Текст книги "Шепот тьмы"

9

Делейн не всегда могла услышать гудение в тишине. Когда она впервые потеряла слух и долгое время после этого она слышала только пронзительный звон в ушах. Иногда, уже позже, когда она была уставшей или несосредоточенной, когда она зависала на грани между сном и бодрствованием, пронзительное вибрирование звона в ушах приобретало форму. Звук становился гулом, гул – словом. Ропотом. Вздохом. К тому времени она была слишком взрослой для игр. Порезы на коленях превратились в шрамы. Она перестала рассказывать свои секреты темноте.

– Я сплю, – говорила она себе и закрывала глаза. – Это всего лишь сон.

Сейчас она не спала. Она бодрствовала. Стояла в лесу, солнце позднего вечера падало на деревья. Перед ней был дом.

Святилище.

В целом, это было довольно непритязательное строение. Неровная серая каменная кладка была украшена витражами и увенчана крутой мансардной крышей. Оно напоминало дитя скромной часовни и избушки Бабы-яги – словно не могло решить, то ли ему подать сигнал о призыве к богослужению, то ли отрастить пару куриных ножек и удрать через лес.

Более того, оно говорило с ней.

Гул в голове пронесся по всему телу, протекая через нее рекой звуков. Она попятилась назад по протоптанной тропинке и смотрела, как тьма вытекает через зияющее пространство открытой входной двери. Она бурлила, как шампанское, пенилась на губах, пьянила, зверствовала и манила. Лейн не хотела заходить внутрь.

Она вообще не хотела приходить, но Делейн, как по заказу, превратилась в покладистого человека, и ей не удалось отговорить Адью и Маккензи от того, чтобы они взяли ее с собой, как только она вбила им в голову эту идею.

Внутри она обнаружила Адью, сидящую на прочном дереве, тонувшую в плиссированной вязке своего свитера. Свет стоящей рядом лампы отражался в лазурных волнах ее хиджаба, мерцал во вращающихся гранях ее кулона.

В нескольких футах от нее Маккензи сидела за белым складным столом, лениво перетасовывая колоду карт Таро.

– Ты должна сказать ему, что сделаешь это, – сказала Маккензи, не поднимая глаз.

Делейн остановилась, осматривая ржавую тележку, уставленную изношенными экземплярами полинявших книг в мягких обложках и твердых переплетов. На боку шатко держалась ламинированная табличка: «Не будь мудаком. Если берешь книгу, оставь книгу».

– Сказать, кому и что я буду делать?

– Цена. – Маккензи собрала рассыпавшиеся карты в свою колоду и начала тасовать. – Скажи ему, что будешь заниматься с ним.

Делейн положила экземпляр «Над пропастью во ржи» без обложки на место среди остальных книг. Она никому из них не сказала о предложении Колтона. Лейн старалась не думать об этом вообще – о том, как близко они стояли, как их пальцы почти соприкасались. О его глубоком взгляде. О дрожи в его руках.

– Не смотри на меня так, дорогая. – Маккензи переворачивала карты одну за другой, бегло щелкая, раскладывая их перед собой. Утопленник. Верховная жрица. Любовники. – Я же не читаю твой дневник. Я не могу не видеть эти вещи. Это как чих – приходит из ниоткуда.

– Это вмешательство, – сказала Адья, не отрывая взгляда от кулона. – Ты сорняк. И еще, ты слишком много говоришь.

– Неважно, говорю я или нет. Ты не можешь просто убрать психический блок. Он должен выйти наружу.

– Как заноза, – размышляла Адья.

– Конечно. – Маккензи собрала свои карты. – Как заноза.

Перемешав колоду, она провела ногтем большого пальца по верхней части, угрюмо осматривая ее.

– Кстати, я посмотрела фразу, которую ты записала в блокноте. Non omnis moriar? Это слова поэта Горация. Означают «Я не умру окончательно».

Последовал удар. Звук ослаб, скользнул в сторону. Становясь непонятным. Глубоко в голове Делейн раздался еще один звук. Звонкий, как пение птиц, резкий, как свист, протяжный, как гул.

– Что бы ни пыталось проникнуть в голову Адьи, – сказала Маккензи, звуча так, словно говорила под водой, – у него довольно сильный лозунг.

Звон между ушами Делейн достиг такого пика, что у нее задрожали глаза. Она сжала переносицу и медленно выдохнула, с каждой минутой все больше жалея об этой экскурсии.

– Я пойду осмотрюсь, – сказала она, уже направляясь вглубь пустого здания. Маккензи позвала ее за собой, но она быстро скрылась из виду, пройдя под аркой, обрамленной веретеном, входя в сводчатый навес самого большого внутреннего помещения.

Здесь угасающий свет падал сквозь решетки тонкими струйками цвета мерло, окрашивая всю комнату в красный цвет. На полу выстроился ряд жестяных банок, каждая из которых была набита письменными принадлежностями. Рядом в перевернутом ящике из-под молока стояла банка для ругательств, на которой кто-то написал слово fubar. Стакан был набит мелочью. Стены были исписаны, и, подойдя ближе, она увидела, что это были имена. Она включила фонарик на своем телефоне и просканировала список, проводя пальцами по граффити, пока не дошла до нескольких имен, которые узнала. Эрик Хейс был написан перманентным маркером, буква «Э» была значительно больше остальных. Рядом с его именем стоял номер. Следом некий Джулиан Гузман нацарапал свое имя и соответствующий номер в виде куриных следов. Под ним стояло имя, которое она знала, почерк был до ужаса одинаковым.

Колтон Прайс.

Она проследила за буквами, проведя кончиком пальца по аккуратной косой линии буквы «л», кропотливой черточке «й», осторожной петле нуля рядом с ней. Странно, что она неделями вращалась вокруг него по орбите, а теперь столкнулась с ним самым необычным образом. После того, как каждое утро он оставался невозмутимым, его внезапное предложение помочь ей с курсовой работой было похоже на удар плетью, головокружительный и неопределенный. И все же ее успеваемость падала. Стипендия была под угрозой. В кампусе, полном необычных студентов, она быстро становилась кем-то совершенно обычным. Она была всего в нескольких тройках с минусом от того, чтобы вылететь из университета.

Лейн была не в том положении, чтобы отказаться от его предложения.

Она опустилась на пол и черкнула перманентным маркером из помятой жестяной банки. Свет от ее телефона окрасил список в бледный серебристый цвет. По собственной инициативе она добавила свое имя рядом с именем Колтона. Когда она наклонилась, чтобы подуть на еще влажные чернила, ее взгляд остановился на имени прямо под ними.

Имя Нейт Шиллер, написанное пышным почерком, который был скорее похож на произведение искусства, чем на автограф.

«Это я», – раздался голос прямо за ее спиной.

Она вскрикнула, выронив телефон и маркер. Она увидела собеседника, распростертого на потертом кресле лососевого цвета, его руки лежали на согнутых коленях. Бледные, беспорядочные кудри выбились из-под капюшона, и отсюда она могла видеть белый клубок наушников, скрывающихся в его толстовке.

Дергая за крючок в подушке, он сказал:

– Извини. Я не хотел тебя напугать. Просто – это мое имя, на которое ты смотришь. Я подумал, что будет забавно написать его таким образом. Однажды мама заставила меня пойти на курсы каллиграфии. Она думала, что это поможет мне справиться с моим дерьмовым почерком. – Набивка из подушки рассыпалась по полу, куда он ее стряхнул, и он добавил: – Но это не помогло.

Делейн убрала руку от сердца.

– Ты Нейт?

– К сожалению, – сказал он, самодовольно усмехаясь.

– Я Лейн.

– Я знаю. – Затем поспешно добавил: – Я не жуткий тип. Слышал, как ты и твои друзья разговаривали.

– Ты не жуткий, – повторила она, – и все же ты сидишь здесь в темноте один. Прости, но это определение понятия «жуткий».

Он сел и потянулся, почесывая макушку головы через капюшон.

– Справедливости ради, – сказал он, зевая, – когда я пришел сюда, было еще светло. И я поздоровался, когда ты только вошла, но не думаю, что ты меня услышала.

– Ох. – Она пошаркала носком ботинка по полу. – Да, наверное, не услышала. У меня не самый лучший слух.

Он отмахнулся от нее, вытаскивая наушники из ушей.

– Зачем ты добавляешь свое имя в список мертвецов?

Замешкавшись, она оглянулась на стену имен.

– Что?

– В список мертвецов, – повторил он, выделив слова. – Вот для чего номера. Это ставки. Каждый на этой стене либо умер, либо умрет.

В ее груди вспыхнула тревога. Она уставилась на него, не зная, как понять его тон. В широком серебристом свете ее фонарика плясали пылинки.

– Шучу, – сказал Нейт, когда она замолчала. – Типа того. Мы действительно делаем ставки. Плюс Джулиан Гузман там, наверху, и он мертв. Это во всех местных новостях в Иллинойсе. Якобы он погиб в результате столкновения. Предположительно. И другие пропали без вести.

– Прости, – сказала Делейн, не дослушав, – кто еще пропал?

– Райан Перетти, – сказал он и ткнул пальцем в стену имен. – Он был старшекурсником, но не был допущен к занятиям в этом семестре. И еще Грег Костопулос. Мы с ним вместе проходили курс физики, но его не было на занятиях всю неделю. Кто-то сказал, что у него грипп.

– Но ты так не думаешь. – Делейн взяла свой телефон и выключила фонарик, оставив их в пурпурной дымке заката.

– Не думаю.

– Потому что ты считаешь, что они оба мертвы.

– Они в списке, – пожал плечами Нейт.

– Как и ты, – заметила она.

– Как и я. – В его голосе звучала печаль, когда он откинулся на спинку кресла и вставил наушник в левое ухо. – А теперь и ты тоже. Разве твои родители не говорили тебе всегда читать то, что подписываешь?

Крик наполнил пустоту зала, гулко отдаваясь между стенами.

Делейн чуть не выронила телефон во второй раз.

Нейт нахмурился и посмотрел в сторону притвора.

– Что это было?

– Моя соседка по комнате, – сказала Делейн. – Я думаю, надо проверить, как она. Я собираюсь пойти убедиться, что с ней все в порядке. Ты собираешься уходить? Уже совсем стемнело.

Он вставил второй наушник. Черты его лица были неясными под сумрачной дымкой, вместо улыбки проплывали тени. С такого расстояния она не могла разобрать цвет его глаз.

– Я, пожалуй, побуду здесь еще немного. Не очень люблю людей.

– Понимаю, – сказала Лейн, потому что и она не любила людей. Девушка чувствовала забавное родство с ним – с этим мальчиком, который не возражал против небольшого одиночества. Впервые с начала семестра ей показалось, что она наконец-то столкнулась с кем-то похожим – Ну что, увидимся в кампусе?

Его глаза вспыхнули в слабеющем свете.

– Конечно, – сказал он. – Увидимся.

Она поспешила уйти от него, запах паров маркера преследовал ее.

Лейн нашла Адью и Маккензи там, где оставила их: последняя протягивала первой бутылку воды, одной рукой растирая круги на спине. Карты Таро были разбросаны по полу, как будто их подбросило сильным ветром.

– Что случилось? – спросила Делейн, остановившись.

Адья ответила не сразу. Закрыв глаза, она потерла их ладонями. Кулон лежал на земле перед ней, разбитые кусочки хрусталя отражали свет. На одном дыхании она сказала:

– Я видела его.

– Того же мальчика, что и раньше? – Делейн наклонилась и начала собирать карты Маккензи, у нее сводило живот.

– Думаю, да, – сказала Адья, отпив воды. Ее взгляд был темным в скудном свете, на черной бахроме ресниц блестели слезы. – Я не видела его лица.

Делейн подумала о стене имен, о Нейте Шиллере, освещенном красным светом утопающего солнца. «Все на этой стене либо умерли, либо скоро умрут». Внезапно это показалось не таким уж надуманным.

– Ты в порядке, – сказала Маккензи, когда Адья с содроганием выдохнула. – Ты в порядке, просто продолжай пить воду.

Делейн потянулась за другой картой и быстро отдернула руку. На кончике ее пальца блеснула струйка крови. Посасывая порез от бумаги, она посмотрела на карту. Дьявол улыбался ей, высунув язык и распушив хвост.

– Он тебе что-нибудь сказал? – спросила она, все еще посасывая рану на пальце.

Адья взглянула на Лейн большими, круглыми глазами.

– Нет, – сказала она. – Он был разорван на части.

10

Апостол сделал звонок ночью, как и всегда. Он стоял в своем кабинете на втором этаже большого таунхауса в Ньютоне, озаренный серебристой луной в большом эркере. Как и всегда. В углу оживала тьма. У нее выросли руки, тонкие и тянущиеся. Она наблюдала, выжидая, ее улыбка была рассечена лунным светом.

Как и всегда.

Он делал все возможное, чтобы не обращать на нее внимания.

Он надел свой банный халат из тонкого хлопка, украшенный его инициалами. Его тапочки, на один размер меньше, были рождественским подарком жены. Телефон был стационарным. Сегодня он казался тяжелее, чем обычно.

Телефон пропустил гудок один раз. Два раза. Три. Он не любил, когда его игнорируют. Апостол прижал большой палец к отполированному стеклянному корпусу слева от себя.

Он возвышался на тяжелом основании, обесцвеченный белый кусочек кости лежал в скошенной табакерке. В лунном свете его изгиб отливал цветом слоновой кости, а края были остры, как кинжал. Материальное доказательство обширного влияния Приората. Доказательство того, что посвящение мальчика, способного разорвать небо между мирами, было действительно стоящей инвестицией.

Раздался четвертый гудок. Он начинал сердиться. Ходил, крутя диск набора номера, не сводя глаз с некротического осколка. Это была его лампа джинна, его монета Харона. Его частичка души Кощея, спрятанная внутри иглы, внутри яйца, внутри маленького деревянного сундучка в маленьком стеклянном футляре на втором этаже таунхауса в Ньютоне.

На другом конце провода раздался голос.

– Я только что окончательно провалил этот уровень.

Апостол закрыл глаза. Открыл их снова. Кость сверкала зловещим блеском.

– Я звоню тебе уже второй раз.

– Правда? – Апостол услышал непрерывный шум игры. – Богам Валгаллы понадобилась моя помощь.

– Уверяю тебя, я не знаю, что это значит.

Апостол услышал цифровой звон мечей, компьютерный звук чьей-то ужасной смерти.

– Прибей его, – сказал Колтон Прайс, но не ему. Затем: – Тебе следует углубиться в игры. Это может быть полезно для твоей болезни.

Он не мог понять, как разрубание огров на куски мечом может быть хоть немного полезно для его болезни, но Апостол воздержался от того, чтобы сказать это вслух. Вместо этого он закрыл глаза и вздохнул. Он считал в обратном порядке от десяти, как ему вежливо посоветовал психотерапевт в качестве метода подавления агрессии. Дело заключалось не в том, что он был злым человеком по натуре, просто Колтон Прайс мастерски умел давить на нервы. Приорат положил глаз на Прайса в тот самый момент, когда он прибыл в Годбоул. Они предложили ему стать кандидатом не потому, что он поспешил, а потому, что он был, безусловно, лучшим в своем деле. Чудо, этот мальчик, обманувший смерть, выросший в мужчину, способного разорвать небо.

Но нельзя было отрицать, что с Колтоном Прайсом было трудно работать.

– В плане произошла небольшая неувязка, – сказал Апостол.

Прайс втянул воздух сквозь зубы.

– Я бы сказал, что Джулиан Гузман – это немного больше, чем неувязка.

– Еще не все потеряно. У нас все еще есть Костопулос.

Снова звон: сталь встретилась со сталью. Раздался вопль, высокий и звонкий крик.

– Он не сможет справиться, – сказал Прайс. – Это как канарейки в угольной шахте. Может, тебе стоит принять знак за истину.

Его глаз начал дергаться. Он потер его пальцем, сдерживаясь, чтобы не закричать.

– Напомни мне, что Томас Эдисон говорил о неудаче.

Он знал, что Прайс знает. Мальчик был ходячей энциклопедией, непростительно самодовольный в осознании того, что он, как правило, самый умный человек в комнате.

– Я не терпел неудачу десять тысяч раз, – сказал он сквозь приглушенный лязг мечей, – Я успешно нашел десять тысяч способов, которые не сработали.

– Один из них сработает, – настаивал Апостол и больше ничего не говорил. В наступившей тишине Прайс разразился смехом.

– Хорошо, – сказал он. – Я слышу, как вы раздражаетесь. Разбейте еще несколько лампочек. Убейте еще несколько канареек. Мне все равно.

– А зря. Мне напомнить тебе, что результаты этого проекта касаются как тебя, так и меня?

Игра подала звуковой сигнал. Прозвучал победный звонок.

– Возможно.

Апостол нахмурился и посмотрел на свой телефон. Ему не понравился этот ответ. «Возможно». От него воняло воинственностью. С Колтоном Прайсом, с тем, что текло по его венам, его нужно было очень тщательно контролировать. Он был не мальчишкой, он был оружием. И он знал это.

– Надеюсь, вы не теряете бдительности, мистер Прайс.

– Ни капли, – ответил он, не пропуская ни одного удара.

– Правда? – Апостол прижал руку к корпусу. Костяной осколок подмигнул ему молочно-лунным светом. – Потому что мне доложили, что вы проводите свои утра с мисс Майерс-Петров.

В кои-то веки уставший Прайс не ответил остроумно. Для любого другого человека это молчание показалось бы сожалением, но апостол знал наверняка. Колтон Прайс ни дня в своей жизни не раскаивался. Как правило, он был абсолютно презрителен. Молодой человек был не из тех, кто утруждает себя оправданиями. Скорее всего, ему было все равно, что его поймали. На заднем плане игра началась заново. Что-то зарычало, звук был звериным в тишине.

– Ты знаешь, чем рискуешь, – напомнил ему Апостол. – Ты знаешь, какую цену заплатишь, если станешь бесполезным для Приората.

– Я не собираюсь становиться бесполезным.

– Тогда держи дистанцию. Надеюсь, Микер передал тебе отчеты?

– Да, – сказал Прайс. – Папки у меня.

– Изучи их. Ищи закономерности. Выясни, что другие сделали не так. Это твоя работа. Это единственная работа. Больше ничего не нужно.

Связь оборвалась. Апостол оторвал телефон от уха. Тот был горячим в его руке. Во время разговора облака опустились на луну, приглушив свет, и он падал сквозь стекла нечеткими полосами. Костяной осколок почернел, превратившись в обсидиан во мраке. Это вызвало – хотя и не должно было – беспокойство. Он подошел к письменному столу и опустился в кресло, слегка вздрогнув от скрипа кожи под ним. В дальнем конце комнаты тонкие темные руки начали приближаться. Когти впились в пол. Голова срослась, и от ее неестественности у него похолодело сердце. Он старался не смотреть на фигуру прямо, пока тьма, пошатываясь, поднималась на ноги, череп был впалым, рот зиял, как рана. Комнату пронизывал запах гниения, плесени, ужасающий и стойкий. Последние десять лет он пытался выветрить эту вонь. Окна открыты, свечи горят, освежители воздуха развешаны. Это было бесполезно.

Вонь смерти была во всем, что принадлежало ему.

– Уходи, – сказал он раздраженно. – Я разберусь с этим.

Этот ужасный мрак улыбнулся страшной улыбкой. Когда тьма заговорила, ее голос был полон холодных, скользких ноток.

– Мы вместе, – сказало оно. – Мы с тобой.

– Ты все время так говоришь, – сказал апостол, – но я один делаю всю работу.

– Все так, как ты хотел, – пропела тьма, что, по его мнению, далеко от истины. Все было не так, как он хотел. Именно в этом и заключалась проблема. В дальнем конце комнаты что-то стукнуло. Звук был тяжелым. Он ненадолго задумался о том, чтобы включить свет, но потом передумал. Он понял, что гораздо хуже смотреть на это ужасное лицо. Видеть его разбитым и раздробленным. Видеть, как оно смеется над ним.

– Мальчик пойдет за ней, – прокричала темнота, притягивая к себе. – Он будет преследовать ее и идти за ней. И тогда, – сказало оно, заливаясь ликованием, – и тогда, мой дорогой, мой любимый, мой Дикки, она станет твоей погибелью.

11

В первый раз Лиам позволил Колтону пойти с ним на тренировку, когда ему было шесть лет. Он был слишком мал, чтобы участвовать в игре, но с удовольствием сидел на скамейке и смотрел, как играет его брат. Рядом с ним стояла серебряная стереосистема, которую Лиам взял с собой из дома. Через овальные динамики звучала старая микстейп-лента их отца. Зажав горячее какао в рукавицах, он изо всех сил старался быть диджеем для Лиама и его друзей.

– Нам нужно что-то эпичное, – крикнул ему Лиам, его дыхание превратилось в кристаллы. День был серым и промозглым. Снег валил боком и падал шквалами, как дождь. На льду синяя лыжная куртка Лиама стала черной от слякоти. – Что-то, под что мы можем победить. Как гимн.

В шесть лет Колтон еще не знал, что такое гимн, но уже знал что-то эпичное. На отцовской кассете было полно песен 80-х годов – тяжелых металлических хитов и хард-роковых баллад, от которых тряслась вся скамейка. Он остановился, когда до него дошли начальные ноты чистого гитарного риффа. В этом звуке было что-то скрытое. Что-то волнующее. Перкуссия барабанов билась в его груди. Вонзилась в него, как когти. На льду голова Лиама поднялась, и он показал Колтону большой палец, подняв клюшку.

– Молодец, Си Джей! Оставь это!

В кабинете Уайтхолла было темно, его освещал только зеленый стеклянный колпак настольной лампы. Он отбрасывал тени на широкие дубовые панели, окутывая Колтона и его открытый ноутбук желтым светом. Телефон лежал на столе лицевой стороной кверху, наушники лежали клубком там, где он их выбросил. Начальный рифф гитарного соло эхом отдавался в колонках. Аккорд ми-минор, запечатленный в его подсознании. Say your prayers, little one, don’t forget, my son.

Он выключил телефон. В помещении воцарилась тишина. Она казалась холодной и тяжелой. Ему стало не по себе. Он взглянул на часы и увидел, что прошло всего две минуты с тех пор, как он проверял их в последний раз. Две минуты, а ему казалось, что прошло десять. Ему не нравилось, когда время тянулось таким образом. Когда оно замедлялось до почти неподвижного состояния. Это было похоже на застревание во сне, где его ноги были сделаны из свинца. Невозможно бежать. Невозможно плыть. Темнота приближалась. Его рот был полон воды.

Когда он поднял голову, в дверном проеме появилась фигура.

– Жутковато, что ты предпочитаешь вот так сидеть в темноте, знаешь ли. – Эрик Хейс не стал здороваться, вошел в кабинет и включил верхний свет, когда дверь за ним захлопнулась. В мгновение ока маленькое помещение залил слишком яркий свет. Колтон боролся с желанием прикрыть глаза. В зеркальной темноте большого окна плыли мутные отражения людей, их очертания были неправильной формы. – Слышал новости от Апостола?

– К сожалению. – Колтон закрыл свой ноутбук. – А ты?

– Нет, с тех пор как Гузман был найден мертвым. Мне это не нравится. Что же мы слушаем? – Он взял наушники Колтона и вставил один в свое ухо. – Ну ты и больной, Металика? Я не считал тебя фанатом металлической музыки.

– Я не фанат, – сказал Колтон. Это не было ложью.

Хейс пристально посмотрел на него. Колтон проигнорировал его и вернулся к ноутбуку, прокручивая на доске обсуждение задания предыдущего вечера.

Уголком глаза он заметил, как Хейс выдернул наушник из уха и покрутил его между большим и указательным пальцами. Он чувствовал, как тот обдумывает свои следующие слова, готовясь их выдавить.

– Слушай, – сказал он, постукивая наушником по столу, – моя младшая сестра очень любит мюзиклы. Это не мое направление, но она поглощена этим. Она всю жизнь занималась театром и танцами.

– И это касается меня, потому чт… – сказал Колтон, не отрываясь от компьютера.

– Я просто говорю. Если бы она когда-нибудь умерла, не думаю, что смог бы вынести это – слушать ее мелодии изо дня в день.

Колтон замолчал. Его палец завис над сенсорной панелью ноутбука. Приняв его молчание за приглашение, Хейс притащил стул и опустился на него, раскинув ноги.

– Ты сегодня мучаешься больше обычного. Это меня напрягает.

Колтон закрыл свой компьютер и откинулся назад настолько сильно, что скрипнули пружины кресла Уайтхолла.

– Есть ли причина, по которой ты здесь?

– Разве парни не могут хотеть потусоваться вместе? – сжал челюсти Хейс.

Единственным ответом Колтона был непоколебимый взгляд. Хейс со стоном сдался.

– Ладно. Вчера после занятий я отправился на пробежку. Когда вышел на лесную тропу, я увидел, что в Святилище горит свет, и решил заглянуть и все проверить.

– И? – Колтон сидел совершенно неподвижно. – И что ты нашел?

Хейс размял свои пальцы до хруста в костяшках.

– Я почти уверен, что видел, как твоя девочка флиртовала с Нейтом Шиллером.

На полке позади Колтона тяжелые часы отсчитывали секунды. От их тиканья, звона, стука ему хотелось вырваться из своей кожи.

– Не может быть.

– Она говорила с тобой, не так ли? – Хейс откинулся на спинку кресла с мрачной миной.

– Это не то же самое.

– Уймись, это почти одно и то же. – Хейс выбил каблук своего ботинка. – Если она и Шиллер дружат, ты ведь понимаешь, что это значит?

Он понимал.

Он прекрасно все понимал.

Тихий стук в дверь не позволил ему ответить. Хейс взглянул на него, нахмурившись.

– Ты сменил график своей работы?

– Нет, – произнес он. Затем, более громко, сказал: – Открыто.

Дверь отворилась, и появилась Лейн, свет из коридора разлился вокруг нее в виде ауры. Ужасная боль вонзилась в его кожу. Она пронзила его насквозь, как вступительный рифф баллады колотил в его грудь в тот снежный зимний день у пруда. Он торопливо сжал ладонь в кулак.

– Уэнздей, – сказал он так деликатно, как только мог. – Могу я тебе помочь?

– Да, в общем-то. Мы можем поговорить? – Ее зеленые глаза бросились на Хейса. – Наедине?

С ухмылкой, от которой Колтону захотелось ударить его по губам, Хейс облокотился на спинку стула и поставил ботинки на стол.

– Все, что тебе нужно сказать Прайсу, ты можешь сказать и мне.

– Оу. – Лейн посмотрела на Колтона. Тот опустил свою голову и пристально посмотрел в ответ.

– Хорошо. – Она уперлась носком ботинка в пол. – Я обдумала твое предложение и решила принять его.

Колтон чувствовал, как Хейс наблюдает за ним, ожидая, что он сможет все испортить. Он хотел сказать тысячу разных слов. Вместо этого ответил:

– Я не уверен, о чем ты.

Лейн моргнула, перестраиваясь.

– На днях, – сказала она, как будто он мог просто забыть, – ты сказал, что поможешь мне с учебой.

Он провел достаточно времени, глядя на своих демонов в зеркале, чтобы знать, что улыбка, которую он ей подарил, была холодна до костей.

– Если у тебя трудности на занятиях с Уайтхоллом, ты можешь записаться на прием в мои рабочие часы, как и все остальные.

Лейн уставилась на него, в ее глазах застыли круги удивления. На щеках появился румянец. Никогда еще он не чувствовал себя таким придурком.

– Хорошо. Конечно. – Она отбивала слова по одному слогу за раз. – Прости, что побеспокоила тебя.

Она не стала дожидаться ответа. Вместо этого повернулась на каблуке, черный подол ее юбки взметнулся вверх. Дверь захлопнулась, и от ее ухода задрожали безделушки на полках. В этом звуке ощущалась абсолютная законченность. Как камень, брошенный на свежую могилу.

Колтон закрыл глаза. Прислушался к приглушенному стуку ее ботинок, переходящему в тишину.

– Вау, – это все, что сказал Хейс.

– Не начинай.

– Это было жестоко.

Колтон еще глубже погрузился в свое кресло и решил не отвечать.

– Будь со мной откровенен на секундочку, – сказал Хейс. – Тебе нравится, когда тобой помыкают?

– Никто никем не помыкает.

– Пока нет, может быть. Но что будет, когда она поймет все?

Когда Колтон не дал ответа, Хейс встал, чтобы уйти.

– Только не будь идиотом. Ты не единственный, кому есть что терять. Мы близки к цели, ясно? Ты же знаешь риски. Мы не сможем закончить без тебя.

Колтон снова промолчал. Хейс тяжело вздохнул.

– Слушай, она действительно так важна?

– Да, – ответил он на вопрос Хейса. Одно слово. Слишком маленькое, чтобы выдержать неподъемный вес правды. Была ли она важна? Была ли важна Делейн Майерс-Петров? Вопрос был смехотворным, и он рассмеялся над ним. Звук вырвался из него совершенно невеселым раскатом.

– Да, – повторил он.

Хейс хмуро посмотрел на него.

– Тогда оставь ее в покое, Прайс. Пока ее из-за тебя не убили.