Текст книги "Папа"

– У нас новый тренд. Юра травит своего одноклассника-гея. Разбил ему лицо.

Я был в шоке. Зачем при Руслане-то? И какое ему вообще было дело до моих школьных стычек? Хотел тут же возразить, но Андрей заткнул меня одним взглядом.

– Мой сын гомофоб, – констатировал он.

– Никакой не гомофоб! – возразил я, потому что это слово и то, как оно прозвучало от Андрея, мне не понравилось.

Прозвучало даже не как оскорбление – как приговор. Как будто неизлечимый диагноз вроде «умственно отсталый» или «человек, которого необходимо изолировать». Причем, в этом не было ни капли жалости, как если кому-то сообщают, что у его ребенка рак в последней стадии или синдром Дауна. Просто – как выстрел – гомофоб.

– Так почему тогда вы избили того парня? – решил уточнить Андрей после моего возражения.

– Да ну блин… – стал мяться я. – Ну он просто так себя вел…

– Как? – Андрей начинал выходить из себя. – Что он сделал?

– Ничего…

– Тогда какого черта вы его избили? Не первый раз! Отвечай! Мне сказали, твой ответ был «потому что он педик». Так ты сказал Полине Николаевне?

Ну вот, точно это она ему напела какую-то фигню, подумал я.

– Ну да.

– Что ну да?

– Ну, он педик… – я отвечал неуверенно, чувствуя крайнее неудобство из-за присутствия Руслана, которому, казалось, тоже не особенно нравился весь этот разговор.

– Он тебе сказал или ты сам догадался? – Андрей гнул свою линию.

– Ну, блин… – мямлил я. – Видно же их…

– Да ты у нас эксперт! – Андрей сжал зубы. – И что, если тебе видно, нужно бить и унижать? Это делает тебя мужчиной?

– Ну а что, он что ли мужчина… Они же даже сдачи дать не могут, такие нежные…

– Кто?

– Канарейкин.

– Кто они? – Андрей пер как танк.

– Гомики, – ответил я.

– И потому что не могут ответить, вы решили, что нужно непременно парню разбить лицо…

– Да ну нет… Ну, мы же…

– Сейчас тебя никто не собирается слушать! – отрезал он и посмотрел на Руслана.

– Может, не надо так резко? – как-то не очень уверенно спросил тот. Ему явно не нравились наши разборки.

– Надо, – ответил Андрей, посмотрел на меня, – Ты же знаешь Руслана, так?

Я кивнул.

– Руслан гей.

Я вытаращил глаза сначала на него, потом – на самого Руслана. Это звучало как-то совсем не убедительно.

– Ты считаешь, что Руслан не мужик, слабак, или ты сразу смог определить по нему?

– Нет, – едва не заикаясь, ответил я.

– Если ты такой смелый, то можешь сейчас ему все свое обоснованное отношение высказать. Или думаешь, Руслан нежный и не сможет тебе дать сдачи? Что его остановит? Что тебе пятнадцать?

Я молчал, уткнувшись в деревянную столешницу. Я не мог поднять глаза и посмотреть на Руслана. Я даже не мог понять, при чем тут Руслан, ведь он был нормальным мужиком, да еще по совместительству тренером моего отца по боксу.

– Андрюх, – вступил сам Руслан, видя мою беспомощность, – не надо…

– Надо! – перебил отец и снова обратился ко мне. – Ты же принципиально ненавидишь геев, они же для тебя не мужики, так? Ну! – он сильно повысил голос, и теперь вся его злость вырвалась наружу. – Вот перед тобой недостойный, дашь в морду, так же как своему однокласснику? Нет? Что, кишка тонка? Ссышь, эксперт по педикам?

Я готов был провалиться сквозь пол ресторана. Честное слово, я лучше бы сгорел в печи в лесу, чем сидеть там и участвовать во всем этом. Молчание давило на меня. Я украдкой косился на Руслана. На отца я посмотреть даже мельком не решался. Признаться по правде, я до конца не верил в это «открытие». Ну не мог Руслан быть педиком! Ну не такие они! Однако это был не конец вечера. Домой ехали молча, а когда оказались в нашей квартире, Андрей бросил мне на кровать кипу каких-то листовок, брошюр и самопальных книжек в мягком переплете.

– Почитай! – командно-приказным тоном сказал Андрей, кивнув на гору бумаги. – Может, что-то поймешь. И через несколько секунд добавил. – Я серьезно! Прочтешь все! Буду спрашивать!

Он закрыл дверь. Больше в тот вечер мы не разговаривали. Завтракали утром тоже молча. Андрей только спросил, начал ли я читать то, что он мне дал. Я угукнул. Там была просто прорва всякой научно-просветительской литературы на тему гомосексуальности. Откуда она берется, кто такие геи, почему они существуют и как вообще это объясняется. Потом Андрей умотал ночевать к своей телке. Видимо, окончательно я его расстроил, раз решил оставить меня одного на ночь. Наказал только все прочесть. Ну и я читал. Конечно, мое поведение расстроило Андрея. В общем, его можно понять, он же должен был меня воспитывать честным порядочным мужчиной и все такое, только вот про Руслана это он зря. Это он перегнул с концертом. В это я все равно никогда бы не поверил.

– Да все мне понятно, – начал я, отвечая на его вопросы следующим вечером, – Я был не прав, признаю. Погорячились с Канарейкиным. Не виноват он типа… в том, что такой… Но про Руслана, это же неправда?

– Что неправда? – как будто не понял Андрей, но я видел, что все он прекрасно понял.

– Ну, что он такой?

– Какой? – в голосе Андрея снова звучало раздражение.

– Ну, гей. Это же вы специально…

– Ничего ты не понял, – вздохнул отец.

– Да нет! – запротестовал я. – Да понял! Ну, просто он же совсем не похож… То есть, ну их же сразу видно…

– Не видно, значит! Руслан гей. Смирись. Твое отношение к нему поменялось?

Я пожал плечами. Я действительно не мог ничего сказать о своем отношении, потому что был совершенно сбит с толку. Часть моих незыблемых представлений о мире и о людях была разрушена, а вторая, уцелевшая часть, оказалась не такой простой, как я думал. Все говорили про геев. Все говорили, что они больные извращенцы. Все видели, что они женоподобные слабаки. Лично со мной, конечно, никогда никто из взрослых этой темы не поднимал. Мама всегда презрительно фыркала, если тема на кухне с ее друзьями заходила в это русло, в школе не принято было о таком рассказывать. Ну, вот мы с пацанами и построили свои представления на базе общественной морали. И все было в порядке, и даже черт с ним, с Канерйкиным – ну избили и избили, получили и забыли. Но Руслан, друг Андрея, тренер по боксу… Я даже представить не мог, чтобы его не то что кто-то заподозрил в таком, но и вообще решился что-то оскорбительное сказать. Руслан был крутым. Как и все друзья моего отца. Как и сам мой отец.

– И ты вот так его сдал? – спросил я. – Ну, то есть, он разрешил рассказать мне?

– Это не тайна, – спокойно и холодно ответил Андрей, – Руслан открыт.

– Что это значит?

– Значит, что он ни от кого не скрывает своей ориентации.

– Но я не знал…

– Ну и не сообщает при знакомстве! – перебил отец. – Ты же не сообщаешь, что гомофоб.

– Я не гомофоб!

– Ладно, проехали! – Андрей попытался закрыть тему.

– А этот дебил Канарейкин сообщает! – настаивал я. – Прямо всем так и жаждет это показать.

– То, что он идиот, тоже не дает никому право его избивать! – отрезал Андрей. – Ты не согласен?

– Согласен, – вздохнул я и посмотрел на него. – Ты не сердишься на меня?

– Сержусь! – ответил он. – Дело не в том, кто гей, а кто нет. Дело в том, кто мужик, а кто позволяет себе толпой бить одного. Но тему пора закрывать. Слишком затянулось просвещение.

Не скажу, что мое отношение к геям сильно с тех пор изменилось, впрочем, как не изменилось мое отношение и к Руслану, но урок отца я усвоил и больше не участвовал в травле Канарейкина. Старался не участвовать, насколько мог, потому что Олег постоянно меня бесил своими педиковскими замашками.

Слава богу, не все уроки Андрея были такими тяжелыми и неприятными. Некоторые мне очень даже нравились. Например, тогда же, лет в пятнадцать, я начал обнаруживать у себя на лице волосы, которые страшно бесили, угрожая вырасти в самую что ни на есть козлиную бородку. Да еще стали расти усы. Это довольно паршивая часть переходного возраста, потому что с телками и желанием заняться сексом решить все гораздо проще – главное, чтобы была свободная квартира. А вот волосы на лице делали из меня настоящее уродство. И хотя никто ничего не говорил и даже как будто не замечал, меня это половое созревание страшно бесило. Я вспомнил даже, что мама как-то выдергивала волоски на лице специальным пинцетом, но для меня это категорически не годилось. Поэтому однажды утром я взял бритву Андрея и избавился от всего, что отросло на подбородке и под носом. Тешить себя надеждами, что Андрей не заметит новых, оставленных не им, капель воды на своей бритве, было бы, конечно, глупо. Он был в некоторых вопросах очень педантичным. Особенно, что касалось личных вещей. Вечером того же дня Андрей подошел ко мне, присел рядом и сказал, что пора покупать мне собственную бритву и все остальное.

– Ты заметил, да? – виновато спросил я.

– Не парься! – ответил он и похлопал по плечу. – Как-то я упустил этот момент.

Он подарил мне крутую бритву, хотя пока она мне была особенно не нужна, а потом объяснил технологию. Андрей сказал, что сначала надо распарить лицо, чтобы не было раздражения, что бритву надо споласкивать в горячей воде.

– Да мне пока эти мелочи ни к чему, – бурчал я, внутри почти мурлыкая от счастья, – У меня не особенно растет пока что-то.

– На будущее, – сказал Андрей. – Лучше сразу быть в курсе, чтобы не провести лучшие годы с прыщавым лицом.

– А у тебя были?

– Кто?

– Прыщи на лице.

– Немного. Мне повезло, – ответил он.

Блин, значит, он всегда был таким красавчиком! Повезло же ему, ничего не скажешь. А у меня на щеках и на скулах периодически высыпался прыщавый урожай, и еще на шее, – в общем, ужас.

– Может, тоналкой замазывать? – как-то спросил я.

– Нет уж! – Андрей рассмеялся. – Давай лучше найдем какое-нибудь волшебное средство.

И он всегда находил. От прыщей, от царапин, от ушибов, от болей в голове, – он всегда знал, что поможет. Даже фильмы от депрессии идеально мог подобрать.

Самыми любимыми моими минутами с того дня стали те утра, когда мы с Андреем брились вместе, стоя рядом напротив одного большого зеркала. Я украдкой смотрел на него и старался повторить движения. Правда, часто бриться мне пока необходимости не было, поэтому иногда я только притворялся, что у меня уже наросло достаточно.

– Да у тебя нет ничего! – смеялся Андрей.

– Отстань! – бурчал я как будто недовольно, – Мне лучше знать!

Он усмехался, а я вставал рядом, брал свою собственную бритву, свою пену для бритья и начинал мужской ритуал. И каждый раз я мечтал, чтобы только эти утра длились подольше. Я бы лучше пропустил завтрак, но постоял, растягивая процесс бритья, рядом с отцом в наполненной паром ванной.

*** *** ***

Это все было мое прошлое. Хорошее, плохое, местами очень веселое, местами горькое, как черный перец, но прошлое. Оно многому меня научило. Научило, главным образом, тому, что предстояло разрушить настоящему. Настоящее, кажется, началось в тот самый день, когда этот гондон Канарейкин принес под своим хвостом странную новость.

После того, что выдает эта сволочь с птичьей фамилией, я ухожу с уроков. Несколько часов шатаюсь по улицам, кутаясь в осеннюю куртку от ноябрьского ветра, пытаюсь соотнести в голове хоть что-то. Обрывки фраз, заполняющие пространство слухи, временные промежутки неоднозначного молчания, – все смешивается у меня в какой-то неудачный коктейль. Наконец я подхожу к дому, влетаю в подъезд, забегаю пешком на седьмой этаж. Я знаю, что Андрей дома. Он встречает меня в домашних спортивных штанах и белой футболке. Волосы мокрые. Полотенце, которым он только что их вытер, перекинуто через шею.

– Ты что так рано, Юр? – он так расслаблен, что меня аж передергивает, аж током бьет.

– Поговорить надо, – отвечаю.

– Окей, – он становится немного серьезнее и собраннее, – О чем?

– О том! – передергиваю. – О тебе!

– Мне не нравится твой тон, но, ладно, начинай.

Он останавливается напротив меня и смотрит прямо в глаза. Он понятия не имеет, о том, что я узнал, а у меня просто разрывается все внутри от злости. В то же время, я почти могу убедить себя, что все это тупые выдумки одного идиота. Я почти верю, что Андрей только своей усмешкой все расставит на свои места.

– Ты что, правда, гей? – спрашиваю, и внутри все повисает на натянутой тонкой нитке.

И сам про себя, как молитву, повторяю: «Скажи нет! Скажи, что это не так». Андрей замирает. Замирает каждая мышца на его лице. Даже дыхание останавливается.

– С чего ты взял? – спрашивает он так осторожно, что у меня не остается сомнений.

Черт! Ну почему же он не прыснул смехом, не возразил, не стал сразу отрицать, потому что это смешно! Его «С чего ты взял?» звучит как признание.

– О господи! – я кричу и хватаюсь за голову. – Правда! Черт!

– Погоди, Юр, – медленно, боясь оступиться на хрупком льду, говорит он, – С чего такой вопрос…

– С того! – кричу ему в лицо. – Ну, скажи, что это не так! Ну, блин! Черт! Это что, правда, да? Ты такой?

– Не кричи! – пытается успокаивать Андрей. – Юр, давай поговорим. Ты объяснишь, откуда такие вопросы…

– Оттуда, блин! – обрываю криком.

Опять он ничего не отрицает. Значит, точно. Значит, мой отец педик. Какой кошмар! Лучше бы я сдох перед тем, как он явился в мою жизнь!

– Тебя видели в клубе! – бросаю ему в лицо. – С каким-то мужиком!

Андрей поднимает голову к потолку, зажмуривается, потом закрывает лицо ладонью. Он напуган. Я не вижу его глаз, но чувствую, как у него дрожит каждая жилка.

– Черт тебя подери! – продолжаю кричать. – Ну, скажи, что это все фигня! Что это ерунда! Ну же!

Но это не ерунда, конечно, и Андрей знает, о ком я говорю, и о каком клубе речь, и о каком дне недели.

– Не кричи! – снова вступает он. – Юр, давай спокойно поговорим! Я прошу! Пожалуйста! Просто послушай…

– Да пошел ты! – выплевываю и иду в свою комнату, чтобы взять вещи.

– Куда ты собрался? – тихо, как-то очень виновато, спрашивает Андрей.

– Тебе какое дело! – огрызаюсь.

– Я твой отец! – строже и жестче парирует он.

– Ни хрена ты мне не отец! Ты врал мне все время! Ты вообще педик! Извращенец! Знать тебя не хочу!

– Юра! Остановись, черт… – он берет меня за руку.

– Отвали! – резко одергиваю. – Не трогай меня! Хоть соврал бы и сейчас! Ну! Нет же!

– Куда ты собрался? – Андрей как будто пропускает мои последние слова мимо ушей.

– Куда угодно! – стискиваю зубы от злости. – К тете Насте! От тебя подальше!

Кидаю в сумку все подряд, что попадется под руку, даже думать не могу – все мысли как туманом заволокло. Когда места не остается, застегиваю молнию. Андрей стоит в дверях, преграждая мне выход.

– Да погоди ты! – старается он своим растерянным тоном погасить пожар, который уже сжег все дороги, ведущие в этот дом. – Стой! Как ты узнал?

Всё! Черт, всё! Он уже открыто признается! Ну, правда, хоть бы соврал, а! Ну, врал же столько лет! А теперь что?

– Отвали! – я слегка толкаю его. Меня передергивает изнутри от злости, обиды и мерзости. – Дай пройти! Как надо, так и узнал! Фу! И не звони мне! И не приходи! Не хочу тебя больше знать! Врун! Педик!

Я ухожу. Андрей ничего не говорит. Не оправдывается. Не устраивает скандалов. Не бежит за мной. И правильно! Да и что он может сказать. Отец-педик. Что может быть хуже! Уж лучше бы никакого не было.

Сажусь в автобус и пока еду, мысли выгрызают мне дыру в голове. Канарейкин пришел и заявил всему классу, что видел моего отца в гей-клубе с каким-то мужиком. Ему, конечно, никто не поверил, но он показал фотку на своем телефоне. Я накинулся на него, но меня оттащили. И моментально все забыли, что это сам Канарейкин педик. Моментально все стали смотреть на меня, как будто я недоеденный столовский пирожок, валяющийся в углу. Я толкнул кого-то, взял рюкзак и убежал, еще не вполне веря во все это. Но потом дома… У меня темнеет перед глазами. Голова кружится. Так вот почему мама его бросила! Выгнала и запретила ко мне приближаться. Так вот почему тетя Настя его ненавидит! Вот почему он так завелся тогда из-за Канарейкина! И не было у него никаких телок – я сам их выдумал от неизвестности. И не бабам он все время названивал. Черт! Влад… Не просто друг. И я вдруг понимаю – не ревность была каждый раз в глазах Андрея, а тупо страх спалиться.

На тренировку не иду. Приезжаю к тете Насте. Она, конечно, на работе, и поэтому мне приходится ждать на лавочке у подъезда. Ветер такой промозглый, уже совсем зимний, а я как был в осенней куртке и тонкой шапке после школы, так и не переоделся. Ноги в кроссовках у меня уже окоченевшие, когда из-за угла появляется наконец тетя Настя. Видит меня, глаза таращит, подбегает и начинает осматривать, как будто я инвалидом должен был к ней прийти.

– Юрочка, – причитает, – что ты здесь делаешь? У тебя все хорошо?

– К вам можно, тетя Насть? – спрашиваю, переставляя ноги, пытаясь отогреться.

– Да ты замерз-то! Да, конечно! Пойдем-пойдем скорее!

У тети Насти все как раньше. Ничего не изменилось. Я раздеваюсь. Она дает мне дурацкие шерстяные носки желтого цвета. Спрашивает еще, голодный ли я. Отвечаю, что конечно. Я бы слона съел, но пока только бутерброды с колбасой.

– Сейчас я картошечку пожарю, Юр! Подожди немного!

– Угу, – отвечаю, набив рот.

А потом тетя Настя так смешно зависает с деревянной лопаткой в руке и, перестав мешать картошку, смотрит на меня с каким-то ужасом в глазах.

– А чего ты пришел-то? – спрашивает она.

Я как раз дожевываю хлеб вместе с остатками голода и уже снова могу быть злым на весь мир. И на тетю Настю, кстати, не в последнюю очередь. Она ведь тоже та еще врушка оказалась! Все вокруг сплошные вруны.

– Вы знали, да? – начинаю. – Знали, что Андрей такой?

– Какой? – аж подпрыгивает тетя Настя и отставляет с плиты сковородку.

– Такой! – нервно повышаю голос. – Педик. Или гей. Как там правильно их называть.

– О господи! – выдыхает тетя Настя. – Да откуда ж ты узнал…

– Ниоткуда! – огрызаюсь. – Вы знали, да?

– Юр, так ведь… – она никак не может найтись, что сказать, как бы оправдать свою ложь. – Господи! Да какой же он мерзавец, ребенку-то такое рассказать! Вот ведь…

– Отстаньте! – я отталкиваю, когда она пытается обнять меня.

Бесит, что тетя Настя называет меня ребенком! Просто вымораживает!

– Какой же гад… – продолжает причитать она.

– Да не он это рассказал! – кричу. – Я сам узнал!

– Как же?

– Да никак!

Мы замолкаем. А потом я спрашиваю, могу ли пожить тут, и тетя Настя с удовольствием соглашается.

Спать мне приходится на неудобном раскладном диване. Тетя Настя живет в однушке, сама спит на кровати за ширмой, а мне теперь стелет на диване. Впрочем, к черту, все равно я всю ночь ворочаюсь. Я все думаю, как же так получилось, как же вышло, что мой отец и вдруг такой. Часа в три ночи тетя Настя обнаруживает себя – тоже не спит.

– Они с мамой поэтому разошлись, да? – спрашиваю я тихо.

– Поспи, Юр…

– Да что поспи! – моментально вспыхиваю. – Поэтому, да? Потому что она узнала, что он из этих?

– Ох, Юр, – тетя Настя встает со своей кровати и присаживается рядом со мной на диван. – Как-то не знаю даже, как тебя сказать…

– Ну, как-нибудь скажите уж!

– В общем, да, из-за этого. Ну как же можно было с ним дальше-то жить, если он вон что…

– А что ж вы мне ничего не сказали!

– Да как же… Ты же ребенок еще… о таком-то…

– Да ну вас!

Я машу рукой и накрываюсь с головой одеялом. Я ведь даже не думаю, как чертовски далеко мне утром ехать в школу. Я ведь даже представить не могу, какой меня там ждет ад.

На первый урок я опаздываю и отсиживаюсь в коридоре. Вхожу в класс на перемене. У нас английский, но это неважно. Важно, что в миг на меня выливается просто канистра едкого смеха. Какое-то презрительно фырканье, шушуканье. Я прохожу на свое место – мы сидим с Танькой, она типа моя девушка последний месяц. И вот значит, подхожу я, бросаю рюкзак возле парты, сажусь, а Танька мне:

– Слушай, Юрк, а ты случайно тоже не того?

– Кого? – таращу на нее глаза.

– Ну, может, тебе от отца передалось, и ты на самом деле тоже голубой…

– Ты что! С ума что ли сошла! Вообще поехала!

– Да ну а что… Говорят, это генетически передается.

– Дура!

– Сам такой!

Мне так паршиво становится, так обидно и прям отвратительно от всего, даже от самого себя. На следующей перемене Пашка, мой друг, теперь уже, полагаю, бывший, поворачивается ко мне, смотрит так мерзопакастно-прищурено, потом хихикает:

– А ты видел, как твой папочка со своими дружками, – он складывает большой и указательный пальцы левой руки кольцом и просовывает в них средний палец правой. – Бесплатная порнушка дома, да?

Я не успеваю ничего сообразить, не успеваю отследить свои реакции, закипаю, как бешеный электрочайник, срываюсь с места и налетаю на Пашку. Он отталкивает меня прямо на парту. Черт, как больно – ударяюсь об угол ребрами. Еле-еле досиживаю уроки. Держусь из последних сил, сжимаю зубы так, что они едва не выпадают. Только чтобы не встревать в истории. Только бы не драться. На футбол опять не иду, потому что бок болит, потому что настроение – говно, потому что все достало и до гребанной квартиры тети Насти ехать через полгорода на вонючем автобусе. На следующий день все повторяется с небольшими незначительными дополнениями в качестве брошенной в меня столовской булочки и плевка в мою сторону одного из старшеклассников. Я терплю до пятницы. Я бы, наверное, все смог вынести – пусть идут к черту! Самому от своего отца тошно, от такой подставы. Но с очередной порцией издевательских оскорблений, которые идут, к тому же, от Таньки, я слышу ехидные смешки Канарейкина. Этот гондон сидит, уткнувшись в свой вонючий рукав, и хихикает. Вот мудак! Забыли все, что это он же у нас самый настоящий пидарас! Я быстро подхожу и налетаю на него. Мы валимся на пол и вцепляемся друг в друга. Я бью его пару раз, а он дергается, только что не кусается, слабак, держит меня за рубашку. Я рычу ему в лицо, какая же он подлая сволочная мразь, и тут слышу из класса:

– Смотрите! Два педика обнимаются! – и истеричный дебильный хоровой смех.

– Эй, ну вы что, прямо здесь что ли будете… – и опять хихиканье, как будто стайка шакалов собралась, а не подростков.

– Да пошли вы все! – кричу, поднимаясь и пиная Канарейкина. – Пошли вы на хрен! Дебилы! Козлы сраные!

– За козлов ты еще получишь, пидор! – отвечает Костян, тоже мой теперь уже точно бывший друг.

Ухожу с оставшихся двух пар и просто шатаюсь по улицам. Ежусь от ветра. Да еще снег идет, такой мокрый, противный, гадкий и колючий, нерадостный, короче, как моя жизнь. На тренировку сегодня кровь из носа нужно. Но там-то хоть поспокойнее, наивно думаю я. Как будто слухи не расходятся со скоростью летящего в ворота футбольного мяча. Как будто кому-то в моем окружении может быть неинтересно, что мой отец оказался педиком.

– Слушай, Юрок, – обращается ко мне очень спокойно и дружелюбно наш вратарь Никита, – а тогда твой отец приходил на матчи, это он со своим трахарем что ли был? – и прыскает мне в лицо едким, как кислота, смехом.

– Да ты чего! – подхватывает защитник Мишка, – Может, это он его… ну, того, – он звонко шлепает открытой ладонью по кулаку. – Или как, а Юр? Он у тебя актив или пассив?

– Пошли вы в жопу! – огрызаюсь. – Говорить больше не о чем!

– Да не о чем, Юр, – ржет мне в лицо Никита. – Таких вообще-то на стадионы нельзя пускать к детям! У тебя отец извращенец! А он тебя тоже… это… приобщает что ли?

Я замахиваюсь и бью его. Нас растаскивают ребята. Удар получается слабый, прям жалко. Я бы этому дебилу ухо отгрыз. И мне кажется, что я вот уже сейчас взорвусь, брошу все. Но это только начало. Они же только разыгрываются. И на разминке в меня летит мяч. Я чудом замечаю его и уклоняюсь. В общем, тренировка не удается, потому что кто-то постоянно меня задевает. Тренер ругается, орет и в итоге отправляет меня домой. А у меня и дома-то теперь нет.

Допоздна я мотаюсь по улицам и по подъездам – там греюсь. Покупаю бутылку пива в остановочном ларьке, где всем насрать, что мне всего пятнадцать. Когда тетя Настя звонит третий раз и спрашивает строго, когда я приду, волочу промокшие и замерзшие ноги и ней. Только говорить не хочу и есть ее дурацкую еду.

– Ну, поешь пельмешков, Юр! – как обычно начинает она.

– Да не хочу! Стремные у вас пельмени! Лучше пиццу заказать!

– Да конечно! – фыркает тетя Настя. – Ерунду всякую приучился есть! Нормальную еду надо…

– Пельмени что ли ваши нормальные?

– Да уж лучше, чем пицца!

– Не буду пельмени!

– Ну и сиди голодный тогда!

– Ну и сдохну лучше с голоду, раз нормальной еды нет!

Так хочется выйти из кухни, пойти к себе и громко хлопнуть дверью, чтобы штукатурка на потолке задрожала, как я делал, когда мы цапались с Андреем. Он отчитывал меня за что-нибудь, я бунтовал и закрывался в своей комнате. Туда он не заходил никогда без моего разрешения. У нас было негласное правило – если закрылся в своей комнате, то к тебе нельзя. Моя комната там очень быстро стала моим непреступным фортом. Там был мой мир. Андрей даже бардак разрешал, только чтобы он его не видел. А тут… Черт, у меня даже угла собственного нет. Нет даже двери, которой я мог бы хлопнуть, чтобы выпустить пар. Только разве то в туалете закрыться. Так я и делаю. Но противно ведь. Там еще плитка какая-то стремная, коричневая, как будто в цвет говна. Аж тошнит. Тетя Настя сидит на кухне, лопает пирожки. Какие ей пирожки, на фиг, и так скоро перестанет в проем помещаться! Пошла бы хоть спортом позанималась! И опять я вспоминаю, как мы с Андреем приходили в тренажерный зал, он шел заниматься с Русланом, а я прыгал на беговую дорожку, вставлял в уши музыку, и так мне было кайфово. Перед этим мы могли еще заехать в какую-нибудь кондитерскую и схомячить по огромному куску торта. «Все равно сейчас спалим», – говорил Андрей и подмигивал мне. Бесят эти воспоминания! Бесит, что они лезут мне в голову! Закрываюсь одеялом и сижу полночи в телефоне.

Утром в субботу беру ноутбук и сваливаю в тайм-кафе. У меня остались еще деньги, которые давал Андрей, и хватит, чтобы протянуть выходные. А там и печенья есть, и кофе, и интернет быстрый, – не пропаду. Всю субботу безвылазно торчу в этом кафе и питаюсь только печеньем. И бесконечно ищу и читаю в интернете про геев. Читаю и вспоминаю те брошюры, которые заставлял изучать Андрей. Черт, как же тогда его, должно быть, все это задело. За живое, точно. Не в Руслане вовсе было дело, хотя он, конечно, молодец – поддержал отца, чтобы он себя не выдал. Нет, стоп! Еще чего не хватало, чтобы я ему сочувствовал! Он мне все эти годы врал! Да все мне врали. Все взрослые. Каждый, включая родную мать. Вот зачем они так! Чтобы потом на меня все это дерьмо вылилось единовременно? Ну, сказали бы мне сразу, ну, в десять лет. Я бы тогда не понял ни фига, кто такие геи, что им надо, ну и жил бы просто с этой мыслью, привык бы. Живут же люди с одной ногой или вообще без ног. Все-таки взрослые удивительно глупые. Скрывают что-то постоянно от детей, боятся с ними говорить на миллион самых разных тем, берегут их нежную психику и невинность. А в итоге получается что? Получается, все это тайное обрушивается на тебя лавиной и заметает. И когда тебе пятнадцать, ты уже не знаешь, выберешься ли. И это вместо того, чтобы периодически, пораньше, кидать по паре-тройке снежков. Даже снежный ком. Что с него, с кома – встал, отряхнулся, похныкал и живи себе дальше. А лавина, из нее так просто не выберешься. Зачем было выстраивать такие хитроумные лабиринты лжи? И ведь это просто тотальное вранье. Мама с тетей Настей со своим сговором рядом не стояли с Андреем. Это же все его друзья, и Руслан, и Влад, и черт знает кто еще! А Влад вообще хорош, еще мне в друзья навязался, в X-box приходил играть, на матчи! К вечеру воскресенья мне становится совершенно не выносимо от мыслей и воспоминаний. И так хочется позвонить кому-нибудь, другу… Но друзей у меня не осталось. Со сверстниками мне всегда было не особо интересно – так, поржать. И когда я хотел с кем-то поговорить, кроме Андрея, обычно звонил Владу. Черт! Я иногда звонил ему, когда думал, что Андрей был у своей телки, а он же… вот хрень… он же был в тот момент наверняка рядом с ним. И ничем ведь не спалились, вруны поганые! Да и Андрей, что б его, он мне даже больше был лучший друг, чем отец. Он всегда меня понимал, очень редко осуждал и постоянно поддерживал. С ним можно было о чем угодно разговаривать – даже о девчонках. И мне казалось, что он столько в этом понимает! Помню, как-то я собрался на день рождения к пацану из команды, с ночевкой, а родоки его умотали на дачу. Ну, все понятно же. Я уже стоял у двери, Андрей окликнул меня, жестом подозвал и протянул упаковку презервативов. Мне было тогда уже четырнадцать, и многое я успел попробовать, но о презах никогда не думал, да и стремно было самому покупать в магазине.

– Знаешь, что с этим делать? – очень серьезно спросил он. Так серьезно, как будто от этого зависела моя жизнь.

– Угу, – кивнул я.

– Юра, это важно! – он заглянул мне в глаза. – Знаешь?

– Да знаю, знаю!

– Не пренебрегай!

Я взял у него пачку, быстро сунул себе в карман и хотел уйти, но Андрей остановил за руку.

– Юр, – снова очень серьезно начал он. – Это правда важно. Ты можешь не думать ни о чем, но одно правило запомни: только с презервативом! Только, Юра!

– Да понял, понял! – ответил я.

Мне тогда так врезался в душу его серьезный тон. Так врезался, что в тот вечер и с тех пор каждый раз, каким бы пьяным не был, я никогда не забывал надевать презерватив. Танька даже как-то возмущалась, говорила, что все это ерунда и ничего не почувствуешь, но голос Андрея звучал в ушах – как будто предупреждая о смертельной опасности.

Я так ему доверял! Подумать только, а он мне врал! Да еще и оказался в итоге педиком! Даже не знаю, что бесит меня больше, но одно накладывается на другое, и я вообще из этого штопора выбраться не могу.

Понедельник становится днем, когда самое время умереть. Чудо, что я вообще дожил до него. В школе на физре этот мудак Канарейкин как-то странно на меня смотрит и что-то говорит, так, бурчит себе под нос, будто яиц не хватает вслух высказать. И я даже не слышу, что он там бубнит, но моментально выхожу из себя, слетаю с катушек и заряжаю ему скакалкой со всей дури. Прямо по ноге. Он, ясное дело, сразу орет, как будто я ему нож вонзил.

– Заткнись, пидор! – рычу я, сжав зубы от злости.

– Ты что творишь! – подбегает учитель и хватает меня за локоть.

– Он первый начал! Пусть не лезет!

– Смотрите! – слышу я мерзкий голос Пашки, – два педика подрались!

– Очко не поделили! – подхватывает еще кто-то.

Я срываюсь, одергиваю руку учителя и налетаю на Пашку. Бью его в морду, он успевает дать сдачи мне прямо в нос, прежде чем нас разнимают. Ну и потом, конечно, Полина Николаевна, директор, педсовет. Все мы втроем: Пашка, Олег и я, стоим перед ними на ковре с забавными витиеватыми узорами и смотрим в пол. Нас отчитывают, и из всего этого долбанного отчета получается, что один Канарейкин опять несчастная жертва гомофобной травли. Бедняга просто, как же ему не повезло с одноклассниками! А мне, стало быть, офигенно повезло с Канарейкиным. И ведь я еще получаюсь вообще самый плохой, на всех подряд кидаюсь. Поэтому класснуха уводит меня потом к себе в кабинет и начинает жутко серьезный разговор.