, теперь уже до самого сентября. До окончания школы такая работа называлась «практикой», и подростки выполняли её бесплатно. По большей части это были однообразные и не слишком сложные задачи, монотонность действий утомляла и вгоняла в сон. К счастью, вместе им никогда не было скучно: сёстры болтали, играли в слова, пели, а иногда просто молчали, и это тоже было хорошо. Кассандра думала обо всём на свете: как она сдала экзамены, есть ли в Поверхностном мире високосный год, сколько в среднем весит лепесток розы и кто победит на окружных выборах. Мари думала о ливьерах.

– Мне уже осточертело этим заниматься, – как-то раз в сердцах бросила Кассандра, стоя на стремянке и протирая высокие окна парников натянутой на швабру тряпкой.

– Завтра будем что-нибудь другое делать, – пожала плечами Мари. – Другой парник отмывать, например. Скучать не приходится!

– Да, очень захватывающе. – Кассандра, опустив швабру, посмотрела на сестру сверху вниз. – Слушай… ты подумала о том, что я тебе говорила на прошлой неделе? Об институте.

Мари рассеянно продолжала водить тряпкой по стеклу и даже не обернулась.

– Касси… Мне казалось, тема закрыта, нет? Мы не можем пойти в институт, кто ж нам его оплатит, да ещё обеим сразу! И в Алилут так просто не перебраться…

– Да, я знаю, – нетерпеливо прервала Кассандра. – Но я тебя о другом спрашивала: если б у тебя был выбор, ты бы поехала? Или ты хочешь остаться здесь, засесть в училище ещё на три года и потом всю жизнь цветы на полях собирать? Ну не смеши меня!

– Это важная работа – то, чем мы занимаемся. И для округа, и для всей страны, – отозвалась Мари.

Кассандра слезла со стремянки и подошла к сестре.

– И всё же, – сказала она, – ты ответь мне нормально. Если бы ты могла поступить, ты бы что выбрала? Медицину?

– Ветеринарию! Математику! Вокал… Какая разница? – Мари обернулась и с укором воззрилась на сестру. – Зачем ты это делаешь? Да, возможно, я хочу большего, но я не буду даже думать об этом! Потому что с детства – с детства! – усвоила, что мы не можем себе этого позволить. Зачем ты нас обеих мучаешь?!

Вспылив, она тут же успокоилась и вернулась к работе: Мари совершенно не умела сердиться. Но Кассандра услышала достаточно. Расплывшись в улыбке, она вытащила из кармана слегка помятое письмо и протянула Мари. Та пробежала глазами первые строки и просияла: