Текст книги "Белоснежка и семь клонов"

Глава 5

Дания, 1942 год

Вот уже две недели молодой научный сотрудник Дитмар Бауэр работает в спецлаборатории пансионата «Лебенсборн», расположенного в лесу, на окраине датского городка Грюмфьорда, в двадцати километрах от границы с Германией. Собственно, после планового «расширения» великого рейха в скандинавском направлении, границ уже как бы не существовало вообще.

Родственные истинным арийцам голубоглазые и светловолосые потомки викингов самым естественным образом становились гражданами Великой Германии. Еще бы, они больше, чем сами «истинные» походили на идеальных представителей «высшей» расы.

Именно поэтому им выпала большая честь способствовать пополнению народонаселения своей разросшейся родины и «осветлять» фенотип высшей нации. Особое беспокойство внушало население южной Германии. Хитрые французишки и легкомысленные итальяшки настолько подпортили кровь своего большого северного соседа, что в темных глазах жителей Баден-Вюртенберга или южной Баварии Гитлеру и его ретивым партайгеноссе постоянно мерещился чужеродный блеск.

Через два года после прихода к власти в Германии национал-социалистов по инициативе рейхсфюрера СС Гиммлера началась реализация проекта «Лебенсборн», призванного, как говорилось в докладе Гитлеру, «поощрять деторождение от матерей хороших кровей».

Были созданы специальные пансионаты с акушерскими отделениями, представлявшие собой своеобразный конвейер по производству чистокровных представителей нордической расы – от зачатия до рождения.

В результате оккупации Германией европейских стран проект «Лебенсборн» был распространен на родственное немцам население Дании и Норвегии. До самой крупной страны, населенной «породистыми» производительницами, авторы проекта, к счастью, не добрались. Швеция в годы второй мировой войны оставалась нейтральной.

За годы оккупации около семи тысяч новых «арийцев» произвели на свет датчанки, но особенно отличились норвежки – они подарили «великому рейху» более десяти тысяч голубоглазых блондинчиков.

После крушения гитлеровской империи этот «подарочек» оказался никому не нужен. Дети, которым предстояло стать цветом нации, стали ее изгоями. Матери поспешно избавлялись от ненужного балласта – отказывались от своих детей, сдавали их в приюты, отдавали в чужие семьи для усыновления. Последний вариант для малышей оказался самым выигрышным – в новых семьях с них постепенно стиралось клеймо «фашистского ублюдка». Если, конечно, сами родители были достаточно выдержанными и тактичными людьми и не усматривали в каждом детском капризе проявление патологических наклонностей, обусловленных аномальными генами.

Тем же, воспитание которых взяло на себя государство, досталось на полную катушку. Обостренная послевоенная ненависть к немцам и всему немецкому выливалась на тех, кто оказался ближе всего и беззащитнее – на детей, родившихся от связей с немецкими солдатами, и «немецких подстилок», то есть мам этих «выродков». Причем, настоящих любящих мам, не выбросивших своих заклейменных детей на произвол злой судьбины, а пожелавших разделить со своей кровинушкой неизбежные превратности жизни.

Долгое время об этих детях и их матерях скромно замалчивали – как бы стыдясь такого позорного прошлого. Но в середине семидесятых тема самым неожиданным образом всплыла на поверхность.

Выяснилось, что темноволосая красотка Анне-Фрид из бешено популярной в те годы шведской группы «АББА» как раз и есть один из плодов «осеменения» норвежек во время оккупации их страны немецкой армией в сороковые годы прошлого столетия.

Вопреки утверждениям о врожденной дефективности детишек, родившихся от связей с немцами, красивая и талантливая жизнелюбка Анне-Фрид продемонстрировала самим фактом своей незаурядной карьеры некоторую предвзятость таких выводов.

Сразу же обнаружился бесследно исчезнувший три десятка лет назад немецкий папочка Альфред. В обрюзгшем располневшем бюргере сложно было распознать коварного соблазнителя, одарившего своим бесценным арийским семенем наивную деревенскую девушку. Сам он – вроде бы – на момент передислокации своего подразделения в далекую от той самой деревушки местность, не знал, что его норвежская возлюбленная ждет ребенка. Но так ли это было на самом деле – сегодня уже никто наверняка утверждать не может.

Восемнадцатилетняя мадонна с младенцем была вынуждена бежать от злобных оскорблений и ядовитых упреков односельчан к своим родственникам в Швецию. А затем… Как сказали бы в наше время – все болезни от нервов: молодая женщина тяжело заболела и вскоре умерла, оставив малышку Анне-Фрид на руках бабушки.

Летом 1942 года размышлять о будущем детишек «Лебенсборна» Дитмару Бауэру было совершенно не интересно. Пусть честолюбивые планы строят их мамы-датчанки, решившиеся на столь отчаянный шаг.

«Хорошо еще если ребенок – плод любви, страсти, пусть минутной, но все же… А если просто прагматичный способ мимикрировать, превратившись в коричневого паука?» – Дитмар привык с детства насыщать свои размышления научными терминами из биологии, медицины, химии, физики. Эти слова и понятия окружали его всегда, отец никогда не сюсюкал и не говорил с ним, как с ребенком, и даже находясь в домашней обстановке, как будто продолжал читать лекции студентам или объяснял аспирантам возможный исход опыта.

Дитмар вышел прогуляться перед сном – прямо за забором, окружающим обширную территорию пансионата, начинался хвойный лес. Для того, чтобы просто подышать свежим воздухом и размять ноги совсем не обязательно было куда-то идти. Пансионат «Лебенсборн» был ухожен и оборудован по лучшим немецким стандартам: чистенькие домики, ровненькие дорожки, геометрически правильные кустики и клумбочки. Нигде ни соринки, ни лужицы, ни засохшего цветка. Вдоль дорожек стоят удобные скамеечки со спинками, на полянках – аккуратненькие песочницы и деревянные качельки для малышей. В общем – маленький рай под названием «Материнство и детство». Только с маленькой пометочкой «для отборных кровей».

Дитмара ужасно раздражал вид этого райка для избранных, именно поэтому он предпочитал проводить свободное время за его пределами.

Выход из пансионата охранялся – но почти формально: кого опасаться в этой глуши?

– Привет, Дитмар! Ты опять в лес? Не скучно тебе одному гулять? – отозвался скучающий в будке охранников солдат Пауль Гросс, когда юноша проходил мимо него. – Или ты себе подружку уже нашел? Давай, давай! Начальство будет довольно, если ты ее еще и обрюхатишь! – довольный своей шуткой заржал постовой.

Дитмар молча прошел мимо, слегка кивнув головой – не обижаться же на Пауля за протухший идеологический бульон, влитый в его незрелые мозги «Гитлерюгендом» и не процеженный законопослушными недалекими родителями.

Выросший в большом городе, Дитмар с превеликим удовольствием бродил в одиночку по тихо стрекочущему и жужжащему хвойному лесу. Для него такое погружение в природу оказалось своеобразным бальзамом, облегчающим хотя бы на некоторое время душевные терзания.

Молодому человеку нелегко было осознавать себя причастным к этому балагану, облаченному в чуждый ему националистический балахон. Самое ужасное, что и он вынужден быть одним из участников отвратительного спектакля.

Искупавшись в прозрачном лесном воздухе, Дитмар превращался сам в себя. В себя – настоящего, а не фальшивого ученого, ведущего мнимые исследования, призванные подтвердить лживые теории.

Профессор Бауэр во время подготовки группы ученых для работы в «Лебенсборне» проинструктировал Дитмара вместе с другими аспирантами и студентами-старшекурсниками, каким образом должны проводиться научные исследования в лаборатории репродуктивной биологии. Следуя рекомендациям профессора, молодые ученые могли создавать иллюзию бурной деятельности, периодически сотрясая пробирками с непонятным никому содержимым и снабжая все это туманными и расплывчатыми псевдонаучными разъяснениями.

Инспектировать результаты будет сам профессор, так что опасаться разоблачения им нечего. Если, конечно, не объявится инспекция, по-настоящему разбирающаяся в сути вопроса. Вероятность этого была, по расчетам профессора Бауэра, ничтожно мала – поскольку среди самих партийцев таких специалистов нет, а остальных ученых, способных компетентно проанализировать результаты «опытов», он знал лично и был совершенно уверен, что в нужный момент они сумеют подыграть его «команде».

Старый ученый в душе не сомневался, что весь этот затянувшийся спектакль скоро свернется, и они все смогут вернуться к работе. К настоящей работе. И тогда все эти молодые ребята, которых он отправил подальше от вражеских пуль и окопных вшей, смогут вновь заняться делом своей жизни. Он должен сберечь их жизни – ради науки, ради будущего… И главное – среди них его Дитмар, его единственный в мире родной человечек…

Дитмар чувствовал, как его легкие наполняются лесным воздухом. Закрывая глаза, он представлял себе блестящие ядра молекул и крутящиеся вокруг них с бешеной скоростью электроны – все эти хаотически двигающиеся и летящие в разные стороны, сталкивающиеся и разлетающиеся с треском частички. Это и есть самый обычный воздух, только на уровне молекул – в мозгах Дитмара такие метаморфозы с разными веществами случались нередко. Скорее, даже не метаморфозы, а как бы отображение кусочка жизненной материи под очень сильным микроскопом.

«Если бы люди могли посмотреть вокруг себя в микроскопы, наверняка многие их представления коренным образом изменились… Покой и тишина леса так же обманчивы, как и любое представление о стабильности и постоянстве… Человек вообразил себя венцом природы и настолько уверился в своей избранности, что у некоторых маниакальных типов это приняло гипертрофированную форму. С ума сойти, – улыбнулся слегка Дитмар, сжимая в зубах сухую травинку, – я даже свободно думать об этом могу только в лесу. На территории этого чертового генного питомника нормальные мысли как бы боятся выплывать наружу и прячутся в недрах серого вещества, дожидаясь, пока я вдохну воздух с повышенным содержанием кислорода…»

– Ты пожалеешь об этом! Выброси из головы глупые мысли! Пойми, ты получишь все, что тебе нужно! Ты будешь среди избранных! – из-за кустов послышался грубоватый мужской голос и тихие всхлипывания молодой девушки:

– Я… я ничего не хочу… Прошу тебя, договорись, чтобы… ну чтобы ничего не было…

Девушка говорила с акцентом и с трудом подбирала немецкие слова.

«Местная девушка с кем-то из наших солдафонов, – мелькнуло в голове у Дитмара. – Чего он от нее хочет? Впрочем, понятного чего. Или уже приключилась неприятность? Хотя, он явно уверен, что девушка им осчастливлена… Эти грубые крестьянские сынки ведут себя, как петухи в собственном курятнике. Они выполняют распоряжение руководства – способствуют появлению детей с „хорошими“ генами. Уж они-то сами не сомневаются, что их наследственный материал представляет собой большую ценность…»

– Зайди в пансионат, поговори с доктором. Увидишь, как хорошо там устроены женщины и их детки. Такого питания ты сейчас нигде не найдешь. И ребенок будет всем обеспечен. Представь, он будет лучшим, избранным среди всех детей… здесь, у вас… – опять послышался голос немецкого солдата.

– Я не понимаю тебя, – девушка говорила, громко всхлипывая, – что ты такое говоришь? При чем тут питание? Какие избранные?

– Как это не понимаешь? Ты же немецкий в школе учила, ты всегда понимала, что я тебе говорю…

«Да, гены тупости ее ребенку наверняка достанутся от „избранного“ папочки. Если она все-таки решится сохранить свою беременность», – подумал Дитмар, прислушиваясь к их разговору.

– Меня интересует, хочешь ли ты сам этого ребенка. Не для рейха, а для себя, для нас… Хочешь ли ты иметь семью? И… и собираешься ли ты пойти к моему отцу и сказать, что мы… что мы поженимся…

– Ты что? Что ты говоришь? Разве сейчас время думать о каких-то свадебных нарядах?

– А я и не говорю о нарядах… – сквозь слезы продолжала датская девушка, – я хочу просто, чтобы все было по закону, как у людей…

– Великий фюрер благословляет всех немецких детишек, даже если их матери – не немки, а просто… блондинки…

«Господи, и где же она такого кретина откопала? Неужели в его башке кроме обрывков цитат эсэсовских боссов и „раз, два, шагом марш!“ вообще ничего нет?»

Дитмар вообразил, как в полном вакууме черепной коробки, брызгая слюной и истерически дергая головой, орет министр пропаганды Йозеф Геббельс. Слюни, ударяясь о внутреннюю поверхность костяных стенок, стекают липким слизким потоком вниз, а слова, как эхо, отражаясь от поверхностей, возвращаются обратно, бьются о противоположную сторону и так бесконечно летают туда-сюда, образуя гул, смешанный с криками, прославляющими великого фюрера и проклинающими неполноценных евреев, славян, цыган… Дитмар передернулся от собственных мыслей, смахнул с лица брызги.

«Фу, – брезгливо стирая капельки с носа, подумал он, но почти сразу сообразил, что воображаемое незаметно перелилось в реальность, и на него просто брызнул дождик, – однако надо спрятаться, сейчас припустит сильнее и ветки деревьев уже не защитят меня от ливня».

Рядом послышалось шуршание травы и тихий треск веток. Прямо возле него оказалась хрупкая девчушка с мокрым не то от начавшегося дождя, не то от непросохших еще слез, лицом. Девушка вздрогнула и безмолвно зашевелила губами.

– Не бойтесь, я не приведение и не леший! – первым опомнился Дитмар.

Девушка немного притормозила, присмотрелась к нему внимательнее, а потом рванула еще быстрее, не разбирая дороги, прямо в густые заросли кустарника.

– Осторожно, там колючки! – крикнул ей вслед Дитмар, но девушка с упрямым упорством продолжала продираться сквозь густую стену тонких колючих веточек. Она явно не была расположена к продолжению беседы с незнакомым немцем.

«Похоже, что обращение по-немецки ее пугает. Дружок-солдатик отбил у нее к этому охоту. Можно попробовать и по-другому».

– Я не сделаю вам ничего плохого, не пугайтесь так, – обратился он к беглянке по-английски. Она удивленно оглянулась и попятилась назад, но через секунду, спохватившись, спросила:

– А вы кто? Вы что, не оттуда? – она кивнула в сторону пансионата.

– В общем-то, оттуда. Но это ничего не значит. Извините, я случайно услышал ваш разговор с… с кем-то из солдатов. Я могу вам помочь. Если вы, конечно, этого хотите… Я работаю в «Лебенсборне», но как бы вам сказать… я не разделяю их идеи.

Молодая датчанка, широко распахнув свои пронзительно-голубые «истинно нордические» глазищи смотрела на Дитмара, не решаясь – продолжать разговор или нет. Наконец, она тихо сказала:

– Если вы слышали мой разговор с этим… подлецом, то вам должно быть понятно, какого рода помощь мне нужна. Я не хочу рожать ребенка от него. Конечно, сама виновата, но он так меня обхаживал, конфетами угощал… Тушенку и колбасу приносил. У меня еще сестренка и братишка младшие. Кроме картошки кушать нечего, а ведь им тоже хочется. Я и потерпеть могу, а как маленьким объяснишь?

«Много ли надо, чтобы соблазнить голодную девушку? Поманил ее шоколадкой, подарил коробочку с мылом… Сыграл на ее чувствах к младшим – сестренке и братишке… Она ведь еще и сама ребенок, наверное, и восемнадцати нет», – мрачно размышлял Дитмар. Сам он в свои девятнадцать чувствовал себя умудренным жизненным опытом, если не стариком, то по крайней мере, зрелым мужчиной.

– Ты наверное слышала, что по особому распоряжению Гитлера аборты категорически запрещены? Великой Германии нужно много пушечного мяса… – ухмыльнулся Дитмар еле слышно.

– Что же мне делать? Я не хочу! Не хочу этого ребенка! Я его уже ненавижу.

– Честно говоря, я тебе аборт все равно не советовал бы делать – первый раз, да еще в столь юном возрасте… Это очень опасно. К тому же, вряд ли в «Лебенсборне» найдется врач, согласный подвергнуть себя такому риску. В циркуляре от руководства СС сказано, что за нелегальный аборт врач может быть наказан, вплоть до смертной казни… Куда, кстати, подевался твой парень?

– Он выругался и ушел к себе… И вообще, он совсем не мой… Он совсем чужой… Я даже не знаю, мне стыдно… что я с ним… с ним могла что-то иметь… Я думала… – девушка сорвалась на рыдания, продолжая причитать сквозь всхлипывания, путая немецкие и датские слова: – Зачем же я? Какая дура! Это мне наказание, я сама виновата во всем. За шоколадку… Братишке машинку… Сестренке ботиночки принес… И я… я… поверила. Какая дура! Не хочу больше жить! И ребенка этого ненавижу!

Дитмар молча смотрел на обиженную датчанку и не знал, что предпринять.

Никогда раньше он с женскими истериками не сталкивался. Сколько он себя помнил, они жили с отцом вдвоем, а женщины приходили к ним только, чтобы убрать в доме, постирать и еще что-то по хозяйству сделать. Собственно, Дитмар даже не задумывался об их половой принадлежности.

Гораздо позднее, когда отца уже не было в живых, Дитмар узнал, что после смерти жены профессор Бауэр вовсе не стал затворником и монахом, несмотря на то, что приоритетом для него всю жизнь оставались сын и работа.

Многие годы он поддерживал отношения с тихой скромной женщиной, которая работала лаборанткой у него на кафедре и была беззаветно предана ему. А он, как и многие мужчины, не задумываясь о ее чувствах и эмоциях, жил, как это ему было удобно, пользовался безотказно предоставляемыми услугами, воспринимал, как должное, благоговейное, ничего не требующее взамен, почитание с ее стороны.

Эта женщина так и не вышла замуж, не имела детей, а жила только своей преданной любовью к своему кумиру, который не считал нужным даже познакомить ее со своим сыном и пригласить в свой дом.

Собственного опыта взаимоотношений с противоположным полом в свои девятнадцать Дитмар все еще не нажил. Его сверстники – молодые солдаты из «Лебенсборна», благословляемые и поощряемые руководством, вовсю шерстили окрестности городка и прилегающих к нему деревушек в поисках «генетически пригодного материала» в виде голубоглазых светловолосых датчанок. По принципу «на войне можно все и завоевателю все позволено», они, не церемонясь, набирались полового опыта, совращая и насилуя запуганных девчонок, нередко – несовершеннолетних школьниц. Большинство из них, набитые идеологическим дерьмом, не считали нужным даже изображать какое-то подобие человеческих чувств, сводя все общение к скотскому совокуплению.

Группка молодых ученых из Мюнхенского университета держалась несколько обособленно от военных, но некоторые из ребят все же завели себе подружек из местных девушек и регулярно бегали к ним на свидания.

– Грех не воспользоваться возможностью, коль скоро она нам предоставлена с благословения самого… – заявил аспирант Эрнст Габель, закатывая глаза к потолку. Молодая плоть с разыгравшимися гормонами перевешивала соображения порядочности.

Вчера утром Дитмар, наблюдая за любовными играми лабораторных мышей, ехидно прошептал, обращаясь к темпераментному самцу по кличке Кугель:

– Глянь-ка, Кугельхен, какая блондиночка, правда глазки у нее не голубые, а розовые… Как ты думаешь, пройдет она по расовым стандартам как производитель истинных арийских мышей?

Юноша говорил очень тихо, но каким-то образом сзади него оказалась фрау доктор Вайс и услышала его слова. Надо сказать, что колоритная нордическая красавица Ангела Вайс с самого начала появления мюнхенской группы в «Лебенсборне» обратила особо пристальное внимание на Дитмара. Безусловно, она знала, что юноша приходится сыном знаменитому профессору Бауэру, и понимала, что попал он в группу не случайно.

Сама Ангела работала в системе «Лебенсборн» с самого основания. В партию НСДРП вступила еще учась на медицинском факультете университета, поэтому карьеру сделала стремительно и без проблем. Воплощая собой идеальные параметры нордической расы, она как нельзя лучше соответствовала идее и принципу генного питомника. После завоевания Дании нацистами, Ангела стала основательницей и крестной матерью «Лебенсборна» в Грюмфьорде. Поговаривали, что ей покровительствует один из высших офицеров вермахта, во всяком случае, никто из военных и штатских, задействованных в местном пансионате, не смел даже подумать о каких-либо поползновениях в сторону надменной фрау Вайс. Более того, в ее присутствии боялись произнести необдуманную фразу или случайное слово.

А тут – вдруг такое! Когда до Дитмара дошло, что Ангела Вайс расслышала весьма недвусмысленные размышления вслух, его прошиб холодный пот.

«Сколько раз я себе запрещал даже думать по-человечески в этих стенах! И это же надо – так проколоться. Теперь… даже страшно подумать, чего можно ждать от этой горгоны…»

– А ты оказывается еще и весьма остроумный мальчик, – пристально глядя на него своими ледяными глазами, сказала Ангела. – Думаю, нам было бы интересно как-нибудь пообщаться… вдвоем.

Она подошла почти вплотную к Дитмару и сняла с него очки. В соседней комнате хлопнула дверь и послышались голоса.

– Ладно, отложим наш разговор до вечера… Нет, впрочем, сегодня вечером я занята. Придешь ко мне завтра после ужина. Возражений нет? – она развернулась на сто восемьдесят градусов и вышла из комнаты.

Для того, чтобы обдумать свое положение в сложившейся ситуации, Дитмар отправился после окончания работы в лес. Наедине с природой он чувствовал себя наиболее комфортно, посоветоваться он в любом случае ни с кем не мог, а решать что-то надо было. Хорошо, хоть есть отсрочка до завтра. Отсрочка? В конце концов, если бы Ангела хотела его наказать за опрометчиво сказанные слова, она сразу бы вызвала конвой и его бы посадили на гауптвахту или отправили бы к коменданту. Тут что-то другое…

Надо хоть что-то сделать для этой несчастной дурочки, которая ревет в три ручья, проклиная своего немецкого дружка. Ведь неизвестно, что будет с ним завтра…