Текст книги "Шепот тьмы"

14

Когда Колтон вернулся домой после того, как провалился под лед, мать назвала его противоестественным.

Противоестественно, что маленький мальчик провел несколько ночей один в зимнем лесу и вернулся обратно живым и невредимым. Неестественно то, что он весь день молча смотрел перед собой. Неестественно то, как он просидел всю ночь и не заснул.

Она уехала, оставив Колтона горничной и няне, в доме, заставленном коробками. Несколько недель он сидел один в своей комнате и судорожно стирал холод с кожи. Закутавшись в одеяло, мальчик дрожал так сильно, что стучали зубы. По утрам он смотрел мультфильмы. Вечером он читал. В промежутках наблюдал за письмами от адвокатов по бракоразводным процессам, лежащими на кухонном столе.

Однажды субботним утром, когда тишина стала слишком напряженной, он сделал себе сэндвич с арахисовым маслом и картофельными чипсами на ржаном хлебе и отправился на кладбище. Одинокий маленький мальчик на заднем сиденье одинокого желтого такси, задыхающийся от запаха сигаретного дыма.

Апрельский день был светлым и ярким, и он плакал на земле, под которой был похоронен его брат. Шайба, которую он взял с собой, прислонена к надгробию Лиама, на фоне пучка желтых астр. Его сэндвич, надкушенный дважды, лежал забытый в траве. В груди сохранялось ощущение пустоты. Между ребрами исчезла жизненно важная часть. Никогда в жизни он не чувствовал себя так горестно.

За двадцать один год жизни на земле он понял, что был человеком, от которого все уходили. И все же здесь была Лейн. Она стояла в его доме. В его мавзолее молодости. В его ковчеге призраков. Ее мир был миром утренних кофеен и поздних библиотечных вечеров. Теплый, структурированный и яркий. Ей было слишком холодно здесь, в этом пустом доме с пустыми стенами и пустым мальчиком.

Он не ожидал, что она вернется. Не после прошлой ночи. Не после того, как они все закончили. Но она стояла здесь, ее лавандовые волосы были собраны в пучок. На стене отцовского кабинета распахнула широкие, калейдоскопические крылья бабочка.

Впервые за долгое время дом не казался могилой.

– Я сама себя впустила, – сказала она, когда он продолжал стоять в дверях. – Надеюсь, это не страшно.

Под ее левым глазом было пятнышко золота. Красное пятнышко на переносице. Он не мог придумать ничего более подходящего.

– Все в порядке. – Он сжал пальцы до хруста в костяшках. – Не каждый день кто-то вламывается в твой дом, чтобы нарисовать бабочек на стене.

– Я не вламывалась, – запротестовала она. – Ты сказал мне, что у меня есть действующее приглашение.

Он подпер плечом дверной косяк.

– Неужели я это сказал?

Она исказила лицо в ответ, соскребая излишки краски с лотка.

– Да. Я решила сделать тебе сюрприз. Посчитала, что это подходящая комната, – на прошлой неделе я видела все принадлежности, сложенные за дверью.

В его кармане зазвонил телефон, уже в третий раз за час. Он не обратил на него внимания, слишком занятый разглядыванием золотых, красных и коричневых цветов, заливающих пространство, где висели похвальные грамоты его отца в рамочках.

Все остальные ушли и не вернулись. Но Лейн вернулась.

С кисточкой в руке Лейн начала ерзать в тишине.

– Если это совсем не то, что ты хотел, – сказала она, – ну, в таком случае я могу перекрасить.

– Это идеально, – заверил он ее. – Я не хочу, чтобы ты что-то меняла.

Она отступила назад и осмотрела свою работу, положив руки на бедра. Брызги краски капали на ткань. Молча он присоединился к ней у стены. Долгое время они стояли бок о бок в свете желтой малярной лампы, не разговаривая. Колтон изучал бабочку и думал о метаморфозах. О медленном погружении под воду, холодную и окутывающую, и возвращении обратно в виде чего-то нового. Чего-то странного.

Чего-то, что родная мать могла бы оставить в прошлом.

– Прости меня за вчерашний вечер, – сказала Лейн, ее голос был приятным вторжением в его мысли. – Мне кажется, что я, возможно, слишком остро отреагировала.

– Не беспокойся об этом. Я перегнул палку. – Он не упомянул Шиллера, хотя ему отчаянно хотелось спросить, видела ли она его снова.

– Это не так. – Лейн опустилась на колени и взяла вторую кисть. – Ты сказал, что раньше вы с Нейтом были близки. Вы поссорились?

Такой вопрос сразу насторожил его.

– Не совсем.

Открыв новую банку с краской, Лейн посмотрела на него.

– Что бы там ни было, я уверена, что ты просто заботился обо мне. Так ведь поступают друзья, верно?

Его грудь сильно вздымалась.

– Мы друзья?

– Думаю, да. – На ее щеках вспыхнул румянец. – А разве нет?

Ему было интересно, что произойдет, если он сломается и расскажет ей правду. Не разломятся ли его кости на две части от напряжения.

– Конечно, – сказал он. – Мы можем быть друзьями.

– Хорошо. – Она вложила вторую кисть в его руку. – Ты можешь заняться левым крылом.

Он не двинулся с места.

– Я не художник.

– Я тоже. – Она подвинула поднос в его сторону. Краска растеклась по бокам жирными красными брызгами. – Это просто. Набираешь немного краски на кисть и размазываешь ее.

Как бы демонстрируя это, она засунула кисть глубоко в соседний поднос и провела веером щетины по стене. Золото стекало вниз, как дождь. Колтон поморщился.

– Микеланджело только что перевернулся в могиле.

– Пойдем, Прайс. Если я рисую, то и ты рисуй. – Лейн с трудом сдержала улыбку.

Ее слова пронизывали его, как нити марионетку. Необратимо опутывая его. Прекращая его кровообращение. Он не смог бы отказать ей, даже если бы захотел. Нахмурившись, он намочил кисть и провел кончиком по стене. Появилась тонкая красная полоса, похожая на рану. Взглянув на Лейн, он увидел, что она смотрит на него. Глаза сияли, лицо было усеяно золотом.

– Ты довольна?

– В экстазе, – заверила она его.

После этого они комфортно работали в тишине. Сосредоточились на своих задачах. Он не мог вспомнить, когда в последний раз находился в этой комнате и не чувствовал, что не может дышать.

У него почти закончилась краска, когда Лейн окликнула его.

– Кстати, Адья увидела это, – сказала она. – То, что у нее в голове.

Он положил кисть в поднос.

– Да?

– Это был мальчик. Или то, что осталось от мальчика. Она сказала, что его разорвало на части.

Кровь в его жилах стала синей.

– Это ужасно.

– Чудовищно. – Бросив на него косой взгляд, она спросила: – Тебе это никого не напоминает?

Его осенило, что именно поэтому она и вернулась. Не для того, чтобы рисовать ему бабочек. Не для того, чтобы быть его другом. А потому что она все еще продолжала разбираться в этой проклятой стене с именами. Он попытался собрать волю в кулак, чтобы не разозлиться. Вместо этого почувствовал лишь облегчение.

– Уэнздей, – сказал он ровно, – ты спрашиваешь меня, знаю ли я лично кого-нибудь, кого разорвало на части?

Она поморщилась.

– Да?

– Нет. – Это не было ложью. В отчете о вскрытии Гузмана говорится, что его травмы соответствуют человеку, которого сбросили с огромной высоты. Перетти выглядел так, как будто его протащили за собой какое-то огромное расстояние. Не было никакой мыслимой закономерности, потому что закономерности были для людей. А Гусман и Перетти были убиты не человеком.

Он не хотел думать о том, что может означать открытие Давуд. Не сейчас, когда имя Шиллера зияло между ними, как пропасть.

Он не хотел отвечать на все эти вопросы. Не хотел быть ее другом.

Взглянув на часы, он поспешил заговорить, пока она не продолжила свой допрос.

– Уже поздно. Ты вряд ли успеешь на последний поезд. Давай я подвезу тебя обратно в кампус.

Поездка домой была тихой. Никакой музыки. Никаких разговоров. Только гул двигателя, дальний свет фар, прокладывающий путь через темноту новолуния. На его коже под волосками были видны небольшие трещинки, прочертившие карту по позвонкам. Он держал руки на руле и старался не думать о Шиллере и о том, что еще он мог прошептать Лейн на ухо.

Они были в нескольких минутах езды от кампуса, когда Лейн наконец нарушила молчание.

– Твои родители будут сердиться? Из-за бабочки?

– Сомневаюсь.

Это был короткий ответ, все, что он мог заставить себя сказать ей. В подстаканнике его телефон озарил салон машины очередным входящим звонком. Он поспешил сбросить его. Кабина машины снова погрузилась в звездную темноту. Сидевшая рядом Лейн была недовольна.

– Их никогда не бывает дома, – заметила она, когда он въехал на парковку. – Где они проводят все свое время?

В окнах бесформенная полоса вечнозеленых растений превратилась в освещенное струнами мерцание деревьев-топиариев.

– Не копайся в моей жизни, Уэнздей, – сказал он. – Потом я могу тебе не понравиться.

– В этом нет никакого риска, – заверила она его. – Ты мне и так не нравишься.

– Правда? – Колтон въехал в зону парковки и поставил машину на стоянку. – Поэтому ты потратила весь вечер на то, чтобы нарисовать мне бабочку?

– Да, – сказала она, и эта ложь глубоко вонзилась в его солнечное сплетение.

Заглушив двигатель, он сидел неподвижно и ждал, пока она вылезет из машины. Каждая часть его тела болела. В подстаканнике его телефон взрывался одним уведомлением за другим. Он взглянул на Лейн и увидел, что она наблюдает за ним, ее лицо светилось голубым светом от экрана.

В течение нескольких минут единственным звуком было тихое дыхание. Вдоль основания лобового стекла появилась полоска конденсата. В темноте Лейн казалась звездной, ее глаза были золотистыми, и он подумал, насколько больно будет, если он наклонится и поцелует ее.

Он уже собирался сдаться и выяснить это, когда его телефон зазвонил снова. Ругаясь, он нащупал его и отключил звук. В воздухе витали остатки звона. Когда он снова взглянул на Лейн, уголки ее рта задумчиво сжались.

– Что ты чувствуешь, – спросила она, – когда проходишь сквозь небо? – Безмолвная близость предыдущего момента оборвалась. Он не мог вернуть ее, и это было к лучшему. Нарушения, совершенные им, оставляли глубоко под его кожей зазубрины, как дыры на ремне. Он почувствовал вкус железа.

– У всех по-разному, – сказал он, предпочитая не отвечать вместо того, чтобы сказать правду. Его голос прозвучал хрипловато, и он надеялся, что она этого не заметила.

– Я спросила не про всех, – возразила она. – Я спросила о тебе.

Он сразу понял ее правильно. Просто не хотел говорить. Не хотел, чтобы она знала, как он каждый раз хватался за горло, убежденный, что в его легкие попала вода. Что он плакал, как ребенок. Что холод проникал в его кости.

Вместо этого он сказал:

– Ты задаешь слишком много вопросов.

– А ты не даешь мне ответов. – Она отрегулировала климат-контроль для правого пассажирского кресла, пальцы растопырились от скудного тепла. Внешне она старалась быть невозмутимой. – Я беспокоюсь, что не смогу пройти через небо на следующей неделе.

– Сможешь, – сказал он, и говорил серьезно. – Ты должна быть здесь, в Годбоуле. Ты думаешь, что это не так, но это правда.

Она разразилась неискренним смехом.

– Попробуй сказать это моим профессорам. Я уверена, что они с тобой не согласятся.

– Да плевать на них. – Он очертил глянцевый логотип на руле. – Они видят тебя восемьдесят минут в день в комнате, полной лиц. Они не знают, на что ты способна.

– Ни на что, – огрызнулась она. Колтон услышал напряжение в ее голосе. – Я ни на что не способна. Адья может выйти за пределы своего тела. Маккензи может сказать тебе, что произойдет, за несколько дней до того, как это случится. Все остальные студенты, которых я встречала, обладают какими-то особыми, магическими способностями. И вот есть я.

Он выдержал ее взгляд.

– И есть еще ты.

Слова повисли в воздухе между ними. Он хотел бы, чтобы она знала то, что знает он. Ему хотелось, чтобы он не врал ей.

На лобовом стекле пятнышко конденсата растекалось серым цветом, начиная увеличиваться в форме овала, окутывая их туманом. Казалось, что они с Лейн занимаются чем-то незаконным. Припарковались за углом возле ее общежития. Новая луна взошла на пустую вершину неба. Ее яркие глаза смотрели на него.

Должно быть, она тоже это почувствовала, потому что резко отстегнулась и потянулась за своей сумкой.

– Я должна идти в комнату.

– Делейн…

Она остановилась, держа руку на полуоткрытой двери, и оглянулась на него. Вокруг нее бушевал холод. Тени просачивались в каждую щель. Заползли под кожу и остались там. Ему было интересно, что она видит, когда смотрит на него так. Был ли он вообще похож на настоящего.

Он хотел поблагодарить ее за то, что она вернулась. За то, что она нарисовала ему бабочку.

Он хотел сказать ей, что не заинтересован в дружбе. Но вместо этого ему удалось только сказать:

– Увидимся в классе.

15

Делейн и Адья расположились в глубине библиотеки, притаившись среди деревянных столов, когда их обнаружила Маккензи.

Она опустилась на свободный стул, ее кофе расплескался во все стороны, а кудри растрепались.

– Грег Костопулос, – сказала она без всяких предисловий.

Адья выдернула наушник из-под розового полотна своего хиджаба.

– И тебе привет.

– Грег Костопулос, – повторила Маккензи, как будто они должны были узнать это имя. – Вчера один турист с собакой отправился в поход на Старвед-Рок в Иллинойсе и нашел в лесу тело. Угадайте, кто это был.

У Делейн похолодело в животе.

– Правильно, – сказала Маккензи. – Грег Костопулос. В официальном отчете говорится, что он споткнулся и упал во время пробежки. Но вот в чем загвоздка – он даже не из Иллинойса. Он из Огайо.

– О, ничего себе, – изумилась Адья, глядя на Делейн через перегородку. – Огайо.

– Это очень подозрительно, – согласилась Делейн.

– Может, вы двое хоть на секунду станете серьезными? – Маккензи достала свой телефон из кармана и принялась листать новости. – Костопулос был активным студентом в Хау. Что студент колледжа из Массачусетса родом из Огайо делает в Иллинойсе в середине осеннего семестра?

– Притормози, Шерлок, – сказала Адья. – Возможно, у него там семья. Полиция вообще расследует это как убийство?

– Нет, – ответила Маккензи и положила свой телефон на колени Адьи. – Но у меня есть предчувствие, ясно? Что-то не сходится. Это Грег. Ты узнаешь его?

Под таким углом Делейн могла видеть на экране только размытый профиль лица мальчика. Адья низко склонилась над телефоном, сморщив нос.

– Нет, – сказала она и передала телефон обратно Маккензи. – Это не мальчик из моей головы.

– Я уже спрашивала Прайса об этом, – сказала Делейн. – Похоже, он ничего не знает.

– Если только он не лжет тебе, – отметила Маккензи.

Эта мысль вызвала у Делейн беспокойство. Она переживала не из-за того, что Колтон, возможно, лжет, а потому что знала: он точно лжет. Он лгал все время. А она позволяла ему.

Стул рядом с ней сильно затрещал, и на него опустилось какое-то тело. Вздрогнув, она подняла голову и увидела, что на пустом месте сидит Эрик Хейс: лицо скрыто под серым капюшоном, его будто занесло осенним ветром с площади.

– Тебе нужно оставить его в покое, – сказал он, откинувшись на спинку кресла.

Делейн знала, кого он имеет в виду, но чувствовала себя дерзкой, поэтому спросила:

– Кого?

– Избавьте меня от глупостей, – сказал он. – Я знаю, что ты и Прайс общаетесь после занятий.

– Он помогает мне с кое-какими материалами для занятий.

– Это буквально его работа, – добавила Маккензи.

– Я не с тобой разговариваю, рыжая. – Хейс не сводил глаз с Делейн, и она изо всех сил старалась не дрогнуть под его взглядом. – Я не знал, что Прайс устраивает прием в своем «БМВ» посреди ночи.

Среди деревянных столов стало так тихо, что можно было слышать, как летает муха. В горле у Делейн все сжалось. Ее щеки горели, как будто ей дали пощечину.

– Я так и думал. – Эрик поднялся со стула, смахнув с головы капюшон. – Хочешь мой совет? Найди себе другого партнера по учебе. Пока кто-нибудь не пострадал.

Они сидели втроем в тишине, пока он удалялся прочь.

– Невероятно, – сказала Маккензи, когда он скрылся из виду. – Я бы поставила все до последнего цента на то, что все они ввязались во что-то опасное.

– Его имя было на стене, – сказала Делейн, наблюдая, как Эрик присоединился к столу старшекурсников. – Это не может быть совпадением. Может быть, Грег Костопулос тоже там. Я могу зайти после уроков и проверить.

Адья подавила дрожь.

– Я не знаю, Лейн. У этого места плохая энергетика.

– Мне не сложно, – сказала Делейн. – К тому же Нейт обычно там ошивается. Может, он что-нибудь знает.

Когда день закончился, Делейн закуталась в пальто, надела шапку и отправилась в Святилище. В кармане у нее лежал кусок черного турмалина, который, по настоянию Маккензи, должен был очистить ее от злой энергии. Дни становились все темнее, и сумерки уже начали сгущаться. Она торопилась, не обращая внимания на сгущающуюся темноту.

Войдя в Святилище, она обнаружила, что внутри царит полный беспорядок. Тележка с книгами была перевернута, ее содержимое разбросано по всей комнате. Кресло-мешок было разорвано по швам, словно когтями, а белый наполнитель из полистирола заполонил все помещение.

Встревоженная, она прошмыгнула сквозь беспорядок в главную комнату, где стена имен возвышалась над катастрофой из мелочи и разбросанных ручек. В центре всего этого стоял Нейт, без рубашки, сгорбившись и склонив плечи. Вдруг она поняла, что он плачет. Звук вырывался из его уст короткими, тягучими рыданиями.

– Нейт, – сказала она так тихо, как только могла. Плач прекратился. В комнате стало тихо.

– Убирайся, – сказал он.

Но она стояла на месте.

– Что случилось?

Он наклонился вперед, уперся кулаками в пол, раскачиваясь, как ребенок. Звук, который вырвался из него, был низким и странным. Нечеловеческий стон. Она сделала шаг, и маркер на полу отлетел от нее, раскручиваясь, как волчок. Он покатился к подошве его ботинка.

Нейт застыл, как загнанный зверь, твердый хребет его позвоночника виднелся под кожей. Поперек его левой лопатки была написана одна фраза жирными чернилами. Non omnis moriar. Вид этой фразы сковал ее, не давая пошевелиться. Когда он снова заговорил, его голос прозвучал сдавленно, словно он хотел закричать, а вместо этого оказался под водой.

– Убирайся. Убирайся!

Пошатываясь, она отступила назад, врезалась в стену и нащупала выход. Маленькие белые шарики цеплялись за ее чулки, когда она возвращалась через полистироловый бардак. Делейн вышла к деревьям, где слабеющий свет становился слишком слабым, чтобы пробиваться сквозь ветви. Одна, в темноте, она помчалась вниз по засыпанной листьями тропинке. Ветки царапали ее кожу. Ее сапоги цеплялись за широкие языки корней. Она не останавливалась. Продолжала бежать, тени рвали ее кожу, пока, наконец, она не прорвалась сквозь густые заросли можжевельника и, пошатываясь, не вышла на тротуар.

Впереди, на залитой лунным светом площади, не было студентов. Она прижалась к тусклому фонарю и попыталась отдышаться. Ее шапка пропала, затерялась среди деревьев.

Щека болела в том месте, где она налетела головой на ель. Турмалин в кармане пролежал без толку.

Задыхаясь, она уже собиралась отправиться в общежитие, когда услышала звук, отрывистый и странный, как крик койота. Это был далекий вой человека, находящегося в глубоком страдании, леденящий до дрожи. Он несся как будто на ледяном гребне зимнего ветра. Только ветра не было. Ночь вокруг была тихой и спокойной. Где-то в темноте на дорожку ступила нога. Сердце подскочило в груди, заколотилось и загрохотало. За шагом последовал второй, тяжело волочась по земле. Шаг за шагом.

Тротуар был усеян тенями, пространства между освещенными частями дорожки были темными, как пустота. А там, вдали от света, что-то приближалось, движения этого существа были похожи на паучьи.

Волоски на ее руках встали дыбом. Она тихонько позвала:

– Привет?

Вопли затихли. На дальнем конце тротуара зажегся фонарь.

– Malus navis, – прошептал ветер.

Она нахмурилась, не доверяя своему слуху.

– Нейт?

Ответом ей было рычание, первобытное и странное. Зажегся еще один фонарь. Ужасная пустота расширилась, поглотив весь проход. Сердце заколотилось в тревожном ритме. Судорожно шевеля пальцами, она достала из кармана телефон.

Гудок раздался лишь один раз, прежде чем Колтон ответил.

– Уэнздей. Надеюсь, это будет что-то стоящее. Я прямо посреди расчленения Данте, и он вот-вот отправится на первый круг Ада.

– Где ты?

Несколько секунд он молчал.

– В библиотеке. Ты в порядке?

– Я снаружи, у входа в библиотеку.

Погас фонарь.

Темнота устремилась к ней. Она закрыла глаза. На другом конце провода она услышала, как Колтон застегивает молнию на своей сумке.

– Я хочу попросить тебя об одном одолжении, – сказала она. – Пообещай, что не будешь смеяться.

– Хорошо. – Его голос прозвучал глухо, как будто он вышел на лестничную площадку.

– Я серьезно, Прайс.

– Похоже, что я смеюсь?

Что-то проскочило мимо, совсем рядом.

– Ты можешь выйти ко мне? – Она не знала, как объяснить, что ей нужно от него, чтобы не показаться безумной. И не выглядеть сломанной. Дрожащим голосом она добавила: – Я не очень люблю темноту.

– Я уже на полпути, – сказал он. – Не двигайся, я тебя вижу.

Связь оборвалась. Она открыла глаза, телефон все еще был прижат к уху. Погас второй фонарь. Зимние мотыльки в бешенстве порхали над ее головой, ускользая от хищников. За бледным пятном флуоресценции она вообще ничего не могла разглядеть.

В поле ее зрения ворвалась возвышающаяся фигура, и она подавила крик, отшатнувшись назад, в то время как мимо пронесся лонгборд, колеса которого звучно завизжали.