Текст книги "Никаких оправданий! Невероятная, но правдивая история победы над обстоятельствами и болезнью"

К нам в дом приходили социальные работники и пытались утешить и успокоить отца и мать, но тщетно: и Скотт, и Анита очень терзались напрасным чувством вины, гневом, обидой. Они не могли и не хотели поверить в случившееся. Меня все еще держали в больнице, в реанимации, и проверяли на разные врожденные аномалии, и каждая новая проверка была новым поводом для беспокойства, которое мучило родителей.

Мои папа и мама, а также свежеиспеченные бабушки и дедушки часами молились, чтобы я выжил. У врачей были сильные сомнения, что младенец с такими врожденными дефектами проживет больше нескольких дней, отсюда и многочисленные обследования, анализы и проверки, из-за которых меня держали в больнице. Ни у кого не было уверенности в том, как дело пойдет дальше и что со мной будет. Были лишь вопросы. Вопросы без ответов. И у врачей, и у родных.

Мой отец, Скотт, не знал, как быть. У него были свои планы: он заранее запланировал уйти со службы и осенью поступить учиться в колледж. Но теперь, став молодым отцом необычного ребенка, он предвидел сильные финансовые затруднения и догадывался, что на него вот-вот хлынет поток медицинских счетов за обследования, лечение и мало ли что еще. Мечты Скотта об учебе в колледже рухнули в одночасье; никакой финансовой базы, никаких запасов у семьи не было; потенциала для постоянной работы у Скотта тоже не было, но теперь ему срочно надо было найти эту стабильную доходную работу. Но, даже если он быстро найдет такую работу, как оплачивать счета? Скотт рассуждал трезво и сразу понял, что такому ребенку с особыми потребностями и проблемами понадобится гораздо больше, и обходиться его воспитание и лечение будет гораздо дороже, чем в случае обычного нормального ребенка. В то же время мой отец понимал: без высшего образования он не сможет найти высокооплачиваемую работу и обеспечить семью.

После того как меня наконец выписали из больницы, к родителям пришел доктор Чарльз Эппс, специалист по врожденным аномалиям у детей; он уже неоднократно имел дело с такими младенцами, как я. Доктор Эппс объяснил Скотту и Аните, что моя врожденная аномалия официально называется «недоразвитие проксимальных отделов конечностей, или фокомелия». Причины этой врожденной аномалии неизвестны. Такие случаи врожденной ампутации конечностей встречаются у одного новорожденного из двух тысяч, да и то аномалия обычно ограничивается пальцем (пальцами) на руках или на ногах (на одной из них) или одной рукой. Но четырехкратная врожденная ампутация конечностей – огромная редкость.

Далее врач пояснил, что, по всей вероятности, ребенок, когда подрастет, сможет передвигаться на инвалидном кресле. Поскольку часть ног у меня все-таки была (как бы обрубки), доктор Эппс сказал: «Ни в коем случае не слушайте тех, кто будет настаивать на ампутации этих конечностей! Пусть остается как есть, потому что в дальнейшем к таким недоразвитым конечностям легче будет крепить протезы. А если зачатки ног ампутируют, то у ребенка тем самым отнимут шанс вообще когда-либо встать на ноги, пусть и на протезах». Кроме того, он пообещал познакомить моих родителей с другой семьей, у которой ребенок с подобной аномалией родился примерно полтора года назад.

Мои родители много молились и благодаря молитвам смогли принять случившееся как факт и смириться с тем, что изменить они ничего не могут. Они поняли, что не смогут вырастить идеального ребенка, о котором им мечталось. Они могут только принять реальность, положиться на поддержку семьи и, опираясь на свою веру в Бога, надеяться, что все сложится благополучно. И они молились, чтобы Бог наставил их, как быть.

Через три недели мы переехали в город Форт-Уэйн, в штат Индиана, к бабушке и дедушке по маминой линии. Мои родители понимали, что с таким необычным ребенком им понадобится бытовая и финансовая помощь и эмоциональная поддержка старшего поколения, причем не только в ближайшие месяцы, но, вероятно, и в ближайшие годы. Скотт и Анита поставили перед собой главную цель: обеспечить мне полноценную и счастливую жизнь, насколько это в их силах. Они понимали, что отвечают за своего ребенка и его счастье. В конце концов, я был их первенцем, а остальное не имело значения.

Глава 3. Мальчик-попрыгунчик

Несмотря на все физические особенности, в первый год жизни я развивался точно так же, как и все обычные дети. Окружающие перестали тревожиться за мое здоровье, потому что я жил вполне нормальной здоровой жизнью: в свой срок начал держать голову, садиться, ползать, разговаривать, как и любой другой младенец.

Но после того как мне исполнился год, родители и родные перестали чувствовать, что я обычный ребенок. Теперь я никак не мог поспеть в развитии за ровесниками: они-то начали вставать на ноги, ходить, выполнять разные действия руками, а я затормозил в развитии, потому что вместо рук и ног у меня были культи.

Сам я в то время ничего не замечал и не ощущал, – понятно, что младенец не понимает разницы между собой и нормальными детьми, не умеет сравнивать. Однако эту разницу видели и прекрасно понимали взрослые, которые со мной нянчились. Никто не знал, смогу ли я когда-нибудь обходиться без постоянной посторонней помощи.

Родные меня обожали – наверно, ни один ребенок на свете не купался в такой любви и заботе. Они старались всегда и во всем мне помогать. Они помогали мне есть, пить, одеваться, ходить в туалет, – и это уже тогда, когда обычный ребенок давным-давно научился бы справляться с этими повседневными задачами сам.

По мере того, как подрастал, я начал постепенно учиться одеваться сам. Повсюду приделали разные приспособления, от скрепок до шнуров, чтобы мне было за что хвататься. До недавнего времени отдельные задачи давались мне с трудом, – например, сложно было надевать носки или застегивать молнию на брюках, – и родители помогали мне. Но со временем я научился всему.

Когда я был маленьким, мама и бабушка кормили меня, поскольку я не знал, как накладывать еду, как наливать питье, как пользоваться столовыми приборами. К сожалению, я очень быстро набирал вес, потому что мама с бабушкой не знали, какими должны быть порции, а я был маленький и ел безотказно. Я всецело полагался на взрослых и всегда ожидал, что они мне помогут – в чем угодно.

Вскоре эта зависимость от чужой помощи стала создавать проблемы. Отец заметил, какой я несамостоятельный и как зависим от взрослых в быту, вплоть до мелочей. Он знал, что в будущем мне предстоит жить в обычном мире, а обычный мир не скроен под мои особые потребности, следовательно, мне придется как-то приспосабливаться. Поэтому отец хотел, чтобы я вырос как можно самостоятельнее. Отец поставил перед собой задачу подготовить меня к обычной жизни, чтобы я смог жить независимо и со всем справляться сам. Да, пока что я был маленьким и жил «под крылом» родных, но когда-нибудь мне все же предстояло начать самостоятельную жизнь.

В принципе, я мог свести руки и мог удерживать руками разные предметы. Но при этом никогда не ел самостоятельно, более того, отказывался даже попробовать удержать еду, ложку, чашку, – слишком привык, что меня кто-нибудь обязательно покормит.

Отец был уверен, что я вполне могу пользоваться протезом-ложкой или подносить ко рту своими культями такую пищу, которую можно есть руками, а не столовыми приборами. И наконец настал день, когда папа потребовал, чтобы остальные взрослые перестали кормить и поить меня. «Ему пора научиться есть и пить самому, иначе он умрет с голоду», – твердо сказал папа.

Конечно, папа меня обожал и ему было не чуждо чувство сострадания, он вовсе не был черствым или жестоким. Он никогда не бросал меня в беде и не позволял вешать нос и унывать. Однако в своем решении он был тверд и убедил всех женщин семьи, что отныне они не должны кормить меня с ложечки, иначе я никогда не обучусь справляться с простейшими бытовыми задачами самостоятельно. Ребенок должен сам отвечать за свои поступки и перестать зависеть от старших, сказал отец. И точка.

В первые годы жизни меня кормили, потому что так полагалось, – младенцев всегда кормят. Но теперь мне требовалось потрудиться самому. Нужно было, чтобы я осознал: так устроен мир, человек должен уметь многое делать самостоятельно. Если я собираюсь вести нормальную жизнь, я должен научиться сам есть, одеваться, ходить в туалет. Это базовые навыки, без них не обойтись.

С тех пор я начал есть сам. Я научился сжимать чашку или бутылку между предплечьями. У меня было устройство – протез-ложка, которое насаживалось на культю и позволяло брать еду ложкой. Но мы в семье относились к этой штуке как к дополнительным колесикам на двухколесном велосипеде, когда ребенок еще только учится кататься, и надеялись, что в обозримом будущем я научусь обходиться без протеза и держать ложку предплечьями.

Ложкой-протезом я пользовался в течение пяти лет. Она была несколько топорно сделана, но все-таки помогала. Через несколько лет я начал забывать ложку – то в ресторане, то в гостях, просто по рассеянности. Тогда я решил с помощью родителей научиться пользоваться обычными столовыми приборами, чтобы не зависеть от ложки-протеза – раз уж я все равно постоянно где-нибудь ее забываю.

Конечно, поначалу с непривычки у меня получалось плохо. Я пытался зажать обычную ложку предплечьями, подносил ее ко рту, по дороге проливал половину содержимого или ронял саму ложку на стол или на пол. В общем, пришлось попотеть, прежде чем я освоил это искусство, но в конечном итоге я выучился пользоваться обычной ложкой, а также вилкой. У меня ушло много времени на то, чтобы преодолеть это препятствие, но дальше дело пошло легче. Я изобрел свой способ балансировать столовый прибор на одном из предплечий, а другой рукой закидывать еду в рот. Я до сих пор пользуюсь этим методом и благополучно могу съесть практически любое блюдо в ресторане.

Но это препятствие было лишь первым из сотен, которые мне предстояло преодолеть на пути к нормальной жизни. Другие дети тоже учились есть, просто у меня этот процесс был несколько сложнее, вот и все. Мне предстояло столкнуться еще со множеством затруднительных ситуаций, и каждый раз я изо всех сил старался справиться с ними самостоятельно. Я сознавал, что мои трудности, конечно, уникальны, но это не значит, будто они непреодолимы, – просто они требуют такого же уникального и нестандартного решения.

Когда наша семья переехала в Индиану и жизнь более-менее наладилась, папа все же решил поступить в колледж и закончить образование. Маме пришлось выйти на работу, чтобы кормить семью, поэтому она нашла место секретарши. Ей пришлось отказаться от мечты стать учительницей, хотя она успела получить соответствующий диплом по педагогике и собиралась пойти преподавать в школу.

Первые полгода моей жизни мы провели у маминых родителей. Я всегда был с ними очень близок, и они всю жизнь любили и поддерживали меня. Бабушка Бетти первые два года была мне няней. Она везде брала меня с собой и многому научила, и эти уроки я помню до сих пор и благодарен бабушке за них. Когда бабушка отправлялась в магазин, я отправлялся с ней. Если по дороге нам попадались тракторы, мы останавливались и любовались на них и на рабочих. Бабушка подражала звуку тракторов, а я подражал бабушке, и мы хохотали от души.

Я очень любил эти походы в магазин, потому что сам выбирал овощи, которые бабушка потом готовила на обед. Бабушка сажала меня в тележку, и мы ходили туда-сюда по проходам между полок. Иногда мы даже оба рычали, как тракторы, и тогда все покупатели с интересом на нас оглядывались, и мы были в центре внимания.

Вообще люди часто на меня пялились, и я даже совсем маленьким уже понимал, что им любопытно. Наконец я однажды спросил бабушку:

– Ба, а чем я не такой, как другие дети?

– Бог сотворил тебя особенным, Кайл, а быть особенным – это нормально и хорошо, так и запомни, – ответила бабушка. – Все люди разные. А почему ты спрашиваешь?

– Ну, на меня все таращатся, оглядываются, а когда я на них смотрю – сразу отворачиваются, – ответил я. – Не хочу, чтобы меня боялись. Хочу просто быть как все. Нормальным.

– А ты и есть совершенно нормальный мальчик. Господь любит тебя так же, как и любого человека на Земле. В следующий раз, если кто будет слишком пристально на тебя глядеть или если с кем-то захочешь познакомиться, просто скажи: «Привет, меня зовут Кайл». Обещаю, тогда никто не будет отворачиваться и охотно с тобой поболтает.

Бабушка Бет оказалась совершенно права. Я понял и уяснил на практике, что, если люди смотрят на меня с опаской и сторонятся, мне надо самому брать инициативу в свои руки (уж какие есть, в такие и брать!) и заговаривать с людьми первым, – это их обезоруживает. Я научился завязывать знакомства и общаться, просто глядя встречным в глаза, чтобы окружающие не чувствовали себя неудобно из-за того, что исподтишка разглядывали мои необычные руки и ноги. Я был приветливым и общительным ребенком, поэтому при каждом походе в магазин находил, с кем поздороваться. В большинстве своем люди расслаблялись, слыша от меня дружелюбное приветствие. То, что я с ними заговаривал, ставило нас на один уровень, уровень общения на равных, и они забывали о своей жалости к «бедному калеке» и начинали видеть во мне обыкновенного мальчика.

Этот урок я усвоил на всю жизнь и по-прежнему им пользуюсь. Когда я с кем-то здороваюсь, то стараюсь или пожать руку или обнять нового знакомого. Я протягиваю руку первым и говорю «привет, очень приятно». И тогда у человека не остается шансов почувствовать себя неуютно.

Я смотрю прямо в глаза любому как равный равному, ибо равными сотворил нас Господь. Каждый из нас уникален, и каждый из нас одинаково важен и драгоценен для Господа. В это я верю всем сердцем, это часть моей веры, и эту истину моя семья внушала мне снова и снова.

Эту истину мы можем нести в мир тысячей способов, понемножку, подтверждая ее своим примером, – так, как показывала мне бабушка своими поступками. Она твердо решила, что недоступность детской площадки – не причина, чтобы лишать меня возможности играть, как все дети. Когда поребрик мешал колесам моей коляски, бабушка брала меня на руки и несла – к качелям, к горке, к крепости, словом, ко всем лазалкам и аттракционам, которые имелись на площадке. Она была товарищем по играм, который считал, что я могу все, могу играть во что угодно, и верила, что инвалидное кресло не означает ограниченные возможности. Беззаботные игры на детской площадке были еще одной прекрасной частью моего детства – такого же, как у любого нормального обычного ребенка.

А еще бабушка Бетти позволяла мне рисовать водой по стенам – давала малярную кисть и ведерко воды. Однажды дедушка Норман даже доверил мне настоящую краску, – я помогал ему красить стены в прихожей. Он как раз заканчивал работу, но, когда я предложил помочь, дедушка решил, что моя помощь пригодится. Конечно, получилось у меня не очень ровно, как сейчас понимаю, но дедушка не сделал мне ни единого замечания и не стал исправлять мои оплошности и закрашивать стену заново. Наоборот, он всем гостям гордо показывал стену и объявлял: «А вот эту стену красил наш Кайл!»

Бабушка любила возить меня по ресторанам, потому что я с любопытством пробовал новые блюда (как правило, дети, наоборот, не очень любят пробовать что-то новое). В два года я обожал китайские яичные рулетики и мандариновую лапшу. Когда бабушка готовила, я всегда вызывался помочь в кухне. Она брала противень с высокими бортиками, накладывала туда рис, бобы и крупу, и показывала, как играть в стройплощадку моими игрушечными тракторами. Довольно быстро у меня все высыпалось на ковер, и тогда наступало самое главное и интересное: я брал пылесос и с интересом смотрел, как все-все зернышки исчезают в его гудящем хоботе.

Тем не менее, хотя поначалу от меня на кухне был сплошной беспорядок и я много чего проливал и рассыпал, постепенно я кое-чему выучился и бабушка повысила меня до настоящего подмастерья-поваренка. Я уже не просто играл рядом, а по-настоящему помогал ей готовить. Она сажала меня рядом на стол, и я взбивал, отмеривал, размешивал, включал и выключал кухонный комбайн и другую технику… ну и, конечно, играл тоже, в том числе и с контейнером, где бабушка держала сахар. У него была особая конструкция: чтобы добраться до сахара и полакомиться сладким, нужно было приложить немало усилий и смекалки и вывернуть из контейнера ковшик. Бабушка радовалась, что я тренирую ловкость рук, и ее совершенно не волновало, что при этом весь кухонный стол будет засыпан сахарным песком. Главное для нее было то, что я не сижу без дела, развиваюсь и стараюсь ей помочь.

Когда я подрос и стал больше времени проводить на улице и играть во дворе, родители нарочно съездили в магазин детских товаров и подыскали мне подходящие игрушки для игр на воздухе. У других детей были велосипеды, самокаты, ролики, а я просто обожал свой электрический четырехколесный автомобильчик, – папа еще кое-что в нем отладил, чтобы я мог его водить. Он снял фабричные педали и поставил на ручки кнопку.

Летом я ездил на этом желтом автомобильчике туда-сюда по нашей подъездной дорожке, но, если не успевал вовремя развернуться, то врезался в гараж. Тогда я громко звал на помощь кого-нибудь из взрослых, они приходили и разворачивали меня. У меня не хватало сил, чтобы выбраться из автомобильчика, развернуть его и залезть обратно, а взрослым, конечно, надоедало все время выбегать на мои вопли. Поэтому в конце концов папа решил еще немного переделать мой автомобиль, который я гордо именовал «Сузуки», – и поставил на рукоятку вторую кнопку, позволявшую разворачиваться. Я обрадовался, потому что теперь мог поехать куда захочу, так что другим детям с их велосипедами и самокатами я вовсе не завидовал. Они играли со своими великами, но у меня-то был желтый электрический автомобильчик, крутая тачка!

Папа, конечно, приучал меня к независимости, но при этом, если мне требовалась помощь, он сразу был тут как тут. Что бы ни случалось, папа мгновенно приходил на помощь и всегда знал, как решить проблему. Он срезал предохранители с водяных пистолетов, и я смог играть с соседскими ребятами, – мы поливались вовсю. Он даже соорудил мне велосипед, – собрал сам! Велосипед был особой конструкции, я крутил педали руками. Папа умел починить или изобрести и смастерить что угодно, лишь бы мое детство было счастливым и нормальным.

Мои друзья детства обращались со мной простодушно и прямолинейно, как свойственно всем хорошим и добрым детям. Они просто принимали меня таким, какой я есть. Мы играли в полицейских и воров, в догонялки. Папа или мама брали меня на закорки и бегали со мной, догоняя остальных игроков. С нами часто играли и ребята постарше, и все они безотказно помогали мне. А если не находилось никого, чтобы донести меня через лужайку к соседям или просто носить туда-сюда в ходе игры, я прыгал сам. Правда, ползать на четвереньках у меня выходило гораздо быстрее, но, если бы я полз, пришлось бы отказаться от водяного пистолета, а без пистолета неинтересно, поэтому я умудрялся прыгать. Я был таким же активным и неугомонным, как и все прочие ребята: у меня не было ни одной пары штанишек, не запачканной травяными пятнами или землей, и уж, конечно, штанишки на мне так и горели, потому что я много елозил по земле – и прыгал, и ползал, и валялся.

Помню, что от всей этой бурной возни и игр я к концу дня изрядно уставал, но мне было так весело резвиться с друзьями, что я, как и любой мальчишка, не хотел идти домой, а хотел играть дальше. Остальные играют – почему я должен прерываться?

Самой любимой моей игрой всегда оставался уличный хоккей, хоккей на траве. Обычно мы уговаривали ребят постарше сколотить команду и играть против нас, и, хотя они нас, конечно, разбивали в пух и прах, все равно мы ужасно веселились. А в перерывах между хоккейными матчами мы просто боролись во дворе или делали копья из палочек. Наши мамы боялись, что мы передеремся этими копьями и пораним друг друга, но мы никогда не дрались. Достаточно было выстругать копье – просто для удовольствия.

Папа купил мне настоящую хоккейную клюшку, чтобы я мог играть как все, но вскоре понял, что куда лучше из меня получится вратарь. Тогда он купил мне большую вратарскую клюшку, чтобы я мог стоять на воротах и отбивать удары, а верх клюшки срезал под мой рост. Я зажимал ее под мышкой и управлялся с ней довольно ловко.

Даже в детстве я воспринимал любое спортивное состязание всерьез. Когда мне удалось найти место, где у меня получалось играть хорошо, – пост вратаря, – я вошел в азарт и играл в хоккей каждый день. До этого ребята из нашей команды поставили меня вратарем не потому, что жалели меня и хотели, чтобы я играл наравне со всеми; нет, просто они увидели, как я стараюсь, и поняли, что вратарь из меня получился отличный. Когда мы разбивались на команды, никто никогда не говорил «нет, нам Кайла не надо» или «нет, это вы заберите себе Кайла». Они знали, что, если меня обидеть, я полезу в драку и навешаю обидчику, как любой нормальный мальчик, поэтому они выбирали меня в игроки наравне со всеми.

Как вратарь я играл все лучше и лучше, поэтому другие игроки придумывали разные способы, как бы меня обойти и забить гол. Сначала они пытались сунуться за сетку, но я быстро перехватывал у них шайбу или успевал отреагировать и блокировал любой выпад своей клюшкой. Я не подпусках их к воротам. Конечно, все они играли неплохо, но до Уэйна Грецки им было как до неба, поэтому пробиться к воротам у них не получалось.

Единственный ход, который позволял другим игрокам забить мне гол, заключался в том, чтобы метнуть шайбу поверх моей головы. Однако все ребята дружно согласились, что так нельзя и это нечестно по отношению ко мне. Но в разгар игры шайба все равно может полететь над головой. Как быть, чтобы получилось по-честному? Мы нашли выход из положения и опустили сетку на воротах пониже, так, что она была на уровне моей головы. Оставалось как раз достаточно места, чтобы забить шайбу и отразить удар, но сначала противникам надо было подобраться к воротам, а я, как уже говорилось, реагировал быстро и никого не подпускал.

Если кто-то из игроков пытался забить гол поверх моей головы, я воспринимал это как комплимент: ага, значит, в непосредственную схватку со мной они вступать боятся! Я играл на равных со всеми, единственной поблажкой моему росту и телосложению была опущенная пониже сетка. Разумеется, время от времени мне забивали гол и я проигрывал. Никто не делал мне никаких скидок ни на хоккее, ни когда мы боролись и дрались. И это укрепляло мою уверенность в своих силах: я мог состязаться с остальными ребятами на равных.

Своей первой встречей со СМИ я обязан именно этим хоккейным матчам с соседскими ребятами. Корреспондент нашей местной газеты решил написать про нас статью. Мои друзья пришли в восторг, и мы составили настоящую турнирную таблицу, в которую внесли все соседские команды и провели жеребьевку – по всем правилам. Помню, что из-за присутствия журналиста я особенно старался не пропустить ни одного удара – мне не хотелось посрамить свою команду.

Репортаж был написан, и фотография для публикации выбрана. В каком-то смысле эта фотография оказалась предвестием моей будущей страсти к спортивной борьбе. Я даже не знал, что журналист снял именно этот кадр. Мы с ребятами боролись на лужайке во дворе, как всегда после игры в хоккей. Этот кадр и попал в газету.

Те же соседские ребята впервые познакомили меня с видеоиграми. Я научился орудовать джойстиком и нажимать на нужные кнопки, так что в конечном итоге смог играть с другими. С самого начала больше всех прочих мне полюбилась видеоигра, которая была построена на имитации спортивной борьбы. Мы играли в «Супер-Нинтендо», и меня не могли обыграть даже ребята постарше. У меня была быстрая реакция. Я даже своего папу и то обыгрывал: мы с ним играли каждый вечер, и под конец он потерял надежду когда-нибудь обставить меня в видеоигры.

Ребята поначалу думали, что с легкостью меня обыграют, но не тут-то было. Я разбил их в пух и прах. Мне ужасно нравилось, как они стараются изо всех сил, а я все равно выигрываю! Вообще я люблю, когда передо мной возникают новые задачи и преграды, которые нужно преодолевать. Родители думали, что я чокнулся, потому что все карманные деньги я тратил на новинки по части видеоигр. Но у меня была определенная задача: стать лучшим и в этой области, состязаться и побеждать.

На Рождество бабушка Бетти и дедушка Норман подарили мне маленький красно-желтый автомобильчик вроде фольксвагена. Поначалу они катали меня в нем по полу в подвале, – пол был застелен ковролином, – но вскоре запыхались, а я твердил «слишком медленно!». Так что, когда погода позволяла, меня вывозили на улицу и мы ехали в парк. Мы останавливались, чтобы понюхать цветы, чтобы я мог посидеть в кабине трактора, если по дороге нам попадался трактор, или чтобы я попробовал вскарабкаться на дерево. В то время я прямо с ума сходил по мультикам и играм про Черепашек-Ниндзя. Если помните, на них была большая мода. Черепашки носили доспехи и вели геройский образ жизни, а обитали в канализации, под землей. В парке тоже были сточные канавы и люки, поэтому мы с бабушкой всегда останавливались около люка, и я кричал туда, в глубину: «Рафаэль, Леонардо, Донателло, Микеланджело!» – звал черепашек по именам.

Когда с работы приходил дедушка, я ликовал. У нас с ним были очень теплые отношения. Мы играли в разные игры. Особенно я любил брать веревку и связывать дедушку, лежавшего на полу. У меня на это уходил чуть ли не час – я тщательно обматывал ему ноги веревкой и кружил вокруг него. Потом мы боролись. Потом дедушка говорил: «Кайл, пока ты меня связывал, я успел вздремнуть. Отлично отдохнул!»

Страсть к состязаниям и настоящий соревновательный дух проявились во мне с раннего детства. Я терпеть не мог проигрывать и сдаваться.

Мы с дедушкой часто играли в бейсбол. У меня была большая красная бита, дедушка кидал мяч, и я его отбивал. Играли мы в подвале. Редко бывало, чтобы я промазал по мячу. Мы даже расставляли по полу настоящие базы, чтобы я бегал или прыгал вокруг них.

Со временем моя физическая координация улучшилась – я ее натренировал постоянными играми, да и вообще я здорово окреп. Когда я подрос, играть в бейсбол в подвале стало тесновато, мне требовалось больше места. Я так сильно бил по мячу, что он летел прямо в окна или в лампу, и мы решили перенести наши игры на улицу.

Когда мне исполнилось три, бабушка и дедушка как-то на Рождество повели меня ужинать в ресторан и посмотреть на праздничную иллюминацию в центре города. По дороге мы проезжали мимо пожарной станции. Пожарная команда только что вернулась с задания. Мы постучались к ним в дверь, и нас впустили и показали все помещение и саму пожарную машину. Мне дали посидеть на месте водителя, и я изображал, будто рулю.

Пожарные спросили бабушку: «Хотите, мы еще вам и сирену включим?» Но бабушка решила, что для трехлетнего малыша это уже слишком сильные впечатления. Тогда пожарные вместо сирены включили сигнал тревоги, и вся команда выскочила и поочередно съехала по шесту, в полной готовности ехать тушить пожар. Помню, как восхитила меня героическая готовность этих бравых парней в любой момент вскочить в машину и мчаться спасать людей. И форма у пожарных была красивая.

Церковь всегда занимала в жизни нашей семьи важное место. По воскресеньям мы неизменно ходили на службу. Пока мне не исполнилось семь, дедушка Норман сопровождал меня на занятия воскресной школы (родители в это время занимались в воскресной школе для взрослых). Если на занятиях требовалось что-то вырезать ножницами, дедушка делал это за меня, а наклеивал и раскрашивал я все сам. В церкви мне нравилось наблюдать за регентом хора, и я пытался дирижировать, подражая ему. Наш священник сказал, что, когда я вырасту, вполне могу стать дирижером.

В те годы врачи подбирали мне протезы – и для рук, и для ног. Но оказалось, что привыкнуть к протезам и научиться ими пользоваться не так-то легко и просто. Иногда я надевал ножные протезы в церковь, по воскресеньям, а если мы играли в пятнашки, дедушка брал меня на руки и бегал по кругу за тем, кто меня запятнал.

Дедушка вышел на пенсию, когда я был в четвертом классе, и с тех пор стал уделять мне еще больше внимания и повсюду меня сопровождал, в том числе и на школьные экскурсии. А школьные экскурсии – это для меня было очень важно: раз я ездил на них наравне с одноклассниками, то получал те же впечатления и опыт, не отставая от них. Кроме того, конечно же, раз дедушка ездил со мной, наши с ним отношения делались прочнее и ближе.

В программу занятий физкультурой у нас входили и уроки плавания – не меньше одного в неделю. Ко мне приставили очень милую даму-тренера, которая вместе с дедушкой помогала мне спуститься в бассейн и плавать.

Поначалу я с опаской относился к плаванию, потому что в бассейне вода была мне выше головы даже на мелком конце. Но чем дольше мы занимались плаванием, тем увереннее я себя ощущал в воде. Я понял: передо мной еще одна задача на преодоление трудностей, еще один вызов, – и я должен справиться. Теперь, став старше, я чувствую себя в воде более чем уверенно и могу проплывать большие дистанции.

Сейчас, подробно вспоминая детство, я по-новому переосмысливаю его, – оказывается, многое из того, что мне запомнилось, сильно повлияло на мою дальнейшую жизнь. Я так отчетливо помню те далекие дни с родителями, бабушкой и дедушкой, походы в парк, поездки с классом, возню и игры с соседскими ребятами. И то, как я научился быть более независимым и стал ценить соревновательность.

Но лучше всего я помню пещеру.

В четвертом классе я вступил в отряд младших скаутов, а мой папа был там вожатым. Самый длинный поход, в который мы ходили, был в пещеру в Южной Индиане. Мы там даже переночевали всем отрядом, вместе с другими скаутскими отрядами. Дело было в марте, погода стояла холодная, но внутри пещеры круглый год было 15 градусов по Цельсию. Но при этом сыро и, конечно, темно. Снаружи в пещеру втекал ручей и под сводами пещеры расширялся в целую реку. Мы катались по этой подземной реке на лодке и видели под потолком пещеры летучих мышей и других зверей и насекомых. К ночи мы расстелили на холодной земле пластиковые матрасы и улеглись ночевать в спальных мешках на берегу реки. Вообще-то в ту ночь мало кому удалось поспать, – от земли тянуло холодом, мы все замерзли и боялись темноты.