Текст книги "День святого Валентина"

В этот раз праздник решили отметить нестандартно, в большой компании, где-то в Кузьминках, о существовании которых Валя тогда только слышала. Димку перед праздником выписали, и он должен был зайти за ней, чтобы ехать вместе на грандиозную, как он выразился, вечеруху. Вале стоило больших трудов тогда отпроситься у мамы, которую Василиса уже нагло уболтала и уехала на два дня на дачу к знакомым из института. Самсонов зашел за ней часов в семь, мужественно держась за бок, слегка покряхтывая и передвигаясь со скоростью черепахи. Он предложил сначала пойти к нему, перекусить, а часов в девять двинуть в загадочные Кузьминки, потому что ему так будет легче. Да и мама его там что-то приготовила вкусное… Когда они вошли в его квартиру, стояла глубокая тишина. Квартира была большая, коммунальная, каждый шаг отзывался эхом, но, видимо, все соседи куда-то разбрелись.

– А где же твоя мама? – первым делом спросила озадаченная тишиной Валя.

– Она справляет у наших родственников, – услышала она в ответ уверенный голос. – Сейчас посидим, а потом, не спеша, поедем. Ты не против?

Она совершенно не была против, просто немного растерялась. Тем более что мороз на улице стоял трескучий, зимы тогда были еще настоящими. Хорошо запомнились большие окна с красивым заиндевевшим узором, елка таинственно поблескивала в углу серебристой мишурой. Стол с белой ажурной скатертью и цветами, на котором стояли разные салаты, цыпленок табака, вазочка с мандаринами, фужеры для шампанского и стаканы для «Фанты». Димина мама явно постаралась. Включили телевизор, по которому передавали стандартные новогодние пожелания и песенки, сели на диван и потихоньку стали уничтожать содержимое салатниц. Раздался телефонный звонок.

– Да. Сейчас приедем, – ответил Димка, держась за бок и прикусив нижнюю губу.

Валя представила, как они потащатся сейчас в заоблачные Кузьминки по такому морозу, и ей стало дурно. Димка тоже, наверное, живописал эту картину, но оба молчали и продолжали есть. Пробили куранты, президент всех поздравил, и стало окончательно ясно, что в эту ночь они будут вдвоем. Периодически тренькал телефон, но и он потом все понял и замолчал. Выдули всю «Фанту», попили чай с «Птичьим молоком», уже спел Кобзон с Людмилой Зыкиной, а цыгане все продолжали выть, трясти монисто и размахивать цветастыми платками перед носом всей страны. Страна уже порядком проспиртовалась, не воспринимала действительность, и большинство ее граждан приняло горизонтальное положение. Все как обычно. Необычным было только место Валиной ночевки, да и действительность Валя воспринимала очень отчетливо. Она была такова, что настенные часы громко и деловито отсчитали несколько часов наступившего года, фактически утро, глаза стали безудержно слипаться, и юное девичье тело тоже потребовало горизонтали. Сказывалось еще количество съеденного.

– Давай спать? – предложила Валя незатейливо.

– Хорошо, я подушки с пледом принесу, – сказал резко покрасневший Димка.

Они улеглись, не раздеваясь, на диван перед телевизором. Он ее обнял поверх клетчатого пледа, и они так и пролежали, не шелохнувшись. Все тело затекло, а они даже не поцеловались. Что он не спал, Валя чувствовала, а еще поняла, насколько трепетно он к ней относится – боялся руку переместить и дышал странно. Тихо-тихо, как мышонок, будто спугнуть боялся что-то. Все равно спугнул. Утром проводил домой. «Я – падшая женщина», – думала она, когда шла рядом с ним по хрустящему свежему снегу, который из-за своей новизны и солнечных бликов превратился в нежно-сиреневый. Мысль о собственном «падении» доставляла Вале огромное удовольствие. Хотелось срочно поделиться своим состоянием с окружающими, и она еле дождалась Васькиного возвращения из пансионата. Ей она так и выпалила, предварительно плотно прикрыв дверь.

– Я – падшая женщина!

– Что?! – вскинула на сестру изумленный взгляд Васька, на лице которой безжалостным образом отпечатались все следы бурной встречи Нового года. – Сначала и, пожалуйста, помедленнее.

– Я встречала с Самсоновым.

– Вдвоем?! – Вася даже перестала копошиться и разбирать вещи.

– Да. – Гордо констатировала Валя, потом спешно добавила. – Мы спали на одном диване.

– Не в сапогах, я надеюсь? – Начала громко хохотать сестра. – Но в рукавичках? Я угадала?

– Да иди ты в задницу!

– Не обижайся, «падшая женщина». Уж кто-кто, а ты не должна на меня обижаться. Просто я вначале подумала, что ты с поясом целомудрия рассталась. И вообще, если ты – «падшая», то кто же тогда я? – почему-то с легкой грустью проговорила Василиса, сидя на полу в полуразобранном состоянии и в обнимку с рюкзаком.

Больше Самсонова Валя никогда не видела. Категорически не хотела видеть и к телефону просила больше ее не подзывать.

Нестерпимо заболел лобок. Заныл. Это к Самсонову, в принципе, никак не относилось, просто когда-то в детстве она решила похвастаться перед сестрой, какая она умелая, лихая велосипедистка и проехать на велике без рук. Все было бы ничего, только она не учла, что гладкий асфальт закончился, и начался булыжник. Естественно, переднее колесо крутануло, и она резко, ласточкой вылетела вперед, со всей силы стукнувшись этим самым интересным местом об руль. Больно было безумно, внизу все почернело и грозило отвалиться. Так и было потом в жизни: когда она выпендривалась и ее начинало откровенно заносить, она мысленно хваталась за лобок, который будто начинал трещать по всем швам.

Но ведь сейчас она не выделывалась. Она хочет быть единственной, ей нравятся ощущения, связанные с этим чувством. Она всегда искала любовь, как и все нормальные люди, особенно женщины. Бросалась грудью на каждый ее призыв, как Александр Матросов на дот. Она могла бурно рыдать во время просмотра любовной мелодрамы, а на самом деле была жестокой и беспощадной. Временами у нее получалось вжиться в роль влюбленной. Ее хотели, любили, и тогда она чувствовала себя актрисой на сцене. Что-то говорила фразами из набивших оскомину сериалов в ответ на нежности, могла бурно отреагировать на признания. Но внутри была пустота или ложь. А себя обманывать – состояние хуже некуда. Паршивое дело. Поэтому когда речь заходила о серьезном отношении, она на всю мощь срочно включала турбины и ракетой взмывала в небо. «Все выше и выше, и выше…» Лишь бы не слышать этого канюченья, банальщины, страстного и слюнявого дыхания в ухо.

Кстати, в одном умном научном журнале она прочтет случайно, что лобково-копчиковую мыщцу восточные целители издавна называли мышцей любви. Кто бы мог подумать?! Неспроста, наверное… Мышца любви вырабатывает электрические импульсы, от мощности которых напрямую зависит сексуальность человека, то есть насколько он привлекателен, насколько сильна его способность нравиться, любить и быть любимым. Если эти загадочные импульсы у двух людей неожиданно совпадают, то они отыщут друг друга, даже находясь в огромной толпе. Между ними обязательно возникнет взаимная симпатия, вспыхнет любовь с первого взгляда, и они, по большой вероятности, найдут друг в друге идеальных любовников. В общем, настоящая, стопроцентная любовь случится.

Получается, что мышца любви у нее с детства «ушибленная». Может, от этого все проблемы?

Она всегда пропадала с линии горизонта. Испарялась в плотных слоях атмосферы. С предлогом или без. И внутри все оживало и расцветало от осознания того, что проклятые наручники сняты. Так произошло. И точка. Может, потому, что не встретила она кого-то, с кем совпали бы наконец ее привередливые импульсы, и тогда, возможно, этот «кто-то» стал бы ее мужчиной. Кто не слюнявил бы пакостно ее многострадальное ушко. Хотя почему не встретила… Зачем она себя-то пытается обмануть?

* * *

Единственное, что, или вернее кто, не давал ей покоя, был тот, кто сидел не так давно на кухне и чересчур активно ни с того ни с сего спроваживал ее замуж. Он был очень похож на ее отца и, наверное, в этом заключается немалая часть проблемы. Тоже светлый шатен, с глазами как южная ночь. Такие же черные, бездонные, обволакивающие и теплые. Взглянув в них, ты словно проваливался в черную космическую бездну с миллиардами звезд. Смеялись они почти одинаково, и у них так похожи руки. Длинные, изящные пальцы и всегда теплые мягкие ладони.

У них с Васькой руки были тоже красивые, но немного узловатые. Не как у тракториста, конечно, но вены сильно проступали. Как шутила Васька, настоящая «мечта наркомана». Да, наркомана может быть… А вот Валя всегда всерьез стеснялась этой узловатости. Часто нарочно поднимала руки, чтобы кровь отлила, и тогда они становились гладкими, как у аристократки. Не любила носить кольца, браслеты, чтобы не привлекать к рукам внимание, не делала яркий маникюр. Это вошло в привычку. Перчатки из латекса, в которых она постоянно работала, словно придавали ей уверенности, поэтому в конце рабочего дня она порой с некоторым сожалением стягивала их и бросала в ведро.

А еще так здорово было сидеть у папы на коленках…

– Спите, кисеныши. Вы самые красивые, самые умные. Вы мои самые любимые, – говорил он каждый вечер, в определенное время выключая свет и укладывая их спать.

– Папа, а я? – раздается рядом в темноте ревнивый, мурлычащий голос Василисы.

– Сейчас иду к тебе, – смеется он счастливо и ласково.

Валя, с большим трудом выплыв из сладкой дремоты, вцепляется напоследок в его шею и вся исчезает в его рубашке, как в огромном, реющем парусе. От него так вкусно пахнет и совершенно не хочется его отпускать!

Когда им с Васькой было четырнадцать, отец от них ушел. Сбылось Маргошино предсказание и ее огромное пожелание одновременно. Это было так неожиданно и непонятно. Всегда был рядом, его можно было потрогать, любил только их с мамой, и вдруг, в одночасье, стало тоскливо, серо. И очень холодно. Как будто они всегда жили на юге, беззаботно нежась на солнышке, и вдруг какой-то злой чародей, гад настоящий взял и переселил их в Антарктиду. На самую льдину закинул, даже не разрешив взять с собой теплый свитер. Они с Васькой долго еще ждали его, замирая в комнате от каждого стука и звонка в дверь, но это или соседка приходила за сахаром, или еще приносило кого-нибудь чужого и ненужного. И с каждым таким звонком на сердце оставалась долго саднящая ранка и разочарование. Выстроенная годами, любовью и привычками пирамида их мироощущения рухнула в одночасье, и они, потеряв равновесие, повисли в воздухе. Даже без тонюсенькой ниточки. Его родной запах долго не выветривался из квартиры, а в большом мамином шкафу со скрипучими дверцами он живет до сих пор и, похоже, не собирается менять место прописки.

Валя поняла тогда, что значит любить. Любить и страдать.

Отец был военным инженером, строил разные засекреченные объекты. Всегда приходил домой в одно и то же время, хоть часы по нему сверяй. Все дружно садились за стол, смеялись, мама вкусно готовила. Так хорошо было вместе… Валя навсегда запомнила случай, как в день Восьмого Марта отца очень долго не было. Мама стала волноваться, а когда она волновалась, то всегда начинала машинально мыть полы и прибираться, хотя это и не требовалось. В квартире всегда и так все блестело. Открыла дверь, чтобы вынести мусор, а там стоял папа в фуражке набекрень и с букетом тоже завалившихся на сторону красных вялых тюльпанов. Еле на ногах держался, но букет торжественно вручил. С дурацкой расплывшейся улыбкой и невнятным мычанием. У него был такой нелепый и жалкий вид, что сердце сжалось и стало размером с грецкий орех. После этого случая Валя не переносила выпивших мужчин, а тюльпаны покупала себе сама. И только желтые.

Мама после его ухода не истерила, не расклеилась, не ожесточилась, никого не проклинала и не скукоживалась под участливыми взглядами «добреньких» соседей. Вернее, соседок. Первое время она отчаянно перестирывала все шторы, полотенца, постельное белье, да и вообще все, что попадалось под руку. Частенько это были их с Васькой шмотки, с большим трудом добытые в закрытых магазинах или через знакомых, поэтому в тот период Вася, чтобы не лишиться стратегически важной части гардероба, стала прибираться в комнате. Потом стиральная машина с трогательным названием «Малютка», не выдержав повышенной нагрузки, взбунтовалась и вырубилась. Маму это не остановило, и она продолжила стирать вручную. Достиралась она до того, что кожа на ладонях лопнула, а тонкая кожица на пальцах треснула глубокими ранами, похожими на язвы, и оттуда долгое время сочилась кровь. Не хотели никак заживать, хотя мама старательно перевязывала пальцы бинтами. Видимо, то же самое происходило с маминым сердцем…

Потихоньку «стиральный» бзик прошел. Как нельзя вовремя маме предложили работу в Красном Кресте. Там надо было много времени проводить на работе, ездить в командировки, общаться… Мама не очень любила с кем-то общаться, кроме своей любимой семьи, даже подруг никаких никогда не было за ненадобностью, но здесь другого выхода не было, и на несколько лет она стала совершенно другой. Просто включила свой механизм выживания. Теперь в окне, освещенном желтым теплым плафоном, поздними вечерами частенько можно было увидеть такую родную, сильно ссутуленную спину женщины. Валя знала, что в комнате точно никого нет, смотреть там не на кого. Да и не на что. Просто мама отвернулась. Даже рукой ей не помашешь…

Мама больше никогда никого не любила. Мужчины стали ей неинтересны, она перестала их воспринимать в принципе. Относилась как к инопланетянам или как к маленьким орущим детям, когда те болеют, описались и хотят есть. Перегорело все. А в молодости она, изящно вскинув красивую аккуратную голову, частенько любила запальчиво повторять: «Я любого могу скрутить!» В полушутку, в полусерьез, и при этом ее карие глаза полыхали. Глядя на нее, такую яркую, горящую красавицу, действительно никто не собирался с ней спорить, и в это утверждение можно было спокойно поверить. Да, конечно, как же иначе… В итоге получилось, что скрутили ее.

Валя никогда бы не смогла так заявить, потому что она знала, что всегда найдется кто-то красивее, интереснее ее, поэтому «любого скрутить» она не сможет». Да она и не собиралась.

Он ушел из их гнезда. Насиженного, уютного. Перелетел в другое. Мужчины редко уходят в никуда, они обычно уходят к кому-то. Ведь они не могут без присмотра – эти вечные дети. Потому что их нужно покормить, обстирать, спать положить, сказав при этом неоднократно, что он – самый-самый. Что он – принц, естественно. И что если бы не он – красавец – сидели бы они так на своем мягком месте и дальше, горестно куковали, на судьбу горемычную сетовали. В пыльное окошко свое осточертевшее отражение рассматривали.

После родительского развода Валя, сильно скучавшая по отцу, продолжала с ним часто встречаться. Она почувствовала, что долго не сможет не видеть его глаз и не слышать родной, любимый голос. Заболеет без него. А вот Васька наотрез отказалась его видеть и знать о нем что-либо. Здесь они будто поменялись с Валей местами, потому что обычно обидчивой была Валя. Ее раздражала порой собственная обидчивость, ведь обидчивый – значит уязвимый. А кто сказал, что надо быть неуязвимым, где это написано? Может, это шарм определенный придает. Вот Васька, видимо, и решила так шарма себе добавить: не смогла ему простить предательства, уперлась как баран. Глупая. Так и не смогла понять, что предательство повсюду, и все мы в той или иной степени предатели. Вольно или невольно. От нас уходят в итоге наши родители, пусть в мир иной, но это – предательство. Мы растим детей, а потом они машут нам ручкой, не звонят неделями или с трудом, через силу, с кислой рожей выдавливают из себя односложные предложения. Это как прикажете понимать и на это реагировать? С пониманием, скажете вы. Ну-ну…

А любовь? Основа жизни, которая бок о бок идет с предательством. Кто кого оставит первым. Чтобы не плакало уязвленное самолюбие. Игры-игрульки…

Предательство даже заложено в самой основе жизни. Мы двигаемся от молодости к старости, то есть от лучшего к худшему, от рождения к смерти. И ничего с этим не поделать. Увы. В этом тоже заключена несправедливость, и ты можешь только воспринять данную аксиому. Точнее покориться, что тоже не очень приятно.

– Ну не могут же люди жить вечно? – ответил ей как-то папа в их дискуссии на эту тему. – Ты как восьмилетняя рассуждаешь. Так планета погибла бы от перенаселения…

Да, понимаю, хотелось ответить ей. Но одно дело, когда человек ушел, прожив долгую по нашим меркам жизнь, а совсем иное, когда его забрали во цвете лет, и он своим преждевременным уходом сделал несчастными всех своих близких. Разве это по-честному?

Васька, как ни странно, согласилась с ней. Обычно их мнения редко совпадали, особенно в том, что не касалось их «объектов».

– Возможно, что-то в твоих словах есть. Тема, конечно, сложная, неоднозначная… – не отрываясь от компьютера, сказала она. – Помнишь Марата с Юльчиком?

* * *

Конечно, Валя их помнила. Они учились с Маратом с первого класса. Смуглый, худенький, воспитанный мальчишка, к девятому классу он превратился в интересного парня со смоляными, слегка волнистыми волосами, с точеным носом и глазами светло-орехового цвета. Он был татарином. В девятом классе к ним пришла Юлька – девушка типичной славянской внешности, с добрым круглым лицом, серыми, вечно смеющимися глазами, светло-русыми, нежно вьющимися волосами и большой попой, которую она обтягивала модными джинсами стрейч. Ее беззаботный смех периодически раздавался в классах и коридоре. Они вместе с Маратом поступили в один институт – МАИ, и Юлькин смех стал раздаваться уже в просторных институтских аудиториях. Он был как колокольчик – звонкий, легкий и неожиданный. Все ходили угрюмые, обозлившиеся на весь свет, а колокольчик звенел. Может, этому беспечному перезвону способствовало то, что ее папа был тренером какой-то сборной в Германии и в Москве ее родители практически не появлялись. Юлька летала к ним каждый месяц. Сначала одна, потом с Маратом. Злые языки говорили, что вот, мол, татарский парень – не промах, молодчина, знал, в кого вцепиться. Учитесь все у него, и жизнь будет намного легче. А когда Марат появлялся в новых джинсах или кроссовках – обсуждений было… Про кожаную куртку и говорить нечего… Все чуть не задушились, включая преподавателей.

Валя не то чтобы была лучшей Юлиной подругой. Она просто с симпатией относилась к этой паре, поэтому они пригласили ее на свою свадьбу. «Продружив» восемь лет, они решили наконец узаконить свои отношения. Юлькины родители отдали новобрачным свою большую квартиру на «Речном вокзале».

В день их свадьбы Валя валялась с жесточайшей ангиной, а Васька была в командировке.

– Валя, Марат погиб, – прозвучало в трубке на следующий день. Это была Светка – вечная староста их класса.

– Света, так не шутят… – начала сипло Валя, у которой даже голос появился и резко задрожал.

– Я не шучу. Его машина сбила. Похороны через два дня, я еще перезвоню. – Раздались бездушные гудки.

Валя так и стояла бы с трубкой вечно, если бы мама осторожно не забрала ее из окоченевших моментально рук.

Марата сбила машина на скорости 120 километров в час. Это произошло на той самой первой в Москве иностранной заправке «Нефто Эджип», которая стояла на Ленинградском шоссе и на которую все смотрели как на восьмое чудо света. Или еще круче.

– Юль! Я сейчас. Только заправлюсь, – крикнул он в то летнее солнечное утро, зашнуровывая кроссовки.

– Куда ты? Зачем? – искренне недоумевала Юля, выходя из ванной. – Давай позавтракаем хотя бы…

– Пусть будет про запас, – сказал он и весело ей подмигнул.

Это было последнее, что она от него услышала.

Заправившись, он открыл дверь, чтобы сесть, и в эту секунду какой-то урод сбил его на огромной скорости. Марат пролетел через три машины и влетел в заднее стекло четвертой. Так и непонятно осталось, зачем он вообще поехал заправляться, Юлька сказала, что бензина был почти полный бак…

На похоронах он лежал как спал. Только природная смуглость исчезла, уступив место мертвенной белизне. Лицо не было повреждено, или его так тщательно закрасили. Валя никогда не могла смотреть на покойников, но здесь она не могла отвести взгляда от этого лица. Лица человека, который за день до этого был самым счастливым, смеялся, радовался жизни и своей молодости. И который очень любил и был любимым.

– Не надо было нам жениться. – Скажет потом Юлька, выразив этим мнение многих. – Восемь лет вместе, и после свадьбы сразу… Что это? Как это объяснить и понять?

Валя не знала. Только когда она в очередной раз думала о несправедливом устройстве мира, перед ней неизменно всплывало белое лицо Марата. Слишком много людей оказалось наказано сразу. Смерть вообще трудно понять и принять, а смерть этого молодого человека тем более осталась для всех страшной загадкой.

* * *

«Надо было с ним…»

Валя вспомнила, как познакомилась с ним. Был ноябрь. Дурацкое время, когда и осень уже прошла, и зима еще толком не наступила. День был странный, вдобавок снег белой манкой посыпался из нахлобученных, сердитых серых туч. Чувствовала она себя тоже странно. Рассеянно и разобранно. Совсем нетипичное для нее состояние. Главврач заметила это, сделала замечание тихонько, мимоходом, но его расслышали все. Состояние усугубилось, Валя совсем расклеилась. И вот она вся такая рассеянная вышла из больницы и увидела его. Валя давно привыкла к прыгающим под окнами папашам с сумасшедшим выражением глаз, с разными авоськами и кульками. Периодически они бурно машут руками, потом, сложив ладони трубочкой, пытаются что-то крикнуть. Она никогда их не рассматривала. Чего рассматривать-то?

А здесь… Он совершенно не походил на этих обезумевших, будто залетел в чужой скворечник, в котором он чувствует себя жутко неловко и дискомфортно. Он взглянул на Валю, словно ища поддержки, и они завязли друг в друге глазами. Импульсы, вырабатываемые мышцей любви, полностью совпали по частоте и силе, кровь побежала по венам в несколько раз быстрее. Она сразу поняла, что не сможет уже просто так вынырнуть из этих черных глаз. Без потерь точно не сможет. Влипла она по самую макушку.

И только ее осенила эта мудрая мысль, как буквально вслед за ней из больницы выбежал ошалелый мужчина небольшого роста, бросился с разбега к нему на шею и буквально там повис. Как на лиане. В первую секунду даже трудно было понять: плачет он или радуется. Затем все же оторвался от него и начал отчаянно жестикулировать, громко повторяя через слово: «Ты представляешь!»

– У друга сын родился, – просто сказал он Вале, плавающей в его теплых глазах.

– Понимаю, – ответила она так, будто знала его сто лет. – Понимаю и поздравляю.

– У вас тоже есть сын? – чуть обеспокоенно отреагировал он на ее понятливость.

– Нет. – Наконец-то она смогла рассмеяться. – Работа у меня такая – помогать людям рождаться.

Он был шатеном, выше среднего роста, волосы каштановые, густые и, как окажется позднее, мягкие, шелковистые. Все в нем было такое аккуратное – начиная с формы бровей, заканчивая стрелочками на брюках. Он загораживался от промозглого ветра, приподняв воротник модной черной замшевой куртки. Так обнажилось тонкое запястье с волосками, где расположились элегантные золотые часы на черном кожаном ремешке. От его запястья Валя не могла отвести глаз, стояла как завороженная. Руки, наверное, сильные и нежные. Такие руки она встречала только у папы…

– Валентин, – произнес он.

– Что? – спросила она удивленно, словно выходя из тяжелого транса.

– Меня так зовут – Валентин, – медленно, чуть ли не по слогам произнес он. – А вас? – пытливо вглядывался он в ее лицо.

– Думаю поразить вас оригинальностью, – почему-то победоносно произнесла она. – Практически так же. Валентина.

Наконец-то стала ясна причина ее «разобранности». Они должны были встретиться. Да, около родильного отделения. Почему бы и нет? Самое место. Валентин и Валентина.

А может, он вообще женат и детей из садика скоро надо забирать? Тогда почему он так посмотрел на нее… Так жадно. Правда, мужчинам ничто не мешает так смотреть. Ни жёны, ни дети, ни многочисленные подруги… Может, только любовь безумная, как у Шекспира. Да и то лишь на первой стадии романа. И еще когда температура у них поднимается выше тридцати семи, да горлышко при этом болит. Тогда они начинают стонать, умирать, умолять весь мир о помощи и сострадании. В этом случае жадно смотреть они просто не в состоянии. Донжуаны, охотники хреновы…

Когда немного пришла в себя, первым делом схватилась за голову, чтобы проверить. Во-первых, на месте ли она – эта самая голова, и, во-вторых, как выглядит ее прическа. Как все-таки хорошо, просто удачно сложилось, что она успела рано утром помыть голову и вытянуть волосы феном. Такое с ней не часто случается, в смысле укладки. Надо же, и сапоги достойные – плотно обтягивающие тонкую щиколотку и на шпильке. Как чувствовала…

Спасибо Ваське: если бы не продвинутая «младшая» сестра, Валя никогда бы не надела шпильки и платья с вырезами. Она долгое время считала, что это не ее тема. Джинсы, мокасы – вот все, что нужно в этой жизни. Потому что удобно.

– Вась, я красивая? – спрашивает она с порога. – Только честно, без балды?

– А я? – моментально слышит она в ответ. – Мы красивые? – отбила сестра «шарик».

У них часто диалоги строятся по принципу игры в пинг-понг.

– Я имею в виду сегодня. Сегодня я красивая? – поправляется быстро Валя. – Могла я понравиться очень красивому мужчине? Абстрагируйся, оцени со стороны.

– Так, так… Что происходит в нашем королевстве? – Вася даже не поленилась оторваться от компьютера и вышла в коридор, где Валя придирчиво рассматривала себя в старом, потемневшем зеркале.

– У него такие… – Валя мечтательно задохнулась.

– Что? Ноги? Уши? Может, ягодицы? – насмешливо спрашивала Василиса, стоя в дверном проеме. Хамка она все-таки.

– Руки. Они как у папы. Если у мужчины они по-настоящему красивые, то и в душе он такой же… Это показатель.

– Да, я в курсе. Один раз нам уже все показали, причем крупным планом и средний палец. Только ты никаких выводов для себя не сделала, продолжаешь витать в своих сказках.

Вася переменилась в лице, сурово сдвинула безупречно выщипанные брови и хотела уйти обратно к себе, но элементарное женское любопытство или что-то еще одержали верх, и она все же осталась, продолжая внимательно и строго разглядывать непутевую сестру.

– Рада за тебя, – сухо проговорила она. Правда, глядя на нее, посторонний ни за что бы не догадался, что Вася на самом деле рада. Просто радость у нее такая, и они друг другу не посторонние. – Где же ты такое чудо откопала? Он наступил тебе на ногу в метро в час пик? Или он покупал в гастрономе кошачий корм? Надеюсь, что не угадала…

– У роддома.

– Тоже ничего. Сверхромантично. Не буду спрашивать, что он там делал.

– Помнишь, фильм такой был про первую любовь? Так и назывался: «Валентин и Валентина», – отреагировала Вася в своем стиле. – Вся страна бурно переживала за Марину Зудину. Разве можно было тогда предположить, что она станет женой Табакова-старшего и у них родятся дети?

Вася долго рассуждала об интересных жизненных коллизиях, но Валя ее не слушала. Судьба Марины Зудиной была сейчас ей не очень интересна, потому что Валю волновала собственная. Конечно, она помнила этот трогательный фильм, и сейчас ей это показалось определенным знамением, несмотря на то, что начали терзать сомнения.

Что же Валентин увидел там, у роддома?

Закрыла на секунду глаза, попыталась с трудом сосчитать до пяти и резко их распахнула. Ну-ка, что мы там имеем? То, что она наблюдала в зеркале, не очень ей понравилось. Так, на четверку с большим минусом. Это с натяжечкой. Стройная, ноги хорошие, мордашка вроде симпатичная… Но чего-то не хватает. А где же лучистые глаза, которые притягивали к себе внимание многих и в которых отражался ее богатый внутренний мир? Что с ними случилось? Одни густо намалеванные ресницы вместо глаз. Хлоп, хлоп. Никакой изюминки, чертовщинки. Вот когда не надо, во время обычного дежурства, к примеру, она выглядит просто супер… Не Синди Кроуфорд, но все же… Да, вряд ли она его зацепила, вот такая безликая. Скучная какая-то, простенькая, такие пачками по улицам расхаживают. Да и молодые сейчас на хвост наступают высоченными шпильками. Красивые, раскованные, свежие и готовые постоянно смеяться… Мужчинам ведь нравятся молодые. Вернее, очень молодые.

Валя сникла. Ее рьяное стремление все проанализировать, задаться кучей ненужных вопросов всегда приводит к депрессии, здесь Васька права. Она не хотела ничего больше рассказывать своей благоразумной, многоопытной сестренке, потому что элементарно побоялась сглазить, да и просто не собиралась делиться тем, что неожиданно почувствовала в тот знаменательный вечер. Она ощущала себя неким сосудом, наполненным до краев волшебной, теплой жидкостью, каким-то драгоценным эликсиром, поэтому все ее движения машинально стали плавными, осторожными. Главное – не расплескать.

Что же касается имени… Как говорила Васька: «Ты на именах просто шибанутая. Или к психиатру обращайся, или кандидатскую по этой теме пиши, чтобы с пользой психоз проходил». Что есть, то есть. Сначала, когда она слышала имя, то будто пробовала его на вкус, не сопоставляя его при этом с человеком, а потом соотносила два своих восприятия. Даже по цветам имена для нее различались. На вкус и цвет, одним словом. Глупо, конечно, но это все из-за того, что у самой Вали долгое время оставалась детская обида на родителей за имя, которым они ее нарекли. Оно ей никогда не нравилось, было чужое, словно она существовала отдельно от него, сама по себе. Случалось, что когда кто-то ее в школе звал, она даже не сразу отзывалась. А отреагировав все-таки, удивлялась невольно. «Ну и имечко у меня. Валюха-развалюха…» – сетовала она частенько. То ли дело – Василиса. Василису всегда спасали королевичи, ее целовали в губы красивые принцы, да и вообще, мало того, что она была Прекрасная, так еще и Премудрая. Теперь же собственное «Валентина» казалось ей самым красивым и оригинальным именем на свете. Редким в наше время. Ну и что Василиса? Подумаешь! Все равно все Васькой зовут, как шантрапу вокзальную или кота деревенского. Несолидно. И романтики – ноль.

* * *

В тот ноябрьский странный серый день они не хотели расставаться друг с другом у роддома. Но его тянул за руку рыдающий от счастья, окончательно потерявшийся новоиспеченный папаша, а ее обыкновенные правила приличия буквально заставляли стоять на мокром от снега пятачке асфальта. А ей так хотелось тянуть его за другую руку, и тоже хотелось повисеть на его шее или нежно обвиться вокруг. Нет, не змеей, а мягким теплым шарфиком, к примеру. Только вот повода у нее не было. Никакого. Кто их только придумал, эти правила, поводы… Точно какой-то ненормальный с деревянным сердцем!