Текст книги "Вещи, о которых мы не можем рассказать"

– Томаш, это лес! – потрясенно воскликнула я. – Здесь негде спрятаться, спастись от непогоды. Ты не можешь тут оставаться!

– У меня есть несколько мест, где я могу стать невидимым. Лес слишком мал, чтобы кто-то мог здесь прятаться, так что непохоже, что нацисты каждый день прочесывают это место. На данный момент все в порядке.

– Как ты спишь?

Уловив в моем тоне беспокойство, он с нежностью посмотрел на меня.

– Я справляюсь, Алина.

– А еда, как ты… – Я попыталась представить, как в его ситуации можно добывать пищу, и чем больше погружалась в эту мысль, тем страшнее мне становилось.

– Пожалуйста, не беспокойся так сильно. Есть много людей, которым гораздо хуже, чем мне.

– Мама всегда говорит то же самое, – ответила я, внезапно расстроившись. – Но, Томаш, то, что наши страдания не самые ужасные, не значит, что они ничего не значат. – Я поцеловала его еще раз, крепко и коротко. – Обещай мне, что ты будешь осторожен.

– Я так и делаю, – проговорил он слишком беспечно и игриво, и я снова схватилась за его воротник.

– Ты не понимаешь, Томаш! Я просто не вынесу, если с тобой что-нибудь случится. Обещай мне, и без всяких шуток!

– Поверь, я все хорошо понимаю, – спокойным тоном заверил он. В его глазах внезапно блеснули слезы, и он еще крепче меня обнял. – В первую же ночь, вернувшись сюда, я пришел к твоему окну и не мог заставить себя заглянуть внутрь. Я просто боялся посмотреть, потому что не был уверен, что ты будешь там и… когда, наконец, увидел тебя спящей, спокойной, здоровой… в безопасности… ты была так чертовски красива, что я… даже не мог… Я даже не могу… – Его голос сорвался, и он стиснул меня в своих объятиях. Слеза скатилась по его по щеке, и я тоже заплакала. Мне были понятны чувства, которые он описывал, потому что я сама жила в этом состоянии, даже в эту минуту, пока слушала его. – У меня даже не хватает слов, чтобы рассказать, какое это было облегчение, moje wszystko. Достаточно сказать, что той ночью я плакал. Обещаю тебе, что буду рисковать, только если это станет необходимо, потому что действительно понимаю, как тебе важно, чтобы я был невредим.

Мы долго сидели так, наслаждаясь умиротворяющей тишиной. В эти долгие минуты я владела всем, что мне нужно в этом мире, и я была счастливее, чем когда-либо раньше. Однако тень реальности быстро нависла, омрачив радость, потому что как бы отчаянно я ни хотела, я не могла оставаться здесь бесконечно.

– Не представляю, как уйти от тебя, но я не могу больше находиться на улице, – наконец прошептала я. – Если родители заметят мое отсутствие, они завтра не спустят с меня глаз, и я не смогу снова прийти к тебе.

– Не приходи ко мне больше, – ответил он. Я ахнула и попыталась возразить, но он покачал головой и прижал палец к моим губам. – Это слишком рискованно, Алина, это чудо, что я вообще увидел тебя сегодня вечером. Но… боже, помоги мне, я не могу сейчас держаться от тебя подальше. Я подожду поздней ночи и, соблюдая осторожность, сам приду к твоему окну, хорошо?

– Точно?

– Конечно! – пообещал он и вздохнул. – Это неразумно, но я сделаю это.

Я проглотила комок в горле при напоминании об опасности, в которой он находился, но он поцеловал меня и разжал объятия. Потом поднялся, помог мне встать на ноги, и мы молча пошли обратно к опушке леса.

– Я люблю тебя, Алина, – негромко произнес он.

– Я тоже тебя люблю. Очень сильно, – прошептала я в ответ.

В лунном свете мы обменялись последним поцелуем, прежде чем он мягко подтолкнул меня к дому. Когда я сделала первые несколько шагов, он поймал меня за руку, и я обернулась, чтобы посмотреть на него. И в это мгновение мы проскользнули назад сквозь время, через все прошедшие трудные годы, к ночи нашей помолвки. На мгновение я стала избалованной девчонкой, какой была до войны, а он – мускулистым, дерзким парнем, который сделал мне предложение. Где-то во времени мы всегда будем такими, и я чувствовала уверенность в этом всем своим существом.

– Я не могу не думать, что это чудо, Алина, – пробормотал Томаш, пристально изучая мое лицо. – Я не могу не думать, что наша встреча сегодня вечером была даром Божьим. Может быть, Он все-таки сможет простить меня.

Его глаза вновь потемнели. Нам нужно было еще так много сказать друг другу, вот только не было времени даже начать разговор.

– Мы поговорим завтра, Томаш, – пролепетала я. – Правда?

Он неохотно отпустил мою руку, и его взгляд на миг метнулся к полю за моей спиной, а потом он с нежностью проговорил:

– Спи спокойно, moje wszystko.

– Будь осторожен, Томаш.

Когда я влезла обратно в свою комнату, в доме все еще было тихо. Я сняла пальто и ботинки и забралась под одеяло, но, даже закрыв глаза, я не могла уснуть.

Я купалась в теплом сиянии чего-то необычайно прекрасного, чего-то почти волшебного. Конечно, я была взволнована возвращением Томаша, но в равной степени я была рада снова увидеть проблеск надежды на счастье в своей жизни.

Глава 12
Элис

В школьные дни я встаю в 5:00 утра по привычке, а не по необходимости. Я планирую визуальный календарь Эдди, раскладываю его одежду, упаковываю его школьную сумку – дрейдл, который он теперь всегда носит с собой, паровозик Томас, на тот случай, если ему вдруг захочется с ним поиграть, шесть Go-Gurts, одну банку супа и упакованные в индивидуальные зип-пакеты шесть пар запасных трусов для неизбежных «несчастных случаев».

К шести утра я расправляюсь со снаряжением Эдди. В доме все еще тихо. Я наливаю себе чашку кофе и бреду в гостиную, где включаю телевизор на новостной канал, а затем мгновенно абстрагируюсь от фонового шума. Оглядываю комнату, бесконечные книги на полках и пыль на подоконнике, на которую мне уже пора обратить внимание.

Это моя любимая комната, и этот дом кажется мне домом больше, чем любой другой, в котором я когда-либо жила. Мы купили его шесть лет назад, когда Уэйд получил первое повышение по службе. Нельзя сказать, что мы экстравагантно богаты, но сейчас его заработок намного выше среднего. Я не могу понять, как работает его бонусная схема, но, похоже, она приносит много денег. Какие-то показатели эффективности у команд, которыми он руководит, и каждые несколько месяцев у него на работе случается победа, затем на счет поступает еще один крупный депозит, и Уэйд хочет выпить шампанского, и я слушаю его, когда он пытается все объяснить. Я киваю и улыбаюсь, но никогда по-настоящему не понимаю этого, потому что у меня просто нет системы отсчета для привязки к его миру.

У меня никогда не было должностей с показателями эффективности. Последней моей работой было обучение первокурсников английскому языку в колледже. Даже тогда я просто работала, потому что работали все мои знакомые. Деньги я тратила в основном на еду или одежду. Мама и папа были помешаны на моем образовании – и я думаю, в этом имелся смысл, поскольку карьера мамы стала самой важной частью ее жизни, а папа в то время был академиком. Они были более чем счастливы оказывать мне финансовую поддержку на протяжении всех моих студенческих лет.

Мне было гораздо легче полагаться на деньги моих родителей, чем на мужа. Я каждый божий день испытываю смешанное чувство благодарности, вины и разочарования из-за положения моей семьи. Не прими мы решение создать молодую семью или не окажись, что я должна неотлучно быть дома, как только стало ясно, что Эдди не будет обычным ребенком, меня тоже ждала бы карьера, и все пошло бы по-другому.

Но все так, как есть, а не иначе, и это никогда не будет равнозначным.

Не то чтобы Уэйд делает или говорит что-то, что заставляет меня чувствовать себя так. Иногда я задаюсь вопросом, ощущала бы я себя так неловко в нашей ситуации, если бы сама решила стать мамой-домоседкой, если бы такая жизнь не случилась со мной как бы сама по себе и теперь бывают дни, когда этот прекрасный дом откровенно напоминает мне позолоченную клетку.

– Мамочка.

Я вздрагиваю и, подняв глаза, вижу стоящую в дверях Келли. Этим утром она бледна, ее светло-медовые волосы рассыпались по плечам, в больших голубых глазах стоят слезы.

– Медвежонок, – выдыхаю я, внезапно назвав ее прозвищем, которое мы с Уэйдом дали ей в детстве. – Что случилось? – Я ставлю кофейную чашку на стол и раскрываю ей объятия. Она бежит через комнату и бросается ко мне.

– Мне стыдно, что я назвала Эдди умственно отсталым.

– О, Келли, я знаю, что ты сожалеешь об этом. Вчера случился плохой день, по всем параметрам. Правда?

– Но, может быть, ты не знаешь происхождения этого словосочетания, мамочка. Это ужасное словосочетание! Когда-то был такой официальный медицинский термин, но вот уже несколько десятилетий он используется для принижения инвалидов. Я посмотрела это на etymologyonline.com. Я совершила преступление на почве ненависти против своего младшего брата. И он даже не знает об этом, что делает ситуацию только хуже. Теперь только ты, я и папа знаем, какое я чудовище. Ты сможешь когда-нибудь простить меня?

Я сильней прижимаю ее к себе и прячу улыбку, проводя рукой по ее волосам.

– Ты не идеальна, Келли Майклз. Тебе позволено совершать ошибки.

– Преступление на почве ненависти – это немного больше, чем ошибка, – возражает она, всхлипывая.

– Теперь, когда ты понимаешь, почему я так разозлилась на тебя из-за этой фразы, ты когда-нибудь будешь снова так говорить?

– Ты издеваешься?! – Она задыхается, отстраняясь и в ужасе уставившись на меня. Ее лицо залито слезами, и я задумываюсь, сколько она спала. Укол вины пронзает меня, потому что я даже не проверила, легла ли она спать прошлой ночью. Вот что иногда происходит в нашем доме. Моя стандартная настройка – проверять Эдди. Келли научилась сама заботиться о себе, но это не нормально. – Конечно, я больше не буду использовать эти слова. Теперь, когда я знаю, что они значат – это будет невыносимо!

– Что ж, это все, что имеет значение. Извинись потом перед Эдди, и давай забудем.

– Но такое невозможно простить…

– Малышка, ты сейчас немного преувеличиваешь, – мягко перебиваю я, и она замолкает.

– О, – говорит она наконец и горестно шмыгает носом. – Хорошо.

– Посмотрите сегодня вечером с Эдди видеоролик с поездом, чтобы загладить свою вину перед ним. Все будет прощено. – Я снова привлекаю ее к себе и прижимаюсь подбородком к ее головке. – Мне жаль, что вчера в школе ты была расстроена, Келли.

– Мне жаль, что из-за этого я вела себя, как избалованный ребенок, мамочка.

Иногда я забываю, что у дочери тоже есть проблемы. Я забываю, что мир, в котором Келли видит слишком много, для нее так же загадочен, как и для Эдди, который мало что понимает. Так же, как Эдди нуждается во мне, чтобы я проложила для него путь в этом мире, Келли нуждается во мне, чтобы я помогла ей найти свой собственный путь.

– Может, нам стоит разбудить мальчиков и начать этот день? – спрашиваю я ее.

– Мы можем подождать еще пять минут? – лопочет она и теснее прижимается ко мне. – Иногда мне нравится, когда есть только ты и я.

– Мне тоже, медвежонок, – шепчу я в ответ. – Мне тоже.

* * *

Я приезжаю в больницу к 9:00 утра – сегодня точно по расписанию. Бабча дремлет, когда я вхожу в ее комнату, поэтому я тихо сажусь рядом с ее кроватью.

Айпад лежит на столике с подносом, в пределах ее досягаемости. Прямо за ним находится коллекция предметов, которые, как я подозреваю, стали самыми ценными вещами в мире моей бабушки. На самом верху лежит кожаная туфелька ручной работы, размером для новорожденного ребенка. Обувь явно очень старая и не особенно хорошо сшита – швы грубые и неровные, и она сделана из нескольких кусков старой кожи разных оттенков. Интересно, она принадлежала моей матери? И почему Бабча сохранила ее – почему она показывает мне ее именно сейчас?

Под туфелькой два письма – верхнее в довольно современном конверте с моим именем, написанным аккуратным почерком Бабчи. Конверт немного выцвел, и ясно, что он не новый, но даже без этой подсказки я бы поняла, что письмо написано почти десять лет назад, потому что на лицевой стороне адрес в Коннектикуте. Должно быть, Бабча писала его, когда я еще училась в колледже, потому что через несколько месяцев после окончания учебы мы с Уэйдом решили вернуться сюда, во Флориду.

В этот момент она открывает глаза и поднимает левую руку к моему запястью. Мы обмениваемся улыбками, затем она кивает в сторону письма, поэтому я вскрываю конверт и разворачиваю лист бумаги.

Дорогая Элис,

Как поживаешь, моя чудесная внучка? Я надеюсь, последний семестр в колледже доставляет тебе удовольствие. Я так горжусь тобой, потому что ты получишь диплом. Знаешь ли ты, что твоя мама – первая из членов моей семьи, получивших высшее образование? Я так счастлива, что мы здесь, в Америке, где у вас так много возможностей.

Дорогая, мне нужна услуга. Это огромная проблема, и я не решаюсь просить об этом, но чувствую, что время на исходе, и поэтому впадаю в отчаяние. Из-за болезни Па я буду нужна здесь все больше и больше, так что это, может быть, мой последний шанс уехать.

В моей жизни в Польше остались неподвязанные концы, недосказанность и, что более важно, вопросы, оставшиеся без ответа. Я уверена, ты знаешь, что мне трудно говорить о войне и нашем прошлом, но есть вещи, которые я просто должна узнать, прежде чем истекут мои часы в этом мире. Сейчас мне 85 лет, дорогая Элис, и прошло 65 с лишним лет с тех пор, как я в спешке покинула Польшу. Я уверена, что теперь это абсолютно новый мир, совершенно непохожий на мир моей юности. Я хотела бы пригласить тебя составить мне компанию в короткой поездке туда. Я оплачу тебе билет – мне просто нужна помощь в планировании путешествия и кто-то, кто будет сопровождать меня. Ты такая умная, моя дорогая, и тебе так хорошо удаются поиски в твоих исследованиях для статей. Возможно, ты могла бы подумать об этом как о дипломном проекте по истории своей собственной семьи.

Некоторое время назад я просила Юлиту и надеялась, что она сможет поехать со мной, но сейчас она занята своей новой работой, и кроме того, теперь мне нужно, чтобы она присматривала за Па, пока я буду в отъезде.

Если у тебя найдется время, возможно, мы могли бы потратить две недели, чтобы посетить дом моих предков и попытаться найти для меня какую-нибудь информацию. Это для меня важнее всего на свете, Элис, честно. Мы бы уехали, как только ты закончишь колледж, и, вероятно, могли бы в знак моей благодарности тебе еще съездить в Париж или Рим, чтобы ты посмотрела Европу.

С любовью навсегда,

Бабча.

Я мысленно возвращаюсь к моменту написания этого письма – самому бурному времени в моей жизни. У Па только что диагностировали слабоумие, и произошло это всего через несколько недель после того, как мама получила назначение в окружной суд. Отец все еще работал профессором экономики в Университете Флориды, но поговаривал об уходе на пенсию и планировал путешествия. Однако без мамы, поскольку он наконец признал серьезность ее слов, когда она заявила, что надеется работать, пока ее мозг или тело не выдохнутся. Уэйд заканчивал вторую аспирантуру и трудился на своей первой постоянной работе.

А затем, в последнем семестре, пришли результаты моего финального тестирования, и показатели успеваемости оказались довольно низкими, потому что большую часть времени я проводила, размышляя о том, как сказать своей семье, что вместо того, чтобы в следующем учебном году проходить стажировку, я стану мамой.

Я отрываю взгляд от письма, возвращаюсь в здесь и сейчас, и мое зрение затуманивается. Бабча выжидающе смотрит на меня, и я ощущаю чувство скорби из-за упущенной возможности. Если бы она отправила письмо, я бы поехала с ней – беременная или нет. Тем не менее я не удивлена, что она не стала просить меня, как только узнала, что я собираюсь стать мамой. Бабча всегда уважала мою сосредоточенность на своей семье.

Теперь Бабча неловко берет левой рукой другое письмо и бросает его рядом со мной на столик с подносом. Я открываю его очень осторожно – оно явно намного старше предыдущего. Даже разворачивая грубую, старую бумагу, я боюсь, что она развалится на куски. Она похожа на экспонат музея, с которым нужно работать, надев хлопчатобумажные перчатки.

Большая часть письма выцвела, и только несколько нижних строк все еще яркие. Оно написано по-польски и такое бледное, что я не уверена, что даже знающий польский язык сумел бы понять его смысл. Я едва могу разобрать первые несколько строк, зато отчетливо вижу имя внизу. Томаш.

Я растеряно смотрю на нее, она тихо плачет и протягивает руку, чтобы очень осторожно забрать у меня старое письмо. Аккуратно складывает его, кладет на столик с подносом. Слезы беспрерывно катятся по ее щекам, она вытирает лицо тыльной стороной ладони и с некоторой решимостью тянется за айпадом. Все нужные ей значки сохранены на экране «Избранное», поэтому ей требуется лишь мгновение, чтобы начать нашу беседу.

«Элис.

Найти Томаш.

Элис Самолет Польша. Элис Самолет Тшебиня.

Бабча огонь Томаш».

Она выжидающе смотрит на меня, затем нажимает кнопку «Твоя очередь». Мое сердце снова замирает, когда я беру айпад. Мои руки немного дрожат, пока я выкладываю из картинок свой ответ.

«Бабча нет самолет…»

Она нетерпеливо выхватывает у меня гаджет.

«Да», – печатает она, и мне начинает казаться, что между нами происходит неловкий спор, пока за следующие несколько минут она не находит на экране недавно использованные значки, и я понимаю, что ошиблась.

«Бабча заболела.

Бабча старая.

Бабча нет самолет.

Самолет Элис.

Элис самолет Тшебиня.

Найти Томаш.

Бабча огонь Томаш».

– Но… Я не могу отправиться в Польшу, Бабча, – возражаю я вслух, на мгновение забыв, что это бессмысленно. Она нажимает кнопку повтора на айпаде, затем смотрит на меня, и пока я, уставившись на нее, пытаюсь сообразить, как объяснить ей, насколько все это безумно, она нажимает повтор еще раз, а потом еще раз.

Затем кладет айпад, скрещивает руки на груди и упрямо смотрит на меня. Ее подбородок приподнят. Ее челюсть сжата. Бабча выглядит точно так же, как моя дочь прошлым вечером, когда я вошла в дом.

– Но… – слабо протестую я. Я не могу оставить Келли, и я не могу оставить Уэйда, и я определенно не могу оставить Эдди. Я даже представить себе не могу, как можно все это устроить. Уэйд ни за что не возьмет отпуск; Эдди никогда не приспособится к моему отсутствию; Келли тоже будет капризничать. Боже, это станет кошмаром для всех! Кроме того, я все еще не уверена, что понимаю, на какой вопрос Бабча хочет получить ответ. Кто эти люди? Что, черт возьми, означает «Бабча огонь Томаш»? Допустим, я пролетела ради нее через весь мир – что бы я вообще делала, добравшись до места?

Бабча либо читает мои мысли, либо думает о том же самом. Она возвращается на главный экран айпада и находит кнопку FaceTime, затем указывает на значок и снова смотрит на меня. Когда я непонимающе пожимаю плечами, она пролистывает меню к кнопке камеры, затем нажимает на нее и открывает фотогалерею. Папка пуста, потому что это мамин айпад, и она вовсе не из бабушек-папарацци, тем не менее я считываю послание.

Моя бабушка хочет в последний раз увидеть свою родину.

Бабча возвращает мне айпад. Я открываю AAК и бессмысленно вожу пальцем по значкам, задаваясь вопросом, как я должна использовать этот ограниченный язык, чтобы сказать: «Ни за что на свете я не смогу организовать полет в Польшу и сделать для тебя несколько фотографий, особенно в срочном порядке, и мы понятия не имеем, сколько тебе осталось, так что мне все равно пришлось бы ехать прямо сейчас».

Как мне сказать женщине, которая бесконечно любила меня и поддерживала на протяжении всей моей жизни, что я вынуждена отказать ей в ее единственной просьбе? Как мне сказать человеку, который отдал мне все, что она хочет от меня слишком многого? Ответ приходит быстро.

Я не могу.

Когда семейный матриарх просит тебя что-то сделать, тебе бы лучше сделать это чертовски хорошо.

Но она просит меня о таком… Я даже не уверена, что смогу физически организовать это в те сроки, которые у нас есть. Но на AAК нет значка «возможно» – концепция слишком расплывчата для таких детей, как Эдди, и именно для них была разработана программа. Вместо этого я провожу пальцем по экрану заметок, чтобы ввести слово «возможно», но я поражена, обнаружив, что там уже есть заметки.

Trzebinia

Ul. S´wie˛tojan´ska 4, Trzebinia

Ul. Polerechka 9B, Trzebinia

Ul. Dworczyk 38, Trzebinia

Alina Dziak

Emilia Slaksa

Mateusz and Truda Rabinek

Saul Eva Tikva Weiss

Prosze˛ zrozum. Tomasz.

Я смотрю на нее в замешательстве. Эти записки на польском, который она знает отлично, а я не понимаю. Я поднимаю айпад, чтобы она не могла видеть экран, затем пролистываю до Google, загружаю Google Translate и набираю фразу: «Ты меня понимаешь?» Я нажимаю на значок динамика, и слова, которые ничего не значат для моего слуха, заполняют все вокруг. Глаза Бабчи расширяются, и она с энтузиазмом кивает. Мы обмениваемся улыбками, а затем я возвращаюсь к разделу «Заметки», и мое сердце снова замирает.

Я чувствую на себе взгляд бабушки, острый, вопрошающий, отчаянный и полный надежды. Я с трудом сглатываю и поднимаю на нее глаза. Мы смотрим друг на друга в тишине, пока она не кивает, всего один раз, и теперь она кажется удовлетворенной. Она откидывается на подушки и снова закрывает глаза, тень улыбки задерживается на ее губах.

Я понятия не имею, что она только что увидела на моем лице. Но я провожу остаток дня у ее постели, пытаясь понять, есть ли способ заставить это заработать.