Текст книги "День святого Валентина"

– Как заменить? – обалдела Валя.

– Как, как… Сядь да покак, называется. У тебя с твоими формулами воображение долго жить приказало, что ли? Придешь и будешь вести себя совершенно обычно, как захочешь. Только под именем Василиса, – напирала сестренка.

Она могла быть грубой, жесткой. Деспотичной, в общем. Это у нее от бабушки Риты попало. Маргоши. Но о бабушке чуть позже.

– Зато гуманитарное течение твоих мыслей, надо признать, совершает сумасшедшие кульбиты, – нахохлилась Валя обиженно и уже хотела послать свою бойкую сестрицу куда подальше. – Ты – безбашенная авантюристка, вечно ищешь на задницу неприятностей!

– А ты – редкостная зануда!

После стандартного обмена любезностями и часа уговоров Валя все-таки согласилась с условием, что это первый и последний раз. Такое безобразие больше не повторится, и вообще ей эта затея не по душе.

– Конечно, само собой. Больно надо мне своих мужиков отдавать. Даже в руки родной нудной сестры. Хотя… – Здесь в ее глазах заплясали дьявольские огоньки.

Вернулась Валя со свидания взбудораженная, что было не совсем для нее свойственно.

– Вась, он мне предложение сделал! – с ходу заявила она, полюбовавшись собственным отражением. – Сказал, что представлял меня совершенно другой.

– Неужели? Надеюсь, ты не растаяла от неожиданности и продолжала шифроваться до конца вашей встречи? – грозно, как у провинившейся маленькой девочки, спросила сестра.

– Да, об этом можешь не волноваться. – Тон сестры быстро привел Валю в чувство. – Просто приятно – предложение в первый раз… – Она опять растаяла, вспоминая неуклюжего, сильно потеющего, но обаятельного парня в очках и джинсах, сидевших на нем мешком.

– Ладно, забудь. Не стоит на него больше время тратить, – намазывая что-то зеленое и вонючее на лицо, приказным тоном сказала сестра.

Так и пошло поехало. Это было, наверное, не совсем хорошо, возможно некрасиво, но об этической стороне вопроса они больше не задумывались. Даже добропорядочная и рассудительная Валя. Они ловко жонглировали сердцами, собирали их в колоду и тасовали как заправские шулера. В них влюблялись, часто серьезно, но для них это все было забавой. Конечно, это же так смешно. И что характерно – абсолютно безнаказанно. Да и что в этом плохого, собственно говоря? Как говорится, ловкость рук и никакого мошенничества. Раз – и сердце в кармане. Сам себя не развеселишь никто не развеселит. Правильно. Поэтому они периодически, плотно прикрыв дверь, с горящими глазами рассказывали друг другу об одураченных юношах. Настоящие современные ведьмочки. Одни молодые люди были сильно озадачены такой заменой и откровенно терялись, другие списывали это на разносторонность личности и были в полном восторге.

Был, правда, один забавный инцидент, когда «объект», как называли их между собой девушки, спросил явно со знанием дела: «Вася, прости, у тебя сегодня случайно не критические дни? Неужели я так нарвался?» Большой оригинал оказался. Валя, никак не ожидавшая подобного вопроса, сначала совершенно растерялась, а потом громко рассмеялась и ответила: «У меня все дни критические. Вы случайно в женской консультации не практикуете? Можем обсудить угрожающие последствия некоторых венерических заболеваний, в частности хламидиоза, для женских детородных органов. По-моему, я шла на встречу с ассистентом режиссера, а не со своим коллегой». Здесь уже у юноши удивленной дугой взметнулись брови, и Вале, сглотнув тугой и почему-то соленый ком в горле, пришлось городить такую чушь, которую она при всем желании так и не смогла потом полностью воспроизвести Василисе. Но главное, что ей удалось выкрутиться и услышать, какая она большая «оригиналка» в виде неподдельного комплимента.

Они даже завели ежедневник, обложку которого украшали милые красные сердечки. Потихоньку ежедневник стал заполняться разными именами, датами и иногда короткими комментариями. Основной поставщицей «объектов» была, естественно, Васька. Ее обаяние, красота, чего уж там скрывать, плюс наличие каких-никаких, но представителей мужского пола на работе. Валя с ее потоком беременных или климактерических дам мужчин видела только в роли заботливых папаш, которые поддерживали своих жен, блаженно улыбались, отпаивая их при этом разными соками и обмахивая журналами. Работа в ее случае отпадала, оставались случайные знакомства, которые редко, но все же происходили.

* * *

Розовощекий, пышущий здоровьем. Казалось, если чуть поцарапается, кровь так и брызнет из этого двухметрового парня. Находка для вампира. Волна белых, местами кудрявых, жестких волос и белые ресницы, обрамлявшие серые, немного выпуклые глаза. Простота и надменность удивительным образом сочетались в нем. Загорать ему было противопоказано, как она узнает позже, – он моментально становился красным как вареный рак и беззащитным как ребенок. Ресницы пропадали совсем.

Валя хорошо запомнила эти белые кудри еще со школы. Все мальчишки ходили тогда в одинаковой темно-синей форме с серебристыми, еле державшимися пуговицами, и он был похож на задиристого гимназиста. Ему бы еще фуражку с кокардой. Ладно, что там говорить… Привлекал он к себе внимание. И ростом высоченным, и крепкой фигурой, и внутренней раскованностью, которая особенно ощущалась на фоне всеобщей зажатости. Видно было, что старшеклассницы писают по нему кипятком. Разница между ним и Валей была шесть лет. В школьном возрасте это огромная пропасть. Потом пропасть стерлась.

Романа она встретила совершенно случайно на Клязьминском водохранилище, где пыталась с подругой спрятаться от июльской жары. Народу в воскресенье было страшно много, люди забивались на пляж так тесно, как шпротины в банку, и только рядом с двумя сиротливо лежавшими полотенцами нашлось свободное местечко. Девушки оценили сорок шестой размер пары модных адидасовских кроссовок, которые были похожи на лыжи и с невольным вызовом стояли рядом. Вскоре вернулись сами хозяева полотенец. Валя его узнала моментально, удивление по поводу кроссовок исчезло. Молодые люди выдержали положенную паузу из вежливости, что-то тихонько обсудив между собой, а потом стали знакомиться.

– Роман – сказал уже поджарившийся, свекольного цвета юноша, хлопая такими знакомыми ей с детства ресницами.

Почему-то сейчас он напоминал ей бычка. Возмужавший, раздавшийся в плечах, но с уже наметившимся брюшком и большим, сильно завинченным пупком.

– Валя, – ответила она, снимая солнечные очки и лукаво улыбаясь – А я знаю, в какой школе вы учились. На Плющихе. Даже могу сказать, кто у вас был классным руководителем.

– На самом деле интересно, потому что я вас не припомню. На память пожаловаться не могу, она у меня профессиональная. – Сощурился пристально «призрак из прошлого».

– Да я маленькая там еще совсем бегала, путалась между ног. Совершенно не в вашей возрастной категории.

Здесь она заметила, что у него брусничного цвета рот и фиолетовая широкая вена на шее, вздувшаяся как река на карте. Да, любой вампир, увидев его налитое тело, в котором так призывно бурлили кровь и молодость, кончил бы от счастья на месте. Роман закончил МГИМО и к тому времени работал фоторепортером в агентстве «Рейтер». Жил в престижном доме, в котором располагался известный магазин «Орбита», прямо у Бородинского моста. В родительской квартире ему было явно тесно, тем более в узкой, как пенал, комнате. Стоило там появиться его ногам в кроссовках, как для остальных частей тела место находилось с явным трудом. Он требовал иных масштабов. Как поймет позже Валя, во всем. Родителей его Валя видела как-то мельком, Рома находился с ними, судя по всему, в непростых отношениях. Папу, вернее, только слышала, когда тот осторожно, будто извиняясь, кхекал за стеной. Седоватой, всклокоченной, в больших очках маме, которая без явной надобности беспрестанно одергивала халат и чье лицо приобрело испуганное выражение в связи с его шумным появлением в коридоре, он сказал как-то со злым лицом громко, не здороваясь: «Я все понял. Надеюсь, что для себя вы тоже сделали правильные выводы, – и, смягчив немного голос, скомандовал, – Валя, проходи, с ними здесь не стоит задерживаться. Не заслужили». И зашагал размашисто в свой пенал. Даже кудри не вились привычно мягко, а топорщились агрессивно в разные стороны. Будто ощетинились. Чего родители Ромы не заслужили, Валя так и не поняла. Чувствовалось, там идет классическая борьба отцов и детей, давняя и очень болезненная, но об этом он не распространялся, а лезть с расспросами было не в ее характере. Рома ей нравился, он был старше, и с ним было по-настоящему интересно, живо. Работа, конечно, накладывала определенный отпечаток. Он был постоянно в движении, но не суетлив, хотя ему ничего нельзя было пропустить, а успеть вовремя зафиксировать блестящим черным зрачком фотокамеры нужные события, и его белая голова уверенно возвышалась над всеми в толпе как поплавок. Фотокамеры всегда болтались у него на чуть приподнятом плече, и Валя иногда подтрунивала, что, наверное, он не расстается с ними и во время сна.

По устоявшейся, отработанной схеме сегодня на свидание с ним шла Василиса.

– Если ты переживаешь, иди сама, – крутясь перед зеркалом в новом сиреневом платье, бросила Вася пристальный взгляд на сестру, которая тихо переминалась рядом.

Валя и сама толком не знала: переживает она или нет. Перед сестрицей тоже не хотелось пасовать, размазываться. Поэтому отчаянно завертела головой.

– Нет, все нормально, без проблем. Тем более что у нас ничего не было.

Ничего, кроме ее страстных поцелуев с брусничным ртом. Но в наше время это вроде как не считается.

Василиса с Ромой сходили в кино, он познакомил ее со своими коллегами и увлеченно показывал какие-то свои работы. Валя уснуть не смогла, несмотря на усталость, поэтому все же дождалась Васю. Сестра вернулась волнительно поздно.

– Так хотелось спросить его кое-что по поводу одного материала по работе, парень он интересный, башковитый. Друзья нормальные, я имею в виду, конечно, англичан. Наши – тюфяки кичливые, которые после одной поездки в Лондон… – Она резко замолчала. – В общем, он не в моем вкусе, да еще у него такой большой…

– Ты что, спала с ним? – Вале почему-то стало душно.

– Почему сразу «спала»? Чтобы это понять, секс необязателен. В случае с твоим Ромой точно, – подмигнула бойцовски сестра. – Я «такой» не потяну. – Она по-детски округлила глаза, как делала это только в исключительных случаях, – поэтому он целиком твой.

Васька оказалась полностью права, случай был исключительный. Валя его тоже не тянула, но обрывать отношения не хотела. Пока. Пока они не оказались в гостях у его друга, который по неизвестным Вале причинам все время употреблял слово: «славненько». Друг Никита был журналист, типичный папочкин сынок. Мажор, стриженный под ежик, с гладким, самодовольным, сытым лицом. Кроме того, что лицо было гладким, больше ничего о нем нельзя было сказать. Вот о его шикарной новой квартире на «Юго-Западной» можно было говорить и говорить часами. Дубовый лакированный паркет, сложенный в интересный рисунок, мягкие и неожиданные подсветки, белые застекленные двери, холл, похожий на площадку для танцев. Простор и ощущение защищенности.

По этому паркету вместе с Никитой каждый день скользила его подруга – Яна, горячая девушка из Латвии. Она была плотно сбитая, уверенно стоящая на крепких ногах, с незапоминающимся лицом, но запоминающимся акцентом и смертельной, волчьей хваткой. Серые, всегда жирные волосы, собранные в маленький хвостик, Никитина клетчатая рубашка, шорты. Она рассекала этот красивый простор в неизменных белых кроссовках, и на ее лице присутствовало выражение полной уверенности в завтрашнем дне.

В один из субботних вечеров Валя с Романом загостились как-то у этой пары. Просто Никита являлся большим ценителем красного французского вина и совратил на дегустацию Рому, которому, оказалось, много и не надо. Рома вошел в раж, побагровел, стал много и безостановочно говорить. Так, за вином и непрестанным скучным обсуждением проблем мировой политики, время улетело в глубокую ночь. Им предоставили одну из трех спален, гостеприимно постелили на большом итальянском диване, который, неожиданно раскладываясь во все стороны, становился похожим на палубу корабля, и пожелали спокойной ночи. Валя трудно засыпала на новых местах, но тогда честно попыталась. Еще красивый, многообещающий диван на самом деле такой жесткий оказался, что каждая пружина прощупывалась, вернее, впивалась в тело, которое было избаловано родным матрасом. Роман, видимо, долго не стал мучиться, даже красное вино пятилетней выдержки его не взяло, и вскоре Валя услышала, как дружно прозвенели пружины, и в соседнем холле включился огромный телевизор. Негромко, чуть слышно, но это было уже все неважно, потому что спать под посторонние звуки Валя тем более не привыкла. Выходить смотреть канал СNN в половине четвертого не собиралась, поэтому продолжала старательно дремать, закрыв голову подушкой и зарекаясь еще где-либо оставаться на ночь. Каким бы красивым ни был паркет.

Неожиданно сквозь дремоту к ней прокрался громкий настойчивый шепот и какие-то неясные передвижения. Все эти шумы исходили, естественно, из холла.

– Я слышала, что у тебя серьезные проблемы со сном. Никитос как-то рассказывал, что ты практически не спишь во время командировок, приходится потом сутки напролет отсыпаться. Что, подруга не помогла? Не убаюкала?

– А ты что полуночничаешь? Мне о подобных твоих проблемах Никита не докладывал. – Ромин голос звучал лениво, но с явной издевкой. Обычно он так разговаривал с представителями закона. Любыми.

– Он тебе много чего не говорил. Например, почему спит как младенец. Не догадываешься?

– Почему же, все агентство давно информировано в мельчайших подробностях. Трещит всем о твоем страстном прибалтийском темпераменте. Надоело слушать.

– А ты не слушай… Попробуй или боишься? Может, не будешь тогда на меня как на кусок говна смотреть, вдруг еще влюбишься? Насчет Ника не волнуйся, я ему одно успокоительное подкинула, а твоя серьезная красавица привыкла, наверное, к обеду вставать. Она всегда такая, как молодая старушка…

– Отстань, слышишь… – Рома шумно, выразительно засопел, и началась большая возня, которую соревновательно пытался заглушить самоуверенный, преувеличенно оптимистичный мужской голос западного комментатора, но у него это плохо получалось.

«Трахаются», – спокойно констатировала Валя. Сначала подумала, а потом услышала, как сердце ухнуло куда-то вниз. Полетело под откос. На какое-то время она застыла, превратившись в одно большое ухо. Она не знала, как ей поступить. Можно было, как говорится, забить на это и сделать вид, что все нормально. А можно было… Ух! Тихонько войти в холл, увидеть двух взрослых людей, занимающихся сексом, и что-нибудь сказать типа: «Продолжайте, продолжайте, вы мне нисколько не мешаете. Перейдите на диван для удобства, каждая пружинка в вашем теле отзовется… А меня бессонница замучила, да и новости очень люблю на английском. Половину непонятно, но так бодрит, знаете ли… Может, Никитку пойти растолкать?» Стоп. Еще момент не менее интересный – как там она про нее высказалась? Это она-то молодая старушка?! Вот дрянь с крысиным хвостиком, за волосами бы своими следила лучше…

Детский сад, конечно. Пока она решала далеко непростую дилемму «идти или не идти», звуки заметно изменились, превратившись в характерно-монотонные. Диктор за это время сменился, но напора не сбавил. Он трахал своим голосом мозг телезрителей так же нагло, как Яна нахально проделывала это с Ромой.

– Правда, тебе хорошо со мной? Тебе нравится моя грудь? Ты мне сразу понравился, когда я тебя в первый раз увидела на дне рождения у Никиты. Ты такой сильный, красивый, нам надо было давно быть вместе… – прорывались страстные девичьи признания.

Вот те на! Просто поток сознания какой-то. Эротического. Вроде вино Яна за компанию пила, но не бочку же. После таких серьезных слов идти в холл и кого-то яростно разоблачать желание пропало. А у нас еще смеют шутить над латышским темпераментом! Наконец все стихло, раздался щелчок зажигалки. Так, значит, Рома закурил. Интересно, они на полу лежат, нежно обнимая друг друга, или она по-хозяйски оседлала его, зажав своими упругими ляжками, и теперь задорно теребит ему вспотевшие вихры, убирая их с разгоряченного лба? Или на диване скрючились? Нет, Ромка на том диване при всем желании не поместится. Не те габариты.

– Ладно, я пойду. Спасибо и спокойной ночи, – бесстрастным голосом произнес Рома.

Главное – вежливо.

– Сволочь ты все-таки. Все вы здесь недоделанные, кобелюки вареные. Давай, вали к своей сдержанной московской старушке, вы хорошая пара! – гаркнула девушка с красивой грудью, оскорбленная явным отсутствием страсти с его стороны, интересно, с прибалтийским колоритом выговаривая слово «сволочь».

«Почему он сволочь… Непонятно». – Только начала Валя размышлять на эту серьезную тему, как все ее думы были прерваны не менее интересной фразой. Тоже колоритной.

– А ты просто блядь. – Было слышно, как он поднялся.

«Вот и пообщались, – подумала Валя. – Вот и славненько». Она быстро отвернулась к стене и имитировала легкий храп. Он лег рядом, но не под одеяло. Еще немного покурил, а потом кто из них заснул первым, Валя уже не помнила. Устала от пережитого.

Утром ее разбудил отвратительный, садистский звук соковыжималки и запах качественного свежесваренного кофе. Рома крепко спал, смешно приоткрыв рот, чуть храпя и раскидав длинные ноги, щедро покрытые золотистыми волосками, по всему дивану. Валя не стала его будить, она все отлично понимает, такая ночь все же непростая выдалась у человека. Быстро нырнула в одежду и вышла на призывный запах еды. На кухне Никита, степенно поглаживая чисто выбритый подбородок, очень вдумчиво читал свежую газету, Яна в кроссовках варила ему овсяную кашку и делала апельсиновый фрэш. Идеальная картинка молодой, образцово-показательной семьи.

– Привет, – поздоровалась Валя.

– Здорово. Садись завтракать. Славненько поспала? – спросил Никита, не отрываясь от страниц. – А где наш герой? Он обычно в шесть утра вскакивает. Сильно утомился вчера? – Он противно, как-то не по-мужски засмеялся. Проблеял будто баран.

Валя быстро взглянула на Яну. В глазах у той полыхал победоносный огонек, и весь ее раззадоренный вид не то что говорил, он кричал: «Ну что, видели, москвичи недоделанные? Я могу всех вас трахнуть, стоит мне только захотеть».

– Не знаю, наверное, устал после работы, – ответила Валя совершенно спокойно. Индифферентно.

Ее внимание сейчас было целиком приковано к шипящим гренкам с сыром.

– Я не буду завтракать. – В дверях появился полностью экипированный, с камерами на плече, Роман. Вид у него был нешуточно воинственный. – Ты остаешься или едешь со мной?

У Яны мелькнула на лице тень беспокойства, но она промолчала, сильно поджав губы, и поэтому осталась безо рта, с кривой щелью. Отвернулась к раковине и просто тарелки стала протирать слишком тщательно. С каким-то зверством.

– Ты чего, не с той ноги встал, что ли, или собака какая укусила? Видок у тебя бешеный. Прими душ, кофе выпей как человек. Славненько Янка сварила, – начал было искренне изумленный Никита, резко отложив газету, приглушив телевизор и проведя бережно рукой по своему влажному после душа ежику.

– Вот ты сиди и пей свой славненький кофе. Как человек, – продолжал Роман в агрессивной манере, презрительно сощурившись. – Много дел, я поехал.

Вале как-то не улыбалась перспектива остаться один на один с этими людьми, даже несмотря на обилие гренок с сыром и свежих кексов. Поэтому она легко спрыгнула с высокой табуретки и выскочила в коридор вслед за уходящим Ромой.

Они молча вышли на улицу. Рома быстро шел, грозно размахивая своими дорогостоящими фотопричиндалами. Интересно, что вена на шее вздулась запредельно, и стала похожа не на реку, а на толстый электрический шнур, грозящий порваться от напряжения. Обычно такое с ним происходило только тогда, когда они с Валей оставались наедине в его пенале.

– Как спала? – вдруг спросил он ненужно громко и с искореженным лицом.

– Как обычно, – ответила она.

Было неясно, как – обычно: хорошо или плохо.

– Потаскуха, дешевка… – Прорвало Рому, и Валя поняла, что, видимо, он серьезно переживает за своего близкого товарища, с которым живет девушка, явно незнакомая со строгими моральными принципами.

– Я надеюсь, все это не обо мне? – Ей откровенно наскучило слушать утреннюю тираду. Пусть она и была столь необычной. – Мне надо быстрее домой.

Они с трудом поймали такси, он довез ее до дома, пребывая всю дорогу в том же интересном настроении, довольно внятно бурча под нос определенные выражения и стуча время от времени своим немаленьким кулаком-кувалдой по грязноватому, заезженному сиденью. Щупленький шофер еще испуганно голову в плечи втягивал каждый раз, но ничего не говорил. Естественно. Рома, судя по всему, сильно переживал из-за того, что его «такой» член не смог воспротивиться внезапному нападению горячей женской плоти. Будто его поимели. В общем, злился на свой член, который повел себя предательски.

Несколько дней он не звонил, но Вале было все равно. Щемящей тоски по нему она не испытывала, африканской страсти – тоже. Вспоминала почему-то только, как Яна назвала его «сволочью», да и то когда надевала коричневые замшевые «Балли» на шнурках, которые он привез ей из последней лондонской командировки.

Потом горел Белый Дом. Стояли танки, Москва в очередной раз ничего не понимала.

– Тебе видно что-нибудь? – раздался в трубке его взволнованный, как у мальчишки, голос.

– Черный дым видно.

– Здесь такое! Хочу пойти поработать.

– Тебе можно прямо из окна фотографировать.

– Я уже залезал к нам на крышу, все замки на чердаке сорвал. Конечно, эффектно, но это все не то, надо быть у самого Дома. Ладно, пока. Сейчас очень важный момент, – все так же взволнованно сказал он, потом в трубке раздались гудки.

После того как все утихло и политические страсти улеглись, он объявился вновь.

– Я такие кадры сделал! – детским счастливым голосом сообщил он. – Хочешь посмотреть?

Откровенно говоря, ничего смотреть не хотелось, но обламывать такого восторженного человека у нее элементарно не хватило духу. Его материал моментально разошелся по всем российским и европейским газетам. Там действительно было на что взглянуть, он все-таки молодец. Густое синее осеннее небо и черный дым, валящий столбом из Белого Дома, блестящие на солнце золотые часы на башне с российским флагом и обезумевшие лица, танки, на этих танках уверенный Ельцин с листовкой в руке… Как Ленин на броневике.

Снимки снимками, это все прекрасно, но встречаться с ним она больше не хотела. В принципе. Он почувствовал это сразу, как только они встретились на Смоленской площади у подземного перехода, где мальчишки продавали газеты. Он точно знал, что Валя ответит на его вопрос: «Пойдем ко мне?» Умный ведь человек. Он спросил так скорее по привычке.

– Почему? Это все из-за того, что было тогда у Никитоса? – неожиданно спросил он упавшим голосом, который так не подходил к его большой, плечистой и мужественной фигуре. – Я просто идиот. Догадывался ведь, что ты не спишь, но никак не мог отвязаться от нее. Это же настоящая пиявка, она и Никиту окрутила, как только узнала от знакомых, что он ездит за границу и папа у него…

Он продолжал говорить, и выражение лица у него было тогда точно как у ребенка. Большого, растерянного ребенка, который лопочет что-то бессвязное на своем языке и часто моргает белыми ресницами, готовый вот-вот громко зареветь от обиды.

– Нет, не поэтому, – ответила она спокойно, помотав слегка головой и вызвав своим ответом искреннее недоумение. – Я пойду, Рома. – Развернулась и ушла, с твердым намерением ни разу не оборачиваться. Но не сдержалась и обернулась, пройдя около ста метров. Светлая голова застыла среди снующих вокруг людей.

Ведь тогда вся картинка рушилась. Тем более, почему «нет»? Так она его и оставила с вопросом в глазах и реальной возможностью лишний раз потрепаться о загадочной женской душе. С тем же гладким Никитой за чашечкой кофе.

Кто бы ей помог ответить на этот вопрос… На вопрос: «Почему нет?» Почему внезапно все заканчивалось, хотя причин для ухода вроде бы нет. Веских причин. Она лично затруднялась. Получалось, что у нее определенные комплексы. И довольно серьезные. Она чувствовала в себе интерес к молодому человеку, загоралась, ей казалось, что она теряла голову из-за него, что он ее действительно зацепил. Было так хорошо, удивительно и волшебно. Вроде влюблялась… Лишь до определенной границы в их отношениях. Когда каждый из них словно находился в своей, строго очерченной системе координат, когда он не посягал на ее пространство, внутреннюю свободу и не говорил ужасного слова «мы».

Она боялась стать рабой. «Тоже мне “Раба любви” нашлась», – думала она порой, усмехнувшись невесело. Рабой повседневной рутины, вязкой бытовухи. И еще она сама панически боялась произносить это слово – «мы». Ее всегда пугало растворение, потеря собственного «я». Да и просто потеря своего пространства, священной родной территории, на которую вторгался чужак и топал по ней без разбору, оставляя грязные отметины. Может, перед глазами был пример родителей? Мама отдала отцу всю себя, без остатка, а он оставил ее и пошагал дальше по собственной дороге. Может… Но мужчины все же отличались от мороженых карпов, и когда-нибудь наступала та самая минута. Когда они нарушали эти долбаные границы системы или произносили что-то в душевном порыве. Тогда ее словно отбрасывало от него на миллионы космических лет и она убегала. Обычно не оглядываясь на покинутого. В ее организме, памяти стирался файл, связанный с проявившим себя мужчиной.

* * *

Когда это начало происходить? Наверное, в школе. Ей нравился один мальчишка из их класса – Димка Самсонов. Он выглядел взрослее других, к ботаникам явно не относился. На катке, где они с Васькой проводили каждый зимний вечер, Самсонов носился с клюшкой быстрее и увереннее всех остальных, точно забивая в ворота черный кругляшок шайбы. Это зрелище доставляло Вале эстетическое и, теперь уже можно твердо сказать, эротическое наслаждение. Был, правда, один опасный момент для Валиной жизни, когда она наконец-то под конец зимы научилась делать «пистолетик». Он долго ей не давался, но когда все получилось, она бороздила огромный каток на одной худосочной ноге, гордо выставив вперед вторую. Лед залили накануне, и он был гладким как стекло, на котором можно было выписывать смелые кренделя. Внезапно ее смели, врезались коньками в ладони и хорошенько треснули по спине клюшкой. Сначала она ничего не поняла, попыталась сама встать, отряхнуться с улыбочкой и покатить исполнять «пистолетик» дальше. Но, увидев расширенные глаза сестры, ей вдруг стало ужасно больно, захотелось всплакнуть, да и народ вокруг испугался не на шутку, потому что ладонь была рассечена, и зеркальный лед, окропленный алой кровью, смотрелся достаточно эффектно. Зашивать Валя отказалась наотрез, поэтому рана долго не заживала. Остался маленький розовый шрамик.

Самсонов подарил ей золотистую коробку конфет «Осенний вальс», маленький веник мимоз на Восьмое Марта, и дальше этого дело не заходило. Их выпускной был похож на скучное родительское собрание, на котором все зевали, и когда Валя потом слышала от кого-то, что у них якобы выпускной прошел по всем статьям ударно, со страстными поцелуями и тисканьями во всех углах подряд, она говорила, что все это сказки. Школу закончили, началась новая насыщенная жизнь, в которой не оставалось места старым друзьям, преподавателям казарменного типа и прочим очаровательным ностальгическим воспоминаниям. Она готовилась к сессии, которая была не за горами, умирала над учебником по анатомии, как вдруг однажды раздался робкий звонок в дверь.

– Валюша, это к тебе, – сказала мама.

Валя вышла в коридор, подошла к двери и увидела на площадке улыбающегося Димку и его приятеля. Они застенчиво мялись, чуть покраснев, сжимая в руках мокрые от снега кроличьи шапки-ушанки, и были похожи на первоклашек.

– Прив-е-ет, – растянуто от удивления произнесла Валя.

– Привет, – улыбнулся еще шире Димка, продолжая безжалостно комкать шапку. – Проходили мимо памятника, вспомнили, что ты здесь живешь. И вот, решили навестить.

Валя так растерялась, что даже не предложила им зайти. Хотя бы на пять минут. Так они и простояли втроем целый час на площадке, громко гогоча – физически здоровые существа, не обремененные никакими заботами и не знакомые со взрослыми печалями. Естественно, вызывая явное неодобрение Елены Васильевны, которая, не выдержав и пяти минут, широко распахнула дверь, демонстративно окинула незнакомцев своим коронным взглядом и процедила: «Здрасте». Этим она, правда, никого не испугала и не смутила.

Валя после этого неожиданного визита стала перезваниваться с Димкой, пару раз прошли по парку, все было мило. Через некоторое время ей позвонил приятель Димки и сказал, что Самсонова забрала «скорая» с острым приступом аппендицита. Назвал адрес больницы, и Валя, как сумасшедшая, помчалась туда на следующий же день. Она летела как на крыльях, искренне переживала, и ей нравились собственные ощущения. В палату она тоже влетела. Димку уже прооперировали, он лежал весь перевязанный, беспомощный, но не несчастный. Вид у него был скорее изможденно-героический. У кровати сидела его мама, с которой Валя наконец-то познакомилась. Так она ездила в больницу каждый день, не отдавая себе отчета в собственных действиях. Все было продиктовано чистым инстинктом, каким вот только, не совсем понятно. Заметила лишь мельком, что у ее «подопечного» взгляд заметно изменился за время ее посещений. Странный стал взгляд.

Приближался Новый Год, дома достали с лоджии искусственную елку с игрушками. Елку собрали, как всегда, бурно чертыхаясь. Дружно потея, водрузили золотую пику, и будто дыхание перевели. Уф… Стало легче. Может, потому, что понимаешь, что конец года, когда не осталось никаких сил и иллюзий, – вот он, и Новый год воспринимаешь буквально как новую точку отсчета, после которой все будет иначе, намного лучше. Должно быть. Будут любовь, деньги, в конце концов, и желания все исполнятся. Поэтому так отчаянно веришь во всю эту астрологическую ахинею, сулящую лучшую жизнь. Все это внушает оптимизм.

Заключительным аккордом в украшении елки являлась Снегурка. Интересно, что она изначально была без Деда Мороза. Стояла под елочкой всегда одна, такая самостоятельная, деловая и вся в вате. В новогоднюю ночь девчонки ложились, но никогда не засыпали сразу. Ждали. Ждали, когда папа, как партизан, на цыпочках проскочит мимо их комнаты и положит к ногам Снегурки долгожданные подарки. Что-то один раз у него не заладилось, он зацепился за гирлянду лампочек и рухнул в обнимку с елкой, сказав что-то коротко и ясно по поводу Нового года и жизни вообще. Папа, папа, Дед Мороз ты дорогой и единственный…