Текст книги "Кэйтлин и Купидон"

– Так кто же эта особенная клиентка, ради которой вы не спите ночами? – интересуется он, и я тут же успокаиваюсь. О своей работе я поговорить могу, это несложно.

– О, так это же знаменитая Морвена Стар, слыхали?

Стью отрицательно качает головой:

– Если она не звезда культового кино девяностых, то понятия не имею, кто это. Но почему бы вам не показать, кого вы пытаетесь ей сосватать? – Он спрыгивает с дивана и присаживается на корточки рядом со мной. Я почти чувствую его горячее дыхание на своем плече.

– Я забраковала всех этих парней, – я киваю на разбросанные по полу бумаги. – Но другие потенциальные кандидаты в компьютере вон там, – указываю я на свой стол, с ужасом вспоминая, что по всей его деревянной поверхности разбросаны крошки соли и уксусных чипсов. Так же я осознаю, насколько тесны мои джинсы, и внезапно беспокоюсь – смогу ли встать в них с этого пуфика. Однако я справляюсь, попутно посвящая Стью в основные подробности жизни Морвены. Он вскакивает, подходит к столу вслед за мной и смотрит на парня с тяжелым квадратным подбородком.

– Этот не годится, – говорит он через мое плечо. – Он атеист.

– Кто атеист? – Эйд сжимает в одной руке три чашки, а в другой – пачку печенья с ванильным кремом.

– Вот этот парень, который не идеально подходит для Морвены Стар, – отвечает Стью, и на его лице появляется озорная ухмылка. – Мы тут пару подбираем!

Она стонет:

– Предполагалось, что ты будешь заниматься дизайном сайта, Стью!

– Ну да, ну да, – отмахивается Стью. – Времени еще полно. Это же весело! – Он подкатывает по сторонам два стула. – Давайте, дамы, найдем пару Морвене!

Час спустя Стью доказывает, что умеет быть таким же азартным, как и я.

– Не то! – кричит наш веб-дизайнер про плотника, приславшего фотографию, на которой прыгает с тарзанки.

– Слишком рисковый? – спрашиваю я. – Или ты думаешь, что она не любит змей? – На другой фотографии плотник с питоном, обвивающим его руку.

– Я чувствую, что он пока недостаточно подготовлен к встрече с Морвеной, – смеется Стью.

Эйд закинула ноги на мой стол и лениво листает что-то в телефоне.

– Мы можем побыстрее с этим закончить? – интересуется она. – Мне скучно, и я хочу выпить.

– Мы пойдем в паб, как только подыщем кого-то для Морвены. – Стью искоса смотрит на меня. – Ты с нами?

– Возможно, – говорю я, и мое сердце екает, а затем еще дважды. Прежде чем я успеваю что-либо добавить, на экране мелькает фотография какого-то парня. – Погоди, стой! – кричу я, когда Стью уже переходит к снимку мужчины с козлиной бородкой.

– Этот? – спрашивает Стью. Он успел пролистать слишком далеко, и теперь на экране рыжий школьник, которому я велела возвращаться не раньше, чем ему исполнится восемнадцать.

– Нет, – смеюсь я. – Можешь себе такое представить? Сразу перед ним, парень в белом воротничке. Увеличь картинку.

Экран заполняет профессиональное фото на бледно-васильковом фоне. Скулы этого мужчины так четко очерчены, что выглядят нарисованными, лицо задумчиво, взгляд устремлен в сторону. Волосы цвета молочного шоколада, как и глаза. Костюм сидит на нем, как влитой. Все это выглядит так дорого, что я почти представляю, как он пахнет.

– Роуэн Гарретт, – читает Стью. – Отличное имя.

– Прокрути вниз! – командую я.

– Ты такая властная, когда чуешь добычу. Мне это нравится, – откликается Стью.

Но я едва прислушиваюсь к его словам: я просматриваю информацию, предоставленную Роуэном. Джефф Бакли – его любимый музыкант, Толстой – его любимый писатель… а затем – я вижу! – в графе «профессия» есть то, что я ищу; то, что я почти ощущаю спинным мозгом, когда смотрю на этого человека. Его профессия: «ясновидец и чтец ауры».

– В яблочко! – говорю я, пока Стью тихо присвистывает.

– Ого, ты молодец! – признает он.

Эйд встает и захлопывает ноутбук.

– Хорошо, теперь, когда дело сделано, мы можем наконец пойти в паб?

– Будет здорово, если ты к нам присоединишься, – говорит мне Стью, но его слова проплывают мимо меня. Я думаю о Гарри и вспоминаю тот день, когда рассказала ему, что свидание Гвинни с его пациентом прошло хорошо. Как он закричал: «Ура!», словно ребенок, открывающий подарок. Я отрицательно качаю головой:

– Вы идите, ребята, а у меня тут еще куча дел.

– Ты уверена? – уточняет Стью, пожав плечами. Я киваю, и они начинают собираться. Стью забрасывает на плечи оранжевый рюкзак поверх черной стеганой куртки. Я машу им рукой, когда они выходят на лестницу. В дверях Стью оборачивается, и его глаза вновь встречаются с моими.

Глава 9

Единственный признак того, что Верити вошла в мой дом, – хлопок двери за ее спиной. Никакого «Привеееет!», лишь звуки ее медленных шагов по коридору. Я слышу, как она кладет ключ на полку. Обычно она все делает с грохотом: ключи со звоном падают на кафельную плитку прихожей, ее пальто с искусственным мехом соскальзывает с плеч и шлепается на пол. Но сегодня она тихо подходит сзади, пока я делаю приготовления к нашему чаепитию, и обхватывает меня руками за талию, положив подбородок на мое плечо. От нее пахнет ванилью и сигаретами. Мех с ее пальто – пурпурный, в тон волосам – щекочет мне нос. Я оборачиваюсь и крепко ее обнимаю. Объятия Верити удивительны: ее груди как удобная полочка, и она прижимает тебя к ней, стискивая так сильно, словно земная ось вдруг покачнулась, и она удерживает тебя от полета вверх тормашками. Но сейчас ее руки безвольно висят по бокам.

– Эй-эй, что случилось?

Она отстраняется, расстегивает пальто на груди, а затем несет обратно в прихожую на вешалку.

– Ничего, просто дерьмовый день, вот и все. – Верити не любит рассказывать о своих проблемах. «В мире происходят вещи намного ужаснее, Кэйт», – говорит она всякий раз, когда я пытаюсь что-то из нее выудить. – Как поживаешь? Как обстоят дела с Морвеной Стар?

Это повод, по которому я пригласила ее к себе, – притворившись, что хочу отпраздновать удачный подбор пары для Морвены. Однако на самом деле я желаю поговорить с Верити о Стью. Я хочу, чтобы она помогла мне оценить ситуацию, – может, это только я почувствовала такое сильное влечение? Что, если он был просто дружелюбен? Случилось это лишь в моей голове, или он ощутил тот же жар, что и я? Но вместе с тем я не знаю, какой ответ мне нужен.

– Хорошо! Я ей рассказала об этом парне, Роуэне, и ей понравился его голос. Она с ним еще не виделась, но он в отличной форме, и думаю, никаких проблем не будет, – говорю я, подходя к холодильнику и доставая бутылку розового «Моета». – Так что это уже можно с легким сердцем отпраздновать, я считаю. – Я поднимаю бутылку, помахивая ею. Верити улыбается в ответ, однако еле-еле. Она похожа на выжатый лимон. Я протягиваю ей шампанское, чтобы она открыла. Она не стреляет пробкой в потолок, а аккуратно выкручивает ее, промокая пролившиеся струйки бумажным кухонным полотенцем, вместо того чтобы ловить их ртом прямо из бутылки. Она достает два бокала, наполняет оба, один протягивает мне и слегка приподнимает свой.

– За мою дорогую милую Кэйтлин! Я так рада за тебя!

И с последним словом этой речи она срывается в слезы.

Плач Верити почти так же заразителен, как и смех, – то ее невероятное гудение. Ее плач напоминает бесконечную икоту, перемежаемую извинениями. «Ик, ик, ой, прости, ик», – издает она невнятные звуки, ее тело трясется от всхлипываний, и эта женщина – большая, сильная женщина – на моих глазах превращается в размазню. Все, что я могу сделать, – это обнимать ее, пока она дрожит, и поглаживать по волосам. Тугие афро-кудряшки подпрыгивают от моих прикосновений.

По-прежнему крепко обнимая ее за плечи одной рукой, я протягиваю другую к газовой конфорке и выключаю газ. Затем веду Верити в гостиную, к дивану: мягкому лежбищу, купленному для удобства, а не ради внешнего вида.

– Ну вот, пусть Гектор примет тебя в свои объятья, – говорю я.

Она поднимает взгляд от подушки, в которую уткнулась носом:

– Ты довольно странная – давать дивану имя…[6]6
  Есть марка мебели с соответствующим названием.


[Закрыть]

– А теперь скажи: что случилось?

Верити подтягивает колени к груди и тихо бормочет:

– О, я чувствую себя такой дурой… я не должна так расклеиваться, только не после… не после всего…

Я легонько толкаю ее в бок:

– Завязывай, твои проблемы важны. Ты должна мне рассказать, так будет лучше.

Она отворачивает лицо от колен – оно опухло и отекло, из носа течет. Я хватаю коробку с бумажными платочками и сую ей. Она глубоко вздыхает.

– Ладно, слушай… Джереми… Джереми… бросает меня!

Затем она опять зарывается лицом в подушку и заходится в новом приступе плача.

Я помню, как впервые увидела Джереми. Мы были в пабе «Крик», застекленной с фасада коробке на Уэст-стрит, и нам удалось занять лучший столик – с двумя зелеными кожаными диванами прямо у окна. Столешница была липкой, заведение пропахло прогорклым хмелем и застарелым по́том. Верити побрызгала вокруг своими духами, окутав нас их навязчивым ароматом. Это было еще во времена, когда я работала в пиар-агентстве и ходила в нейлоновой юбке-карандаше с белой блузкой, которую умудрилась заляпать малиновым джемом; а Верити принесла мне шелковое платье цвета пармских фиалок, чтобы я в него переоделась. И едва она сунула мне платье, я заметила, что на нее слишком пристально смотрит какой-то парень. Верити приехала в рваных коротких джинсовых шортах, клетчатой рубашке и кедах. Она уселась на диван, вытянув свои великолепные ноги, а в ее волосах сверкали неоново-желтые пряди.

Когда я по пути в туалет прошла мимо него – этого парня с пучками светлых волос на голове, торчащими во все стороны, словно его только что ударило током, и таким тощим телом, что оно казалось нарисованным из черточек, – он ухмыльнулся мне, а затем снова вернулся к разглядыванию Верити. Та задрала ноги на стол, вытащила блокнот и стала делать какие-то наброски.

От того, как он смотрел на нее, что-то кольнуло у меня в груди. И я ощутила уверенность, что, если они познакомятся – он будет так же смотреть на нее всю оставшуюся жизнь.

Когда приехал Гарри, мне удалось убедить его подойти и заговорить с Джереми, который все еще сидел в одиночестве. «Он вон за тем столом, рядом с телевизором, – шептала я. – Подойди и спроси его о регби или о чем-нибудь в этом духе». Мне пришлось заверять Гарри, что этот незнакомец не подумает о нем как о странном типе, а затем я кинулась обратно к нашему столику. Было очень трудно удержаться и не обернуться, чтобы увидеть, что там происходит, и я никак не могла сосредоточиться на словах Верити. Наконец они оба подошли к нам, и Гарри представил Джереми как своего старого приятеля по стоматологическому факультету. Джереми снова ухмыльнулся – и у него во рту сверкнул золотой зуб. «Грыз гранит науки», – заметил он, и Верити загудела от смеха. Мы сразу же хорошо поладили, все четверо: из паба отправились на стендап-шоу, а затем в нашу квартиру, где Верити с Джереми скрылись в ее комнате. Уютно свернувшись в постели, я осознала, что повторяю Гарри, как удивительно себя чувствую, устроив их знакомство.

Я помню это ощущение: я словно вся состояла из одной большой улыбки. «Я хочу, чтобы это было моей работой, а не дурацкий пиар», – сказала я, и Гарри поцеловал меня в щеку, назвав своей «маленькой Сциллой».

Сейчас, когда я сижу тут, поглаживая Верити по спине, и шепчу ей, что все будет хорошо, – я понимаю, что мы уже давно не та самая четверка. За годы, прошедшие с того вечера, Гарри открыл собственную практику, я наладила свой бизнес, и мы вместе купили дом. Верити начала ездить в Лондон на работу стилиста, Джереми стал заниматься компьютерной анимацией, и они арендовали совместное жилье. Мы свели почти ежевечерние общие посиделки вчетвером в пабе к сбору раз в месяц для воскресного барбекю. Правда, мы с Верити, как и прежде, при первой возможности старались увидеться за бокалом вина и обсудить последние сплетни. Но даже это со временем почти сошло на нет – я просто была постоянно занята работой, и за исключением ссоры, свидетельницей которой стала на днях, не знала, что у Верити и Джереми имеются проблемы. Подруга тоже об этом не упоминала.

– Он прав, конечно, все нехорошо уже давно, – говорит Верити. Ее слезы утихают, голос стал спокойнее. – Мы просто перестали смеяться вместе, как раньше.

Мое сердце екает от чувства вины. Я ничего не замечала.

– И как долго это продолжается?

– Ох, не знаю, – пожимает она плечами. – Может, полгода. Сперва я думала, что это разовый случай, но вскоре поняла, что больше не возбуждаюсь при его виде. А иногда замечала, что он смотрит куда-то в пространство, пока я говорю. С выражением почти скуки на лице.

Я внезапно вспоминаю один вечер в ресторане – мы с Гарри устроились в моей любимой кабинке, перед нами бутылка белого вина и тарелки со спагетти, и… нам нечего сказать друг другу. Казалось, вместе с нами за столом сидит само молчание. Я пару раз пыталась завязать беседу, спрашивала Гарри, как прошел его день, но он отвечал односложными фразами. Я отчетливо понимала, что Бобби смотрит на нас и, должно быть, думает: сваха – и вдруг в неудачных отношениях; но Гарри и не хотел никуда выбираться в тот вечер и очень ясно давал это понять. В конце концов я вытащила телефон, чтобы Бобби решил, будто у меня просто возникла неотложная работа. «О, вот и приехали… – пробормотал Гарри, как только увидел, что я тянусь к сумке. – Самое время для “Инстаграма”… Опять».

Я продолжаю гладить Верити по спине, радуясь, что она сидит, свесив голову, и потому не видит моих глаз, вероятно, блестящих – совсем чуть-чуть – от слез.

– Это ужасное чувство, Верити, но ты же знаешь, что ты не скучная, – говорю я. – Меняются отношения, меняются люди, и иногда ты ничего не можешь с этим поделать. Но похоже, это и к лучшему. Ты не можешь цепляться за то, чего больше нет.

Она разевает рот. Снова закрывает его. Ее взгляд мечется по сторонам, а затем останавливается на моем лице.

– Кэйт…

– Да?

– Где мое шампанское?

Я приношу бокал, она встряхивает головой и начинает пить жадными глотками. Веселые пузырьки никак не сочетаются с ее заплаканным лицом.

– Думаю, больше всего меня беспокоит мысль, что я могу потерять его как друга, – бормочет она. – Я люблю с ним разговаривать. Однажды утром я прочитала что-то в газете и подумала: «Боже, я должна рассказать это Джереми!» Но его не было рядом. Он уехал к своему брату… И я почувствовала себя так одиноко…

Верити снова начинает плакать. Я вспоминаю, как сильно мне всегда хочется рассказать Гарри о том, как прошел мой день. Потому что так развиваются отношения: сперва пробегает искра, потом танцы с поцелуями, затем волнующий секс, а дальше это просто твой близкий человек. Что случается, когда это проходит? Или они находят другого близкого человека? Я хочу помочь лучшей подруге, исцелить ее раны словами, успокаивающими, как бальзам, но не знаю ответа.

– Может, ты и не потеряешь его как друга? – пытаюсь я ее утешить. – Может, вы со временем станете одной из тех сказочных пар, которые по-прежнему в хороших отношениях, даже если не вместе?

– Как Крис Мартин и Гвинет Пэлтроу? – спрашивает Верити. Она выглядит почти обнадеженной. Я киваю. А затем она начинает смеяться: – Да брось, Кэйт, ты же знаешь, что это чушь собачья!

Конечно же, я не могу сдержаться, когда слышу ее гудение, и начинаю смеяться сама. Мы обе хохочем и немного плачем одновременно.

– Это к лучшему, я знаю. Но мне потребуется какое-то время, чтобы привыкнуть, что его нет рядом. – Верити складывает ладони вместе, заламывая пальцы. – Но знаешь что, Кэйт?

– Что?

– Ты сможешь побыть в моем доме, когда он будет вывозить свое барахло? Я не хочу осесть без сил у туалета, как Кэрри Брэдшоу, попросив его остаться в самый последний момент.

– Конечно, смогу. Когда он съезжает?

– Он сейчас собирает вещи. Значит, завтра? Но у тебя же работа?

Я обнимаю ее.

– Я отменю все встречи, я буду там.

Глава 10

Когда я съезжалась с Верити, она загрузила все свои вещи в тележку из супермаркета и прокатила ее три мили от своей старой квартиры до нашей новой. Я помню, как ожидала ее в окружении коробок, в одиночестве – подбросив меня, мама поспешила уехать, чтобы избежать платы за парковку. И наконец я увидела Верити – в зеркальных очках-авиаторах и красном клетчатом комбинезоне, толкающую свои пожитки по улице.

Когда нам подняли арендную плату, Гарри – всегда служивший «голосом разума» в нашей жизни – сказал, что на этот раз нам нужно все сделать как следует. Так у нас появился Джо. Джо, с его рыжей бородой и маленьким телом, который – как муравей – может нести вдвое больше того, что вы от него ожидаете, и который загружает свой фургон так плотно и точно, что это напоминает игру в «Тетрис». С тех пор он периодически появлялся и исчезал из нашей жизни – он присутствовал, когда мы с Гарри получили закладную на дом, когда я въезжала в свой офис и когда Верити с Джереми переехали сюда, в съемную квартиру с лососево-розовой дверью.

Его фургон стоит теперь на улице возле этой двери, Джереми рядом. Его безумно-торчащие волосы почти поникли, как будто молния ударила в них слишком много раз.

– Ну привет, Кэйт, – говорит он чересчур рано, когда я еще в нескольких футах от него, и я слегка машу в ответ, оглядывая его оранжевую толстовку с капюшоном, футболку с банановым принтом и мешковатые джинсы.

– Ты не замерз? – спрашиваю я. Он – яркий контраст с небом, похожим на серое покрывало, с которого мне на щеки летит мокрый снег.

– Сама-то как думаешь? Я упаковал все свои теплые вещи. Просто не сообразил.

Он бросает взгляд в фургон – задние двери открыты, и там видны старые рассохшиеся коробки, сложенные вокруг коричневого кресла: того самого, в котором Джереми обычно сидел с самокруткой в руке и кофейной чашкой на подлокотнике, используемой в качестве пепельницы. Мысли об этом и о пустом месте в гостиной, где положено стоять этому креслу, вызывают у меня желание обнять Джереми. Я хочу сказать «спасибо» за все те разы, когда он вызывал у меня смех, вытаскивая из депрессии одним лишь видом своей курьезно-яркой одежды. Но я только пожимаю плечами, когда он обхватывает себя руками и говорит:

– Конечно, замерз! Кому сейчас легко?

Он зябко переминается с ноги на ногу и смотрит в сторону дома:

– Ты к ее высочеству, надо полагать? Она там наверху, в спальне.

Я киваю.

Джо внутри, топает вниз по лестнице, его лицо скрыто за грудой из трех коробок.

– Это ты, Кэйт? – спрашивает он приглушенным голосом сквозь картон.

– Ага, нужна какая-нибудь помощь? – интересуюсь я, и так зная ответ.

– Не глупи, ты только порушишь мне всю систему. Ступай наверх, ей ты нужнее.

Наверху Верити, поджав колени к груди, сидит на кровати, покрытой смятыми одеялами разной расцветки. Она восседает на розовом с леопардовым принтом, своем любимом, так что я беру то, которое с павлиньими перьями, и набрасываю ей на плечи. Она уже не такая разбитая, как прошлым вечером, и даже воздух вокруг нее кажется тверже.

– Они как раз грузят остатки, – говорю я. – Как ты?

Верити слегка приподнимает плечи и опускает.

– Грущу, наверно.

Все слова, которые есть в моем арсенале для подобных случаев, бессмысленны. Она много раз слышала такие избитые фразы и все знает сама, но не готова в это поверить. «Со временем все наладится». «Ты найдешь кого-то нового, кого-то лучшего». «Все происходит не просто так». От них мне хочется закричать: «Да идите вы все в жопу!» – всякий раз, когда я их слышу. И все же я сажусь рядом с ней, обнимаю одной рукой за плечи, вздыхаю и произношу:

– Это к лучшему. Я знаю, сейчас так не кажется, но это так.

Верити кивает:

– Я просто хочу забыть обо всем этом. Вернуться к тому, какими мы были раньше, до того, как наш мир стал жестче.

Я слышу, как снаружи хлопают дверцы фургона и раздается свист Джо. Я быстро встаю и включаю музыку, чтобы заглушить шум его отъезжающего автомобиля.

– Как насчет того, чтобы сходить в «Универ»? – предлагаю я. Это одно из наших старых любимых местечек – грязноватый, дешевый студенческий бар, где подают коктейли ядовито-флуоресцентного цвета в толстостенных пластиковых бокалах. Мы засиживались там часами, играя в карты и время от времени показывая в окно на мужчин, с которыми не прочь переспать.

Улыбка разгорается на ее лице, словно лампочка, постепенно включаемая на полную мощность.

– Звучит здорово, Кэйт!

Мне нравится, что она умеет сама поднять себе настроение. Моя лучшая подруга, суперженщина, которая может пять минут невозмутимо слушать на площадке крики третьеразрядных звезд в лицо, а потом аккуратно стереть брызги их слюны, улыбнуться и сказать: «Кажется, вам пришло время передохнуть».

– Я так горжусь тобой, Верити! – говорю я, когда она встает и начинает рыться в гардеробе в поисках подходящей одежды. – Это сложная ситуация, но ты очень хорошо справляешься. Жаль, что я не могу залить твою силу в пузырек и пить, как зелье.

Я думала, это вызовет у нее улыбку, но Верити замирает, сжимая в кулаке платье, покрытое маками. По-прежнему стоя лицом к гардеробу, она произносит:

– Кэйт, мне нужно кое-что тебе сказать.

Дождь начинает усиливаться под играющий трек Мадонны «Меркантильная девушка», капли стучат по оконному стеклу.

– Что?

Она не оборачивается ко мне, а просто стоит там, разговаривая со шкафом.

– Я изменила Джереми. – Верити произносит это так тихо, что мне приходится просить ее повторить. Что она и делает, но все равно эти слова не сразу до меня доходят. И когда наконец это случается, внутри меня что-то обрывается. Как будто мое сердце сделано из папиросной бумаги, и ее слова вонзаются в него, раздирая на части.

– Что-что ты сделала? – Я вовсе не стремилась, чтобы это прозвучало зло. Но это выходит именно так: резко и отрывисто.

Верити поворачивается, смотрит на меня и опускает голову.

– Я не хотела тебе говорить, но просто не могла не сказать.

– Я рада за тебя. – Это получается хрипло, как шепот, и я не уверена, что говорю всерьез. Я хочу перемотать время назад на несколько ударов сердца, туда, где она была просто расстроенной, а я собиралась подбодрить ее блестящими нарядами и коктейлями.

– Кэйтлин, пожалуйста, выслушай меня.

Я комкаю одеяло под собой, крепко вцепившись в него руками. И вспоминаю, как Стью смотрел на меня с лестничной площадки, а я чувствовала срочную необходимость привязать себя к дверной ручке, сделать что угодно, лишь бы не кинуться вслед за ним с криком: «Я передумала и тоже иду в паб!»

– Прости, ладно? – продолжает Верити. – Но это все было неправильно, мы жили неправильно. Моя измена – не причина, она просто стала знаком, который нужен был нам обоим, чтобы все закончилось.

Я могла бы сделать так много глупостей за прошедший год – в гневе, в боли; но не сделала. Я сдержалась. Теперь же меня переполняют эмоции, и воспоминания словно захватывают мой рот и заставляют говорить. Как призраки, перехватившие контроль над моим телом.

– Но ты пришла ко мне домой вся в слезах! Убитая горем! – Я смотрю на нее и качаю головой.

– Ну, я все равно ведь была из-за этого расстроена. Даже если сама накосячила.

– Накосячила? Это очень мягко сказано!

При этих словах она вскидывает руки вверх:

– Боже, Кэйтлин, я знаю – это все расстраивает тебя, но ты не думаешь, что ведешь себя немного несправедливо? Ты работаешь свахой и знаешь, как заканчиваются отношения. Я слышала, как ты говорила: «Измена – это симптом, а не болезнь»!

Я действительно говорю это клиентам, которые обожглись в прошлом, чтобы убедить их: в правильных отношениях такого не случится. Я даже говорю это тем, кто сам изменял, изо всех сил стараясь скрыть свое осуждение и признать, что такой клиент не обязан провести теперь оставшуюся жизнь в раскаяниях и одиночестве. Но это совсем другое. Она знает из первых рук, как больно, когда кто-то больше не с тобой. Впрочем, этого я не говорю; я теперь не знаю, могу ли доверять сама себе.

– Да, я говорю так клиентам, но у меня было много клиентов, поверивших в мой бизнес только благодаря тебе с Джереми! – отвечаю я, игнорируя истинную причину своего гнева. – Черт возьми, именно так я заполучила Морвену!

– А, так вот о чем ты сейчас думаешь? О гребаной Морвене, мать ее, Стар? – Верити отбрасывает с лица прядь волос и смотрит на меня широко раскрытыми глазами, как будто я незнакомец, внезапно оказавшийся в ее спальне.

– Ну, теперь все будет основано на лжи, не так ли? – Когда я еще только произношу эти слова, то уже знаю, что они прозвучат слишком пафосно, и хочу, чтобы кто-нибудь вошел и встал между мной и Верити и напомнил, как сильно мы любим друг друга. Напомнил мне, что большая часть моего гнева предназначена вовсе не ей.

– Ты всерьез обвиняешь меня во лжи? – Верити всплескивает руками – до этого она стояла, упираясь кулаками в бока. – Да ладно, Кэйтлин, ты последний человек, который может злиться из-за всего этого.

– Не надо, – я качаю головой, глядя в окно. – Я думала… – Я сглатываю слезы, которые льются градом и мешают говорить. – Я думала, что вы были идеальной парой. Думала, ты никогда не сделаешь ничего подобного, зная о боли, которую это причиняет.

Верити смотрит в окно. Свет отражается от слезинки на ее щеке. Она вскидывает руку и быстро вытирает ее, думая, что я не заметила. От этого быстрого движения у меня щемит сердце. Я подхожу ближе и обнимаю ее. Интересно, чувствует ли она ту тоску, от которой у меня перехватывает горло, так же, как я чувствую ее боль? Я ощущаю наше общее прошлое, ставшее частью меня, даже если бы хотела о нем забыть.

– Ты слишком наивна, Кэйтлин. Ничто не идеально. Тебе нужно перестать так сильно напирать на это. Это не работает, ты же знаешь.

Когда она говорит, я слышу не ее голос. Я слышу голос Гарри: «Ничего страшного, если мы немного опоздаем, все будет в порядке», – пока мы мчимся по улице и я представляю, как прохожие крутят нам вслед пальцем у виска. Его лицо всплывает перед моим внутренним взором; и я вижу, как возвращаюсь домой и, обнаружив беспорядок, ору на него за то, что он не прибрался в кухне, – полный контраст с ухоженной кухней Полли Ли, с мраморной столешницей и латунными ручками, которую я недавно видела в «Инстаграме». Я слышу его, громко и отчетливо, как будто он кричит мне в ухо прямо сейчас: «Кэйтлин, почему ты постоянно сравниваешь свою жизнь с чьей-то еще?»

Я встряхиваю головой. Комната такая же, как всегда, – и Верити по-прежнему здесь; но и ее лицо, и тело кажутся странно искаженными, – словно я смотрю телевизор с помехами.

– Что ты хочешь сказать? Что Гарри был прав в тех скандалах?

– Я вовсе не это хочу сказать, Кэйт. Я просто пытаюсь… пытаюсь как-то защититься. Это не имеет никакого отношения к Гарри.

Но я ее не слышу. Все, что я чувствую, – это слова внутри, как маленькие шарики раскаленной лавы, над которыми я не властна и которые рвутся наружу.

– Это ты трахалась на стороне, – заявляю я. – Не пытайся все переложить с больной головы на здоровую.

– Я и не пытаюсь… – Она качает головой, и у нее снова такой взгляд, будто я пришелец, оказавшийся в теле ее лучшей подруги. – Ты меня вообще слушаешь?

У меня такое чувство, словно я окутана туманом, и все ее слова в нем застревают. И я не могу отделить то, что она говорит, от того, что я в действительности чувствую. Ее голос плывет вокруг меня, переплетаясь с моими воспоминаниями, и я не в состоянии разобрать – что реально, а что нет.

– Послушай… – начинает Верити своим самым мягким голосом, который обычно использует, чтобы разрядить особо сложную ситуацию. Он звучит покровительственно, и это меня раздражает. – Я хотела сказать это довольно давно… В общем, я думаю, что тебе нужна профессиональная помощь. Понимаешь? Психотерапевт. Я больше не могу… – Верити прерывается. Я знаю, что она сейчас плачет, но не смотрю на нее. – …Я больше не могу так продолжать.

И – бум! Это все, что мне нужно, чтобы полностью потерять контроль над собой.

– Может, и я больше не могу так продолжать! Нашу дружбу! Ты явно ни хрена не беспокоишься обо мне, так с чего я должна о тебе волноваться?

Я не это хотела сказать. Я ничего такого не имела в виду. Но слова не прекращаются. Я кричу, кричу, кричу. Как будто я банка шипучки, а кто-то встряхнул меня и отпустил, чтобы весь гнев, который я накопила, выплеснулся наружу.

Верити замерла на месте, как вкопанная. Ее рот слегка приоткрыт. Она ничего не говорит. И прежде чем к ней вернется дар речи, прежде чем она начнет оправдываться, что ей на меня не наплевать, я сбегаю вниз по ступеням и выскакиваю прочь из дома, хлопнув дверью так, что показалось – дрогнула земля.

Затем я разворачиваюсь на каблуках и направляюсь в противоположную сторону от своего дома, вниз по холму, такому крутому, что мои ноги бегут сами, будто спешат куда-то с какой-то своей целью. И только когда я добираюсь до низины, то могу сдержать бешеную энергию, которой налиты мои бедра, и хоть немного сообразить – что сейчас произошло.

Все это было похоже на сны, которые я вижу в последнее время, когда просыпаюсь с покалыванием во всем теле, накричав во сне на кого-то, кто этого никак не заслуживал. Несколько ночей назад я наорала на милую даму, которая приходит убирать наши офисы каждое утро. Слова, которые я выкрикивала ей, были настолько мерзкими, что я, когда проснулась – даже не могла поверить, что вообще знаю их; что они живут в моей голове.

Я сажусь на низкую кирпичную стену. Дождь не прекращается, и я промокла насквозь – он пропитал и мою куртку, и джемпер, и футболку. Но холод не ощущается – я просто сижу здесь, не обращая внимания на воду вокруг и гадая, будут ли теперь со мной постоянно происходить такие вспышки. Гнев прорывается изнутри меня в мою реальную жизнь. А я не могу позволить ему отравить то хорошее, что в ней есть! Я этого не хочу. Я не имела в виду ни слова из тех, которые только что выкрикнула, когда сорвалась на Верити. Однако, стоило лишь услышать единственный триггер – и я все равно их произнесла. Я знаю, что она любит меня, что ей не все равно. Но может, мне лучше оставить ее в покое, дать ей заняться своей жизнью? Мои проблемы уже слишком сильно ее коснулись. Я не должна допустить подобное в дальнейшем. Я помню ее слова: «Я больше не могу так продолжать», и понимаю, что – как и для всех остальных подруг, которые постепенно исчезали из моей жизни, словно растворяясь в воздухе, – становлюсь для нее обузой.

Я смотрю в свой телефон. Он сердито помаргивает экраном, раздраженный тем ущербом, который ему нанесла вода. В моих контактах по-прежнему полно имен, которые я помню, – людей, которым привыкла звонить, когда чем-то расстроена; людей, с которыми я встречалась по будням, пила коктейли, ходила в кино. Но сейчас я не могу позвонить никому из них – все это было слишком давно. Есть только один человек, который точно не пропустит мой звонок, который возьмет трубку. Я нахожу номер и нажимаю зеленый значок вызова. Она отвечает на третьем гудке.