Текст книги "Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея"

Часть первая

Глава первая. «Всякую новую мысль он воспринимал как само совершенство»

Я был до отвращения хорошим, сладеньким мальчиком.

Роберт Оппенгеймер

В первом десятилетии XX века наука раскрутила вторую американскую революцию. Двигатель внутреннего сгорания, авиация и множество других изобретений вскоре преобразили страну, в которой прежде главным средством транспорта служила лошадь. Технологические новинки быстро изменили быт простых людей. В этот же период известная лишь немногим группа ученых закладывала основы еще одной, более фундаментальной революции. Физики-теоретики по всему миру начали менять наше представление о пространстве и времени. Французский физик Анри Беккерель в 1896 году открыл радиацию. Макс Планк, Мария Кюри, Пьер Кюри и другие пополнили знания о природе атома. И наконец, в 1905 году Альберт Эйнштейн опубликовал свою специальную теорию относительности. Возникло ощущение, что стала другой сама Вселенная.

По всему земному шару ученых славили как героев, обещающих вот-вот начать новый золотой век рациональности, процветания и меритократии. В Америке вызов старому порядку бросило движение за реформы. Теодор Рузвельт, используя Белый дом в качестве «кафедры проповедника», доказывал, что качественное управление обществом в союзе с наукой и прикладной технологией способно вызвать к жизни новую эпоху просвещения и прогресса.

Дж. Роберт Оппенгеймер пришел в этот окрыленный надеждами мир 22 апреля 1904 года. Он родился в семье первого и второго поколений немецких иммигрантов, стремившихся стать американцами. Хотя по этническому происхождению и культуре Оппенгеймеры были евреями, они не посещали ни одну из нью-йоркских синагог. Не отвергая еврейские корни, Оппенгеймеры решили формировать свою идентичность в исключительно американской ветви иудаизма – Обществе этической культуры, преклонявшемся перед рационализмом и светским гуманизмом прогрессивного типа. В то же время общество предлагало передовые методы решения трудностей, с которыми в Америке сталкивался любой иммигрант. В душе Роберта Оппенгеймера навсегда закрепилось двоякое отношение к своей еврейской идентичности.

Как следует из названия общества, этическая культура являлась не религией, а образом жизни, поддерживающим социальную справедливость и отвергающим стремление к богатству и власти за чужой счет. Мальчик, который впоследствии станет основоположником ядерной эпохи, вырос в культурной среде, уважавшей независимость мышления, эмпирическое познание и свободомыслие – по сути, те же ценности, что присущи науке. И все же по иронии судьбы жизнь Роберта Оппенгеймера, посвященная социальной справедливости, рациональному началу и науке, стала метафорой массовой гибели от ядерного смерча.

Отец Роберта, Юлиус Оппенгеймер, родился 12 мая 1871 года в немецком городе Ханау на востоке от Франкфурта. Отец Юлиуса, Беньямин Пинхас Оппенгеймер, никогда не учившийся в школе крестьянин, торговавший зерном, вырос в деревенской лачуге, напоминавшей, как потом писал Роберт, «германское средневековье». У Юлиуса имелись двое братьев и три сестры. В 1870 году двоюродные братья Беньямина, Зигфрид и Соломон Ротфельды, женившись, эмигрировали в Нью-Йорк. Вместе с еще одним родственником, Й. Х. Штерном, эти два молодых человека основали компанию, импортировавшую подкладку для мужских костюмов. Компания процветала, успешно снабжая бурно растущую городскую торговлю готовой одеждой. В конце 80-х годов XIX века Ротфельды сообщили Беньямину Оппенгеймеру, что в компании найдется место и для его сыновей.

Юлиус прибыл в Нью-Йорк весной 1888 года, через несколько лет после старшего брата Эмиля. Высокого, тощего, неуклюжего парня определили на склад сортировать ткань в рулонах. Хотя Юлиус не внес денег в капитал компании и не говорил ни слова по-английски, он был полон решимости выбиться в люди. Новый работник умел хорошо подбирать цвета и со временем приобрел репутацию одного из самых сведущих «суконщиков» города. Эмиль и Юлиус благополучно пережили кризис 1893 года. К началу XX века Юлиус приобрел в фирме «Ротфельд, Штерн и компания» статус полноправного партнера. Одевался тоже по чину – в неизменную белую сорочку со стоячим воротничком, консервативный галстук и деловой костюм темной расцветки. Манеры изысканностью не уступали платью. По общему мнению, Юлиус был приятным молодым человеком. «Ваше обращение сразу же вызывает крайнюю степень доверия, – писала его будущая жена в 1903 году, – причем в лучшем, благородном смысле». К тридцатилетнему возрасту Юлиус на удивление хорошо говорил по-английски и без чьей-либо помощи приобрел широкие познания в американской и европейской истории. Будучи большим любителем искусства, по выходным дням он проводил свободное время в многочисленных арт-галереях.

Вероятно, в одно из таких посещений его и представили молодой художнице Элле Фридман, «изысканно-красивой» брюнетке с тонкими, точеными чертами лица, «выразительными серо-голубыми глазами и длинными черными ресницами», стройной фигурой и… от рождения деформированной кистью правой руки. Чтобы скрыть изъян, Элла постоянно носила одежду с длинными рукавами и пару замшевых перчаток. Под перчаткой на правой руке скрывался незатейливый протез с искусственным большим пальцем на пружине. Юлиус влюбился в художницу. Семейство Фридманов происходило из баварских евреев и обосновалось в Балтиморе еще в 40-е годы XIX века. Элла родилась в 1869 году. Друг семьи однажды описал ее как «кроткую, изысканную, худую, довольно высокую, голубоглазую женщину, ужасно чувствительную, крайне вежливую, постоянно думающую о том, как лучше устроить жизнь других людей и сделать их счастливыми». В двадцатилетнем возрасте она год прожила в Париже, изучая искусство импрессионистов. После возвращения преподавала искусство в Барнардском колледже. Ко времени встречи с Юлиусом Элла уже состоялась как художница, имела своих учеников и частную студию на крыше высотного жилого здания в Нью-Йорке.

Все это мало напоминает образ женщины на рубеже веков, однако Элла была яркой личностью во многих отношениях. Ее церемонные, изысканные манеры при первой встрече производили на некоторых впечатление надменной холодности. Ее энергия и самодисциплина в студии и дома выглядели чрезмерными для дамы, не испытывающей недостатка в материальных удобствах. Юлиус боготворил жену, Элла отвечала взаимностью на его любовь. За несколько дней до замужества она написала своему жениху следующие строки: «Я так хочу, чтобы ты получил возможность вкусить жизнь в самом лучшем и полном смысле. Ты поможешь мне позаботиться о тебе? Забота о человеке, которого по-настоящему любишь, заключает в себе неописуемую сладость, которую не отнимет у меня даже самая долгая жизнь. Спокойной ночи, мой дорогой».

Юлиус и Элла вступили в брак 23 марта 1903 года и переехали в каменный дом с остроконечным фронтоном по адресу 94-я Западная улица, дом № 250. Через год в середине самой холодной за всю историю наблюдений весны тридцатичетырехлетняя Элла после тяжелой беременности родила сына. Юлиус заранее решил назвать первенца Робертом, однако в последний момент, согласно семейному преданию, решил добавить к имени инициал «Дж». В метрике полное имя мальчика указано как «Джулиус Роберт Оппенгеймер», что свидетельствует о присвоении ребенку имени отца (изменено на американский манер). На первый взгляд ничего особенного, если не учитывать, что присвоение ребенку имени живого родственника шло вразрез с еврейским обычаем. Как бы то ни было, все всегда звали мальчика Робертом и, что любопытно, сам он неизменно настаивал, что первый инициал его имени ничего не означает. Скорее всего в доме Оппенгеймеров еврейским обычаям не придавали никакого значения.

Вскоре после рождения Роберта Юлиус перевез семью в просторную квартиру на одиннадцатом этаже дома № 155 на Риверсайд-драйв, выходящую окнами на реку Гудзон и 88-ю Западную улицу. Квартиру, занимавшую весь этаж, обставили лучшей европейской мебелью. За несколько лет Оппенгеймеры собрали замечательную коллекцию подобранных Эллой полотен постимпрессионистов и фовистов. К тому времени когда Роберт вырос в молодого мужчину, в коллекцию входили картина 1901 года из «голубого периода» Пабло Пикассо «Мать и дитя», офорт Рембрандта, картины Эдуара Вюйара, Андре Дерена и Пьера Огюста Ренуара. Три картины Винсента Ван Гога – «Огороженное поле с восходящим солнцем» (Сен-Реми, 1889), «Первые шаги (по работе Милле)» (Сен-Реми, 1889) и «Портрет Аделины Раву» (Овер-сюр-Уаз, 1890) – занимали центральное место в гостиной, оклеенной золочеными обоями. Позднее семья приобрела рисунок Поля Сезанна и картину Мориса де Вламинка. Богатую коллекцию дополнил бюст французского скульптора Шарля Деспио[4]4
  Оппенгеймеры потратили на произведения искусства целое состояние. Например, в 1926 году Юлиус заплатил за «Первые шаги» Ван Гога 12 900 долларов. – Примеч. авторов.


[Закрыть].

Элла управляла домашним хозяйством твердой рукой. Маленькому Роберту не раз приходилось слышать фразу: «Совершенство и целеустремленность». Три надомные горничные содержали квартиру в идеальной чистоте. За Робертом присматривала нянька-католичка из Ирландии по имени Нелли Коннолли, потом – гувернантка-француженка, немного научившая его говорить по-французски. А вот на немецком языке в семье не говорили. «Мать плохо его знала, – вспоминал Роберт, – [а] мой отец не верил в его нужность». Немецкий язык Роберт выучил уже в школе.

В выходные дни семья каталась по сельским дорогам в «паккарде», управляемом шофером в серой форме. Когда Роберту исполнилось одиннадцать или двенадцать лет, Юлиус купил летний дом приличных размеров в Бей-Шор на острове Лонг-Айленд, где его сын учился ходить под парусом. У причала чуть пониже дома стояла двенадцатиметровая парусная яхта, которую Юлиус назвал «Лорелея», – роскошное судно, оснащенное всеми удобствами. «Жизнь у залива была прекрасна, – впоследствии вспоминал брат Роберта Фрэнк. – Семь акров… большой огород и много-много цветов». Один из друзей семьи потом говорил: «Родители души не чаяли в Роберте. <…> Он получал все, что хотел. Не будет ошибкой сказать, что он вырос в роскоши». Тем не менее ни один из друзей детства не считал его баловнем. «Роберт был невероятно щедр в отношении денег и вещей, – отзывался Гарольд Чернис. – Он отнюдь не был избалованным ребенком».

К началу Первой мировой войны в Европе в 1914 году Юлиус Оппенгеймер стал преуспевающим бизнесменом. Его состояние оценивалось в несколько сотен тысяч долларов, что в пересчете на нынешние доллары делает его мультимиллионером. По всеобщим отзывам, брак четы Оппенгеймеров был основан на любви. И все же друзей Роберта всегда удивляла совершенная непохожесть характеров его отца и матери. «Он [Юлиус] был жизнерадостным немецким евреем, – вспоминал один из самых близких друзей Роберта Фрэнсис Фергюссон, – невероятно обаятельным человеком. Я был удивлен, что мать Роберта вышла за него замуж – таким открытым и смешливым он казался. И все-таки она его очень любила и прекрасно с ним обращалась. Они оба очень любили друг друга. Это был превосходный брак».

Юлиус был экстравертом и обожал разговоры. Любил искусство и музыку, считая Героическую симфонию Бетховена «одним из величайших шедевров». Друг семьи философ Джордж Боас впоследствии вспоминал, что Юлиусу «была присуща тонкость восприятия обоих его сыновей». Боас считал отца Роберта одним из добрейших людей, которых он когда-либо встречал. Иногда к смущению детей Юлиус вдруг начинал распевать за обеденным столом. Любил поспорить. Элла, наоборот, вела себя тихо и никогда не участвовала в шутливых пикировках. «Она [Элла] была очень утонченной личностью, – сообщил еще один друг Роберта, известный писатель Пол Хорган, – …с очень приглушенной эмоциональностью и всегда вела себя за столом и в других местах с крайней изысканностью и приличием, однако [оставалась] грустной натурой».

Через четыре года после рождения Роберта Элла родила еще одного сына – Льюиса Фрэнка Оппенгеймера, однако младенец вскоре умер от стеноза привратника желудка – врожденной обструкции прохода между желудком и тонкой кишкой. От горя Элла выглядела еще более хрупкой. Роберт в детстве часто болел, отчего мать чрезмерно его опекала. Опасаясь микробов, она держала сына подальше от других детей. Ему не разрешалось покупать еду у разносчиков на улице; вместо того чтобы отправить его в парикмахерскую, парикмахера вызывали на дом.

Замкнутый по натуре и физически неразвитый Роберт провел раннее детство в уютном одиночестве маминого гнезда на Риверсайд-драйв. Между матерью и сыном навсегда установились глубокие отношения. Элла поощряла в Роберте художника, и он писал пейзажи, но, поступив в колледж, бросил живопись. Роберт боготворил мать. В то же время Элла умела настоять на своем. «Эта женщина, – вспоминал один друг семьи, – никогда не позволяла говорить за столом о чем-либо неприятном».

Роберт быстро сообразил, что матери не нравятся знакомые отца из мира торговли и коммерции. Разумеется, большинство деловых партнеров Юлиуса были евреями в первом поколении; Элла давала сыну понять, что ее коробит от их «навязчивости». Роберт больше других мальчишек рос, колеблясь между строгими порядками матери и компанейскими замашками отца. Иногда он стыдился отцовской непосредственности и одновременно чувствовал себя виноватым за то, что испытывал стыд. «Велеречивые и подчас шумные проявления гордости Юлиуса за своего сына страшно раздражали Роберта», – вспоминает один друг детства. Уже повзрослев, Роберт подарил своему другу и бывшему учителю Герберту Смиту красивую гравюру со сценой из «Кориолана» Шекспира – герой отрывал от себя руки матери. Смит не сомневался, что Роберт намекал, как трудно ему далась разлука со своей матерью.

Когда ему было пять или шесть лет, Элла заставляла сына учиться игре на фортепиано. Роберт послушно упражнялся каждый день, ненавидя это занятие всей душой. Прошло около года, и он заболел. Мать, как водится, заподозрила худшее – детский паралич. Ухаживая за сыном, она каждый день спрашивала, как он себя чувствует, пока Роберт однажды не глянул на нее с кровати и не пробурчал: «Как во время урока музыки». Элла сдалась, занятия фортепиано прекратились.

В 1909 году, когда Роберту было всего пять лет, Юлиус взял его с собой в первое из четырех трансатлантических путешествий погостить у деда Беньямина в Германии. Отец и сын повторили вояж два года спустя. К тому времени Беньямину шел семьдесят шестой год, и все же дед произвел на внука неизгладимое впечатление. «Я понял, – вспоминал потом Роберт, – что одним из его любимых в жизни занятий было чтение, хотя он почти не учился в школе». Однажды, наблюдая, как Роберт играет в кубики, Беньямин решил подарить мальчику энциклопедию архитектуры. Дед также подарил ему «совершенно обыкновенную» коллекцию минералов – ящик с двумя десятками образцов с этикетками на немецком языке. «С этого момента, – вспоминал Роберт, – я, как это свойственно детям, превратился в азартного коллекционера». Вернувшись в Нью-Йорк, он уговорил отца взять его на «охоту за минералами» в Палисейдс. Вскоре в квартире на Риверсайд-драйв негде было повернуться от образцов. Каждый камень был аккуратно помечен биркой с его научным названием. Юлиус поощрял затворническое хобби сына, подбрасывая ему книги по минералогии. Намного позже Роберт признался, что геологическое происхождение камней не вызывало у него интереса, его больше привлекали кристаллические структуры и поляризация света.

В возрасте с семи до двенадцати лет у Роберта были три домашних увлечения – минералогия, поэзия и конструирование из кубиков. Впоследствии он вспоминал, что тратил время на эти занятия «не для того, чтобы заполнить одиночество, или потому, что это было связано с учебой в школе, а просто так». В двенадцать лет он научился пользовался семейной пишущей машинкой и переписывался с местными именитыми геологами о минеральных отложениях, которые исследовал в Центральном парке. Один из партнеров по переписке, не зная, что ему писал ребенок, порекомендовал принять Роберта в нью-йоркский клуб минерологов; вскоре мальчик получил письмо с приглашением прочитать в клубе лекцию. Испугавшись перспективы выступления перед взрослыми, Роберт умолял отца объяснить членам клуба, что они прислали письмо двенадцатилетнему мальчишке. Приятно удивленный Юлиус ободрил сына и убедил его принять приглашение. В назначенный вечер Роберт явился в клуб вместе с родителями, гордо представившими его полным именем – как Джулиуса Роберта Оппенгеймера. Опешившие геологи и любители – коллекционеры минералов расхохотались, увидев на сцене подростка. Оратору пришлось встать на деревянный ящик; в противном случае из-за трибуны был виден лишь вихор жестких черных волос. Преодолевая застенчивость и неловкость, Роберт все же зачитал приготовленные заметки, сорвав бурные аплодисменты.

Юлиус без колебаний поощрял взрослые увлечения сына. Отец и мать понимали, что в семье растет «гений». «Они обожали его, переживали за него и берегли его, – вспоминала двоюродная сестра Роберта Бабетта Оппенгеймер. – Ему давали любую возможность развивать свои наклонности, не торопя события». Как-то раз Юлиус подарил сыну профессиональный микроскоп, который быстро стал для него любимой игрушкой. «Мне кажется, что мой отец был одним из самых терпимых и человечных людей в мире, – вспомнит Роберт через много лет. – Прежде чем что-то сделать для человека, он всегда сначала позволял ему самому определиться, чего он хочет». Чего хотел Роберт, нетрудно было угадать: с раннего возраста мальчик жил в мире книг и науки. «Он был мечтателем, – писала Бабетта Оппенгеймер, – и его не привлекала суматошная жизнь сверстников… его часто дразнили и высмеивали за непохожесть на других детей». Когда Роберт подрос, его «ограниченный интерес» к играм сверстников временами тревожил даже мать. «Я знаю, что она – без особого успеха – пыталась сделать меня похожим на других мальчиков», – говорил он.

В 1912 году, когда Роберту было восемь лет, Элла родила еще одного сына – Фрэнка Фридмана Оппенгеймера и переключила основное внимание на новорожденного. Мать Эллы переехала в квартиру на Риверсайд-драйв и некоторое время жила с семьей. Она умерла, когда Роберт достиг подросткового возраста. Восьмилетняя разница в возрасте между братьями оставляла мало места для детского соперничества. Позже Роберт высказал мысль, что был для Фрэнка не только старшим братом, но «из-за разницы в возрасте – отцом». Фрэнка в раннем детстве пестовали не меньше, а возможно, и больше, чем Роберта. «Если я чем-то увлекался, – вспоминал Фрэнк, – то родители немедленно это предоставляли». Когда Фрэнк в старших классах заинтересовался Чосером, Юлиус купил сыну сборник произведений поэта, изданный в 1721 году. Стоило Фрэнку проявить интерес к игре на флейте, как родители наняли давать частные уроки одного из лучших флейтистов Америки Жоржа Баррера.

Обоих мальчиков нежили и баловали, однако некоторым тщеславием обзавелся только первенец Роберт. «Я отплатил родителям за их уверенность во мне, развив в себе неприятный апломб, – признался впоследствии Роберт, – который – я убежден – отталкивал как детей, так и взрослых, имевших оплошность вступить со мной в контакт».

В сентябре 1911 года, вскоре после возвращения из второй поездки к деду Беньямину в Германию, Роберт поступил в единственную в своем роде частную школу. За несколько лет до этого Юлиус стал активным участником Общества этической культуры. Церемонию бракосочетания между ним и Эллой проводил доктор Феликс Адлер, основатель и руководитель общества, в котором Юлиус с 1907 года служил попечителем. То, что дети должны получить начальное и среднее образование в школе общества, расположенной на Сентрал-парк-уэст, даже не обсуждалось. Девиз школы гласил: «Поступки, а не вера». Основанное в 1876 году Общество этической культуры прививало своим членам приверженность деятельности на благо общества и гуманизма: «Человек должен быть в ответе за направленность своей жизни и судьбу». Будучи порождением американского реформистского иудаизма, этическая культура сама по себе не являлась религией и прекрасно устраивала немецко-еврейскую верхушку среднего класса, большинство которой, как и Оппенгеймеры, стремилось ассимилироваться в американское общество. Феликс Адлер с группой талантливых педагогов содействовали этому процессу и определенно оказали мощное влияние – как эмоциональное, так и интеллектуальное – на формирование психики Роберта Оппенгеймера.

Феликс Адлер, сын ребе Самуила Адлера, эмигрировал в Нью-Йорк из Германии в 1857 году вместе с семьей в шестилетнем возрасте. Его отец, возглавлявший в Германии реформистское течение в иудаизме, стал раввином храма Эману-Эль, крупнейшей конгрегации реформистов в Америке. Феликс мог запросто пойти по стопам отца, однако в молодости вернулся в Германию для учебы в университете и попал под влияние новых радикальных идей о единстве Бога и ответственности человека перед обществом. Он читал труды Чарлза Дарвина, Карла Маркса и многих других немецких философов, в том числе Юлиуса Велльгаузена, отвергавшего традиционную веру в божественное происхождение Торы. Адлер вернулся в отцовскую синагогу Эману-Эль в 1873 году и выступил с проповедью «Иудаизм будущего». Чтобы выжить в современности, утверждал молодой Адлер, иудаизм должен отбросить «косный дух исключительности». Вместо того чтобы считать себя библейским «избранным народом», евреи должны выделяться заботой о нуждах общества и действиями на благо трудящихся классов.

Через три года Адлер увел за собой из иудейской общины храма Эману-Эль около четырехсот прихожан. С помощью Джозефа Селигмана и других богатых дельцов-евреев немецкого происхождения он основал новое движение, которое назвал «этической культурой». Встречи, на которых выступал Адлер, проводились по воскресным утрам под органную музыку, но без молебнов и прочих религиозных церемоний. Начиная с 1910 года, в котором Роберту исполнилось шесть лет, собрания общества проходили в красивом здании по адресу 64-я Западная улица, дом 2. Юлиус Оппенгеймер присутствовал на церемонии открытия нового здания в 1910 году. Актовый зал был украшен дубовыми панелями ручной резьбы и прекрасными оконными витражами; на балконе был установлен орга́н фирмы «Викс». В богато украшенный актовый зал приглашали выдающихся ораторов – У. Э. Б. Дюбуа, Букера Т. Вашингтона и других известных общественных деятелей.

Общество этической культуры было реформистским иудейским течением. Семена этого необычного движения были посеяны в процессе попыток элиты реформировать и интегрировать евреев из высшего класса в германское общество XIX века. Радикальные взгляды Адлера на еврейскую идентичность вызывали отклик у состоятельных еврейских бизнесменов Нью-Йорка именно потому, что эти люди все чаще сталкивались с волной антисемитизма, захлестнувшей в XIX веке американское общество. Организованная, институционная дискриминация евреев была относительно новым явлением. Со времен Войны за независимость, когда деисты вроде Томаса Джефферсона требовали решительного отделения церкви от государства, отношение к американским евреям оставалось довольно терпимым. Однако после биржевого краха 1873 года настроения в Нью-Йорке начали меняться. Летом 1877 года, когда Джозефа Селигмана, самого богатого и известного еврея германского происхождения в Нью-Йорке, бесцеремонно не впустили в отель «Гранд Юнион» в Саратоге, еврейская община пришла в возмущение. В последующие годы перед евреями начали закрываться двери многих заведений – не только отелей, но также общественных клубов и частных подготовительных школ.

Таким образом в конце 70-х годов XIX века Общество этической культуры Адлера своевременно предоставило еврейской общине Нью-Йорка средство для противостояния нарастающей нетерпимости. В философском плане «этическая культура» была так же пронизана деизмом и республиканством, как и революционные принципы отцов-основателей. Если революция 1776 года привела к эмансипации американских евреев, то что могло быть лучшим ответом на ханжество христиан-нативистов, как не стремление быть американцами и сторонниками республики больше самих американцев? Эта часть еврейской общины была готова предпринять дальнейшие шаги в направлении ассимиляции, но только в качестве деистов. Адлер считал концепцию еврейской нации анахронизмом. Он вскоре начал закладывать фундамент учреждения, позволявшего его сторонникам вести жизнь «эмансипированных евреев».

Адлер утверждал, что ответ антисемитизму кроется в глобальном распространении интеллектуальной культуры. Примечательно, что Адлер критиковал сионизм за уход в обособление: «Сам сионизм служит сегодня примером стремления к отделению». Для Адлера будущее евреев находилось в Америке, а не в Палестине: «Я твердо направляю свой взгляд на проблески яркого утра над Аллеганскими и Скалистыми горами, а не на свет вечера, каким бы нежным и прекрасным он ни был, застывший над холмами Иерусалима».

Ради воплощения своего мировоззрения в реальность Адлер в 1880 году основал бесплатную школу для детей рабочих, назвав ее Школой трудового человека. Помимо обычных предметов – арифметики, истории и чтения, по настоянию Адлера школьники изучали основы искусства, драматургии, танца, а также приобретали технические навыки, способные пригодиться в обществе, переживающем период бурной индустриализации. Он верил, что в каждом ребенке заложен какой-нибудь талант. В тех, кто был лишен способностей к математике, мог открыться «дар художника, создающего вещи своими руками». Для Адлера эта идея служила «этическим зерном, и дело заключается в том, чтобы взрастить из него множество разнообразных талантов». В качестве цели декларировалось построение «лучшего мира», и, как следствие, миссией школы была объявлена «подготовка реформаторов». По мере становления школы она превратилась в витрину движения за прогрессивные педагогические реформы. Сам Адлер попал под влияние педагога и философа Джона Дьюи и его школы американского прагматизма.

Хотя Адлер не был социалистом, его душу тронуло описание отчаянного положения промышленного рабочего класса, данное Марксом в «Капитале». «Я не могу прятаться, – писал он, – от вопросов, поднимаемых социализмом». По его убеждению, трудовые классы заслуживали «справедливого вознаграждения, постоянной занятости и общественного уважения». Рабочее движение, писал он позже, «это – этическое движение, и я на его стороне душой и телом». Профсоюзные лидеры разделяли эти настроения. Сэмюэл Гомперс, глава новой Американской федерации труда, состоял членом нью-йоркского Общества этической культуры.

По иронии судьбы к 1890 году в школе училось так много детей, что Адлер был вынужден пополнять бюджет Общества этической культуры, взимая с некоторых школьников плату за обучение. Многие элитные частные школы в это время закрывали двери перед евреями, и десятки зажиточных еврейских дельцов настойчиво просили принять своих детей в Школу трудового человека. К 1895 году Адлер ввел в школе старшие классы и переименовал ее в Школу этической культуры (несколько десятилетий спустя ее переименовали еще раз – в Филдстонскую школу). К моменту поступления в школу Роберта в 1911 году выходцы из семей рабочих составляли всего десять процентов учащихся. Тем не менее школа сохранила свой либеральный, социально-ответственный подход. Сыновья и дочери преуспевающих меценатов Общества этической культуры впитывали в себя мысль о том, что им суждено реформировать мир и первыми нести в массы этическое евангелие нового времени. Роберт был лучшим учеником в классе.

Излишне говорить, что политические пристрастия взрослого Роберта явно имеют свои корни в прогрессивном образовании, полученном в удивительной школе Феликса Адлера. В детский и школьный период формирования личности Роберта мальчика окружали наставники, считавшие себя поборниками нового мира. От начала века и до окончания Первой мировой войны члены Общества этической культуры выступали агентами перемен по таким политизированным вопросам, как межрасовые отношения, права трудящихся, гражданские свободы и защита окружающей среды. Например, в 1909 году видные члены Общества этической культуры доктор Генри Московиц, Джон Лавджой Эллиот, Анна Гарлин Спенсер и Уильям Солтер помогли основать Национальную ассоциацию содействию прогрессу цветного населения (NAACP). Доктор Московиц сыграл не менее важную роль в организации забастовок работников швейной промышленности, происходивших с 1910 по 1915 год. Другие активисты движения основали Национальное бюро защиты гражданских свобод, предшественника Американского союза защиты гражданских свобод (ACLU). Отвергая идею классовой борьбы, члены общества были прагматичными радикалами, готовыми сыграть активную роль в проведении общественных преобразований. Они считали, что новый мир нельзя построить без упорного труда, настойчивости и политической организации. В 1921 году, когда Роберт закончил Школу этической культуры, Адлер призывал учащихся развивать «этическое воображение» и видеть «вещи не такими, как они есть, а какими должны быть»[5]5
  Несколько десятилетий спустя одноклассница Роберта Дэйзи Ньюман вспоминала: «Когда он сталкивался с трудностями из-за своего идеализма, я видела, что это было логическим следствием его превосходной образованности в области этики. Верный ученик Феликса Адлера и Джона Лавджоя Эллиота всегда поступает по совести, каким бы неразумным ни казался его выбор». (Из письма Ньюман Элис Л. Смит, 17/02/1977, архив переписки Смит, собрание Шервина). – Примеч. авторов.


[Закрыть].

Роберт прекрасно сознавал влияние Адлера не только на себя, но и на отца. Он без стеснения подтрунивал над Юлиусом. В семнадцать лет Роберт сочинил стихотворение по случаю пятидесятилетия отца, в котором имелись следующие строки: «…и, прибыв в Америку, проглотил доктора Адлера как нравственность, спрессованную в пилюлю».

Подобно многим американцам немецкого происхождения, доктор Адлер был глубоко огорчен и раздираем противоречиями из-за того, что Америку втянули в Первую мировую войну. В отличие от другого известного члена Общества этической культуры, редактора журнала «Нейшн» Освальда Гаррисона Вилларда, Адлер не был пацифистом. Когда немецкая подводная лодка потопила британский пассажирский лайнер «Лузитания», Адлер поддержал оснащение американских торговых судов оружием. Выступая против вступления США в боевые действия, он тем не менее призвал своих последователей проявить «безраздельную преданность» Америке после того, как администрация Вудро Вильсона в апреле 1917 года объявила войну Германии. В то же время Адлер говорил, что не может считать Германию единственной виновницей войны. Как критик германской монархии, он приветствовал крах имперского господства и распад Австро-Венгерской империи в конце войны. Но как ярый противник колониализма открыто осуждал лицемерный мирный договор победителей, лишь укрепивший британскую и французскую империи. Естественно, оппоненты немедленно обвинили его в прогерманских настроениях. В качестве попечителя общества и большого поклонника доктора Адлера Юлиус Оппенгеймер точно так же страдал от внутреннего конфликта по поводу войны в Европе и своей немецко-американской идентичности. Сведения о том, как относился к войне юный Роберт, не сохранились. Однако школьным учителем у него был Джон Лавджой Эллиот, яростный критик вступления Америки в войну.