Текст книги "Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея"

Немного позже Фрэнк согласился организовать партийную ячейку в Калтехе. Джеки некоторое время продолжала состоять в уличной ячейке, но в конце концов присоединилась к университетской. С помощью жены Фрэнк привлек около десяти новых членов, в том числе коллег-аспирантов Фрэнка К. Малину, Сидни Вейнбаума и Цянь Сюэсэня. В отличие от пасаденской новая ячейка была «практически тайной». Фрэнк был единственным ее членом, кто не скрывал своих политических симпатий. Большинство остальных, по его словам, «боялись потерять работу».

Фрэнк понимал, что его связь с партией кое-кого уязвляла. «Я помню престарелого друга отца, говорившего, что он не послал бы своего сына в колледж, если бы там преподавал я». Физик из Стэнфорда Феликс Блох однажды попытался убедить Фрэнка выйти из партии, но он не пожелал даже слушать. Впрочем, большинство его друзей относились к этому безразлично. Членство в партии было не единственной стороной жизни молодого ученого. Фрэнк был также увлечен исследованиями спектроскопии бета-излучения в Калтехе. Как и брат, он стоял на пороге многообещающей карьеры. Свою политическую деятельность, хотя и не выпячивая членство в партии, Фрэнк ни от кого не скрывал и занимался ей внеурочно. Однажды во время случайной встречи Эрнест Лоуренс спросил Фрэнка, которого очень любил, зачем тот тратит так много времени на разного рода «правое дело». У Лоуренса, считавшего себя ученым, стоящим выше политики, такая деятельность вызывала недоумение, хотя сам он тратил массу времени на то, чтобы подлизаться к бизнесменам и финансистам, входящим в попечительский совет Калифорнийского университета и определяющим его политику. По-своему Лоуренс был не менее прожженным политическим активистом, чем Фрэнк, с той только разницей, что ратовал за другое «правое дело».

Фрэнк и Джеки позволяли проводить регулярные собрания КП по вторникам у себя дома. Согласно показаниям «надежного конфиденциального» информатора ФБР, Фрэнк продолжал устраивать такие собрания до июня 1941 года. Роберт присутствовал на них по меньшей мере один раз, утверждая впоследствии, что это был единственный случай, когда он «сознательно» посетил собрание Компартии. Темой для обсуждения служила расовая сегрегация в общественном плавательном бассейне Пасадены. Роберт потом свидетельствовал, что собрание «произвело на него впечатление жалкого зрелища».

Подобно своему брату, Фрэнк активно участвовал в делах учительского профсоюза восточной части залива, Союза потребителей и акциях в поддержку сезонных сельхозрабочих Калифорнии. Однажды вечером он дал в местном актовом зале Пасадены сольный концерт игры на флейте, Рут Толмен аккомпанировала на пианино, сборы пошли в фонд помощи испанской республике. «Мы проводили много времени на собраниях, политических собраниях, – говорил потом Фрэнк. – Вопросов было очень много». «Он часто говорил, – свидетельствовал в показаниях ФБР коллега Фрэнка по Стэнфорду, – о случаях экономического угнетения, которое, похоже, вызывало у него негодование». Еще один информатор доносил, что Фрэнк «на каждом шагу демонстрировал преклонение перед внутренней и внешней политикой Советского Союза». Иногда Фрэнк умел быть резким. Одного коллегу, впоследствии передавшего их разговор ФБР, он обозвал «неисправимым буржуа, лишенным сочувствия пролетариату».

Роберт не воспринимал всерьез коммунистические связи брата. Помимо членства в партии у Фрэнка было много других увлечений. «Он страстно любил музыку. У него было много друзей совершенно некоммунистического толка. <…> Лето он проводил на ранчо. Он не мог быть в эти годы очень активным коммунистом», – делал вывод Роберт.

Вскоре после вступления в партию Фрэнк завел привычку приезжать на машине в Беркли, ночевать у брата и рассказывать ему новости. «Я был не на шутку расстроен», – свидетельствовал Роберт в 1954 году, не объясняя, чем именно его расстроил сделанный Фрэнком выбор. Членство в Компартии бесспорно было связано с некоторым риском. Однако в 1937 году либералы Беркли не смотрели на него косо. «Членство в Коммунистической партии, – свидетельствовал Роберт, – не считалось – и, возможно, зря – великим преступлением против государства или позорным делом». И все-таки администрация Калифорнийского университета, вне всяких сомнений, враждебно относилась к любым связям с КП, а Фрэнк стоял в самом начале академической карьеры. К тому же в отличие от Роберта у него не было в университете постоянной должности. Если решение брата расстроило Роберта, то, скорее всего, потому, что, на его взгляд, Фрэнк необдуманно поспешил взять на себя слишком серьезное обязательство или же попал под влияние радикально настроенной жены. Несмотря на собственное политическое пробуждение, Роберт принципиально не желал вступать в Коммунистическую партию. С другой стороны, Фрэнк, очевидно, ощущал душевную потребность в формальном закреплении своей приверженности. Братья разделяли одни и те же политические взгляды, однако Фрэнк вел себя импульсивнее Роберта. Он по-прежнему боготворил старшего брата, но в то же время женитьбой и политической активностью пытался обозначить контуры своей собственной личности и выйти из тени Роберта.

В 1943 году коллега Фрэнка по двум годам в Стэнфордском университете сообщил агенту ФБР, что «на его взгляд, Фрэнк Оппенгеймер шел на поводу и подчинялся диктату своего брата Дж. Роберта Оппенгеймера в отношении всех политических позиций и связей». Анонимный источник почти все перепутал – Фрэнк вступил в партию независимо от брата, не послушавшись его совета. Однако в одном информатор не ошибся. Он заверил ФБР, что оба Оппенгеймера «в принципе верны своей стране…». На взгляд друзей (и ФБР), братья Оппенгеймеры были чрезвычайно близки. Что бы ни делал Фрэнк, это всегда отражалось на Роберте. И сколько бы он ни пытался облегчить жизнь брату, не мог полностью прикрыть Фрэнка от лучей собственной славы.

В сравнении со своим бесхитростным братом Роберт был настоящей загадкой. Все его друзья знали о его политических симпатиях, однако природа его отношений с Коммунистической партией по сей день остается туманной и неясной. Он как-то раз назвал своего друга Хокона Шевалье «салонным радикалом – он поддерживал широкие связи с организациями-ширмами всякого рода, интересовался левыми писателями… довольно свободно высказывал свое мнение». Это описание хорошо подходит и к самому Оппенгеймеру.

Вне всяких сомнений, Роберта окружали родственники, друзья и коллеги, которые одно время состояли в Коммунистической партии. Будучи левым сторонником «Нового курса», он жертвовал большие суммы денег на цели, поддержанные партией. В то же время он всегда отрицал наличие партийного билета. Наоборот: говорил, что его связь с партией была «очень короткой и очень интенсивной». Он имел в виду период гражданской войны в Испании, хотя и после нее продолжал участвовать в партийных собраниях, на которых полноправные члены Компартии обсуждали текущие дела. Партия специально проводила такие встречи, чтобы привлечь независимых интеллектуалов вроде Оппенгеймера и затруднить идентификацию своих членов. Не становясь формальным членом КП с партийным билетом, Оппенгеймер сохранял возможность самому определять свои отношения с партией. Некоторое время он, возможно, считал себя неформальным коммунистом. В последующие годы он определенно сократил контакты с партией до минимума. Короче говоря, любые попытки навесить на Роберта Оппенгеймера ярлык члена Коммунистической партии – пустое занятие. Такой же вывод, к своей досаде, много лет позже сделало ФБР.

Если быть точным, связи Оппи с коммунистами являлись естественным и социально органичным продолжением его симпатий и жизненного уклада. Как профессор Калифорнийского университета Оппенгеймер в конце 30-х годов прошлого века жил в политизированной среде. Вращаясь в кругу действительных членов партии, он создавал у друзей впечатление, что и сам является одним из них. Роберту, разумеется, хотелось им понравиться; к тому же он разделял идею социальной справедливости, которую проповедовала и на которую работала партия. Его друзья думали о нем разное. Неудивительно, что в партии многие считали его «товарищем». Естественно также, что ФБР, перехватывая разговоры об Оппенгеймере между действительными членами партии, иногда слышало, что те отзываются о нем как о своем. С другой стороны, записи некоторых разговоров, подслушанных ФБР, содержали жалобы на необщительность и ненадежность Оппенгеймера. Главное, нет никаких свидетельств его подчинения партийной дисциплине. Роберт лично одобрял многое в партийной программе, однако если с чем-то не соглашался, то не приглаживал свои взгляды в угоду партийной линии. Примечательно, что он выражал беспокойство по поводу тоталитарной природы советского режима. Он открыто восхищался Франклином Рузвельтом и «Новым курсом». И хотя был членом различных организаций Народного фронта, в которых тон задавала Коммунистическая партия, оставался непреклонным либертарианцем и видным членом Американского союза защиты гражданских свобод. Короче, Оппенгеймер был классическим левым прогрессистом и сторонником «Нового курса», уважающим Коммунистическую партию за ее противостояние фашизму в Европе и борьбу за права рабочих в Америке. То, что он сотрудничал с членами партии ради достижения этих целей, не вызывает удивления и не является секретом.

Вся эта двойственность усугублялась тем, что за годы действия Народного фронта организационная структура самой Коммунистической партии, особенно в Калифорнии, стерла различие между аффилированным и реальным членством. Как писала в своих непочтительных мемуарах об опыте пребывания в отделении КП Сан-Франциско Джессика Митфорд, «в те дни… партия выглядела странной смесью открытости и секретности». Заговорщицкие «ячейки» сменили «отделения» и «клубы» – «номенклатуру, более созвучную американской политической традиции». В «клубах» могли состоять сотни людей, они вели дела партии в довольно открытой, неформальной манере. В них принимали всех, и люди, нередко осведомители ФБР, приходили на собрания в снятых напрокат залах, причем никто не обращал внимания на своевременную уплату членских взносов. С другой стороны, Митфорд сообщала, что ее и мужа «поначалу приписали к клубу “Саутсайд”, одному из немногих закрытых или тайных отделений для госслужащих, врачей, юристов и прочих лиц, на чьем роде занятий могла негативно сказаться открытая связь с партией».

В конце 1930-х годов многие интеллектуалы стояли слева от центра, поддерживали профсоюзы и выступали против фашизма, но не вступали в прямую связь с Коммунистической партией. А многие из вступивших в партию предпочитали не афишировать свое членство, даже если, как Оппенгеймер, активно работали ради достижения провозглашенных партией целей. Число тайных членов было до того велико, что в июне 1936 года глава Компартии Эрл Браудер посетовал: слишком много известных лиц американского общества скрывали свою партийную принадлежность. «Как развеять страх перед красными в рядах красных? – вопрошал он. – Некоторые из товарищей прячут свои коммунистические взгляды и связи как постыдную тайну. Они истерично просят партию держаться подальше от их работы».

Несколько лет спустя Хокон Шевалье утверждал, что Оппенгеймер был одним из таких тайных членов. Но когда Шевалье подробно расспросили о ячейке, в которой якобы состоял Роберт, он привел в пример безобидные дружеские посиделки, скорее похожие на «дискуссионную группу», упомянутую в его мемуарах 1965 года, а не «закрытую ячейку», описанную Митфорд. «Мы с ним создали группу, – сказал Шевалье Мартину Шервину, имея в виду Оппенгеймера. – Она была закрытой и неофициальной. Ее нет в архивах. <…> О ней никто не знал, кроме одного человека. Я не знаю, кто это был. Кто-то из верхнего эшелона партии в Сан-Франциско». «Неофициальная» группа, о которой никто не знал, «кроме одного человека», поначалу насчитывала шесть или семь участников, хотя одно время в дискуссиях принимали участие до двенадцати человек. «Мы обсуждали происходящее на месте, в штате, стране и во всем мире», – вспоминал Шевалье.

Архивы ФБР отражают версию событий Шевалье. ФБР завело дело на Оппенгеймера в марте 1941 года. Его имя попалось Бюро на глаза по чистой случайности в декабре предыдущего года. ФБР почти целый год прослушивало разговоры Уильяма Шнайдермана, секретаря парторганизации штата, и казначея штата Айзека Фолкофа. «Жучки» были установлены без разрешения суда или прокурора, то есть в нарушение закона. В декабре 1940 года агент Бюро в Сан-Франциско подслушал разговор Фолкофа о встрече «больших ребят» в доме Шевалье, назначенной на три часа дня. Еще одного агента отправили переписать номера автомобилей лиц, прибывших на встречу. Одной из машин оказался припаркованный около дома Шевалье «крайслер» Оппенгеймера. Весной 1941 года ФБР идентифицировало Оппенгеймера как профессора, «о коммунистических симпатиях которого сообщали другие источники». ФБР заметило, что он входил в исполнительный комитет Американского союза защиты гражданских свобод, который Бюро считало «фасадом Коммунистической партии». На Оппенгеймера тут же завели досье, в итоге распухшее до 7000 страниц. В тот же месяц Оппенгеймера включили в список «лиц, подлежащих содержанию под стражей на время расследования в случае чрезвычайного положения национального масштаба».

Другой документ ФБР со ссылкой на материалы следствия «Т-2 – еще одного государственного учреждения» утверждал, что Оппенгеймер являлся членом «профессиональной секции» Коммунистической партии. Один из документов «Т-2», обнаруженных в досье ФБР, включал в себя двухстраничную выдержку из неустановленного донесения, содержавшую списки членов различных отделений Компартии. Она перечисляла фамилии и адреса «отделения докеров», «отделения моряков» и «отделения дипломированных специалистов». В последнем состояли девять человек: Хелен Пелл, доктор Томас Аддис, Дж. Роберт Оппенгеймер, Хокон Шевалье, Александр Каун, Обри Гроссман, Герберт Реснер, Джордж Р. Андерсен и И. Ричард Гладштейн. Оппенгеймер определенно был знаком с некоторыми из этих людей (Пелл, Аддисом, Шевалье и Кауном). Также установлено, что некоторые из них являлись членами партии. Достоверность этого документа, не имеющего даты, однако, невозможно установить.

По словам Шевалье, который имел с Мартином Шервином длительную подробную беседу на этот счет, все члены так называемой «закрытой группы» платили Коммунистической партии членские взносы – все, кроме Оппенгеймера. «Свои взносы Оппенгеймер платил отдельно, – предположил Шевалье, – потому что, видимо, платил гораздо больше, чем был обязан». Или же, как неизменно утверждал сам Роберт, вносил пожертвования на конкретные дела, но никогда не платил членских взносов как таковых. «Остальные платили взносы конкретному участнику группы, который являлся открытым, известным членом [партии], – продолжал Шевалье. – Мне не следовало бы называть его имя, но это был Филип Моррисон». В остальном, если верить Шевалье, они не подчинялись «приказам» партии и действовали как группа ученых, встречавшихся для обсуждения положения в мире и политики. Моррисон, разумеется, давно перестал скрывать, что в 1938 году вступил в Коммунистический союз молодежи, а в 1939 или 1940 году – в партию. Когда его попросили подтвердить воспоминания Шевалье, он опроверг, что входил в одну партийную группу с Оппенгеймером. В то время Филип был еще студентом и никак не мог состоять в одной группе с преподавателями факультета.

Когда Шервин спросил Шевалье в 1982 году, что побудило его вступить в Коммунистическую партию вместо какой-нибудь левой группировки, тот ответил: «Не знаю. Мы платили взносы». Когда Шервин поднажал, спросив: «Вы получали приказы от партии?», Шевалье ответил: «Нет. В некотором смысле мы не являлись [обычными членами партии]». В те времена, объяснил он, у интеллектуалов вроде него и Оппенгеймера еще сохранялась возможность считать себя преданными делу активистами и в то же время быть свободными от партийной дисциплины. Члены группы вносили деньги на партийные нужды, выступали с речами на организованных партией мероприятиях, писали статьи и памфлеты для партийных изданий. Тем не менее, продолжал Шевалье, «мы оба одновременно были и не были [членами Коммунистической партии]. Как хотите, так и понимайте». Когда его попросили прояснить, что он имел в виду, Шевалье сказал: «Группа как бы оставалась в тени. Она существовала, но анонимно, и мы оказывали некоторое влияние, потому что наши взгляды на определенные события передавали в центр и с нами советовались. <…> Очевидно, то же самое происходило во многих частях Соединенных Штатов – высокопрофессиональные работники или просто люди, не желающие огласки, создавали закрытые группы».

Двойственную природу отношений между Оппенгеймером и Компартией, описанную Шевалье, подтвердил Стив Нельсон, харизматичный партийный вожак коммунистов Сан-Франциско и друг Оппенгеймера с 1940 по 1943 год. Нельсон встречался с Оппенгеймером в неформальной обстановке, но в то же время служил для партии связным с университетскими кадрами. «Я встречался с этой группой неформально, – рассказал Нельсон в интервью 1981 года, – и в нее входили как партийцы, так и беспартийные, они свободно обсуждали предстоящие дела. <…> Эта группа дискутировала вопросы внешней политики. По всеобщему мнению, которое разделял и Оппенгеймер, Соединенные Штаты, Англия и Франция допустили бы трагическую ошибку, не создав альянса против Италии, трагическую ошибку. Я уже не помню, кто именно выступил с такими словами – Шевалье, Боб [Оппенгеймер] или кто-то другой. Такова была общая атмосфера встречи».

Нельсон подтвердил расплывчатое утверждение Шевалье насчет членства Оппенгеймера в партии. «Я не уверен, что смогу доказать или опровергнуть этот пункт, – сказал Нельсон. – Так что на этом и остановлюсь – он был близким сторонником. Это я точно знаю, потому что у нас было много бесед о левой политике. <…> Однако это вовсе не значит, что он был членом партии. Мне кажется, он просто близко дружил со многими членами партии в кампусе».

Сам Нельсон вышел из Коммунистической партии в 1957 году. В 1981 году он опубликовал мемуары, в которых коротко отзывается о своих отношениях с Оппенгеймером. Когда он показал рукопись одному из бывших товарищей по партии из Калифорнии, все еще состоящему в ней, этот старый коммунист сказал, что Нельсон отнесся к Оппенгеймеру «слишком мягко» и что последнего следовало бы раскритиковать за отрицание связи с партией. «Лично я полагаю, – писал Нельсон, – что Оппенгеймер был близок к левому движению. Неважно, был ли у него членский билет или нет. Он поддерживал инициативы левых, и этого вполне хватило для оправдания его политического убийства…»

Все члены этой якобы закрытой партийной группы уже умерли. Однако один из них оставил неопубликованные мемуары. Гордон Гриффитс (1915–2001) вступил в Компартию в июне 1936 года в Беркли незадолго до отправления в Оксфорд. Возвратившись летом 1939 года, Гриффитс потихоньку восстановил свое членство. Из-за того что его жена Мэри разуверилась в партии, Гриффитс попросил поручить ему дело, не привлекающее внимания. В итоге его назначили «связным с факультетской группой Калифорнийского университета». Гриффитс начал выполнять свои обязанности осенью 1940 года, а закончил весной 1942 года. В своих мемуарах он пишет, что из нескольких сотен научных сотрудников Беркли только трое были членами «коммунистической группы факультета» – Артур Бродюр (светило по части исландских саг и «Беовульфа» с факультета англистики), Хокон Шевалье и… Роберт Оппенгеймер.

Гриффитс подтверждает опровержение Оппенгеймером своего членства в партии. Защитники Оппенгеймера, как указывает Гриффитс, всегда объясняли его причастность к движению политической наивностью. «Благонамеренные либералы потратили массу энергии, видя в этом единственный способ защиты ученого. Может быть, на тот момент – в разгар маккартизма – это было правильно. <…> Но теперь наступило время внести ясность и поставить вопрос, который следовало задать с самого начала, – не о том, был или не был членом Коммунистической партии Оппенгеймер, а о том, следовало ли считать членство в партии помехой работе на ответственном посту».

Мемуары Гриффитса почти ничего не добавляют к описанию «закрытой группы», которое дал Шевалье. По вполне понятным причинам Гриффитс твердо считает, что сам факт присутствия Оппенгеймера на таких собраниях квалифицирует его как коммуниста. Он пишет, что группа регулярно встречалась два раза в месяц либо дома у Шевалье, либо у Оппенгеймера. Гриффитс приносил с собой свежую партийную литературу и собирал членские взносы с Бродюра и Шевалье, но не с Оппенгеймера. «Мне дали понять, что Оппенгеймер как человек со средствами направлял свои контрибуции по отдельному каналу. Партийные билеты с собой никто не носил. Если судить о членстве в партии только по партийным взносам, то я не могу утверждать, что Оппенгеймер был ее членом, однако я безо всяких оговорок могу сказать, что все трое считали себя коммунистами».

Факультетская группа, по словам Гриффитса, «вряд ли могла делать больше, чем обычная группа либералов или демократов». Они призывали друг друга направлять усилия на такие добрые дела, как профсоюз учителей и помощь беженцам от гражданской войны в Испании. «Нами никогда не обсуждались удивительные достижения теоретической физики, не говоря уже о предложениях передавать какую-либо информацию русским. Короче, в нашей деятельности не было ничего подрывного и предательского. <…> Собрания были в основном посвящены обсуждению событий в мире и внутри страны, а также их толкованию. В ходе этих дебатов Оппенгеймер неизменно давал их самое полное и глубокое толкование в свете собственного понимания марксистской теории. Приписывать его приверженность левому делу политической наивности, как это многие делали, абсурдно, это принижает широту мысли человека, видевшего последствия происходящего в мире политики лучше большинства других».

Кеннет О. Мэй, партработник из Беркли, назначивший Гриффитса связным с группой, потом сказал ФБР, что Хокон Шевалье и другие профессора университета присутствовали на собраниях, но что он «не считал их принадлежащими к ядру КП».

Получивший в Беркли степень бакалавра по математике Кен Мэй был другом Оппенгеймера. Мэй вступил в Коммунистическую партию в 1936 году. Он провел пять недель в России в 1937 году и еще две недели в 1939 году. Мэй был без ума от советской политико-экономической модели. Во время местных выборов в Беркли в 1940 году он выступил с речью перед школьной управой, отстаивая право местных кандидатов от Коммунистической партии проводить митинги на территории государственной школы. После того как речь Мэя попала в местную прессу, его отец, консервативный преподаватель политических наук Калифорнийского университета, лишил сына наследства, а университет уволил молодого человека с должности доцента. На следующий год Мэй, все еще обучаясь в аспирантуре на факультете математики, выставил свою кандидатуру от коммунистов на выборах в городской совет Беркли. Поэтому его связь с Компартией на момент встречи с Оппенгеймером не представляла собой секрета. Мэй дружил с Джин Тэтлок, и с Оппенгеймером его, скорее всего, познакомили на заседании профсоюза учителей в 1939 году.

Много лет спустя, уже покинув партийные ряды, Мэй рассказал ФБР, что несколько раз бывал у Оппенгеймера дома для политических дискуссий, и назвал эти встречи «неформальными собраниями… которые проводились с целью обсуждения теоретических вопросов социализма». Он добавил, что не считал Оппенгеймера членом партии либо человеком, «связанным партийной дисциплиной». Оппенгеймер был независимым работником умственного труда, и, как следует из объяснений Мэя ФБР, «КП по большей части не доверяла интеллигенции как группе, способной управлять делами Компартии, но в то же время стремилась направить мышление таких людей в русло КП, повысить свой престиж и заручиться их поддержкой коммунистических идей. По этой причине Мэй продолжал поддерживать контакт с объектом [Оппенгеймером] и другими квалифицированными кадрами, говорить с ними о коммунизме и снабжать их коммунистической литературой».

Оппенгеймер, как объяснил Мэй агентам ФБР, был одним из тех, кто с готовностью «принимал цели и задачи КП на конкретный период, если для себя решил, что от них будет польза. Он никогда не одобрял задачи, если не был с ними согласен». Мэй заметил, что «объект открыто вступал в контакт с любым, кто ему нравился, будь то коммунист или кто-то еще».

ФБР так и не смогло разобраться, состоял ли Роберт в партии, из чего можно сделать вывод, что свидетельств, говорящих в пользу его членства, было очень мало. Почти все улики в досье ФБР носят косвенный и противоречивый характер. Хотя некоторые информаторы называли Оппенгеймера коммунистом, большинство лишь рисовали портрет примкнувшего к коммунистам попутчика. Третьи вообще категорически отрицали, что он был членом Компартии. В распоряжении Бюро имелись лишь собственные подозрения да чужие домыслы. Правду знал один Оппенгеймер, который всегда отрицал свое членство в Коммунистической партии.